CC BY
11Общества, при котором оно было открыто. Главной целью данных представительств было распространение грамотности на родном языке среди проживающих вдали от родных мест азербайджанцев. Такая деятельность, безусловно, имела важное значение (заметим, что и сегодня забота о проживающих за границей азербайджанцах, обеспечение их солидарности, пропаганда национально--культурных ценностей весьма важны для воспитания их национального самосознания).
Московские отделения «Нешри Маариф» и «Бакинского мусульманского благотворительного общества» своей деятельностью демонстрировали подлинное единство, играли большую роль в деле развития просвещения, национальной культуры среди азербайджанцев, а также в деле их самоорганизации и оказания материальной и моральной поддержки нуждающимся людям.
Литература и источники
1. Полное Собрание Законов Российской Империи. Собрание третье. Т.ХХVI. 1906, отделение I от № 27173-28753 и дополнения. - СПб.: Гос. типография, 1909. - С.3.
2. Каспий. - 1915. - 20 мая. - № 109.
3. Баку. - 1915. - 15 декабря. - № 280.
4. Каспий. - 1915. - 26 сентября. - № 280.
5. Баку. - 1915. - 22 октября. - № 235.
6. Каспий. - 1908. - 4 марта. - № 52.
7. Каспий. - 1913. - 18 января. - № 15.
8. Каспий. - 1914. - 5 ноября. - № 248.
9. Каспий. - 1915. - 15 февраля. - № 36.
10. Баку. - 1915. - 29 марта. - № 68/
11. Каспий. - 1915. - 20 марта. - № 64.
12. Баку. - 1915. - 27 ноября. - № 265.
МАМЕДОВА НУШАБА АЛЕСКЕР ГЫЗЫ - доктор философии по истории, старший научный сотрудник Института Истории Национальный Академии Наук Азербайджана (anm1@mail.ru)
MAMMADOVA, NUSHABA ALESKER GIZI - Ph.D. in History, the scientific worker of the Institute of History Azerbaijan National Academy of Sciences. The Republic of Azerbaijan.
УДК 930(47+57):930(438):327:341.241.4"192"
МЕЗГА Н.Н.
ЕВРОПЕЙСКАЯ СИТУАЦИЯ СЕРЕДИНЫ 1920-Х ГОДОВ И ПЕРСПЕКТИВА ЗАКЛЮЧЕНИЯ ПОЛЬСКО-СОВЕТСКОГО ДОГОВОРА О НЕНАПАДЕНИИ
Ключевые слова: советско-польские отношения, договор о ненападении, Гарантийный пакт, СССР, Польша, Германия, рапалльская политика.
В статье рассмотрен ход советско-польских переговоров о заключении договора о ненападении в контексте международной ситуации середины 1920-х гг. Установлено решающее влияние международных условий, в частности германского фактора, на ход этих переговоров.
MEZGA, N. N.
THE EUROPEAN SITUATION OF THE MIDDLE OF 1920S AND THE PROSPECT OF SIGNING POLISH-SOVIET NON-AGGRESSION PACT
Keywords: Soviet-German relations, Non-Aggression Pact, Guarantee Pact, USSR, Poland, Germany, Rapallo politics
In the article viewed progress of Soviet-Polish negotiations about signing the Non-Aggression Pact in the context of international situation of the middle of 1920s. It is found critical effect of international situation, in particular German factor, on the progress of this negotiations.
В середине 1920-х гг. в европейской политической ситуации происходили серьезные изменения. Они существенно осложняли внешнеполитическое положение Польши и Советского Союза и вынуждали руководство этих стран предпринимать шаги в направлении противодействия данной тенденции. Одним из таких шагов стало взаимное сближение двух государств, которое проявилось, в частности, в попытках заключить договор о ненападении.
В условиях усложнившейся европейской ситуации, на рубеже 1924-1925 гг. советское руководство увидело явную угрозу разрушения рапалльской политики в наметившемся сближении Германии с Западом. Противодействуя такой перспективе, оно решило оказать давление на Германию демонстрацией улучшения отношений с Польшей. Тем более, что международное положение последней осложнилось в результате решений Лондонской конференции 1924 г. о принятии плана Дауэса и эвакуации французских войск из Рурской области.
Нормализация отношений Германии с Англией и другими противниками по Первой мировой войне, нашедшая также отражение в сентябре 1924 г. в официальном заявлении Германии о намерении вступить в Лигу Наций, воспринималась как угроза Версалю и в Варшаве, где его защита по-прежнему составляла основу внешней политики. Впрочем, в происходивших на международной арене изменениях правящие круги Польши видели и позитивный момент: сближение Германии с Западом создавало угрозу для рапалльского курса в советско-германских отношениях. Советский нарком иностранных дел Г. Чичерин отмечал, что вхождение Германии в Лигу Наций без СССР означало бы ее присоединение «к враждебной нам группировке. ... Это конец Рапалльской системы» [1, с. 237]. На этом фоне, в Польше крепло убеждение, что принятие плана Дауэса и поворот Германии в сторону Запада приведет к крушению «советско-германского блока» [2, с. 250]. Свою задачу польская дипломатия видела в том, чтобы содействовать этой тенденции.
Правящие круги Польши считали, что подрыву советско-германского сотрудничества можно содействовать если не через реальное улучшение отношений с СССР, то, по крайней мере, через демонстрацию такого улучшения. В итоге, 28 августа министр иностранных дел Польши А. Скшиньский обратился с личным письмом к Г. Чичерину, в котором содержалось предложение о личной встрече. Видимо этот вопрос был для советского руководства очень важным, так как уже в тот же день Политбюро ЦК ВКП(б) обсуждало предложение А. Скшиньского [3, с. 7].
Советский нарком, не возражая против встречи, делал оговорку о необходимости ее всесторонней подготовки [4, с. 321, 323], то есть встреча отодвигалась на неопределенный срок. И все же в последние месяцы 1924 г. можно говорить о некотором потеплении в советско-польских отношениях. Выступая в октябре на 2-й сессии ВЦИК, Г. Чичерин заявил: «с Польшей можно ожидать улучшения отношений» [5]. В декабре в Берлине состоялась встреча сотрудника берлинского торгпредства Раевского с директором департамента торговли министерства промышленности и торговли Польши Танненбаумом. Польский
представитель заявил, что группа во главе с премьер-министром Грабским и министром иностранных дел Скшиньским считает выгодным договориться с СССР, так как это позволило бы нормализовать экономическое развитие страны. Танненбаум предложил начать переговоры по широкому кругу проблем [4, с. 344]. 18 декабря польское предложение обсуждалось на заседании Политбюро ЦК ВКП(б). Советская сторона согласилась начать переговоры. Но в решении Политбюро указывалось, что при их ведении не следует отказываться от принципа исправления границ [3, с. 10]. 19 декабря Москва сообщила полякам о согласии начать переговоры и выразила готовность принять предложение о встрече министров иностранных дел [4, с. 344].
Начало советско-польских переговоров о договоре о ненападении совпало по времени с обнародованием и обсуждением проекта Гарантийного пакта. К концу лета 1925 г. стала очевидна тщетность усилий польской дипломатии повлиять на содержание этого договора в выгодном для Польши направлении. Представители различных польских политических кругов указывали на опасность для страны соглашения, в котором отсутствовали гарантии ее границ наравне с границами Франции и Бельгии. Польская пресса отмечала, что договор открывает путь к ревизии границ Польши на западе. Переговоры о Гарантийном пакте оказывали отрицательное влияние и на состояние советско-германских отношений, так как в Москве опасались присоединения Германии к антисоветскому фронту и признания ею границ, установленных Версальским договором (в том числе и польских). Ведь до сих пор в основе рапалльской политики, как отмечалось в меморандуме советского правительства правительству Германии от 2 июня 1925 г., лежало молчаливое непризнание обеими сторонами того режима, который был установлен в Европе в результате серии послевоенных договоров [6, с. 351].
Советская позиция на предстоящих переговорах с Польшей была изложена в инструкции НКИД, направленной полпреду в Варшаве П. Войкову 2 января 1925 года. СССР намеревался предложить Польше договор о ненападении и неучастии во враждебных комбинациях, стремясь добиться ее согласия не вступать в какие-либо союзы с участием граничащих с СССР государств. Из этого документа видно, что для СССР переговоры с Польшей были подчинены тем целям, которых советское руководство намеревалось добиться на германском внешнеполитическом направлении. В инструкции говорилось: «Переговоры необходимо начать возможно скорее, затягивая их с таким расчетом, чтобы мы могли раньше договориться с Германией на основе проводимого с обеих сторон аналогичного зондажа. После нашего соглашения с Польшей у Германии исчезнет всякий стимул для принятия наших предложений. Наше соглашение с Польшей, то есть обеспечение нашего нейтралитета в случае столкновения Польши с Германией, фактически изолирует Германию полностью и убивает ее надежды на всякое сотрудничество с нами. Германии не приходится опасаться нашего соглашения о совместном выступлении с Польшей и Францией, а поэтому наш нейтралитет, после того, как мы обещали такой же нейтралитет и Польше, теряет для Германии всякий смысл». Из инструкции также видно, что всякое возможное соглашение с Польшей является тактическим ходом и носит временный характер: «Мы можем утешить Германию, что соглашение с Польшей носит временный характер и рассчитано на тот срок, на который и мы, и Германия обречены на пассивность» [7, л.л. 3, 4].
Таким образом, ход переговоров с Польшей советское руководство полностью подчиняло решению задачи сохранения тесного сотрудничества с Германией, что практически не оставляло шансов на их успех. В свою очередь, польское
правительство, делая демонстративные шаги по сближению с СССР, также руководствовалось не искренним стремлением к нормализации отношений, а стремлением использовать эти шаги как инструмент шантажа Запада в связи с подготовкой Гарантийного пакта и средство для разрушения рапалльской политики. К тому же СССР и Польша в то время коренным образом расходились в стратегии внешнеполитического курса. Советское руководство считало, что наибольшую опасность для страны представляет антисоветская линия английского правительства. Польская же внешняя политика все больше переориентировалась на Англию. Поэтому для Москвы важным условием сближения с Польшей становился отказ последней от поддержки внешнеполитического курса О. Чемберлена.
В итоге, 12 января 1925 г. в Варшаве все же состоялась встреча П. Войкова и А. Скшиньского, положившая начало переговорам. Советский полпред предложил заключить договор о ненападении и неучастии во враждебных комбинациях [6, с.71]. 30 января в ответ на советское предложение польская сторона предложила заключить соглашение о ненападении не с одной Польшей, а одновременно и с прибалтийскими странами и Румынией [6, с. 105]. 1 февраля в беседе с польским посланником в Москве Кентжинским Г. Чичерин заметил, что обязательство ненападения между СССР и Польшей уже фактически содержит Рижский договор и подтвердил предложение о заключении договора о ненападении и неучастии во враждебных коалициях. Во время новой встречи 23 февраля польский посланник вновь напомнил, что его правительство готово заключить договор о ненападении и неучастии во враждебных коалициях при условии, что СССР одновременно гарантирует не только границы Польши, но и прибалтийских государств [4, с. 359, 378].
Очевидно, что польские предложения были для Москвы неприемлемы. Стремление Варшавы добиться заключения коллективного договора о ненападении между СССР и его западными соседями воспринималось советским руководством как желание Польши утвердить свое влияние в Прибалтике и вызывало негативную реакцию. В отношении Румынии СССР не хотел брать никаких обязательств, в связи с нерешенностью бессарабского вопроса. Как видим, обмен мнениями не привел к сближению позиций Москвы и Варшавы относительно содержания договора о ненападении. Ведя переговоры с Польшей, советское руководство исходило из приоритета германского направления в своей внешней политике. В телеграмме П. Войкову от 12 февраля 1925 г. член коллегии НКИД В. Копп по поводу обмена послами с Польшей указывал, что польское предложение о повышении статуса дипломатических представительств до уровня послов должно быть отклонено. Во-первых, потому, что отношения не настолько хороши, а во-вторых, потому, что это будет вызовом Германии [7, л.42]. П. Войков, в свою очередь, писал в Москву 27 марта, обозначая для СССР приоритет отношений с Германией: «Мне кажется, что в настоящий, особенно трудный момент, вопрос наших взаимоотношений с Польшей является подчиненным вопросу наших взаимоотношений с Германией и будет поставлен только в этой связи» [8, л.л. 112-113].
Общее направление польской политики в отношении СССР также не способствовало достижению успеха на переговорах. Выступая 23 апреля в сейме, А. Скшиньский заявил, что он очень скептически относится к любым обязательствам со стороны СССР и не может относиться к нему как к нормальному государству [8, л. 135]. В докладе А. Скшиньского, представленном в правительство в конце января, заявлялось, что Польша, даже под угрозой потери Силезии и Поморья, на союз с СССР не пойдет и будет против него [8, л. 38].
В итоге, общая стратегическая линия внешней политики как СССР, так и Польши, практически не оставила шансов добиться реального и прочного улучшения советско-польских отношений в благоприятных, казалось бы, для этого условиях, возникших в связи с переговорами о Гарантийном пакте. К началу марта советско-польские переговоры были прерваны.
Летом 1925 г. польское министерство иностранных дел подготовило меморандум, в котором одной из главных задач внешней политики страны назывался срыв компромисса между Гарантийным пактом и Рапалло, а также углубление разногласий между Россией и Германией [9, 8. 335-339]. Для этой цели польские правящие круги пытались использовать визит Г. Чичерина в Варшаву в конце сентября 1925 г. Однако эффект получился обратный. Под влиянием этого события Германия выразила готовность заключить торговый договор и активизировать переговоры по подготовке пакта о нейтралитете с СССР. В этой ситуации, в ходе переговоров в Варшаве Г. Чичерин повторил советское предложение заключить договор о ненападении и неучастии во враждебных коалициях. При этом он подчеркнул, что у СССР есть пространство для маневра, так как существует возможность англо-германского сближения и франко-польский союз. Оба блока, по его словам, будут приглашать к себе СССР [4, с. 416, 418].
Польско-советские переговоры о договоре о ненападении возобновились в начале 1926 г. уже после заключения Локарнских соглашений и подписания советско-германского Московского торгового договора. Локарно создало определенные условия для позитивных изменений в польской политике в отношении СССР. Варшава попыталась через сближение с Москвой заставить Запад больше учитывать ее интересы. Но, проявляя определенную заинтересованность в сближении с Советским Союзом, польские правящие круги опасались вызвать негативную реакцию Англии и еще больше ухудшить международное положение своей страны.
В советских политических кругах решено было использовать неблагоприятные для Польши изменения в международной ситуации и предъявить полякам ряд требований. Еще 16 октября 1925 г. из полпредства в Варшаве в Москву была направлена докладная записка П. Войкова. Он предлагал активизировать контакты с Польшей, тем более, что положение вещей обязывало и поляков искать сближения с СССР. Одновременно Войков высказывался за продолжение оказания поддержки националистическим организациям, действующим на территории Польши, прежде всего украинским [10, л. 67]. По расчетам советского дипломата, их деятельность должна была еще больше осложнить положение Польши и сделать ее более сговорчивой на переговорах. Г. Чичерин, как и полпредство в Варшаве, считал международную ситуацию благоприятной для налаживания отношений с Польшей на советских условиях. Он писал 30 октября своему заместителю М. Литвинову: «Ситуация для нас очень благоприятная. Упускать налаживание отношений с Польшей совершенно непозволительно». Нарком в качестве одной из важнейших задач видел при этом ослабление польско-румынского союза [6, с. 647]. Он считал полезным сделать некоторые шаги навстречу Польше. В частности, полагал необходимым белорусским и украинским эмигрантским организациям отказаться от вынесения резолюций, направленных против Польши и исходящих из принципа права наций на самоопределения [11, л.л. 19-20].
В преддверии возобновления советско-польских переговоров П. Войков направил в Москву письмо, в котором изложил свои предложения по их ведению. Он считал, что в ходе их следовало добиваться согласия Польши на ликвидацию советских
материальных обязательств по Рижскому договору, а также согласия на расторжение союза с Румынией. По мнению Войкова, эта цель была достижима в связи с тяжелым международным положением Польши после Локарно [10, л. 216]. Положения письма и были положены в основу советской позиции на переговорах с Польшей. В целом, она сводилась к стремлению использовать тяжелое внешнеполитическое положение Польши для получения односторонних экономических и политических выгод.
Польское правительство, со своей стороны, стремилось заключить с СССР, прежде всего, торговый договор. В разговоре с Г. Чичериным 28 января 1926 г. Кентжинский высказал пожелание польского правительства начать торговые переговоры с СССР в 20-х числах февраля [12, с. 58]. Москва отдавала приоритет политическому соглашению и предложила начать торговые переговоры 15 февраля, при условии, что политические переговоры начнутся немедленно [13, л. 7]. Поскольку международное положение Польши в тот момент было сложным, Варшава уступила.
В центре возобновившихся в феврале переговоров была политическая проблема заключения договора о ненападении. Но уже вскоре после их начала стало очевидно, что шансы на достижение соглашения крайне малы. 18 февраля Чичерин принял Кентжинского. В ходе беседы последний отметил неприемлемость для Польши двухстороннего советско-польского договора о ненападении, так как он лишает ее возможности, в случае необходимости, оказать помощь прибалтийским государствам. Кентжинский понимал роль германского фактора в советско-польских отношениях и указал на постоянные попытки германского правительства срывать нормализацию отношений между Польшей и СССР [4, с. 477].
Новая встреча Чичерина и Кентжинского с участием заведующего восточным отделом польского МИД Яниковского состоялась 26 февраля 1926 г. Польские представители высказались за заключение коллективного пакта о ненападении между СССР и Польшей и прибалтийскими государствами. Они пытались убедить Чичерина, что польское влияние в Прибалтике выгодно СССР, так как в противном случае в этом регионе будет преобладать Германия, а за ней стоит Англия [4, с. 467468]. Этот аргумент вряд ли мог убедить Москву пойти на соглашение с Варшавой. Для СССР предпочтительнее было видеть усиление в Прибалтике позиций дружественной Германии, чем Польши. В польском предложении скрывалось стремление посеять недоверие в отношениях между Москвой и Берлином. В заключении коллективного пакта о ненападении с участием прибалтийских государств советское руководство видело стремление Польши, в том или ином виде, создать польско-балтийский блок.
В начале марта стало совершенно очевидно, что польско-советские переговоры зашли в тупик. Это констатировал в письме П. Войкову от 2 марта член коллегии НКИД С. Аралов [12, с. 145]. Полпред в Варшаве придерживался той же точки зрения. 8 марта он писал в Москву, что переговоры уперлись в тупик и отметил два вопроса, представляющих чрезвычайную трудность: о Румынии и о Прибалтике. Перспективу переговоров П. Войков характеризовал как безнадежную, так как правительство А. Скшиньского не может отказаться от своей постоянной балтийской и румынской линии. В беседе с советским полпредом польский премьер-министр, отвечая на вопрос о развитии польско-румынских отношений, сообщил о предстоящем подписании польско-румынской военной конвенции. Он также подтвердил, что стоит на позиции подписания общего договора СССР с Польшей и прибалтийскими странами [8, л. 12-13].
При такой позиции польского правительства переговоры не могли привести к положительному результату. СССР не мог согласиться на усиление польского влияния в
Прибалтике. Крайне болезненно советское руководство реагировало и на подписание польско-румынского союзного договора. Учитывая неурегулированность бессарабского вопроса и общее напряженное состояние румыно-советских отношений, польско-румынский союз явно имел антисоветскую направленность [9, 8. 357]. М. Литвинов в телеграмме в советское полпредство в Париже 5 марта указал две причины срыва польско-советских переговоров: «Они требуют, чтобы мы заключили с Прибалтийскими странами соглашение, аналогичное соглашению с Польшей и гарантировали ненападение на Румынию в течение срока действия советско-польского соглашения» [12, с. 152]. Нам представляется, что если бы Польша даже пошла на уступки в этих вопросах, вряд ли советское правительство поменяло бы свои приоритеты и заключило договор с ней, а не с Германией. Два договора одновременно были невозможны, о чем уже говорилось выше.
С. Аралов информировал 9 марта 1926 г. П. Войкова, что накануне на заседании коллегии НКИД было принято следующее жесткое решение по польскому вопросу: « а)... категорически заявить полякам, какое бы то ни было фиксирование интересов Польши в Прибалтике не может быть базой для переговоров ... б) необходимо сейчас же заявить полякам, что до выработки той или иной базы политического соглашения переговоры о торговом договоре являются преждевременными» [13, л. 24]. Ужесточение советской позиции произошло в то время, когда на проходившей в Женеве сессии Лиги наций Польше не удалось получить постоянное место в Совете этой организации, а немцы потерпели неудачу в стремлении войти в нее.
Советское правительство могло теперь рассчитывать, что и Варшава и Берлин станут более сговорчивыми. В свою очередь, польские правящие круги, несмотря на жесткую позицию СССР, после неудачи в Женеве считали целесообразным продолжать переговоры, пойдя в конце марта на некоторые уступки. Рост германской угрозы и усиление международной изоляции Польши вынуждали ее предпринимать шаги, направленные на сближение с СССР. А. Скшиньский 29 марта встретился с П. Войковым. Глава польского правительства подчеркнул заинтересованность Польши в продолжении переговоров с СССР и высказал намерение нанести ответный визит (в ответ на визит Чичерина в сентябре 1925 г.). Польское правительство выразило готовность отказаться от требования непосредственного участия стран Прибалтики в проходивших переговорах, но продолжало настаивать на включении в будущий договор заявления о гарантии границ в Прибалтике [4, с. 481-482]. Однако этих польских уступок оказалось недостаточно, чтобы вывести политические переговоры из тупика. Советская сторона по-прежнему решительно возражала против всякого упоминания в будущем договоре о польских интересах в Прибалтике [12, с. 189-190]. В Москве считали, что после неудачи в Женеве у польского правительства не осталось другого выхода, как пойти на соглашение с СССР на советских условиях.
Советско-польские переговоры постоянно ощущали влияние германского фактора. Но в Берлине, видимо, не имели точной информации о ходе польско-советских переговоров, которые топтались на месте. Поэтому, по мере их продолжения, обеспокоенность Германии нарастала. 4 марта состоялась беседа Г. Чичерина с германским послом в Москве У. Брокдорф-Ранцау. Немецкий посол получил от Г. Чичерина заверения, что Советский Союз не намерен гарантировать западные границы Польши, но готов подписать с ней договор о ненападении относительно ее восточных границ. Это разъяснение не удовлетворило министра иностранных дел Германии Г. Штреземана. Поэтому в письме У. Брокдорф-Ранцау от
27 марта, он обязал того провести новую встречу с Чичериным и заявить, что Германия не подпишет проектируемое соглашение с СССР, если он имеет намерение заключить какой-либо договор с Польшей [14, 8. 174].
Уже несколькими днями позже, как следует из отчета германского посла в Москве, советский нарком заявил, что для СССР неприемлем польский проект договора, и о признании каких-либо границ Польши не может быть и речи. Германский посол, со своей стороны, заявил, что советско-польский договор был бы крайне вредным для Германии и советско-германских отношений. В связи с этим, Г. Чичерин отметил, что советско-польские консультации находятся на мертвой точке, и если будет достигнуто согласие по советско-германскому договору о ненападении, они сразу же будут прерваны. Он однозначно подчеркнул, что для СССР наиважнейшим является соглашение с Германией [15, 8. 13-14]. В итоге, под воздействием информации о польско-советских переговорах, германское правительство решило отказаться от тактики затягивания переговоров с СССР и выразило готовность подписать с ним договор о нейтралитете [16, с. 190-194].
В начале апреля информация о предстоящем подписании советско-германского договора просочилась в прессу. Ее отрицательное влияние на советско-польские отношения было отмечено советской дипломатией. Так, 19 апреля П. Войков сообщал в Москву, что советско-германские переговоры вызвали крайнее беспокойство и разочарование в Варшаве и просил инструкции [10,л. 67]. Такие инструкции были направлены ему на следующий день С. Араловым. В них в очередной раз констатировалось, что политические переговоры с Польшей зашли в тупик. Перед полпредством в Варшаве ставилась задача создать у поляков впечатление, что СССР вынужден был пойти на более быстрое соглашение с немцами «благодаря упорству Скшиньского». П. Войков должен был также внушить полякам, что подписание советско-германского договора не исключает дальнейших советско-польских переговоров, «если только Польша изменит свою позицию» [13, л. 36].
После подписания Берлинского договора П. Войков информировал Москву, что все польские политические группы считают этот договор ударом для Польши -«полным доказательством невозможности создания каких-либо прочных отношений с нами». Даже эндеки после подписания советско-германского договора отказались от идеи нормализации польско-советских отношений [17, л. 36]. В ответной телеграмме от 27 апреля С. Аралов советовал в беседах с поляками подчеркивать, что политика Скшиньского ускорила соглашение Советского Союза с Германией в том виде, в каком составлен и подписан договор. Следовало показать, что данная политика привела Польшу к полной изоляции, поскольку она не давала советской стороне никаких побуждений к прекращению переговоров с Германией [13, л. 137]. Советское руководство стремилось дискредитировать правительство А. Скшиньского в глазах польского общественного мнения, утверждая, что подписание Берлинского договора между СССР и Германией стало результатом неконструктивной позиции Польши на советско-польских переговорах.
В целом, советско-польские переговоры о заключении договора о ненападении были начаты под влиянием сложной международной ситуации. Неблагоприятные изменения во внешнеполитическом положении и СССР, и Польши подтолкнули их к началу диалога. Однако решающее влияние на его развитие и результат оказал, прежде всего, германский фактор. Именно под его влиянием советско-польские переговоры 1925-1926 гг. не дали положительного результата. Поскольку для СССР приоритетной задачей внешней политики было сохранение рапалльского курса в
отношениях с Германией, а для Польши - противодействие ему, на фоне сближения с Англией и расширения влияния в Прибалтике и Румынии, достижение соглашения оказалось невозможным.
Литература и источники
1. Советско-германские отношения. 1922-1925. Документы и материалы. В 2 ч. Ч.1. - М.: Политиздат, 1977. - 408 с.
2. Ольшанский П.Н. Рижский договор и развитие советско-польских отношений. 1921-1924. -М.: Наука, 1974. - 326 с.
3. Материалы особой папки Политбюро ЦК РКП(б) - ВКП(б) по вопросу советско-польских отношений. 1923-1945. - М.: Институт славяноведения и балканистики, 1997. - 144 с.
4. Документы и материалы по истории советско-польских отношений. В 14 т. Т. 4. - М.: Наука, 1966. - 559 с.
5. Известия. - 1924. - 19 октября. - № 240 (2275).
6. Документы внешней политики СССР. В 22 т. Т.8. - М.: Госполитиздат, 1967. - 862 с.
7. Архив внешней политики Российской Федерации (АВПРФ). Ф.04. Оп.32. П.217. Д.52670.
8. АВПРФ. Ф.04. Оп.32. П.217. Д.52667.
9. Dokumenty z dziejow polskiej polityki zagranicznej 1918-1938. W 2 t. T.1. 1918-1932. -Warszawa: Inst. Wyd. Pax., 1989. - 540 s.
10. АВПРФ. Ф.04. Оп.32. П.217. Д.52668.
11. АВПРФ. Ф.04. Оп.32. П.217. Д.52669.
12. Документы внешней политики СССР. В 22 т. - М.: Госполитиздат, 1968. - Т. 9. - 783 с.
13. АВПРФ. Ф.04. Оп.32. П.217. Д.52672.
14. Lopatniuk, S. Polsko-radzieczkie rokowania w sprawiе paktu o niagresji 1925-1932 // Z dziejow stosunkow polsko-radzieckich. - 1965. - T. 1. - S. 167-188.
15. Grosfeld, L. Polska a stosunki niemiecko-sowieckie. 1918-1939 / L. Grosfeld. - Warszawa: Niezalezna Oflcyna Wydawnicza, 1988. - 43 s.
16. Ахтамзян А.А. Рапалльская политика. Советско-германские отношения. 1922-1932. - М.: Международные отношения, 1974. - 303 с.
17. АВПРФ. Ф.04. Оп.32. П.218. Д.52688.
МЕЗГА НИКОЛАЙ НИКОЛАЕВИЧ - кандидат исторических наук, декан исторического факультета Гомельского государственного университета имени Франциска Скорины (nmezga@gsu.by)
MEZGA, NIKOLA J N. - Ph.D. in History, dean of historical faculty Francisk Skorina Gomel State University
УДК 94(47).084.8«1941/1942»
ПИХАЕВ Р.Р.
МОБИЛИЗАЦИЯ ТРУДОВЫХ РЕСУРСОВ СЕВЕРНОГО КАВКАЗА НА ПЕРВОМ ЭТАПЕ ВЕЛИКОЙ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ВОЙНЫ (ИЮЛЬ 1941 - АВГУСТ 1942 ГГ.)
Ключевые слова: Великая Отечественная война, Северный Кавказ, трудовые ресурсы, мобилизация, народное хозяйство, промышленность, эвакуация, трудовой вклад, комитет обороны, оборонительные рубежи.
В данной статье освещается сравнительно мало исследованная в отечественной историографии тема по истории Великой Отечественной войны - мобилизация трудовых ресурсов Северного Кавказа на ее первом этапе. Дается краткая характеристика состояния народного хозяйства Северного Кавказа в предвоенный
