CC BY
11
ISSN 2687-0770 BULLETIN OF HIGHER EDUCATIONAL INSTITUTIONS. NORTH CAUCASUS REGION. SOCIAL SCIENCE. 2020. No. 4
УДК 94 (470.6) «18»: 325.3
doi 10.18522/2687-0770-2020-4-85-90
ФАКТОР НАСИЛИЯ В ПОЛИТИЧЕСКОЙ И СОЦИОКУЛЬТУРНОЙ КОММУНИКАЦИИ НА СЕВЕРО-ВОСТОЧНОМ КАВКАЗЕ В КОНЦЕ XVIII - НАЧАЛЕ XIX ВЕКА
© 2020 г. Д.К. Маркова а
а Пятигорский государственный университет, Пятигорск, Россия
THE FACTOR OF VIOLENCE IN POLITICAL AND SOCIO-CULTURAL COMMUNICATION IN THE NORTH-EASTERN CAUCASUS IN THE LATE 18th - EARLY 19th CENTURY
Рассматривается проблема использования насилия как аргумента в коммуникативных связях на СевероВосточном Кавказе до начала активизации здесь российской политики. Даётся оценка набеговой практики горцев на сопредельные территории. Более других от набегов страдала Грузия, которая даже вынуждена была откупаться от разбойных нападений, которые приобрели регулярный, сезонный характер. Выясняется влияние этого фактора на специфику российско-северокавказских отношений. После того как в крае стали появляться русские населённые пункты, вектор горских вторжений переместился с южного на северное направление. Это не могло не вызвать ответной, весьма жёсткой реакции империи. Поднимается вопрос о роли походов за добычей в социализации горского юношества. Разбираются обстоятельства использования набегов для уменьшения социальных противоречий внутри местных обществ, их роли в выделении знати. Одним из последствий таких шагов станет распространение торговли рабами. Выдвигается предположение, что сформировавшаяся в результате этих действий идеология в дальнейшем послужит фундаментом для учения мюридизма. Попытка Российской империи заставить горцев отказаться от таких действий вызовет враждебную реакцию и выльется в ожесточённое сопротивление.
Ключевые слова: граница, культура, общество, набеги, знать, Северный Кавказ, идеология, экономика.
The problem of the use of violence as an argument in communication in the North-East Caucasus before the start of Russian policy activation is considered. An assessment of the mountaineers' raiding practice to adjacent territories is given. That had the most painful effect on the situation in Georgia, which even had to buy off enemy invasions, which had acquired a regular, seasonal character. The influence of this factor on the specifics of Russian-North Caucasian relations is being clarified. After Russian settlements began to appear in the region, the vector of the mountain invasion moved from the south to the north. This could not but cause a response, a very harsh reaction from the empire. The question about the role of hunting trips in the socialization of mountain youthis raised. The circumstances of the use of raids to reduce social contradictions within local societies, their role in the selection of the nobility are examined. One of the consequences of such steps will be the spread of the slave trade. It is suggested that the ideology formed as a result of these actions will become the foundation for the teaching of Muridism in the future. An attempt of the Russian Empire to force the mountaineers to abandon such actions will cause a hostile reaction and result in fierce resistance.
Keywords: border, culture, society, raids, nobility, North Caucasus, ideology, economy.
Обретение новой границы на юге и присо- XIX в. делали неизбежным распространение на единение Картли-Кахетинского царства в начале народы Северного Кавказа российских импер-
а
D.K. Markova а
Pyatigorsk State University, Pyatigorsk, Russia
а
Маркова Дарья Константиновна -аспирант, кафедра исторических и социально-философских дисциплин, востоковедения и теологии, Пятигорский государственный университет, пр. Калинина, 9, г. Пятигорск, 357532, Россия. E-mail: mjiamlove@mail.ru
Daria K. Markova -Postgraduate,
Department of the Historical and Socio-Philosophical Subjects, Oriental Studies and Theology, Pyatigorsk State University, Kalinina Ave, 9, Pyatigorsk, 357532, Russia. E-mail: mjiamlove@mail.ru
ISSN 2687-0770 BULLETIN OF HIGHER EDUCATIONAL INSTITUTIONS. NORTH CAUCASUS REGION. SOCIAL SCIENCE. 2020. No. 4
ских порядков со всеми их благами и недостатками. Державный опыт отличался гибкостью и значительной терпимостью к «инаковости» своих полиэтничных окраин. Однако были и такие особенности местного уклада и менталитета, которые невозможно было встроить в государственное правовое пространство.
Насилие являлось одним из базовых аргументов в выстраивании межэтнической и межкультурной коммуникации на Северном Кавказе. Скудная экономическая база, хотя и могла обеспечить прожиточный минимум, но не давала возможности стимулировать социальное развитие местных сообществ. В этих обстоятельствах именно вооружённый захват добычи и одновременно предоставление услуг по защите своих соплеменников могли стать инструментом по приобретению привилегированного статуса, изменению положения как отдельного человека, так и его потомков. В условиях региона таким способом стала набеговая традиция, являвшаяся серьёзным раздражителем в выстраивании российско-северокавказских связей. Попытки Российской империи пресечь уже устоявшуюся практику грабежей и разбоев воспринимались как непонятное и чуждое вмешательство в естественное мироустройство.
Царские власти пытались оградить Грузию, которая с начала XIX в. стала частью государственного пространства России, от горских набегов. Непропорционально жёсткой (с точки зрения местных удальцов) была реакция русского правительства на попытки захватить добычу в казачьих станицах, число которых по мере укрепления империи в Предкавказье возрастало. Там, где раньше наказание ограничивалось ответным угоном скота или местью конкретному кровнику и его близким, теперь происходили масштабные репрессалии и практиковалась коллективная ответственность всех без исключения соплеменников «набежчика».
Со временем число взаимных претензий и обид только нарастало. Помимо уже привычной статусной и материальной заинтересованности набеговый промысел стал восприниматься и как важный атрибут конфессиональной идентичности, в котором каждый «истинно» верующий был обязан доказать свою лояльность обществу, участвуя в войне против неверных - «джихаде». Российская власть не могла не реагировать на такое развитие ситуации, с каждым годом усиливая давление на непокорных. В свою очередь горцы заметно улучшили механизм набегового
промысла, придав ему невиданную доселе организованность и идеологическое обоснование [1, с. 11-12].
Но, как ни странно, именно через взаимную неприязнь и противоборство обе стороны лучше узнавали друг друга, перенимая отдельные элементы культуры и вместе вырабатывая принципы сосуществования. Неизбежность насилия не стала фатальной и непреодолимой преградой на пути формирования феномена «российскости» как доказавшего свою жизненность способа долгосрочного исторического партнёрства [2, с. 7].
Набеговая система, к тому же являвшаяся ещё и элементом социализации для автохтонного населения региона, уже не раз становилась объектом пристального внимания исследователей [3, с. 109-146]. В той или иной степени она была характерна для всех обществ Северного Кавказа, но наибольший интерес вызывают её проявления в Дагестане, Чечне, Кабарде и Заку-банье, т.е. там, где развернутся основные события, связанные с вооружённым противостоянием России части горцев.
Так, на северо-востоке региона такой деятельностью активно промышляли «вольные» общества, которые проживали преимущественно в горных районах края. Скудость местных ресурсов толкала население на поиск компенсирующего источника дохода, делала привлекательной опасную, но одновременно прибыльную экспансию на юг, в пределы Грузии. Это могли быть не только разорительные набеги, но и вполне легальное наёмничество, которое позволяло превратить в ощутимые материальные блага военно-охранительные услуги. Насилие весьма успешно коммерционализировалось и являлось востребованным и перспективным видом деятельности.
Размах его вызвал серьёзный политический и экономический кризис, который среди прочих причин поставил грузин на грань демографической катастрофы и стал одним из побудительных факторов в поиске надёжного покровителя, который в итоге и привёл страну под скипетр русского царя. Полученная прибыль измерялась не только материальными благами, но могла конвертироваться ещё и в социальный капитал. Успешный предводитель пользовался уважением у соплеменников, мог рассчитывать на высокий статус и, соответственно, власть над ними.
Набеговая экспансия с её культом насилия служила ещё и средством этнического сплочения, снимала возможные социальные противо-
ISSN 2687-0770 BULLETIN OF HIGHER EDUCATIONAL INSTITUTIONS. NORTH CAUCASUS REGION. SOCIAL SCIENCE. 2020. No. 4
речия, решая внутренние проблемы посредством внешней агрессии. Отмечается «двоякое значение экспансии: с одной стороны - усиление власти, рост богатства и влияния феодали-зировавшейся знати, а с другой - удовлетворение минимальных материальных запросов общинников и благодаря этому сглаживание внутри общества социальных противоречий; за счёт войны, набегов внутренние противоречия выносились как бы вовне общины и разрешались за счёт соседей. Через военную демократию прошли общества, где война стала регулярной функцией народной жизни и где в походы, завоевания и переселения вовлекалось большинство населения» [3, с. 117].
Данное явление зародилось задолго до появления России на Кавказе. Однозначно определить начало экспансии горцев на сопредельные территории вряд ли возможно, но как система набеговая практика сложилась уже в XVII в. Тогда она получила социальную мотивацию, первоначально связанную с обычной миграцией и постепенно приобрела всё более брутальные черты. Первой мишенью набегов стала Кахетия, но затем масштабы вторжений возрастают. Доходит до того, что местный правитель вынужден был перенести свою столицу, а почувствовавшие свою мощь «набежчики» к середине XVIII в. не покушались разве что на морские побережья Закавказья. Подсчитано, что ежегодно разорялись в среднем до 300 дымов, а наиболее желанной добычей становились пленные и скот, т.е. то, что можно было угнать без использования дополнительного транспорта. Вторжения осуществляли как небольшие ватаги «удальцов», так и крупные отряды из нескольких тысяч человек. Малочисленные воинские контингенты царской армии, которые появились в Грузии согласно условиям Георгиевского трактата, также не могли противостоять столь грозной силе.
Набегам подвергались и народы Северного Кавказа. Так, могущественный Умма-хан, возглавлявший Аварию, в 70-80-е гг. XVIII в. собирал со своих соседей ежегодно до 85 тыс. рублей серебром. Этот предводитель сумел объединить вокруг себя соплеменников, которые, будучи вольными узденями, при этом готовы были подчиняться ему, отдавая должное воинским талантам и удачливости хана. Ведь «дополняя недостаток материальных средств дерзкою предприимчивостью и необыкновенною неустрашимостью, он обратил на себя внимание
всех лезгин» [4, с. 34]. Хан сумел направить военный и социальный потенциал горцев на повышение эффективности набегового промысла, выведя его на качественно новый уровень. При нём «лезгины до того сделались страшными, что цари Грузии, ханы пограничных областей Персии и паши турецкие, принуждаемы были откупаться ежегодною данью» [5, с. 14].
Политика силы, проводимая от имени и под руководством Умма-хана, стала причиной зарождения новой социально-политической и культурной реальности, меняя не только отношение к Аварскому ханству у соседей, но и выстраивая новую социальную конструкцию среди самих подданных этого феодального владельца. Это был своеобразный предтеча предводителей и идеологов мюридизма, так как он имел тот же общественный фундамент, что и легендарные три имама [3, с. 121]. С помощью насилия занимали свои посты и другие феодализирующиеся лица на Северо-Восточном Кавказе, «чему примеров очень много» [6, с. 6].
Насилие как инструмент использовалось для формирования государственности у местных народов и в дальнейшем легло в основу появившегося здесь теократического образования. Никакие другие виды коммуникаций не могли сравниться с ним в своей эффективности, так как скудость экономической базы, культурная обособленность, вызванная географическим изоляционизмом, делали другие виды совместной деятельности в лучшем случае вспомогательными факторами. Лишь участвуя в общем военном предприятии, горцы начинали ощущать своё единство, в том числе и духовное. Всё это было связано «с трансформацией и видоизменением старых, родовых по своему происхождению органов управления, с приспособлением их к усложнившейся социальной структуре» [7, с. 96].
Насилие оказалось весомым доводом и в выстраивании диалога с властями Персии и Оттоманской Порты. Эти государства видели в территории Закавказья часть своих владений и какое-то время пытались остановить горскую экспансию. Однако если возникала необходимость использовать разрушительный потенциал этих обществ для ослабления соперников, к дагестанцам отправлялись посланники от шаха и султана с призывом усилить набеги. Для самих горцев политическая сторона вопроса была второстепенной, а на первое место выходила экономическая целесообразность. Наёмничество
ISSN 2687-0770 BULLETIN OF HIGHER EDUCATIONAL INSTITUTIONS. NORTH CAUCASUS REGION. SOCIAL SCIENCE. 2020. No. 4
стало прибыльной сферой деятельности, независимо от конфессиональной и этнической принадлежности нанимателя. Отсюда возникала и мнимая «недоговороспособность» местных сообществ. Они легко меняли политические предпочтения, вступая в недолговечные союзы, принимая и нарушая клятвы. Неизменным оставались лишь интересы, направленные на получение социально-экономической выгоды от набеговой практики. Всё это выглядело как война всех против всех, ибо нападению подвергались не только дальние, но и ближние соседи, возникали «междоусобные брани и родовая вражда племён» [6, с. 5].
Когда Россия попыталась убедить горцев отказаться от такой деятельности, она столкнулась с жёстким сопротивлением с их стороны. Оказалось, что достойной альтернативы практике насилия ни в политической, ни в социокультурной коммуникации просто не существовало, а потому уговоры, эпизодические репрессалии, торговая блокада, которые устраивала Россия, ожидаемого результата не приносили. Более того, градус вражды только усиливался, и какое-то время был определяющим во взаимоотношениях царизма и приверженцев мюридисткого учения. Вектор набегов переориентировался с южного на северное направление, и теперь уже русские города, станицы и сёла сделались желанной мишенью для отрядов горских удальцов. Отмечалось, что они «весьма наклонны к грабежу и разбоям, в коих беспрерывно упражняясь, получили навык и охоту продолжать сколько прибыльный, столько же и безопасный для них промысел» [8, с. 314].
При этом местные племена не ограничивались только акциями на суше, а стремились найти прибыль и в пиратских нападениях на неосторожно приблизившиеся к их владениям купеческие суда. Как констатировал С. Бронев-ский, рассказывая о ситуации на Каспии в первых десятилетиях XIX в., «неискусные лоцманы, плавая на ненадёжных судах, не смеют отдаляться от берегов, усеянных подводными каменьями и мелями, от чего при малейшей непогоде случаются кораблекрушения. Каракайдаки стерегут таковые происшествия, бросаются в лодки и довершают несчастие погибающих, расхищая товар и забирая людей в плен» [8, с. 315]. Всё это сильно напоминает злоключения русского купца Афанасия Никитина, столкнувшегося с подобным видом «приработка» ещё в XV в. [9, с. 6], и лишний раз показывает, что
разбойный промысел был обыденным для местных реалий, и российский фактор не являлся породившей его причиной.
В Чечне размах набегов начал возрастать ещё до того времени, как здесь стала укрепляться власть империи. У. Лаудаев объяснял это явление падением нравов, что, видимо, было связано с попыткой удачливых предводителей отрядов «набежчиков» - бяччи - возвысить и закрепить свой статус среди соплеменников. Прежний эгалитаризм, «обычаи отцов», основанные на адате, лишь мешали таким успешным воинам становиться хозяевами новой жизни. Лозунг этих людей - «Мир наш, кто, кроме нас, на свете!». Попытка избрать иной способ укрепления своего статуса приводила к падению авторитета, а доблестью считались лишь грабёж и воровство. Чеченцы начали осваивать хозяйственную нишу, которую ранее закрепили за собой адыги, а именно - захват и продажа «живого товара» в соседние государства. Примечательно, что такого рода «буйствования» могли совершать как отдельные удальцы, так и целые сильные фамилии, которые «убивали и резали друг друга почти без причины» [10, с. 26].
По мнению М.М. Блиева, такая ситуация была связана с подъёмом экономики, вызванным массовым переселением чеченцев на равнинные земли и развитием частной собственности [3, с. 125]. Для нас важно в данном случае то, что насилие стало для них способом поддержания этих трансформаций. Их неизбежность и предопределённость вызывала серьёзные сомнения. Они могли быть прерваны как под влиянием неблагоприятной внешней конъюнктуры, в частности, жёсткой конкуренцией со стороны уже освоившихся на равнине народов, так и в процессе сопротивления собственных патриархально-родовых институтов. Чеченская история знает немало примеров, когда укрепившаяся элита изгонялась или даже уничтожалась при попытке институализировать своё положение в обществе [10, с. 26].
Россия своей политикой создала условия для освоения вайнахами (чеченцами и ингушами) равнинных территорий. В Петербурге рассчитывали получить за это лояльность и преданность со стороны местных сообществ. Но по мере усиления экономического, а затем и военного могущества чеченцев они всё чаще прибегали к насилию и отнюдь не стремились иметь какие-либо обязательства перед империей. Даже воинские отряды теперь не всегда могли спра-
ISSN 2687-0770 BULLETIN OF HIGHER EDUCATIONAL INSTITUTIONS. NORTH CAUCASUS REGION. SOCIAL SCIENCE. 2020. No. 4
виться с их возросшими возможностями - достаточно вспомнить провальную экспедицию полковника Пиери летом 1785 г., в ходе которой его войска «были совершенно разбиты; убитых было такое множество, что из кольев, которым был огорожен аул и на которые выставлены были головы русских, остались без трофея только два кола» [10, с. 61].
Столь демонстративное отношение к телам павших неприятелей стало неотъемлемой частью той культуры насилия, которая сложилась среди местных сообществ. Это был посыл к соперникам и конкурентам, невербальная форма воздействия, призванная подавить волю к сопротивлению [11, с. 171-176].
Во время выступления шейха Мансура была впервые опробована новая, надэтническая идеология, которая должна была сплотить разрозненные племена под знамёнами джихада и усилить возможности набеговой практики. Сопровождаясь религиозной экзальтацией общества, эта стихия приобрела не только экономическое звучание. Она стала инструментом по формированию новой элиты, чей статус оправдывался вкладом в борьбу против «неверных». Произошла легитимизация насилия уже на качественно новом уровне. Отныне это был убедительный довод в пользу переустройства общества на основе неравенства и обособления социальной верхушки. Верховная власть сосредоточивалась в руках родовой знати, пока ограничиваясь временем похода (набега), но в перспективе она должна была сохраняться и в остальное время. Для наиболее сильных родов (тайпов) на первое место выходили не столько совместные хозяйственные интересы, сколько военно-карательные функции, которые оказались куда как прибыльнее, хотя и опаснее прежних занятий [3, с. 136].
Таким образом, России пришлось столкнуться с обществами, которые выработали весьма эффективную модель мобилизации своего воинского потенциала для отражения любых попыток навязать им новый образ жизни. Уже имеющиеся традиции выглядели оптимальными и доказавшими свою жизнестойкость. Они решали проблему социализации юношества, которые, участвуя в набегах, получали «путёвку в жизнь», доказывали свою состоятельность и готовность защитить себя и своих сородичей. Они приносили доход и повышали авторитет, позволяя зарабатывать символический капитал в виде уважения сородичей к храброму, удачливому и щедрому удальцу. Наконец, они служили
механизмом смягчения внутриэтнических противоречий, перекладывая имеющиеся проблемы на соседей, становившихся мишенью для грабежа.
Империя с её непонятным и откровенно чуждым призывом к абстрактному порядку и гуманизму, попытками монополизировать насилие вызывала отторжение. Её богатства становились провоцирующим фактором, переориентировали вектор горской агрессии на новую цель. Соседи-горцы, которые исповедовали похожие ценности, были понятным и приемлемым раздражителем. Конфликт с ними имел затяжной характер и мог то разгораться, то надолго затихать. Он не покушался на глубинную суть их социокультурных основ. Россия же демонстрировала совершенно новый миропорядок, а её реакция на горскую «удаль» была направлена не столько на компенсацию своих потерь, сколько на принуждение местных сообществ принять державные ценности. Поэтому очень скоро она сделается главным противником для всех тех, кто не желал отказываться от привычного уклада и готов был с оружием в руках отстаивать своё право на его сохранение.
Литература
1. Клычников Ю.Ю. Северный Кавказ: старые промыслы в новом измерении (Историко-политологические очерки) / под ред. и с предисл. С.Л. Дударева. Пятигорск : ПГЛУ, 2016. 99 с.
2. Виноградов В.Б. Современные аспекты российского кавказоведения (Мозаика новейших публикаций). Москва; Армавир, 2007. 60 с.
3. Блиев М.М., Дегоев В.В. Кавказская война. М. : Росет, 1994. 592 с.
4. Неверовский А.А. Краткий исторический взгляд на Северный и Средний Дагестан до уничтожения влияния лезгинов на Закавказье. СПб., 1848. 42 с.
5. Милютин Д. Описание военных действий 1839 года в Северном Дагестане. СПб., 1850. 144 с.
6. Гаджи-Али. Сказание очевидца о Шамиле // Сборник сведений о кавказских горцах. Тифлис, 1873. Вып. VII. С. 1-76.
7. Хазанов А.М. «Военная демократия» и эпоха классообразования // Вопросы истории. 1968. № 12. С. 87-97.
8. Броневский С. Новейшие географические и исторические известия о Кавказе. М., 1823. 465 с.
9. Хождение за три моря Афанасия Никитина / подгот. Я.С. Лурье и Л.С. Семенов. Л. : Наука, 1986. 214 с.
ISSN 2687-0770 BULLETIN OF HIGHER EDUCATIONAL INSTITUTIONS. NORTH CAUCASUS REGION. SOCIAL SCIENCE. 2020. No. 4
10. Лаудаев У. Чеченское племя // Сборник сведений о кавказских горцах. 1872. № 6, ч. I. С. 1-62.
11. Клычников Ю.Ю. «Труп холодный мертвеца / в землю с честию не лег...» (отношение к павшим в реалиях войны на Кавказе) // Итоги фольклорно-этнографических исследований этнических культур Северного Кавказа за 2003 год. Дикаревские чтения (10). Краснодар : Мир Кубани, 2004. С. 171-176.
References
1. Klychnikov Yu.Yu. (2016). The North Caucasus: Old trades in a new dimension (historical and political studies). S.L. Dudarev (Ed.). Pyatigorsk, PSLU Press, 99 p. (in Russian).
2. Vinogradov V.B. (2007). Modern aspects of Russian Caucasian studies (Mosaic of the latest publications). Moscow, Armavir, 60 p. (in Russian).
3. Bliev M.M., Degoev V.V. (1994). Caucasian War. Moscow, Roset Publ., 592 p. (in Russian).
4. Neverovsky A.A. (1848). A brief historical look at Northern and Middle Dagestan before the destruction of the influence of the Lezgins in the Transcaucasus. Saint Petersburg, 42 p. (in Russian).
Поступила в редакцию / Received
5. Milyutin D. (1850). Description of military operations in 1839 in Northern Dagestan. Saint Petersburg, 144 p. (in Russian).
6. Haji-Ali (1873). An eyewitness account about Shamil. Collection of information about the Caucasian highlanders. Tiflis, iss. VII, pp. 1-76. (in Russian).
7. Khazanov A.M. (1968). "Military democracy" and the era of class formation. Voprosy istorii, No. 12, pp. 87-97. (in Russian).
8. Bronevsky S. (1823). The latest geographical and historical news about the Caucasus. Moscow, 465 p. (in Russian).
9. Voyage across three seas of Afanasy Nikitin. (1986). Edition prepared by Ya.S. Lurie and L.S. Se-menov. Leningrad, Nauka Publ., 214 p. (in Russian).
10. Laudaev U. (1872). Chechen tribe. Collection of information about the Caucasian highlanders, No 6, part I, pp. 1-62. (in Russian).
11. Klychnikov Yu.Yu. (2004). "The corpse of a cold dead man / in the ground with honor did not lie... " (attitude towards the fallen in the realities of the war in the Caucasus). Results of folklore and ethnographic studies of ethnic cultures of the North Caucasus for 2003. Dikarev's readings (10). Krasnodar, Mir Kubani Publ., pp. 171-176. (in Russian).
22 сентября 2020 г. / September 22, 2020
