CC BY
253
ВЕСТН. МОСК. УН-ТА. СЕР. 12. ПОЛИТИЧЕСКИЕ НАУКИ. 2009. № 3
Мырикова А.В., канд. полит. наук, асс. кафедры истории
социально-политических учений факультета политологии
МГУ имени М.В. Ломоносова
Ф.И. ТЮТЧЕВ: ИСТОКИ РУСОФОБИИ. "ПОЛЬСКИЙ ВОПРОС"
Исследуя проблему русофобии, Ф.И. Тютчев выщеляет русофобию "внешнюю" и "внутреннюю". К внешней он причисляет отношение западноевропейского общества, которому вторит западная колония русских, к внутренней — позицию русских либералов, а также нигилистов и "польского элемента". Польшу он рассматривает как фанатичную последовательницу Запада и изменницу славянскому делу.
Ф.И. Тютчев исследует противоречия между Польшей и Россией в историческом контексте, обращаясь к ноябрьскому восстанию 1830 г. в Польше. Враждебность большинства поляков к России после его поражения значительно возросла. Общественное мнение Запада бышо на стороне Польши и, соответственно, стояло на русофобских позициях. Ф.И. Тютчев пишет о том, что Александр II, ужесточив позицию верховной власти по отношению к Польше, тем не менее провел там ряд позитивны« реформ, прежде всего крестьянскую. По мнению Ф.И. Тютчева, именно от разрешения крестьянского вопроса зависит обновление в польской жизни.
Ключевые слова: Ф.И. Тютчев, русофобия, внешняя русофобия, внутренняя русофобия, либералы, нигилисты, польский элемент, Польша, общественное мнение, Александр II, реформы.
Exploring the problem of Russophobia, F.I. Tyutchev defines Russophobia "external" and "internal". By external Russophobia he considers attitudes of Western European society, which echoed the western colony of Russians. He considers Internal Russophobia not only as Russian liberals, but in also nihilists and "Polish element". F.I. Tyutchev considers Poland as fanatical follower of the West and betray of Slavic case.
F.I. Tyutchev explores the conflict between Poland and Russia in a historical context, referring to the November Uprising in 1830 in Poland. The hostility of most Polish to Russia after its had significantly increased after its defeat. The public opinion of the West was on side of Poland and, accordingly, stood on positions of Russophobia. F.I. Tyutchev writes that Alexander II, tightened the position of supreme power in relation to Poland, however, he hold a number of positive reforms, especially for the peasants. According to F.I. Tyutchev, upgrade in the Polish life specifically depends on the settlement of the peasant question.
Key words: F.I. Tyutchev, russophobia, russophobia external, russophobia internal, liberals, nihilists, polish element, Poland, public opinion, Alexander II, the reform.
Обычно, когда рассматривают воззрения Ф.И. Тютчева, первым делом ставят ему если не в основную, то в одну из главных заслуг
* Мырикова Анна Валерьевна, e-mail: [email protected]
определение и характеристику понятия "русофобия". Однако при этом исследователи не обращают особого внимания на то, что трактовка им этого явления многогранна. Наряду с "внешней" русофобией западноевропейского общества, с соединенными "в одном общем чувстве ненависти к России" "пропагандами" — католической, революционной и пр., которым вторит "насмешка эха" — западная колония образованных русских [Тютчев, 1999, с. 100, 148], он указывает на подобные проявления в самой России, причем не только в кругу либералов, нигилистов-революционеров, "польской оппозиции", остзейского юнкерства, но и в самой структуре управления Империей, где разрушающе действовала, как он ее называл, "антирусская клика" — "все элементы, или нерусские по происхождению, или антирусские по направлению". Эта "коалиция всех антирусских в России направлений есть факт очевидный, осязательный... в состав этой коалиции вошли, вопреки своей разнородности, и польская шляхта, и остзейские бароны, и петербургские нигилисты, штатные и заштатные. Их связывает одно — отрицательное начало, т. е. врожденная или привитая враждебность ко всему русскому..." [Тютчев, 1988, с. 387]. Из этих проявлений, которые описал и подверг резкой критике Ф.И. Тютчев, складывается образ русофобии "внутренней".
Первой составляющей этого образа являются либералы-западники — люди, у которых напрочь отсутствует "национальное чувство" и чья русофобия, как считает Ф.И. Тютчев, инстинктивна, беспринципна, не имеет никакой логики и вообще иррациональна: "Раньше они говорили нам, и они, действительно, так считали, что в России им ненавистно бесправие, отсутствие свободы печати и т. д. и т. п., что потому именно они так нежно любят Европу, что она бесспорно обладает всем тем, чего нет в России... А что мы видим ныне? По мере того, как Россия, добиваясь большей свободы, все более самоутверждается, нелюбовь к ней у этих господ только усиливается. В самом деле, прежние установления никогда не вызывали у них столь страстную ненависть, какой они ненавидят современные направления общественной жизни в России. И, напротив, мы видим, что никакие нарушения в области правосудия, нравственности и даже цивилизации, которые допускаются в Европе, нисколько не уменьшили их пристрастия к ней" [Тютчев, 1988, с. 306].
Вторая составляющая — "нигилисты" и "польский элемент", которых он вслед за М.Н. Катковым объединяет, усматривая в нигилистических, революционных поползновениях подпитывающую их поддержку поляков и даже подозревая в выстреле Д. Каракозова "польскую интригу".
"Нигилисты", как считал Ф.И. Тютчев в начале 1860-х гг., — "заблудшие овцы", скот, взбрыкивающий время от времени: "Я сейчас прочитал в словаре Даля слово брык, и вот как он его определяет: беготня скота, когда в знойное оводное время, задравши хвост, мя-
тется туда и сюда и ревет.. Итак, скажем с буквальною точностию: брык нашего молодого поколения — нашей Jeune Russie" [Там же, с. 263]. Роль овода для нигилистов выполняет полиция и в целом власть, "которая за недостатком принципов и нравственных убеждений переходит к мерам материального угнетения, тем самым превращается в самого ужасного пособника Отрицания и Революционного ниспровержения" [Там же, с. 374]. Нигилистов, которыми "все более и более наполняется земля Русская, как каким-то газом, выведенным на божий свет животворной теплотой полицейского начала", Ф.И. Тютчев считает "выродками человеческой мысли", порожденными не только западными влияниями, но и произволом и подавлением мысли в самой России [Там же, с. 263]. Тот факт, что революционные социалистические теории, которые исповедовали нигилисты, связаны с анархией, безверием и безнравственностью и провоцируются запретами, подавлением, неумением власти противопоставить им адекватные идеологические меры, еще раз убедительно доказал первый политический процесс в России — суд над "нечаевцами" 1871 г., заседания которого посещал Ф.И. Тютчев. "Что может противопоставить, — писал он по этому поводу, — этим заблуждающимся, но пылким убеждениям власть, лишенная всякого убеждения? Одним словом, что может противопоставить революционному материализму весь этот пошлый правительственный материализм?" [Тютчев, 1980, с. 256]. Он был глубоко убежден, что репрессивные меры материального воздействия в отношении любого проявления зла не всегда единственно возможный ответ на него: "порой это оружие становится негодным, — негодным в силу того, что оно дает ощущение мнимой безопасности, позволяющее забывать о необходимости иметь гораздо более эффективное оружие" [Тютчев, 1988, с. 374]. "Вредным" теориям, социалистическим иллюзиям и "движениям сердца" революционеров нужно противопоставить подлинные принципы консерватизма Самодержавия и духовности Православной Церкви, нравственно переубедить молодое поколение, о чьих заблуждениях возможно даже будут когда-то в будущем вспоминать с грустью [Там же, с. 378].
Для Ф.И. Тютчева "крамольно-католическая Польша" — фанатичная последовательница Запада и постоянная изменница "относительно своих братий" — славян [Тютчев, 1999, с. 143]. Подчеркивая степень влияния поляков на оппозицию русскому самодержавию, Ф.И. Тютчев отмечал: "перестав ощущать себя русскими, становятся не космополитами, а непременно, неизбежно — поляками" [Тютчев, 1988, с. 279]. Если нигилисты, как он полагал, — враги не очень серьезные, то "польские ксендзы", "польская шляхта", "польская эмиграция" (которых не следует, по его мнению, отождествлять с "польской народностью") — враги особенные, опасные, сознательные и целеустремленные.
В свете исторических реалий такая позиция русского мыслителя не вызывает никакого удивления. К тому времени противоречия
между Польшей и Россией уже имели вековую традицию. С особой силой они обострились после ноябрьского восстания 1830 г., которое стало своего рода рубежом во взаимоотношениях Петербурга и Варшавы. До тех пор предпринималось немало попыггок склонить к лояльности шляхту включенной в состав России части Польши. Почти парадоксом кажется то, что из всех держав, принимавших участие в ее разделе, именно в самодержавной России подобные попытки предпринимались к началу XIX в. особенно настойчиво. Не в последнюю очередь это быто связано с полонофильскими и либеральными настроениями Александра I. "Польши больше нет, но мы продолжаем жить как поляки в Польше", — таково быто ощущение жителей восточной части разделенного государства. И даже "флирт" Польши с Наполеоном практически не повлиял на характер русской политики в Великом герцогстве Варшавском, политическое и военное руководство которого было сохранено в королевстве Польском, созданном на Венском конгрессе. Это новое государство на Висле несмотря на личную унию с русским царем получило одну из самых либеральных конституций на европейском континенте.
В последние годы царствования Александра I эта конституция все больше выгхолащивалась. После восшествия на престол Николая I политический курс Петербурга в польском вопросе особенно обострился. И все-таки новый император в мае 1829 г. короновался в Варшаве, став королем Польши. Тем самым он подтвердил польскую конституцию, наличие которой вызывало резкий протест русских консерваторов, справедливо полагавших, что, будучи конституционной монархией, королевство Польское находилось в непримиримом противоречии со всей остальной Российской империей (если не принимать во внимание Великое княжество Финляндское или же Остзейский край, о котором речь пойдет ниже). Поэтому гнев императора и русских консерваторов, в число который входил и Ф.И. Тютчев, по поводу "неблагодарности" "изменников-поляков" после восстания 1830 г. быт совершенно правомерен.
Для "русской" Польши всегда быто характерно противостояние государства и общества, расхождение иерархии общественных и государственный ценностей. С подавлением польского мятежа 1830—1831 гг., к которому присоединилась почти в полном составе правящая верхушка Польского королевства, были уничтожены остатки его самостоятельности. "Польша должна быта погибнуть, — писал Ф.И. Тютчев, и далее подчеркивал: — не самобытность ее Польской народности, чего Боже сохрани! Но ее ложное образование, та ложная национальность, которая быта ей привита" [Тютчев, 1999, с. 183]. Взамен отмененной Конституции 1815 г. быт введен Органический статут (1832), радикальным образом ограничивающий автономию Королевства, но и он фактически не вступил в силу. Сейм, Государственный совет и высшие судебные учреждения быти ликвидированы, перестала существовать польская армия. Место собственной учебной систе-
мы занял Варшавский учебный округ, такой же, как в Киеве или Казани, на территории Королевства стала обязательной общероссийская монетная система, система мер и весов. Власти начали активно вмешиваться в дела католической церкви, была развернута кампания по обращению униатов в православие [Дьяков, 1993]. Противостояние государства, которое олицетворяла Россия, и польского общества особенно обострилось. Сложился даже некий общественный кодекс чести, запреты и заветы которого определяли жизнь в стране гораздо сильнее, чем государственные законы. Социальный престиж в глазах поляков был теперь никак не связан с государственной службой, поскольку считалось, что, например, поляки-аристократы, занимавшие высокие посты в аппарате управления, служили не собственной стране, а иностранному господству.
Уже накануне 1830 г. враждебность по отношению к России испытывало большинство поляков. Еще более отчетливо это проявилось после подавления мятежа. На Висле царская империя воспринималась не просто как политический противник, но как воплощение зла, борьба польского народа с Россией воспринималась как противостояние света и тьмы. Таким образом, конфликт выходил за политические рамки и приобретал псевдометафизический характер, когда России приписывались стремления не только к деспотическому подчинению своих собственных подданных, но и к порабощению всего "свободного мира", т. е. Запада.
Революционеры всех стран, как писал Ф.И. Тютчев, возлагают свои надежды на "возможность крестового похода против России", где "полем сражения послужила бы Польша" [Тютчев, 1999, с. 141]. Около 10 тыс. польских эмигрантов, находившихся на Западе после 1831 г., продолжали там свои споры с Россией и появлялись почти везде и всюду, где велась борьба против царской империи, став в глазах официальных властей синонимом бунтарства и непокорности. Но своей главной победы они добились на арене европейского общественного мнения, инициировав и подпитывая то, что Ф.И. Тютчев назвал "русофобией".
Известное резкое ухудшение образа России на Западе после 1830 г., тот факт, что симпатии к Польше испытывали многие европейцы, а к России — лишь немногие легитимисты, объясняются не в последнюю очередь влиянием польской эмиграции. Интересно, что при этом в противовес "царскому деспотизму" выдвигалась программа объединения славянских народов во главе с Польшей. Как показывают исследования историков, самой активной в политическом отношении части польского общества наиболее близки были претензии, идеология и практика эмигрантского Польского демократического общества (ПДО), имевшего множество эмиссаров на родине. «Мысль относительно объединения славянских народов во главе с Польшей, — указывает В.А. Дьяков, — неоднократно фигурирует в Манифесте ПДО, опубликованном в 1836 г. Польша, говорится в Манифесте, тысячу
лет пестовала демократическую идею, она своей грудью заслонила Европу от "татар, турок и москалей", а теперь Европа оставила Польшу в одиночестве перед несчастьем; только демократическая и независимая Польша, утверждали авторы Манифеста, может исполнить свою историческую миссию, разорвать союз абсолютизма, уничтожить его вредное влияние на западную цивилизацию, распространить среди славян демократическую идею и тем соединить их друг с другом для того, чтобы положить начало полной самостоятельности всех народов Европы» [Дьяков, 1994, с. 45]. Эту программу многие западные публицисты снисходительно поощряли ввиду ее общей антироссийской направленности, закрывая глаза на явный "панславизм" положений.
Примерно три десятилетия спустя после ноябрьского восстания в польско-русских отношениях наметилась разрядка. После поражения в Крымской войне и восшествия на престол Александра II в 1855 г. в России наступила, по выражению Ф.И. Тютчева, "оттепель", были замыслены и стали проводиться в жизнь грандиозные реформы. Не остался обойденным вниманием и польский вопрос. И хотя Александр II категорически отказывался восстановить Конституцию 1815 г., перемена климата на Висле в конце 1850-х гг. ощущалась всеми. Была провозглашена амнистия политическим заключенным, вернулись домой из Сибири многие изгнанники. Однако и в это время польские генералы и политики уклонялись от любых шагов, которые можно было бы истолковать как коллаборационизм с русскими. Русофобское общественное мнение в Польском королевстве парализовало любые попытки нормализовать отношения между Петербургом и Варшавой.
Радикалы вопреки большинству здравомыслящих поляков, выступавших против вооруженного восстания, подталкивали страну к военной конфронтации. Их сила заключалась в том, что они в крайней форме выражали ценности, признанные всеми поляками: готовность бороться за независимость страны представляла собой моральное обязательство, от которого никто не мог отступиться. Главное значение придавалось при этом не победе, а воле к сопротивлению. Такой идеализм, в область которого переместился национальный инстинкт самосохранения поляков, вызывал недоумение и восхищение на Западе и откровенное неприятие в России, тем более что позиция многих из них теперь определялась тезисом: "Тот, кто говорит, что мы славяне, является изменником, ибо мы просто поляки" [Там же, с. 57]. Русское правительство после подавления восстания 1863 г. уже не интересовали польские национальные проблемы, любые компромиссы и договоры с польским обществом были теперь для него исключены. Начиная с этого времени поляки должны были превратиться в русских, говорящих на польском языке, и ничем больше не отличаться от других подданных империи. Однако при этом в правительстве существовали две враждебные партии — сторонников ограниченной
автономии Царства Польского во главе с председателем (с 1865 г.) Государственного совета великим князем Константином Николаевичем и ее противников, к которым принадлежали статс-секретарь по делам Польши Н.А. Милютин и наместник Царства Польского граф Ф.Ф. Берг. Пропагандистскую поддержку антипольской партии обеспечивал М.Н. Катков в "Московских ведомостях". Ф.И. Тютчев, принимая близко к сердцу эту петербургскую "драму по польскому вопросу", выступал на стороне Д.А. Милютина и М.Н. Каткова. В 1864 г. в "верхах" усилились позиции пропольской группировки. Министр внутренних дел П.А. Валуев и министр народного просвещения А.В. Головнин организовали идейное и цензурное противодействие курсу "Московских ведомостей", в которыгх М.Н. Катков "озарял" и "обличал" это "охолощение русского начала" [Тютчев, 1988, с. 382, 387]. По заказу А.В. Головнина летом 1864 г. в Брюсселе быта издана брошюра "Что будет с Польшей?" барона Ф.И. Фиркса (выступившего под псевдонимом Д.К. Шедо-Ферроти), по словам Ф.И. Тютчева, — "манифест" антирусской коалиции, против которого резко выступил М.Н. Катков. Тут же последовали цензурные преследования и штрафы, готовилось закрытие "Московских ведомостей". Помощь Ф.И. Тютчева, добившегося благоприятного вмешательства со стороны императрицы Марии Александровны, а также заступничество Московского университета, руководство которого не только отказалось принять в свою библиотеку памфлет Шедо-Ферроти, но и обратилось с ходатайством в поддержку М.Н. Каткова в Комитет министров, прекратили "какие бы то ни быто взыскания" в адрес "Московских ведомостей". А в передовой статье этой газеты от 13 января 1865 г (№ 9), посвященной "вопросу о политических партиях, о борьбе между ними", быти воспроизведены "основные мысли", высказанные в письмах Ф.И. Тютчева А.И. Георгиевскому.
Еще один эпизод, привлекший внимание Ф.И. Тютчева, свидетельствовал об ужесточении позиции верховной власти по отношению к Польше. Когда Александр II принял "польских личностей" — представителей Царства Польского, приехавших в Петербург "по случаю кончины наследника" (цесаревича Николая Александровича), и обратился к ним 29 мая 1865 г. с речью, в которой дал понять, что не допустит автономии Польши, Ф.И. Тютчев обнаружил в ней "державную мысль", "искренние" и "положительные" слова, которые "расстроили интригу" и означали "совершенную победу" близких ему идей Д.А. Милютина [Тютчев, 1988, с. 392, 394].
В самой Польше борьба со шляхтой и католическим духовенством велась не только силовыми военными методами, но и путем реформ, проведенныгх там сразу же после восстания 1863 г. Крестьянская реформа 19 февраля 1864 г. отдавала в собственность крестьянам землю, находившуюся в их практическом пользовании, отменяла повинности в пользу помещиков. Другая реформа касалась католических монастырей, большая часть который быта закрыла за соучастие в
восстании. Находясь в то время в Ницце, Ф.И. Тютчев фиксировал "озадаченность" европейского общественного мнения ввиду реформ, осуществлявшихся в России и особенно в Польше. "То, чему доселе приписывали одну материальную Силу, — писал он, — оказывается чем-то живым, органическим — мыслящею, нравственною Силою. Гора не только тронулась с места, но и пошла, и идет, как человек" [Там же, с. 386]. Эти реформы в Польше тем более радовали его, что за их осуществление выступал А.Ф. Гильфердинг — славянофил, чьи статьи о Польше Ф.И. Тютчев считал "очень значительными". В статье А.Ф. Гильфердинга "Положение и задача России в Царстве Польском" (1863) польская шляхта показана как "организм, разложившийся и уже неспособный к новому развитию". Задатки такого развития автор видел в польском крестьянстве. Задача России — "поднять крестьянство, дать ему независимость материальную наделением землею не только хозяев, но всех без исключения земледельцев (батраков и т. д.), и открыть крестьянству самостоятельное участие в общественной жизни страны посредством крепкой организации крестьянских общин". От решения крестьянского вопроса зависит "обновление в польской жизни" [Там же, с. 535].
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
1. Дьяков В.А. Славянский вопрос в общественной жизни дореволюционной России. М., 1993.
2. Дьяков В.А. Славянофильские тенденции в польской общественной мысли накануне и во время славянского съезда 1848 г. // Славянские съезды ХГС—ХХ вв. М., 1994. С. 45.
3. Тютчев Ф.И. Письма к московским публицистам. И.С. и А.Ф. Аксаковым. 1861—1872 // Литературное наследство. Т. 97. Федор Иванович Тютчев. Кн. 1., М., 1988. С. 263—378.
4. Тютчев Ф.И. Письма к московским публицистам. А.И. Георгиевскому. 1864—1866 // Литературное наследство. Т. 97. Федор Иванович Тютчев. Кн. 1. М., 1988. С. 382—394.
5. Тютчев Ф.И. Письма к разным лицам. О.А Новиковой // Литературное наследство. Т. 97. Федор Иванович Тютчев. Кн. 1. М., 1988. С. 535.
6. Тютчев Ф.И. Письмо к А.Ф. Аксаковой 17 июля [1871 г.] // Тютчев Ф.И. Соч.: В 2 т. Т. 2. М., 1980. С. 256.
7. Тютчев Ф.И. Россия и Запад: книга пророчеств. М., 1999.
