CC BY
134УДК 94(47).084.5 94(474.5)
М. С. Павлова
Советско-литовский договор
о ненападении 1926 г.:
обстоятельства подготовки и ратификации
Советская политика в отношении Польши и Прибалтики в 1920-х гг. зачастую представляла собой лишь реакцию на происходившие в регионе события и демонстрировала отсутствие у Москвы стратегии на этом направлении, по крайней мере в первой половине 1920-х гг. Заметным исключением стал период 1925-1926 гг., когда советская дипломатия выступает с фронтальным предложением по заключению гарантийных договоров с Польшей и прибалтийскими республиками.
Принятое на заседании политбюро ЦК ВКП(б) 9 апреля 1925 г. решение ^ торпедировать с помощью польско-литовского антагонизма проект Балтийско- ^ го блока совпало по времени со снижением интереса к нему у потенциальных ^ участников. 6-11 сентября 1925 г. в Женеве прошла последняя конференция г министров иностранных дел Прибалтики и Польши, больше они не созыва- я
5—1
лись. Это стало результатом не столько целеустремленной политики Москвы, § сколько изменения международной обстановки с 1924 г. это и начало «эры ^ пацифизма», сопровождавшееся разработкой многочисленных планов по созданию системы коллективной безопасности; и Рейнский пакт, парафирован- .гз ный в Локарно и вступавший в силу с декабря 1925 г. В то же время с Польшей ^ и Чехословакией Германия подписала лишь арбитражные соглашения об уре- ^ гулировании конфликтов, без гарантии границ, что ставило государства-лими- й трофы перед необходимостью задуматься о своей судьбе в случае пересмотра Германией своих восточных границ. .3
Л СО
После конференции в Локарно в октябре 1925 г. международное положение Польши значительно осложнилось: отсутствие в соглашениях положения о прямых гарантиях восточной границы Германии давало последней возможность добиваться пересмотра итогов территориального разграничения в Центрально-Восточной Европе, в первую очередь с Польшей. Несмотря на публичную демонстрацию польским министром иностранных дел А. Скшиньским неоправданного оптимизма и убежденности в том, что локарнские договоренности обеспечивают Европе мир на ближайшие 5-10 лет, а также в неизбежности полной изоляции Польши в случае ее отказа от ратификации этих соглашений, итоги Локарно встретили резкую критику маршала Ю. Пилсудского, Генштаба и польского общества. Москве осложнившаяся внешнеполитическая ситуация Варшавы давала основание ожидать большей уступчивости контрагента в дальнейших гарантийных переговорах, начатых еще в 1925 г.
Советское предложение начать переговоры о двустороннем гарантийном пакте о ненападении было сделано польской стороне в сентябре 1925 г. Г. В. Чичериным. По пути на лечение в Германию он остановился на два дня (28 и 29 сентября) в Варшаве. Целью его посещения польской столицы, как заявил сам нарком журналистам на пресс-конференции, было содействие решению спорных вопросов и создание предпосылок для сближения между двумя государствами — сближения, которое «не будет носить характера направленной против кого-либо агрессивности»1. В Варшаве состоялась беседа Чичерина с польским министром иностранных дел Александром Скшиньским, в ходе которой нарком затронул основные проблемы двусторонних отношений. Специально были выделены два направления внешней политики Польши, особенно сильно задевавшие интересы СССР: ее усилия по созданию антисоветского Балтийского блока, а также поддержка Румынии в бессарабской проблеме. Проблему гарантийного пакта руководители советского и польского внешнеполитического ведомств затрону-^ ли «чисто теоретически», но это не помешало им уже на первой встрече выявить основные противоречия в подходах Москвы и Варшавы к гарантийному пакту2. ^ Камнем преткновения в переговорах с этого момента стал вопрос о прибалтий-« ских государствах и их месте в отношениях Польши и СССР. При этом противо-
Л
поставленными друг другу оказались две концепции: 1) отдельного соглашения
^ СССР с Польшей о нейтралитете (советская позиция) и 2) общего польско-со-
а ветско-балтийского пакта (польская позиция).
у Польский министр заверил Чичерина, что относительно балтийских стран
а Польша не связана никаким договором и не будет поддерживать их антисо-
£ ветской политики, но при этом не может остаться «индифферентной» в случае
5 нападения на них Советского Союза3. Скшиньский дважды подчеркнул, что
¡^ 1 Документы и материалы по истории советско-польских отношений (далее — ДМИСПО).
^ Т. 4. М, 1966. С. 413.
^ о
£ 2 Там же. С. 418.
О
С 3 Там же. С. 416.
польская заинтересованность в прибалтийских республиках ограничивается только возможным советским нападением на них, в этом случае политические интересы Польши не позволили бы ей остаться равнодушной. Но подобное условие, отметил Чичерин, предполагало переговоры с Польшей о лимитрофах, т.е. именно то, чего советская дипломатия старалась избежать4.
Одновременно СССР начал переговоры о гарантийном пакте с прибалтийскими государствами. Отдельное место среди них занимала Литва, правительство которой с осени 1925 г. демонстрировало стремление к сближению и на экономическом, и на политическом уровне. Во время визита советского наркома по иностранным делам в Западную Европу в октябре 1925 г. Литва начала зондировать возможность реализации своих планов в отношении СССР. В разговоре с советским полпредом С. С. Александровским в конце октября министр иностранных дел Литвы Мечисловас Рейнис особо подчеркнул, что, если бы Чичерин возвращался из Берлина не через Варшаву, а через Ковно, то это было бы хорошим «контрбалансом» его сентябрьскому визиту в Варшаву. 9 ноября Александровский сообщал, что литовское правительство хотело бы видеть советского наркома в Ковно уже не просто в качестве знакового гостя, но с целью подписания предварительного протокола о переговорах с Москвой. Литовский МИД не исключал возможности обсуждения и вопроса о секретном политическом соглашении с Москвой5. Подобная неожиданная настойчивость литовской дипломатии не могла не вызвать в НКИД некоторых сомнений в серьезности этих предложений. Между тем сам Александровский изначально был уверен и неоднократно убеждал членов Коллегии НКИД в том, что изменение внешней политики Литвы обусловлено объективными причинами и совершенно искренне. Дипломат совершенно верно оценил возможности сближения с Литвой после Локарно, когда Литва была близка к капитуляции перед «сильными мира сего»6. Действительно, в международной ситуации после Локарно Литве было необходимо пересмотреть основные векторы своей внешней политики. В отличие от А. Скшиньского, накануне ратификации Рейнского пакта спокойно относившегося к перспективе нового положения Германии в Европе, ^ литовские политики серьезно опасались возрастания немецкой угрозы и счи- С! тались с тем, что после Локарно пересмотр восточных границ Германии стано- ^ вился вопросом времени. Проблема Мемельского (Клайпедского) порта делала ^ Германию, с которой Литва сохраняла тесные экономические связи, достаточ- | но сомнительным на тот момент союзником, а также исключала возможность ^
' та
заключения каких-либо территориальных договоренностей. Помимо трений, -с постоянно возникавших с 1924 г. из-за положения немецкого населения Ме-меля, Литва перестала вписываться и во внешнеполитические планы Берлина. ^
з
__-О
/ ^
4 Там же. С. 417. Й
5 Документы внешней политики СССР (далее — ДВП). М., 1963. Т. 8. С. 660-661. е^
6 Архив внешней политики Российской Федерации (далее — АВПРФ). Ф. 04. Оп. 27. .£3
П. 185. Д. 85. Л. 27-28. £
Проект компенсации Польши новым Мемельским коридором за возвращаемый Германии Данцигский коридор, выдвинутый Польшей и Великобританией, не мог оставить Берлин равнодушным. Как с литовской, так и с советской перспективы идея обмена Данцигом и Мемелем между Германией и Польшей стала казаться всё более реальной. С. Александровский неоднократно отмечал в докладах в НКИД, что «такая сделка отвечала бы в настоящее время интересам не только Германии и Польши, но также Франции и в особенности Англии, которые этим путем надеются разбить германо-советскую дружбу... Опасность такой сделки становится таким образом реальной, и борьба с ней будет для нас и для Литвы чрезвычайно трудна. Единственная надежда Литвы была бы в этом случае на поддержку Лиги Наций и со стороны некоторых малых государств, сопротивление которых западным великим державам было бы, однако, нетрудно побороть»7.
Совпавший с Локарно по времени новый виток обострения польско-литовского конфликта нанес ущерб и английским концепциям «замирения» региона. Великобритания усилила давление на Литву, прекратив кредитование мемельской промышленности, что в свою очередь обострило внутренние противоречия в Литве, в том числе национальные, а также привело к реанимации проблемы интернационализации Немана8. Прибалтийская политика Литвы к 1925 г. также не принесла заметных результатов: несмотря на длительные переговоры с Ригой, ковенское правительство не могло рассчитывать на помощь Латвии в виленском вопросе. Хотя Рига выступала с предложением договора о коллективной безопасности, в котором Вильно могло бы быть признано в качестве столицы Литвы, сначала переговоры были отложены на неопределенный срок, а после смены правительства в Латвии идея была похоронена окончательно.
В таких условиях в конце 1925 г. президент Александрас Стульгинскис ^ и литовское правительство согласовали новую концепцию внешней политики. G В связи с явным обострением тона Польши по отношению к Литве вырабо-^ танный после резонансного провала переговоров с Варшавой общий «новый « курс» литовской внешней политики отталкивался от признания факта времен-jH ной утраты исторической столицы государства и невозможности вернуть ее ^ ни с помощью прямой конфронтации, ни путем прямых переговоров с поль-s ской стороной9. Кроме того, признавался факт, что державы Антанты отнесутся у как минимум безразлично к попыткам Литвы вновь поднять вопрос о разрешении территориальных конфликтов. Инструментом, дававшим возможность £ возвращения к активному обсуждению виленского вопроса и укрепления
S
=s _
| 7 АВПРФ. Ф. 151. Оп. 4. П. 5. Д. 9. Л. 103.
8 Конференции по вопросу интернационализации Немана и открытия польско-литовской
^ границы прошли в Копенгагене и Лугано осенью 1925 г.
g 9 Eidintas A., Zalys V. Lithuania in European Politics: The Years of First Republic, 1918-1940.
С New York, 1998. P. 108.
международного положения Литвы, была признана советская дипломатия10. Британский представитель в Литве Т. Воэн отмечал в рапорте, что в результате осмысления своего международного положения Литва в конце 1925 г. обратилась к СССР, единственной державе, которая «первой последовательно и категорически отказалась признавать решение Конференции послов о признании Вильно за Польшей и которая была в состоянии... помочь Литве в эвентуальной войне с Польшей»11.
В это же время и в Москве наконец оценили новые условия для развития отношений с Литвой, понимая, что нестабильное внутриполитическое и экономическое положение Польши при всей нежелательности для нее советско-литовского сближения не позволит ей этому помешать. Более того, активные переговоры с Ковно могли быть использованы как средство давления на Польшу в ее переговорах с Советским Союзом.
В начале декабря 1925 г. в Москве получили литовский проект протокола о начале переговоров (проект Рейниса). Первые три пункта протокола содержали обязательства сторон развивать дружественные взаимоотношения, строить «свои отношения на основе существующих между ними договоров и на основе территориального статута, вытекающего из этих договоров». Интересен четвертый пункт проекта, декларировавший, что подписавшие протокол стороны «находят необходимым для установления мира в этой части Европы и для его стабилизации, чтобы оба представляемые ими правительства пришли к более тесному и конкретному соглашению относительно их политики, поскольку она касается этой части Европы»12. В целом проект Рейниса отвечал стремлениям Москвы, но четвертый пункт вызвал настороженность у коллегии НКИД. Фактически в нем говорилось о конкретном политическом соглашении между Литвой и СССР о регионе Прибалтики и Польши, т.е. литовская дипломатия изначально стремилась к заключению политического соглашения, которое бы затрудняло Польше реализацию своих планов в регионе.
23 декабря 1925 г. советский нарком по иностранным делам на обратном пути в Москву из Европы остановился в Ковно. На встрече с президентом Лит- ^
О
вы А. Стульгинскисом и министром иностранных дел М. Рейнисом произошло С! первое обсуждение вопроса о возможности заключения советско-литовского ^ договора. Литовские политики представили Г. Чичерину основные постулаты ^ по двусторонним отношениям. Рейнис предложил скоординировать политику | в отношении Польши и гарантировал неучастие Литвы в антисоветских блоках. ^ Во время встречи с представителями литовской прессы Чичерин, отвечая на во- -с прос корреспондента «Летувос Жиниос» о судьбе Виленского края, подчер- ^ кнул, что Советский Союз будет придерживаться постановлений Московского ^ договора до тех пор, пока Литва самостоятельно не признает территориальный ^
10 1ЫА
11 Цит. по: Ьыкаяк-Вшгутка М. Вгу1дек!е poselstwo <1опо81 Warszawa, 2008. S. 183.
12 ДВП СССР. Т. 8. С. 811. ¿3
л
13
конфликт с Польшей разрешенным. Нарком также обратил внимание корреспондента на то, что по Уставу Лиги Наций (§ 19) постановления Совета Лиги Наций могут быть изменены, а это значит, что и постановление по виленскому вопросу также может быть изменено13. В тот же день Чичерин и Рейнис обсудили основные вопросы будущих переговоров: координация политики в отношении Польши и Прибалтики, подтверждение московских договоренностей 1920 г., признание СССР Парижской конвенции о передаче Мемельского края Литве, неучастие Литвы в антисоветских коалициях. Подготовленный литовской стороной протокол советский нарком, не желавший рисковать стабилизировавшимися отношениями с Польшей и Францией, не подписал14. Тем не менее, визит Чичерина создал прочную основу для успеха будущих советско-литовских переговоров и сопровождался громкими заявлениями прессы о дружбе с «восточным соседом».
Советско-литовские переговоры 1926 г. о гарантийном пакте можно условно разделить на два этапа: январь-май и июнь-сентябрь 1926 г. Граница между ними приходится на май 1926 г., когда международная обстановка в регионе претерпела значительные изменения: сначала в результате государственного переворота Пилсудского в Польше в середине мая, а затем — в связи с приходом к власти в Литве коалиции социал-демократов и народников (впервые в истории Литвы). Оба события оказали влияние на ход и скорость переговоров.
В качестве образца для обсуждения с Литвой Москвой был выбран советско-турецкий договор от 17 декабря 1925 г., который лежал в основе большинства гарантийных пактов, заключенных СССР в 1925-1926 гг. Однако сразу же стало ясно, что заключение еще одного из серии стереотипных договоров Литву не устраивает. Стоит отметить, что Александровский еще в начале марта сформулировал основную проблему в переговорах с Литвой, будь то коллективных или двусторонних. После разговора с министром Л. Бистрасом он пришел 14к выводу: Москве придется столкнуться с тем, что литовский проект договора, помимо гарантий нейтралитета, будет в любом случае содержать далеко иду-^ щие предложения по виленскому и мемельскому вопросам. В основе стремле-« ния Ковно к заключению договора с СССР лежало прежде всего желание вновь услышать благоприятное для Литвы мнение СССР по виленскому вопросу. ^ Далеко не последнее место в переговорах занял и мемельский вопрос, кото-а рый до того времени «висел в воздухе». В Ковно считали, что принадлежность у Мемельского порта Литве, а не Польше отвечала интересам как Германии, Ци так и в еще большей степени СССР. Отсюда делался вывод о том, что Москва £ должна, даже без согласия Германии, признать Мемель литовским городом15. ® Изначально НКИД предлагал поставить виленский вопрос в максималь-§ но завуалированном виде, чтобы не обострять польско-литовских отношений
о
^ -
13 Цит. по: Ъо$$от$к1 Р. 31о8ипк! polsko-litewskie 1921-1939. Waгszawa, 1997. S. 194. £ 14 АВПРФ. Ф. 0151. Оп. 13. П. 25. Д. 2659. Л. 67. С 15 Там же. Л. 77.
и не провоцировать резкой реакции польских властей. Особенно непримиримую позицию в отношении упоминания виленского конфликта в связи с советско-литовским договором занял полпред в Польше П. Войков, считавший заявления по этому вопросу слишком серьезным шагом, который может привести к кризису в советско-польских отношениях и окончательно сорвет переговоры о пакте о ненападении. В коллегии НКИД, однако, придерживались мнения, что Польша не подпишет пакта и в том случае, если Литва не получит советской ноты по виленскому вопросу16. Учитывая возможное обострение отношений с Варшавой, в НКИД всё же считали положительный эффект более значимым. Подтверждением принадлежности Вильно литовскому государству Москва укрепляла положение Литвы, создавала новые противоречия между Польшей и Литвой (что было особенно важно в свете появившихся в июле-августе слухов о новых неофициальных переговорах представителей Ковно и Варшавы), отдаляла возможность создания союза между Польшей и Прибалтикой.
Договор о ненападении между СССР и Литвой был подписан министром иностранных дел Литвы Миколасом Слежявичюсом и наркомом по иностранным делам СССР Г. В. Чичериным 28 сентября 1926 г. Первая статья договора подтверждала, что все постановления мирного договора между Россией и Литвой от 12 июля 1920 г. сохраняют силу, а неприкосновенность границ остается основой отношений между СССР и Литвой. В ст. 2 СССР и Литва вновь взаимно обязывались уважать суверенитет и «территориальную целостность и неприкосновенность друг друга». Последующие статьи определяли гарантии нейтралитета и решение конфликтов согласительными комиссиями.
Кроме того, договор сопровождался взаимным обменом нотами. Нота Чичерина от 20 сентября разъясняла позицию СССР по виленскому вопросу: в соответствии с нотой советского правительства от 5 апреля 1923 г.: «Союзное правительство заявляет, что фактическое нарушение литовских границ, имевшее место против воли литовского народа, не поколебало его отношения к территориальному суверенитету» Литвы, определенному ст. 2 и примечанием к ней договора между Россией и Литвой от 12 июля 1920 г. ^
В польской историографии, в частности в работах Лоссовского, эта нота ö расценивается как антипольская акция советского правительства и открытое ^ заявление о том, что СССР выступает за принадлежность Виленского края ли- ^ товскому государству17. В своей оценке польские историки опираются на за- g явления литовских политиков и публикации литовской прессы осенью 1926 г. ^ В частности премьер Слежявичюс в интервью для прессы 2 октября обращал -с особое внимание на то, что СССР вновь подтвердил права Литвы на Вильно18. tg Противоположного мнения придерживается современная литовская ^ историография. А. Каспаравичюс полагает, что из формулировки «Союзное J3
--CU
16 Там же. £
17 Lossowski P. Stosunki polsko-litewskie 1921-1939. S. 90. ^
18 Ibid. S. 91. £
правительство заявляет, что фактическое нарушение литовских границ, имевшее место против воли литовского народа, не поколебало его отношения к территориальному суверенитету» неясно, кто именно подтверждает свою неизменную позицию по поводу суверенитета Литвы в Вильно: советское правительство или литовский народ. «В разных обстоятельствах в зависимости от интересов эту ноту можно объяснить по-разному»,— считает литовский историк и отмечает, что именно такую цель преследовал этой нотой Чичерин19. Не ставя под сомнение двойственность оценки статуса Виленского края в результате заключения Советской Россией договоров 1920 и 1926 гг. с Литвой и Рижского договора 1921 г. с Польшей, тем не менее представляется, что в данном случае такое предположение неверно. Об этом свидетельствует и переписка члена коллегии НКИД С. И. Аралова. 17 августа он сообщал Войкову о решении комиссариата по виленскому вопросу: «Мы решили уступить литовцам в виленском вопросе и приложим к договору письмо, в котором заявим, что фактическое изменение литовских границ, имевшее место против воли литовского народа, не поколебало нашего отношения к территориальному суверенитету, определенному ст. 2 Московского договора»20.
Советско-литовский договор закономерно вызвал большой резонанс в международном сообществе: поступили как довольно сдержанные отклики дипломатов и политиков великих держав, так и резкая реакция прибалтийских государств. Но основным вопросом, занимавшим советскую и литовскую дипломатию после 28 сентября, была ответная реакция Варшавы. НКИД основательно подготовился к польской кампании против нового советско-литовского договора и снабдил Войкова специально подготовленной экономическо-право-вым отделом справкой о совместимости нового договора с Рижским. Стомоня-ков в каждом письме в Варшаву в течение всего октября подчеркивал: необходимо прежде всего указывать, что Москва предоставила по Рижскому договору ^ разрешение вопроса о Вильно соглашению между Польшей и Литвой, но поскольку такое соглашение так и не было достигнуто, то Московский договор ^ сохранял юридическую силу в отношениях Москвы и Ковно. Вторым сильным « аргументом, на который отдел Прибалтики НКИД несколько раз обращал специальное внимание полпреда, был польско-румынский договор — более ^ агрессивный по отношению к СССР, нежели советско-литовский по отноше-а нию к Польше. Особо следовало «указывать на враждебную позицию Польши у по отношению к нам и ее упорное и даже демонстративное... нежелание догово-^ риться с нами, которое мы должны учитывать в нашей международной поли-£ тике вообще и в частности в наших отношениях с Литвой. Надо указывать, что 5 мы остаемся верны Рижскому договору также и по виленскому вопросу, и что
^ 19 Каспаравичюс А. Советская дипломатия и литовско-польский конфликт 1925-1935 //
^ Советско-польские отношения в политических условиях Европы 30-х годов XX столе-
£ тия. М., 2001. С. 133.
С 20 АВПРФ. Ф. 122. Оп. 10. П. 125. Д. 334. Л. 64.
мы признаем всякое соглашение о границах, которое будет заключено между Польшей и Литвой»21.
Через два дня после подписания договора Войкова вызвал заместитель министра иностранных дел Роман Кнолль — в польском МИД ждали объяснений советского полпредства. Наиболее острую реакцию замминистра вызвало, как и ожидали в советском ведомстве, упоминание Московского договора 1920 г. и нота Чичерина о виленском вопросе.
Резкая реакция Кнолля — он был «взволнован и сильно раздражен» — была вызвана двумя территориальными проблемами, которые возникали в связи с подписанием нового советско-литовского договора на основе договора 1920 г.22 Закономерную реакцию вызвало упоминание виленского вопроса в договоре и специально в ноте Чичерина: «В Польше нет никакого виленского вопроса,— сказал с "особой злостью" Кнолль.— Виленский вопрос для нас не существует, и мы считаем Вильно и Гродно своими»23. Но вопросом о территориальном польско-литовском разграничении проблемы, возникшие в результате подтверждения Московского договора, не исчерпывались. Западные белорусские земли по Московскому договору с Литвой считались советскими, а по Рижскому договору Москва от имени своего и БССР признавала их польскими. Таким образом, Ковно и Москва, взаимно подтверждая обязательность территориальных постановлений 1920 г., подтверждали и то, что белорусские земли должны принадлежать СССР. Именно в этом вопросе Кнолль с возмущением потребовал объяснений от Войкова, которому стоило немалых усилий убедить собеседника, что новый договор не касается «белорусских» земель24.
Несмотря на объяснения советского полпреда, Кнолль не изменил своего мнения о том, что договор и приложенная к нему нота Чичерина ставили под вопрос государственную принадлежность большей части восточных польских земель. Кнолль справедливо указал на заметную разницу в политической и международной обстановке при заключении договоров между Москвой и Ковно в 1920 и 1926 гг. и выразил удивление тем фактом, что в мирных и совершенно новых обстоятельствах Москва сочла возможным подтвердить договор с Литвой, заключенный в условиях разгара советско-польской войны.
Польский дипломат также подметил один из основных недостатков нового документа. Договор скорее фиксировал прошлые обязательства сторон, чем регулировал будущее советско-литовских отношений. Во второй половине 1920-х гг. его сомнения относительно возможности практической реализации условий договора подтвердились. Москва демонстрировала непризнание польского варианта решения виленского вопроса в большинстве случаев лишь в виде устной поддержки Литвы. Ковно в свою очередь также не стремился ® __з
21 Там же. Л. 51.
22 ДВП СССП. Т. 9. М., 1964. С. 455. £
23 Там же. С. 456. я
24 Там же. С. 457. М
дословно исполнять соглашение о предоставлении Москве информации о своей внешней политике и о переговорах в Прибалтике: советские дипломаты, как правило, узнавали о проводившихся польско-литовских переговорах только после того, как они завершались провалом25.
Реакцию Кнолля и тон его разговора с Войковым коллегия НКИД сочла «непозволительными», и Стомоняков подверг Войкова резкой критике за то, что тот не ответил на замечания польского дипломата аналогичными упреками относительно польско-румынского договора26. Недовольство Москвы вызвали и комментарии советского дипломата, который в разговоре с Кноллем провел параллели между советско-литовскими и советско-польскими отношениями, что спровоцировало слухи в других европейских странах о разрешении вилен-ского вопроса между Москвой и Варшавой. Радио европейских стран передавало различные версии о позиции СССР в польско-литовском конфликте: «Советское правительство довело до сведения Польши, что оно готово официально объявить о своей незаинтересованности в виленском вопросе, если Польша заключит с СССР сепаратный договор о нейтралитете.», «Русский посол в Варшаве Войков передал польскому правительству предложение Чичерина, в котором говорится, что СССР утратит интерес к виленскому вопросу, если Польша согласится подписать с Литвой договор о нейтралитете»27.
В польской прессе и обществе договор стал одной из наиболее обсуждаемых тем. Редактор «Курьера Варшавского» — одной из старейших газет польских правых сил — Б. Косковский отмечал, что договор произвел крайне болезненное впечатление на польское общественное мнение. То, что СССР спровоцировал обсуждение виленского вопроса, который в Польше считался вопросом исключительно внутренней и национальной политики, особенно нервно восприняли эндеки. Оценка договора была исключительно отрицательной и со стороны остальных легальных политических течений Польши. Литву об-^ винили в грубом нарушении ее обязательств по отношению к Лиге Наций, подрыве солидарности Балтийского блока и утрате независимости государствен-^ ной политики.
« На этом фоне всеобщего внимания к советско-литовскому договору НКИД больше всего беспокоило отсутствие в течение почти месяца со дня подписа-^ ния договора ноты по такому важному для всей польской внешней политики а вопросу. Упорное молчание официальной Варшавы заставляло предполагать у возможность скоординированной акции Польши и великих держав, которая я могла бы сорвать ратификацию договора в Литве и Москве. Член коллегии £ НКИД Б. С. Стомоняков в инструкциях Войкову развивал предположение 5 о том, что молчание Варшавы могло означать согласование польской ноты
¡^ 25 Kasparavicius A. "Gentlemen's agreement" of Lithuania and the USSR // Lithuanian Foreign <HP Policy. 2002. N 1. P. 8.
£ 26 АВПРФ. Ф. 122. Оп. 10. П. 125. Д. 334. Л. 47.
С 27 Там же. Л. 47-48.
с Лигой Наций или Конференцией послов. Эффект, который могло бы вызвать одновременное вручение польской ноты протеста Москве и ноты протеста от западных держав Литве с указанием нарушения ею своих обязательств в отношении Лиги Наций, был бы достаточен для срыва ратификации договора в литовском сейме. Тревога отдела Прибалтики НКИД возрастала по мере приближения 9 ноября — крайней даты ратификации договора в Москве и Ковно. В случае сильного давления Великобритании и Франции советское полпредство не было бы в состоянии убедить в течение нескольких дней литовский сейм в необходимости ратифицировать договор. К тому же в НКИД были осведомлены о планах Польши добиться от Англии публичного заявления против заключения советско-литовского договора. М. Литвинов, в частности, писал поверенному в делах СССР в Великобритании Л. Б. Красину, чтобы он как можно скорее встретился с О. Чемберленом и изложил ему советскую точку зрения на польско-литовский конфликт и суть положений советско-литовского договора. Особое внимание в разговоре следовало уделить мирной политике СССР в отношении Польши и Прибалтики и «маниакально воинственным наклонностям» Пилсудского, от которого можно было ожидать любых авантюр в отношении Литвы28. В разговоре с Чемберленом 11 октября Красин специально затронул вопрос о последствиях советско-литовского договора для отношений Москвы с Польшей. Он изложил британскому министру иностранных дел всю советскую аргументацию по польско-литовскому спору в соответствии с инструкциями НКИД. Чемберлен в ответ заметил, что советско-литовский договор не вызывает у него особых возражений, а также заверил в отсутствии какой-либо опасности нападения Польши на Литву без санкции Франции и Великобритании29. В Лондоне в итоге отреагировали на договор осторожно, назвав его примером мастерской игры двузначной фразеологией30.
Существовал и еще один повод для опасений: слухи о закулисных переговорах Варшавы с Ковно давали основание предполагать, что именно возможность достигнуть прорыва в отношениях с Литвой заставляла Варшаву пока откладывать вручение ноты протеста.
Наконец, самым безобидным объяснением молчания польской стороны считали необходимость согласовать официальную ноту с западными державами, «хотя вряд ли для такого согласования необходимо три недели», — констатировал Стомоняков31.
Б. С. Стомоняков оказался прав. Вопрос о советско-литовском договоре об суждался по просьбе Польши Конференцией послов Антанты в начале октября -с 1926 г. Варшавскую инициативу о коллективном протесте Польши и великих держав поддержали Франция и Бельгия, однако предложение было решительно ^
з
-О
28
ДВП СССР. Т. 9. С. 479.
о
29 Там же. С. 505. £
30 Цит. по: Ьыках1к-Втгутка М. Ор. ск. S. 184. я
31 АВПРФ. Ф. 122. Оп. 10. П. 125. Д. 334. Л. 49. £
отклонено Великобританией, которая стремилась избежать острой дискуссии о договоре. В развитие этой линии британской политики Конференция послов 20 октября 1926 г. ограничилась лишь заявлением, что новый советско-литовский договор не может поставить под сомнение решение Конференции от 15 марта 1923 г. о восточных границах Польши. Позднее, в ноябре 1926 г., британский посланник в Варшаве Макс-Мюллер подтвердил Войкову, что на Конференции послов мнения по поводу советско-литовского договора разделились: Франция и Бельгия выступали за более резкую резолюцию, но оказались в изоляции32. Тем не менее Конференция подтвердила свое решение от 1923 г. о восточной польской границе, и в этом некоторые дипломаты видели успех Польши на конференции. Сразу же после закрытия Конференции, 23 октября, спустя почти месяц после подписания договора, в Москве была получена польская нота. Она поразила советское дипломатическое ведомство своей умеренностью: в ней не было не только протеста, но даже и требования объяснений от Москвы33. В ноте констатировался интерес польского правительства к факту заключения советско-литовского договора, дословно излагались постановления ст. 2 Рижского договора и решения Конференции послов от 15 марта 1923 г. Польша подчеркивала, что правовое политическое положение этих территорий было определено по совместной инициативе Польши и Литвы постановлением Конференции послов и, таким образом, было окончательно разрешено. Это решение не может быть поставлено под сомнение ни одним международным актом, заключенным с участием только Польши или только Литвы34. Таким образом, польское правительство фактически лишь повторяло свою точку зрения на польско-литовский конфликт, которая не изменилась с 1923 г. Оно не считало советско-литовский договор поводом для изменения своей позиции по этому вопросу или обострения отношений с Москвой.
Тем не менее ответную ноту СССР в Варшаве ожидали также с беспокойством. Так, польский посланник в Ревеле при встрече с советским полпредом 14А. М. Петровским сообщал, что Варшава сразу же приступит к переговорам о пакте, если Москва решит не обострять отношений ответной нотой35. Нота, ^ по его мнению, должна была прежде всего подчеркнуть нежелание Москвы « обострять ситуацию, «опровергнуть версию поляков о мнимом непризнании нами нашей границы с Польшей и вновь зафиксировать нашу позицию по во-^ просу о Виленщине»36. НКИД отправил ответную ноту 19 ноября. В ней он а подтверждал свое мнение о неразрешенности польско-литовского конфликта, у особо было отмечено, что СССР не ставит под сомнение советско-польскую
я границу по Рижскому миру37. Ответная нота СССР произвела «очень благо-о
н _
8 32 АВПРФ. Ф. 122. Оп. 10. П. 125. Д. 334. Л. 30.
| 33 Там же. Л. 31.
£ 34 ДВП СССР. Т. 9. С. 548.
^ 35 АВПРФ. Ф. 122. Оп. 10. П. 125. Д. 334. Л. 28.
£ 36 Там же. Л. 31.
С 37 ДВП СССР. Т. 9. С. 547.
приятное впечатление» и окончательно урегулировала все недоразумения между Москвой и Варшавой, возникшие в конце сентября. Проправительственная печать приветствовала эту ноту, отмечая, что источник всех недоразумений, возникших между Польшей и СССР по виленскому вопросу, носит абстрактный характер и не является реальным политическим спором38. Неправительственная печать, в частности правая, также констатировала начало спокойного урегулирования спорных вопросов и считала инцидент по литовскому вопросу полностью урегулированным39. Дружелюбный тон по отношению к Москве и подчеркивание отсутствия каких-либо серьезных недоразумений по вилен-скому вопросу особенно были заметны на фоне отношения польской прессы к Литве, которую обвиняли в нарушении спокойствия и создании новых предпосылок для конфликтных ситуаций в международных отношениях на востоке Европы40.
Таким образом, тема советско-литовского договора в польской прессе фактически была закрыта, а реакция Польши оказалась гораздо менее резкой, чем ожидали в НКИД. Британский представитель в Польше Макс-Мюллер отмечал, что подписание договора не вызвало в Варшаве бурной реакции правительственных кругов. Польский министр иностранных дел в частности в разговоре с британским послом определял этот договор как несущественный, а нота министра Залеского советскому правительству была сочтена Савери даже не дипломатической нотой, а «культурным напоминанием» в вежливой форме об обязательствах советского правительства по Рижскому договору41.
Договор имел благоприятные последствия для СССР. Эстонское правительство официально заявило о необходимости торопиться с заключением сепаратного гарантийного договора с СССР, латвийский кабинет министров выразил желание приступить к переговорам о торговом договоре, Финляндия проявила заинтересованность в заключении гарантийного договора с Москвой. Эти предложения были использованы советской дипломатией в качестве «козырных карт» в переговорах с Польшей42.
Зато со стороны тех же стран подверглось критике Ковно за заключение ^ договора с СССР, который был расценен ими как начало «русского протекто- С! рата» над Литвой. Литва стала объектом критики и со стороны Великобрита- ^ нии. После подписания договора глава британской дипломатии О. Чемберлен ^ заявил литовскому посланнику в Лондоне Э. Гальванаускасу, что в результате | ноты Чичерина виленский вопрос вновь стал международным, но это не при- ^ несет выгод Литве. Постоянно привлекая внимание к виленскому вопросу, -с литовское правительство провоцирует Польшу на более жесткое отношение &
к
- &0
38 АВПРФ. Ф. 122. Оп. 10. П. 125. Д. 332. Л. 55. Л. 30. Э
-О
39 Там же. £
40 Там же. £
41 Lukasik-Duszynska М. Ор. ск. S. 235. я
42 АВПРФ. Ф. 122. Оп. 10. П. 125. Д. 334. Л. 42-43. £
к этой проблеме, вызванное необходимостью отстаивать права на территории в составе своего государства, и в результате виленский вопрос становится не международным вопросом, который можно было еще решить, а «религиозной святыней»43.
Но именно подобное возвращение виленского вопроса на международную арену было непосредственным и главным ожидаемым Литвой результатом договора. Нота Чичерина вновь подтвердила, что виленский вопрос не закрыт, как минимум, для двух государств. В этом смысле договор действительно был «жизненно необходим» Литве44. Он «актуализировал» виленский вопрос и вновь поднял его на международный уровень. Такое понимание договора нашло отражение в известных словах Слежевичюса, заявившего, что «Литва пойдет в Париж через Москву»45. В сложившейся международной ситуации договор с СССР был единственной возможностью оставить виленский вопрос открытым и вновь подчеркнуть в международном масштабе, что проблема Вилен-ского края еще не окончательно превращена в проблему внутренней польской политики. В то же время история этого договора еще раз продемонстрировала и Москве, и Варшаве, и литовской оппозиции, что внешняя политика Ковно продолжала вращаться вокруг виленской оси.
References
Eidintas A., Zalys V. Lithuania in European Politics: The Years of First Republic, 1918-1940. New York, 1998.
Kasparavicius A. "Gentlemen's agreement" of Lithuania and the USSR // Lithuanian Foreign Policy. 2002. N 1.
Kasparavicius A. Don Kichotas pries Prometèj^.. Tarpukario lietuvi^-lenk^ iracionalioji diplomatija // Prievartos vaisiai. Lietuvos-Lenkij os santykiai 1920-_ 1940 metais. Kaunas, 2002.
^ Kasparavicûs A. Sovetskaâ diplomatiâ i litovsko-pol'skij konflikt 1925-1935 // G Sovetsko-pol'skie otnoseniâ v politiceskih usloviâh Evropy 30-h godov XX stoletiâ. g M., 2001.
« Lossowski P. Stosunki polsko-litewskie 1921-1939. Warszawa, 1997. jp Lukasik-Duszynska M. Brytyjskie poselstwo donosi. Warszawa, 2008.
H и S =S
g -
g 43 Kasparavicius A. Don Kichotas pries Prometèj^. Tarpukario lietuvi^-lenk^ iracionalioji
Si, diplomatij a // Prievartos vaisiai. Lietuvos-Lenkij os santykiai 1920-1940 metais. Kaunas,
^ 2002. P. 18.
£ 44 Eidintas A., Zalys V. Op. cit. P. 110.
О
С 45 Цит. по: Burinskaitè K. Lietuvos ir Rusijos santykiai XV-XX a. Vilnius, 2005. P. 105.
