CC BY
84
УДК 82.091 - БУНИН И.А.
UDC 82.091 - BUNIN I.A.
Т.В. КОВАЛЕВА
доктор филологических наук, профессор кафедры истории русской литературы Х^ХШ веков Орловского государственного университета E-mail: [email protected]
T.V. KOVALEVA
doctor of philology, professor the Department of the History of the XI-XIX century of the Russian Literature, Orel State
University E-mail: [email protected]
«ЛЕРМОНТОВСКИМ ЦИКЛ» В РАННЕЙ ЛИРИКЕ И.А. БУНИНА: К ВОПРОСУ О СЕМАНТИЧЕСКОМ ОРЕОЛЕ ПЯТИСТОПНОГО ХОРЕЯ
«CYCLE BY LERMONTOV» IN I.A. BUNIN'S EARLY LYRICS: TO THE QUESTION OF THE SEMANTIC AUREOLE OF THE PENTAMETER TROCHEE
В статье анализируются особенности функционирования в ранней лирике И.А. Бунина 5-ст. хорея, размера, традиционно связываемого в литературоведении со стихотворением М.Ю. Лермонтова «Выхожу один я на дорогу...»
Ключевые слова: Лермонтов, лирика, семантический ореол, мотив.
Article analyses functioning specific of the pentameter trochee in I.A. Bunin's early lyrics, which is traditionally connected in literary criticism with the poem «I go out on the road alone...» by M.Y. Lermontov.
Keywords: Lermontov, lyrics, semantic aureole, motive.
В русском литературоведении сложилось устойчивое представление о семантическом статусе отдельных стихотворных размеров [1; 2; 5; 6; 14; 15], среди которых особенный интерес представляет 5-ст. хорей, восходящий к лермонтовской традиции: «Переломом в судьбе этого размера было творчество Лермонтова: после нескольких юношеских попыток он пишет им в 1841 г. «Ночевала тучка золотая...» и «Выхожу один я на дорогу...», и слава этих двух стихотворений закрепила за 5-ст. хореем место полноправного размера в системе русской метрики» [7: 123], - отмечал М.Л. Гаспаров.
Стихотворение «Выхожу один я на дорогу.», о котором Ю.М. Лотман писал, что оно «носит синтетический характер» [12: 824], породило в русской поэзии множество подражаний, которые были объединены К.Ф. Тарановским в цикл, названный «лермонтовским». К его отличительным признакам были отнесены тема одиночества, имеющая «ярко романтическую окраску», неразделенной или неосуществимой любви, «мотив загробного сна». [17: 380] Ведущим, по мнению К.Ф. Тарановского, является «динамический мотив пути», противопоставленный «статическому мотиву жизни», размышления о жизни и смерти «в непосредственном соприкосновении одинокого человека с "равнодушной природой"». [17: 381]
В качестве доказательства единства «лермонтовского цикла» К.Ф. Тарановский обращается и к лирике И.А. Бунина, при анализе которой отмечает частоту обращения поэта к 5-ст. хорею: 47 текстов, написанных с 1892 по 1913 год и включенных в собрание сочинений, изданного в приложении к журналу «Нива».
Использование «лермонтовского» размера у И. А. Бунина исследователь считает закономерным, и это утверждение в целом не противоречит свидетель-
ствам самого поэта, который в раннем творчестве следовал традициям лирики предшествовавших эпох: «Писал я в отрочестве сперва легко, так как подражал то одному, то другому, - больше всего Лермонтову...» [16: 393]
К.Ф. Тарановский характеризовал как лермонтовские такие произведения И.А. Бунина, как «Ковыль», «На распутье», «За рекой луга зазеленели.», «С темной башни колокол уныло.» и др., отмечая, что «в большинстве случаев его стихотворения, написанные 5-ст. хореем, - лирические пейзажи, полные острого чувства одиночества и грусти, сознания неосуществимости счастья, тоски об уходящей жизни, предчувствия скорой смерти». [17: 386]
Исходя из таких представлений о семантике 5-ст. хорея, кстати, оспоренных рядом исследователей [5; 8; 9], актуальным представляется анализ лирики И. А. Бунина и выяснение того, насколько его эксперименты с «лермонтовским размером» соответствуют указанной тенденции.
Первое из стихотворений И. А. Бунина, написанное 5-ст. хореем и включенное поэтом в собрание сочинений 1934 года, - «В полночь выхожу один из дома.» - на первый взгляд может показаться прямой аллюзией лермонтовского «Выхожу один я на дорогу .»: В полночь выхожу один из дома, Мерзло по земле шаги стучат, Звездами осыпан черный сад И на крышах - белая солома: Трауры полночные лежат. [4: 39] Начальные строки этого стихотворения, действительно, воспринимаются как переложение текста «Выхожу один я на дорогу .»: в нем использованы лермонтовские мотивы одиночества и пути, мотив тишины,
© Т.В. Ковалева © T.V. Kovaleva
10.00.00 - ФИЛОЛОГИЧЕСКИЕ НАУКИ 10.00.00 - РИТШЬОИСЛЬ
с той лишь разницей, что у М.Ю. Лермонтова это - прямая констатация состояния окружающего мира («Ночь тиха...»), а у Бунина этот мотив представлен опосредовано, так как только в абсолютной тишине человек может слышать звук своих шагов. Немаловажно и то, что пейзаж в стихотворении И. А. Бунина - звездный.
Указанные мотивы являются сквозными для всей лирики М.Ю. Лермонтова. Соединение одиночества и пути - один из распространенных приемов моделирования романтического пафоса, обусловленного стремлением изобразить неуспокоенность, мятежность натуры, бесприютность души (стихотворения «Парус», «Воздушный корабль», «Гроза шумит в морях с конца в конец...», «Листок», «Желтый лист о стебель бьется.» и др.) Часто мотив одиночества оказывается соотнесенным с еще одним важным для поэта мотивом тишины. Так, например, в стихотворении «Узник» одиночество, тишина и звук шагов создают образ неволи и передают состояние «тюремной тоски» [11: 589]: Одинок я - нет отрады: Стены голые кругом, Тускло светит луч лампады Умирающим огнем; Только слышно: за дверями Звучно-мерными шагами Ходит в тишине ночной Безответный часовой.. .[10: 208-209] В ранней лирике И. А. Бунина соединение этих мотивов также является распространенным приемом создания художественного мира произведения, но имеет совершенно иную эмоциональную окрашенность. Одиночество и путь представляются поэтом как условия движения к гармонии. Соответственно, нет в лирике поэта и пессимизма, характерного для романтиков. Это проявляется и в стихотворении «Бледнеет ночь. Туманов пелена.», также созданном в 1888 году («Уж близок день, прошел короткий сон - / И, в доме тишины не нарушая,/ Неслышно выхожу из двери на балкон / И тихо светлого восхода ожидаю... [4: 38]), и в стихотворении «Не видно птиц. Покорно чахнет.», в котором, несмотря на грустные интонации, вызванные осенним умиранием природы, сохраняется жизнеутверждающее начало. В этом контексте можно говорить о том, что начальные строки стихотворения «В полночь выхожу один из дома.» в большей степени соотносятся с лермонтовской традицией, чем с общим пафосом ранней лирики самого И.А. Бунина, который умышленно использовал узнаваемые мотивы для того, чтобы на их основе представить собственную концепцию мира и человека.
Особое значение в творчестве М.Ю. Лермонтова занимает звездный пейзаж. Ю.М. Лотман писал, что в стихотворении «Выхожу один я на дорогу.» этот образ приобретает новый для лирики поэта смысл, если «в стихотворении «Небо и звезды» поэт вопрошал звезды, но они молчали», то теперь «звезды разговаривают друг с другом без слов, и земля внемлет этой безмолвной речи». [12: 825]
В стихотворении И.А. Бунина использован прием
смещения традиционных пространственных координат: звезды поставлены в один ряд с черным садом и белыми крышами. Они не в вышине, а на земле, ими «осыпан черный сад». Так, трансформируется лермонтовская идея соединения двух миров. Таким образом, стихотворение «В полночь выхожу один из дома.» лишено пространственного противопоставления, а соответственно, и необходимости соединения двух миров, так как звезды оказываются частью земного пейзажа.
При этом зарисовка И. А. Бунина практически лишена субъектности. Личная форма глагола использована поэтом только в первой строке - «выхожу». Основной способ выражения авторского сознания в основной части текста - лирический нарратив. Следовательно, поэт сознательно отказывается от доминантной для романтиков подчеркнуто-индивидуализированной формы лирического «Я», а объектом изображения делает не психологическое состояние человека, а окружающий мир. Причем, в отличие от абстрактного романтического пейзажа у М.Ю. Лермонтова (кремнистый путь, дуб как символ мирового древа), в пейзаж И. А. Бунина введена бытовая конкретность («И на крышах - белая солома.»). Кроме того, единственным намеком на семантику смерти, характерную, как считает К.Ф. Тарановский, для 5-ст. хорея, в стихотворении становится упоминание «трауров полночных». Но в данном контексте смысл этого образа является деталью общего пейзажа, художественным изображением теней деревьев, падающих на землю. Так создается образ ночи, лишенный какого бы то ни было надбытийного смысла. Именно поэтому можно констатировать явно выраженное стремление И. А. Бунина к трансформации лермонтовского мотива.
В стихотворении «Догорел апрельский светлый вечер.» пересемантизация размера получает еще большее развитие, хотя поэтом вновь используются и мотив тишины, и образ звезд:
И струится чище над полями
Звездный свет в молчании ночном.
По лощинам, звезды отражая.. .[4: 49]
При этом тишина так же, как и у М.Ю. Лермонтова, не абсолютная: она наполнена звуками природы, а статика ночи разрушается описанием журавлиной стаи: «Журавли, друг друга окликая, / Осторожной тянутся гурьбой.» Введение этого образа полностью дезавуирует мотив смерти, так как в сознании русского человека журавли традиционно воспринимаются как предвестники весны и птицы счастья. [3: 100]
Основным способом выражения авторского сознания является лирический нарратив: поэт сознательно исключает какие-либо указания на субъектность, на лирическое «Я». Он воссоздает природный мир, наполняя картину зримыми и отчетливо представляемыми реалистическими деталями («озябший чернозем», «ямы светят»).
Трансформация семантики 5-ст. хорея обнаруживается и в стихотворении «За рекой луга зазеленели.», в котором вновь поэт обращается к теме весны и рисует целостный и гармоничный образ природного мира:
За рекой луга зазеленели, Веет легкой свежестью воды; Веселей по рощам зазвенели Песни птиц на разные лады.
Ветерок с полей тепло приносит, Горький дух лозины молодой... [4: 53] В то же время в стихотворении обнаруживается и традиционный для семантического ореола 5-стопного хорея мотив пути («Не пойму, что душу раскрывает / И куда я медленно бреду!» [4: 54], но общая смысловая наполненность текста, отношение лирического субъекта к миру и с миром оказываются принципиально иными. Если у Лермонтова лирический субъект, как правило, стремится преодолеть свое одиночество и разочарование через слияние с природой и обретает покой в осознании Вечных законов, то в бунинском стихотворении «За рекой луга зазеленели.» нет выхода к бытийному контексту.
Композиционное строение этого текста, его членение на две части (первую, являющуюся описанием весны, и вторую, характеризующую душевные метания лирического субъекта), еще резче подчеркивает новаторский подход И.А. Бунина. Полная гармонии весенняя природа становится лишь фоном, на котором раскрывается внутреннее состояние человека, его полная неудовлетворенность собой и людьми. Слияние с природой, растворение в ней оказывается невозможным для лирического героя и прежде всего потому, что он не испытывает потребности в покое и умиротворении. Чувства и мысли лирического субъекта сосредоточены на поиске земного счастья, любви, смысла жизни и творчества.
Стихотворение И.А. Бунина «Ковыль» является одним из самых смелых экспериментов с 5-ст. хореем в русской поэзии. Очевидно, именно этим и объясняются ошибки интерпретации, которые возникают в научных исследованиях. Например, в статье Ю.М. Фиш отмечается, что «Ковыль» является примером «обращения Бунина к народно-поэтическому творчеству, связь с которым автор заявляет выбором эпиграфа, взятого из "Слова о полку Игореве"». [19: 75] Автор исследования не учитывает того, что при всей «двуплановости» и «дихотомии» «Слово о полку Игореве» не является произведением народно-поэтическим. Оно, как доказали В.В. Кусков и Г.Ю. Филипповский, - памятник «одновременно эпической и лирической книжно-письменной литературной работы». [18: 76]
Нельзя согласиться и с тем, что сходство с народной поэзией в стихотворении И.А. Бунина «определяется использованием тонического стиха». [20: 75] К тоническому стиху первая часть бунинского текста никакого отношения не имеет, потому что написана 5-ст. хореем, правда, с не совсем привычной каталектикой (нерифмованные женские окончания).
И ориентировался поэт в большей степени не на сам памятник (хотя эпиграф взят из «Слова о полку Игореве»), а на литературную традицию усвоения «Слова» русской литературой. Это подчерки-
вается прямой цитатой из стихотворного переложения А.Н. Майкова, выполненного 5-ст. хореем: Что шумит-звенит перед зарею? Скачет Игорь полк поворотити... Жалко брата... Третий день уж бьются! Третий день к полудню уж подходит: Тут и стяги Игоревы пали! [13: 129] Если принять во внимание то, что начало стихотворения И.А. Бунина представляет собой пейзажную зарисовку, то возникает необходимость рассмотреть основные мотивы в их соотнесенности с традицией 5-ст. хорея. Не случайно К.Ф. Тарановский отмечал, что в стихотворении «Ковыль» «изображен предрассветный степной пейзаж, в котором сквозь серую мглу мерещатся поэту и белеющий ратный стан и вежи половецкие». [17: 385] Исследователь абсолютно верно обратил внимание на то, что поэтом не описываются ни русское, ни половецкое войска. И.А. Бунин использует вопросительную конструкцию с анафорическим повтором союза «или»:
Холодеет ночь перед зарею, Серой мглой подернулися балки... Или это ратный стан белеет? Или снова веет вольный ветер Над глубоко спящими полками? [4: 57] За счет вариативности атрибуции поэт уравнивает исторические образы («ратный стан», «вежи половецкие») с природными, что, на первый взгляд, полностью исключает какие-либо переклички с текстом «Слова о полку Игореве», построенном на метафорическом уподоблении. Но весь образный ряд стихотворения сохраняет ту атмосферу напряженного ожидания и грядущей трагедии, которая характерна для памятника древнерусской литературы. Особую роль выполняют здесь эпитеты с негативной стилистической окраской: «темное поле», «могилы сонные», «рассвет ненастный», «серая мгла». Все они в большей или меньшей степени соотносятся с мотивом смерти, принципиально отличным от мотива сна/смерти, характерного для 5-ст. хорея. В «сладком сне» природы нет ничего гармоничного, он представлен в тексте как переходное состояние от жизни в небытие.
Значимой для понимания бунинского произведения является и пространственная характеристика - степь, которая в представлении человека русского средневековья ассоциировалась с угрозой, страданиями, смертью. При этом автор использует метонимическое определение этого природного объекта: именно ковыль - степная трава - становится тем образом, который исчерпывающе раскрывает особенности пространства. Его широта и открытость оказываются тождественными по своим характеристикам пустыне из стихотворения «Выхожу один я на дорогу.», с той разницей, что лермонтовский образ мироздания гармоничен, а бунинский создает ощущение грядущего разрушения, уничтожения всего живого.
Вся образная система стихотворения «Ковыль» является прямым игнорированием поэтом тех особенностей семантики, которые закреплены в литературо-
10.00.00 - ФИЛОЛОГИЧЕСКИЕ НАУКИ 10.00.00 - PHILOLOGICAL SCIENCES
ведении в качестве смысловых доминант 5-ст. хорея. И.А. Бунин создает текст иного семантического статуса, иной эмоциональной направленности.
Несколько иные принципы лежат в основе стихотворения «Поздний час. Корабль и тих и темен.», в котором мотивы пути (движения), тишины, соединения человека и мироздания представлены в оригинальных образах, связанных с конкретизированной марини-стической образностью, лишенной романтического антуража:
Южный Крест, загадочный и кроткий, В душу льет свой нежный свет ночной -И душа исполнена предвечной Красоты и правды неземной. [4: 60] Такой же подход к образной системе сохраняется и в стихотворении «На распутье», построенном на фольклорных образах полусонного ворона, придорожного камня, старого щита, костей в траве. Однако при всей ориентированности на народную поэтическую тради-
цию, И.А. Бунин акцентирует именно мотивы пути, противопоставления жизни и смерти, статики и динамики, выдвигая на первый план стремление постичь сущность Бытия, неведомого и недоступного разуму.
Анализ ранней лирики И.А. Бунина позволяет сделать вывод о том, что освоение поэтом 5-ст. хорея шло тремя способами: при частичном сохранении образного и мотивного рядов «романтического» размера смысловая наполненность текстов полностью трансформирована; в ряде текстов поэтом полностью игнорировался семантический ореол метра, соответственно менялись мотивные ряды и образная система; при отказе от традиционных образов и основных для «лермонтовского цикла» мотивов сохранялась традиционная смысловая направленность текстов. Следовательно, можно утверждать, что ранняя лирика И.А. Бунина полностью разрушает сложившиеся в литературоведении представления об устойчивом семантическом ореоле 5-ст. хорея.
Библиографический список
1. Альтман И.В. Традиционная семантика метра в поэзии В. Хлебникова: 4-стопный хорей. В кн.: Язык русской поэзии XX в. М., 1989: С.158-165.
2. Бельская Л.Л. Из истории русского 5-стопного хорея: О ритмике и семантике хореических пятистопников С. Есенина // Studia Slavica Hungarica. 1980: С. 26, 401-416.
3. Борейко В.Е., Грищенко В.Н. Экологические традиции, поверья, религиозные воззрения славянских и других народов. - 2-е изд., перераб. Птицы. Киев: ЭКЦ, 1999. Т.2. 176 с.
4. Бунин И.А. Стихотворения // Вступ. ст. и подг. текста А.К. Тарасенкова. Л.: Сов. писатель. (Библиотека поэта. Большая серия), 1956. 487 с.
5. Вишневский К.Д. Экспрессивный ореол пятистопного хорея. В кн.: Русское стихосложение: Традиции и проблемы развития. М., 1985: С.94-113.
6. ГаспаровМ.Л. Метр и смысл: Об одном механизме культурной памяти. М.: Российск. гос. гуманит. ун-т, 2000. 289 с.
7. Гаспаров М.Л. Очерк истории русского стиха. Метрика. Ритмика. Рифма. Строфика. 2- изд. М.: «Фортуна Лимитед», 2000. 352 с.
8. Гончаров Б. О структурализме в стиховедении // Филологические науки. 1973: № 1, С.3-17.
9. Гончаров Б., Тимофеев Л. Обогащение или обеднение // Литературная газета. 1972. № 20.
10. ЛермонтовМ.Ю. Сочинения: В 6 т. М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1954. Т. 2. Стихотворения, 1832-1841. 386 с.
11. Лермонтовская энциклопедия / АН СССР. Ин-т рус. лит. (Пушкин. Дом); гл. ред. Мануйлов В.А. М.: Сов. энцикл., 1981. 746 с.
12. Лотман ЮМ. О поэтах и поэзии: Анализ поэтического текста. СПб.: Искусство-СПб, 1996. 846 с.
13. МайковА.Н. Слово о полку Игореве // Слово о полку Игореве / АН СССР; Под ред. В.П. Адриановой-Перетц. М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1950: С.122-142.
14. Маллер Л.М. Экспрессивно-тематический ореол трехстопного амфибрахия // Тартуский гос. университет. Материалы XXV научной студенческой конференции: Литературоведение, лингвистика. Тарту, 1970: С.55-59.
15. Мерлин В.В. Семантические традиции трехстопного амфибрахия в творчестве А. Гребнева // Литература и фольклор Урала. Пермь, 1979: С. 65-71.
16. Русская литература ХХ века (1890-1910) / Под ред. С.А. Венгерова. М.: Республика, 2004. 543 с.
17. Тарановский К.Д. О поэзии и поэтике / Сост. М.Л. Гаспаров. М.: Языки русской культуры, 2000. 432 с.
18. Филипповский Г.Ю. О двуплановости текста «Слова о полку Игореве»// Древняя Русь. Вопросы медиевистики. 2009: № 2(36), С. 72-76.
19. Фиш М.Ю. Мотивы «Слова о полку Игореве» в стихотворении И.А. Бунина «Ковыль» // Вестник Воронежского государственного университета. Серия: Филология. Журналистика. 2006: № 1, С.75-78.
References
1. Altman I.V. Traditional semantics of meter in V. Khlebnikov's poetry: 4-foot trochee. In: Language of the Russian poetry of the XXth century. M., 1989: 158-165.
2. Belskaja L.L. From history of the Russian 5-foot trochee: About rhythmics and semantics of 5-foot trochee of Sergei Yesenin // Studia Slavica Hungarica. 1980: 26, 401-416.
3. Borejko V.E., Grishenko V.N. Ecological traditions, beliefs, religious views of Slavic and other folks - 2nd ed. birds. Kiev: EKTs, 1999. V.2. 176 р.
4. Bunin I.A. Poems // Prolusion and prep. of the text by A.K. Tarasenkov. L: Modern writer. (Library of the poet. Big series), 1956. 487 р.
5. Vishnevsky K.D. Expressional aureole of a pentameter trochee. In: Russian versification: Traditions and development problems.
M, 1985: 94-113. GasparovM.L. Metr and sense: About one mechanism of cultural memory. M.: Russian state. Humanitarian university, 2000. 289 р.
6. Gasparov M.L. Essay on the history of russian verse: Metrics. Rhythm. Rhyme. Strofika. 2nd ed., ext. M.; Fortune Limited, 2000. 352 p.
7. Goncharov B. About structuralism in versification // Philological sciences. 1973: 1, 3-17.
8. Goncharov B., Timofeev L. Enrichment or impoverishment // Literary newspaper. 1972. № 20.
9. LermontovM.Y. Compositions: In 6 vol. M.; St. Petersburg: AN USSR publishing, 1954. Vol. 2. Poems, 1832-1841. 386 р.
10. Lermontov's encyclopedia / A.S. USSR. Inst. of Russian literature (Pushkin. House); ed. by Manuylov V.A. M.: Modern encyclopedia 1981. 746 р.
11. Lotman Y.M. About poets and poetry: Analysis of the poetic text. St. Petersburg: Art St. Petersburg, 1996. 846 р.
12. MaikovA.N. The Tale of Igor's Campaign // The Tale of Igor's Campaign / Academy of Sciences of the USSR; Under the editorship of V.P. Adrianov-Peretz. M.; L.: Publishing house ofAcademy of Sciences of the USSR, 1950: 122-142.
13. Maller L.M. Expressive and thematic aureole of a 3 foot amphibrach // Tartuskiy state. University. Materials of the XXVth scientific student's conference: Literary criticism, linguistics. Tartu, 1970: 55-59.
14. Merlin V.V. Semantic traditions of a 3 foot amphibrach in A. Grebnev's creation//Literature and folklore of Ural. Perm, 1979: 65-71.
15. Russian literature of the XX century (1890-1910) / under the editorship of S.A. Vengerov. M.: Republic, 2004. 543 р.
16. Taranovsky K.D. About poetry and poetics / ^mpiled by M.L. Gasparov. M.: Languages of the Russian culture, 2000. 432 р.
17. Filippovsky G.Y. About duality of the text «The Tale of Igor's Campaign» // Ancient Russia. Questions on Medieval studies. 2009: 2(36), 72-76.
18. Fish M.Y. Motives of «The Tale of Igor's Campaign» in I.A. Bunin's poem "Stipa"// The Messenger of the Voronezh state university. Series: Philology. Journalism. 2006: 1, 75-78.
УДК 811.161.Г367 Е.А. ЛИНЕВА
кандидат филологических наук, доцент кафедры методики преподавания иностранных языков Московского государственного областного гуманитарного института E-mail: [email protected]
UDC 811.161.1'367 E.A. LINEVA
candidate of Philology, Associate Professor of Teaching Methods of Foreign Languages Department, Moscow State Regional Institute forHumanities E-mail: [email protected]
СТРУКТУРНО-ГРАММАТИЧЕСКИЕ ОСОБЕННОСТИ НЕОПРЕДЕЛЕННО-ЛИЧНЫХ ПРЕДЛОЖЕИЙ
С ЛОКАТИВНЫМ ДЕТЕРМИНАНТОМ
STRUCTURAL AND GRAMMATICAL PECULIARITIES OF INDEFINITE-PERSONAL SENTENCES
WITH LOCATIVE DETERMINANT
Статья раскрывает структурно-грамматические особенности неопределенно-личных предложений с локативным детерминантом. Эти особенности заключаются в выражении основного грамматического значения предложения - предикативности. Рассматриваемая синтаксическая конструкция характеризуется тем, что предикативность в ней выражена двумя компонентами - главным членом и локативным детерминантом.
Ключевые слова: предикативность, грамматическая парадигма, неопределенный деятель, локативный детерминант.
The article reveals structural and grammatical peculiarities of indefinite-personal sentences with locative determinant. These peculiarities lie in the expression of the main grammatical meaning of the sentence - predicativity. The syntactical construction under review is characterized by the expression of predicativity by two components - the main component and the locative determinant.
Keywords: predicativity, grammatical paradigm, indefinite agent, locative determinant.
Грамматическую форму предложения можно рассматривать в качестве функции, способной распределяться в бесконечный ряд членов, близко или далеко стоящих друг от друга, которые могут выступать в бесконечном разнообразии компонентов, организованных
в одно инвариантное целое. Сущностным признаком предложения в структурном аспекте является способ выражения предикативности, реализующейся грамматической парадигматикой предложения.
Неопределенно-личные предложения (НЛП) от-
© Е.А. Линева © E.A. Lineva
