CC BY
57
Взрыв этничности в 90-е гг. XX в. актуализировал проблемы геополитики Кавказа, его роли в системе международных отношений на различных этапах истории и в современных транзитивных условиях [1].
Важное стратегическое и торговое положение Кавказа с древнейших времен ставило его в центр борьбы между великими державами: Древней Грецией и Персией; Римом и Боспорским царством, Сасанидами; Арабским халифатом, Хазарским каганатом и Византийской империей.
В ХУ1-ХУ11 вв., когда Кавказ превращается в объект соперничества Персидской империи с Османской и ее вассалом Крымским ханом, устанавливаются взаимовыгодные союзно-вассальные отношения Московского царства и кавказских владетелей, горских обществ. Горские общества и государственные образования в этой борьбе отстаивали свое право на сохранение этничности и религиозных верований.
Кавказский аспект восточного направления внешней политики России постоянно усиливался, как и прорусская ориентация кавказских народов. В ходе Каспийского похода 1722 г. Петра I Кавказ превращается для России в важнейшую внешнеполитическую проблему, на первый план выдвигается задача присоединения Кавказа к России, что свидетельствует об осознании геополитических интересов. Форсирование перехода от вассально зависимых отношений горцев и Московского царства к утверждению российской администрации на Кавказе вылилось в ряд тяжелых войн.
«Кавказский вопрос» как геополитическая проблема возник в системе международных отношений, как и «Восточный вопрос», в XVIII веке. Возникновение и «пульсирование» первого вопроса тесно связано и геополитически неотделимо от второго (Балканы, Крым со времен разложения Османской империи и борьбы великих держав за контроль над ее наследством), но, тем не менее, он всегда оставался достаточно автономной, самостоятельной проблемой. Не случайно «Кавказский вопрос» постоянно привлекал и привлекает внимание восточных и западных историков и политологов. Среди новейших отечественных авторов необходимо назвать Я.3. Ахмадова, К.С. Гаджиева, В.В. Дегоева, А.Г. Дугина, А.Г. Дружинина, Н.С. Киняпину, К.
Мяло, Н.А. Нрочницкую, В.Н. Рябцева, Н.А. Сотавова и др.
Балканы, Крым и Кавказ, находившиеся с точки зрения международного права того времени в составе или сфере влияния Османской империи (и частично Персии), являлись разделительным барьером между формирующимися сверхдержавами: атлантистской империей Англии и
Российской (континентальной) империей. В это столкновение военных, политических, экономических и религиозных противоречий были также втянуты в различные периоды истории Франция и другие европейские страны. Таким образом, во 2-й пол. XVIII в. народы Кавказа оказались включены в сложную систему международных отношений, стали объектами манипуляции со стороны ведущих стран.
Присоединение Кавказа к России диктовалось религиозно-моральными соображениями (спасение от истребления и присоединение христианских
народов Кавказа к России) и военно-стратегическим положением Кавказа, как барьера экспансии Великобритании и ее орудия Турции, а также плацдарма для России в завершении ее естественного геополитического развития как европейской и мировой державы (Константинополь, Босфор и Дарданеллы). Экономический аспект в XVIII - 1-й пол. XIX века не играл сколько-нибудь существенной роли для России в развитии событий на Кавказе, хотя в перспективе и учитывался российскими властными суб-элитами.
Для России Кавказ являлся целостным объектом сначала внешней, а затем внутренней геополитики, но в тоже время представлял собой крайне противоречивый конгломерат народов и территорий с различным социальноэкономическим и культурным уровнем развития, поликонфессиональностью, менталитетами, острой внутриполитической и межэтнической борьбой. Особую проблему составляли взаимоотношения с казачеством на Кавказе.
Русско-турецкие войны 2 половины XVIII в. привели к присоединению Крыма к России, переходу в сферу влияния России части Кавказских земель и Северного Причерноморья, укреплению позиций России на Балканах. Это резко усиливало геополитические позиции России и создавало объективную угрозу колониальной империи Англии, которая активизировала политику в Восточном вопросе и на Кавказе.
В российской элите не было единства относительно методов проведения кавказской политики. Победоносные походы Екатерины II обострили русско-кавказские отношения, подтолкнули восстание шейха Мансура. Павел I, а в начале царствования Александр I попытались отказаться от включения в состав империи столь сложного и беспокойного региона, однако проекты создания вассальных от России Армении, Грузии, федерации горских владетелей, способных самостоятельно противостоять турецкой и иранской экспансии и быть необременительными для российской казны, оказались невозможными из-за острейших внутрикавказских противоречий, которые использовали Турция и Англия. По тем же причинам не удалось создать какое-либо кавказское объединение под патронажем Англии или Турции против России, стимулируя исламизацию Северного Кавказа [2, с. 16-17; 3].
Русско-иранская (1804-1813), русско-турецкая (1806-1812) и Отечественная 1812 г. войны закрепили за Российской империей фактический статус сверхдержавы. Бухарестский (1812), Гюлистанский (1813), Туркманчайский (1828) и Адрианопольский (1829) мирные договоры признали в международноправовом отношении переход Кавказа под юрисдикцию России (хотя часть народов, «уступленных» России Турцией, не считали себя подданными султана).
Бурная реакция Англии на присоединение Кавказа подталкивала Россию к форсированию установления контроля над регионом и введению здесь военной и гражданской администрации Империи. Это стало одной из причин Кавказской войны, в которой России пришлось вести борьбу не только с имаматом Шамиля и адыгами Северо-Западного Кавказа, но и с вмешательством Османской империи, Англии, польских, венгерских и других
европейских революционеров и авантюристов. Кавказ был наводнен многочисленными агентами Турции, Англии, Франции и других стран под видом торговцев, путешественников и т.п. Кавказский вопрос англичане стремились использовать для того, чтобы «прощупать пульс России» на Черном море. Как отмечал влиятельный английский публицист Уркарт, «на Кавказе Россия должна быть заменена Англией, «Черкесский вопрос» - это вопрос, по которому можно напасть на Россию» [4, с. 111; 5].
При поддержке Англии в 40-е годы XIX в. аристократический центральный национальный совет польского национально-освободительного движения (Жанд Народовый) во главе с А. Чарторыйским (бывшим видным членом Негласного комитета Александра I), размещавшийся в «Отеле Ламбер» в Париже разрабатывал геополитические проекты, направленные на отторжение части территорий Российской империи. Польская эмиграция планировала привлечь на свою сторону южных славян, казаков-некрасовцев, донских, черноморских казаков, горцев Северного Кавказа и в результате вторжения вызвать в России революцию. В дальнейшем панировалось образование Польши в границах 1772 г. с включением донских и черноморских казаков, а на Кавказе: Грузии, Армении и Федерации мусульманских народов в вассальной зависимости от Турции.
Особенно обострилась ситуация в период Восточной (Крымской) войны 1853-56 гг., когда «Кавказский вопрос» стремились использовать для реализации казавшихся тогда фантастическими планов расчленения России. Обосновывая задачи войны, английский министр Пальмерстон писал: «Моя заветная цель в войне, начинающейся против России, такова: Аландские острова и Финляндию отдать Швеции; часть остзейских провинций России у Балтийского моря передать Пруссии; восстановить самостоятельное королевство Польское как барьер между Германией и Россией. Валахию, Молдавию и устье Дуная отдать Австрии. Крым и Грузию отдать Турции, а Черкесию либо сделать независимой, либо передать под суверенитет султана» [6, с. 315].
Различные модификации этих планов разрабатывались в ходе подписания Парижского мира, но общую платформу европейские страны из-за собственных противоречий выработать не смогли. Русской дипломатии удалось блокировать деятельность марионеточных польских, черкесских и других комитетов, провоцировавших обострение «Кавказского вопроса».
В результате победоносных для России русско-персидских, русско-турецких войн XVIII - 1-й пол. XIX века, подавления сопротивления горцев в Кавказской войне и несмотря на неудачу в Восточной (Крымской) войне, присоединение Кавказа к империи было окончательно признано великими державами, и «Кавказский вопрос» из проблемы внешней геополитики перешел в проблему внутренней геополитики. Исключая в известном смысле Чечню, происходит достаточно органичное включение Кавказа в экономическую и социокультурную систему России, осуществляется трансплантация и постепенная адаптация к кавказским условиям русской культуры и российской
административной системы, сохранившей многие черты местного самоуправления. Одновременно были блокированы попытки Англии добиться пересмотра торгового и таможенного законодательства России, что позволило бы усилить экономическое влияние Англии в регионе.
В годы революций 1917 г. и Гражданской войны «Кавказский вопрос» (как и Восточный, включая Крым) предельно обострился. В отличие от предыдущего периода, он определялся не столько религиозными, идеологическими и даже военно-стратегическими, сколько экономическими причинами: борьба за
контроль над нефтью Баку и Грозного. В период Гражданской войны в практическую плоскость переходит идея создания под эгидой Германии ЮжноКавказского государства по линии Царицын-Воронеж с включением территорий Северного Кавказа и Нижнего Поволжья, а также Юго-восточного союза казацких областей и других зависимых от Англии или Турции государственных образований [7]. Однако «Кавказский вопрос», перераставший в проблему внешней геополитики России, был вновь возвращен большевиками в лоно внутренней геополитики СССР.
За советский период Кавказ приобрел ряд новых геополитических характеристик: создана национальная государственность различного уровня (союзная, автономная), сконструированы кавказские этнонации. Кавказ стал важным сырьевым регионом, транспортной и энергетической системой, центром рекреации.
В то же время он оставался (и не только потенциально) объектом геополитических интересов государств Востока и Запада. В годы Второй мировой войны фашистская Германия на территории СССР планировала реализовать нечто подобное плану Пальмерстона: среди колониальных
провинций предполагалось создание рейхскоммисариата «Кавказ» под управлением специального вос-точного министерства во главе с А. Розенбергом.
В условиях биполярной геополитической картины мира константы политики атлантистов по отношению к Кавказу не претерпевают изменений: эти же идеи лежат в основе «Закона о порабощенных нациях» США (РЬ 86-90) 1959 г., в котором говорится, что народы СССР, включая кавказские, «видя в
Соединенных Штатах цитадель человеческой свободы, ищут их водительства в деле своего освобождения, именно нам следует надлежащим образом ясно показать таким народам тот исторический факт, что народ США разделяет их чаяния вновь обрести свободу и независимость». В планах «серых волков» в Турции Кавказу отводилась немаловажная роль в строительстве «тюркского геополитического полумесяца». В то же время память о Кавказской войне и трагедии мухаджирства, массовые репрессии в 20-30 годы, депортации народов в 1943-44 гг., подавление религиозных и этнических «пережитков» создавали латентную напряженность на Кавказе - в одном из наиболее криминализированных регионов СССР.
Распад СССР и социалистической системы как крупнейшая мировая геополитическая катастрофа привел к воссозданию «Восточного» и
«Кавказского вопросов» в качестве важнейших геополитических проблем современности в условиях борьбы становления однополярного мира с наметившейся тенденцией построения многополярного мира.
«Кавказский вопрос» играет роль одного из катализаторов в обострении глобальных противоречий и в новых постбиполярных геополитических условиях. Одним из аспектов реанимации «Кавказского вопроса» являются сложные процессы в языковых, этнических, историко-культурных,
религиозных, политических и других идентификациях народов Северного Кавказа, имеющих геополитические аспекты реализации.
За последние двести лет народы Северного Кавказа сталкиваются с этой проблемой в столь глубокой постановке третий раз. После Кавказской войны, которая вырвала народы региона из привычной геополитической, культурной среды и системы идентификаций, и мухаджирства тех слоев горских народов, которые не смирились с утратой независимости и присоединением к России. Остальные в основном уже на рубеже XIX-XX вв. осознавали себя мусульманскими подданными Российской Империи, хотя сам процесс еще не завершился [8]. После трагических событий Гражданской войны, борьбы с религиозными конфессиями, коллективизации и выселения некоторых народов в 1943-44 гг. горские народы сохранили свою самобытность, идентифицируясь одновременно как составная часть метаэтнической «новой исторической общности» - советского народа.
Этническое и национально-государственное конструирование в годы советской власти носило во многих случаях искусственный характер, хотя и опиралось на реальную этническую картину Кавказа: в одних случаях национальная политика подталкивала интеграционные процессы в этносах (грузины, аварцы, осетины и др.), в других скорее сдерживала (адыги, карачаевцы и балкарцы, др.). Разрушение идеократической советской общности поставило горские народы перед проблемой поиска новых самоидентификаций. В современных переходных условиях у народов Кавказа фиксируются в различных, часто противоречивых, комбинациях следующие идентификации: субэтническая, этническая, этнотерриториальная, северокавказская, кавказская, суперэтническая, российская, конфессиональная.
Приоритетными у большинства народов региона выступают этническая, северокавказская и религиозная идентификации; российская в условиях кризиса, провалов национальной политики администрации в 90-х гг. XX в. ослабела при постепенном нарастании сепаратистских и антирусских настроений вплоть до конца 90-х гг. XX века.
Поиск этносами собственной идентификации питает геополитические проекты на Кавказе, которые, в свою очередь, становятся фактором, влияющим на изменения в иерархии различных идентификаций у этнических и политических элит.
Международное право, ограниченные ресурсы, исторический опыт свидетельствуют о малой вероятности суверенного существования вне Российской Федерации ее северокавказских субъектов как этнических
государств. Пример Чечни, продемонстрировавшей значительный разрушительный потенциал и неспособность к созданию сколько-нибудь цивилизованной государственности, по крайней мере на современном этапе, лишний раз подтверждает эту гипотезу.
В результате рождались геополитические проекты, в основном антироссийской направленности, исходящие из надежд на неизбежность распада российской «империи» и структурирование ее пространства на иной этнополитической основе. В подобном качестве используются идеи пантюркизма и пантуранизма, панисламизма.
На Северном Кавказе элементы идеологии пантюркизма выступают в настоящее время как проекты отдельных молодых интеллектуалов. Эти проекты сводимы к представлению о северокавказских народах как культурном продукте исламо-тюркско-кавказского синтеза, как части тюркской цивилизации. Они не находят открытой поддержки у большинства неформальных и административных этноэлит Северного Кавказа, не закрепляются в официальных документах национальных движений, но иногда используются как форма давления на федеральные органы власти.
В массовом сознании горских народов идеи пантюркизма и пантуранизма существуют в латентном состоянии (исключая отдельные радикальные группы), но при определенном развитии событий, целенаправленной пропаганде могут стать идеологией сепаратистских течений в национальных движениях на одном из тактических этапов борьбы, т.к. этнологические процессы на Юге России носят маятниковый характер.
В настоящее время действует комплекс долговременных и краткосрочных факторов, определяющих потенциальную возможность реализации этой опасности для целостности России на ее южных рубежах. В то же время хотим подчеркнуть амбивалентность этих факторов, которые при разумной и гибкой национальной политике России могут быть использованы и для блокирования практических попыток создания Великого Турана от Якутии до Боснии, сепаратистских устремлений радикализированной части этноэлит.
Тюркские народы Северного Кавказа (балкарцы, карачаевцы, кумыки, ногайцы, азербайджанцы и др.) составляют около 750 тыс. чел., уступая по численности среди «коренных» народов региона только вайнахам. Этноэлиты «коренных» народов Северного Кавказа (включая тюркские) в основном ориентированы на этноцетризм, стремятся к государственной самоидентификации, к конструированию моноэтнических суверенных республик в составе Российской Федерации. Народы сохраняют значительные этнокультурные различия, национальные движения вызваны к жизни стремлением сохранить свои этносы, и они не заинтересованы в реальном создании единого тюркского государства, где эти этносы неизбежно подвергнутся ассимиляции, а их элиты утратят свой статус. Идеи пантюркизма также блокируются исламскими фундаменталистами, ваххабитами, провозглашающими иные формы исламской интеграции.
Проблемы тюркских народов осложняются включенностью их в квазидвухсубъектные республики (Кабардино-Балкария и Карачаево-Черкесия), отсутствием государственности и разделенностью между различными субъектами Российской Федерации (ногайцы, кумыки), что в условиях суверенизации республик фактически ставит их в неравноправное положение. Усиливает чувство несправедливости и отсутствие действенных механизмов реализации Закона о репрессированных народах, в числе которых оказались карачаевцы и балкарцы. Неразрешимость этих проблем в условиях сложившегося национально-государственного устройства создает почву для возможного влияния пантюркистской мифологемы.
Национальные движения балкарцев, карачаевцев, являющихся фактически одним народом, периодически предпринимают попытки актуализировать идею создания суверенных Балкарской и Карачаевской республик, которые в перспективе могли бы образовать федерацию или конфедерацию в составе России (создание единого Карачаево-Балкарского государства вызывает у балкарской элиты опасение из-за численного преобладания карачаевцев). До сих пор подавляющее большинство балкарцев и карачаевцев не поддерживает эти проекты, осознавая фактическую неразрешимость проблем территориального раздела с Кабардой и Черкесией, но этнополитический маятник находится в постоянном движении, и очередной кризис может дать новый импульс сепаратистским тенденциям.
С другой стороны, проект создания Карачаево-Балкарской Федерации приведет к изменению геололитической ситуации на Северном Кавказе и к дальнейшему обострению отношений с адыгами - третьей по численности коренной языковой группой региона. Национальные движения адыгов активно развивают идею существования всемирной адыгской нации. В этих национальных движениях существуют различные течения, но преобладает адыгская (черкесская) самоидентификация при сильных позициях этноцентризма (кабардинцы, шапсуги и др.) и более слабой северокавказской (региональной) идентификации. Стратегическая цель радикальных групп в этих движениях - создание единого адыгского государства в составе Кабарды, Черкесии, Адыгеи, Абхазии и территорий с компактно проживающими адыгскими этническими группами, не вошедшими в состав указанных государственных образований. В то же время все это не выходит за пределы отдельных частных высказываний. Однако нужно иметь в виду то, что основная черкесская диаспора сосредоточена в Турции, и возможная ее частичная репатриация не может не сказаться на позиции местной российской адыгской элиты и в целом на векторе политического процесса в регионе.
Национальные движения других тюркских народов - ногайцев (Бирлик) и кумыков (Тенглик) демонстрируют в целом лояльность в отношении России, выступают за создание собственной государственности и федерализацию Дагестана, что повлечет за собой практически неразрешимый клубок территориальных проблем. Федеральные власти не находят путей для решения проблем ногайцев и кумыков, что может сказаться на радикализации их
позиции. Пока же ногайцы и кумыки, например, больше тяготеют не к союзу с балкарцами и карачаевцами, а пытаются найти общий язык с терскими казаками в духе евразийских концепций.
Но и последняя тенденция выражена слабее, чем этноцентристские настроения. Здесь следует обратить внимание на то, что противоречивую роль могут сыграть некоторые течения в казачестве. Они конструируют казачество как особый народ, иногда как тюркский по своему происхождению, игравший роль буфера в XVI-XVII вв. не только для России, но и для Османской империи. Эти взгляды достаточно аморфны, однако их распространение усиливается в условиях постоянной импровизации федеральных властей в отношении казачества, в последнем просыпаются автономистские и даже сепаратистские настроения, носители которых видят потенциальных союзников в тюркских национальных движениях. Раскол казачества Юга России не позволяет ему последовательно играть стабилизирующую роль для России в этом регионе.
Проблемы тюркских народов перекликаются с амбивалентными по своим возможным последствиям проектами конструирования единой дагестанской нации с кавказской культурой, государственным турецким языком, открытой для воздействия западной цивилизации. Однако дагестанские народы неоднократно демонстрировали в 90-е гг. XX в. лояльность и интегрированность в состав России, а эти планы могут получить импульс к реализации лишь в случае угрозы дезинтеграции Дагестана и провоцирования в республике антироссийских настроений.
На развитие ситуации оказывают влияние особенности геополитического положения Северного Кавказа: близость к Турции, Азербайджану (в его сложных историко-культурных и политических взаимоотношениях с Дагестаном), тюркским народам России и СНГ. Турция усиливает в последние годы свое торгово-экономическое, культурное и другое проникновение на Северный Кавказ. Однако имидж Турции в регионе как символа модернизации и европеизации исламского мира, его культурного и экономического центра, насаждавшийся частью региональных СМИ, в последнее время значительно померк.
Тем не менее сепаратистские силы в национальных движениях, различные существующие интеллектуальные проекты создания Северо-Кавказской (или Кавказской) Федерации или конфедерации вне состава России обречены искать опору в лозунгах пантюркизма или панисламизма.
Тюрки играли на Северном Кавказе значительную роль с первых веков нашей эры и особенно с эпохи Хазарского каганата. В этот период автохтонные северокавказские народы испытали сильное влияние тюркских языков, начался этногенез современных тюркских народов региона (нужно иметь в виду и активную пропаганду сомнительных в научном отношении гипотез об извечном проживании тюрок на Кавказе). С XII в. народы Северного Кавказа и особенно Дагестана испытали влияние Азербайджана, составляя с ним общие государственные образования.
Тюркам принадлежит выдающаяся роль в распространении ислама у народов Северного Кавказа, в некоторых из кавказских языков понятия «тюрок» и «мусульманин», «тюркский язык» и «мусульманский язык» выступают как синонимы.
Многосторонними были контакты народов Северного Кавказа с Османской империей и Крымским ханством в XV-XVIII вв. - торгово-экономические, политические, культурные. В советский период в исторической литературе односторонне делался упор на негативные стороны таких взаимоотношений: войны, набеги, работорговля и т.п. Теперь этот стереотип рухнул, вместо него в массовое сознание внедряется другой: кавказско-османо-крымские отношения рисуются в явно идеализированном виде на фоне тотальной демонизации исторической роли России на Кавказе, как и образа России и русского народа в целом.
В многоязычном регионе тюркские языки (кумыкский и азербайджанский) играли до революции и в первые годы советской власти роль языка межнационального общения в Дагестане и некоторых других районах Северного Кавказа. В настоящее время эта роль безраздельно перешла к русскому языку, важнейшему фактору интеграции Северного Кавказа с Россией и внутри самого региона. Поэтому идеологи сепаратистских проектов создания Северо-Кавказского государства в поиске государственного языка чаще всего выдвигают турецкий, как якобы нейтральный, имеющий латинскую графику и наиболее развитый. Кроме того, в 90-е гг. пантюркизм активно использовался НАТО как форма прикрытия своей политики в регионе по вытеснению России с Балкан, Причерноморья и Кавказа.
Таким образом, на Северном Кавказе существует потенциальная основа для распространения идей пантюркизма и пантуранизма. В то же время, осознавая угрозу целостности и безопасности России со стороны пантюркистских настроений на Северном Кавказе, ее не следует преувеличивать (как это было в начале 90-х гг.), чтобы излишней рекламой и неадекватной реакцией не спровоцировать их дальнейшую эскалацию (фактор «внешней угрозы»), создав пантюркизму имидж антироссийского этноинтегративного инструментария. В значительной степени они могут быть нейтрализованы идеологией евразийства, отстаивающей позитивные формы взаимодействия славян и тюркских, кавказских и других народов.
Основная опасность для целостности и безопасности государства -отсутствие у российских властей вразумительной кавказской и национальной политики, абсурдные методы ее осуществления на Северном Кавказе, игнорирование стратегических национальных геополитических интересов вообще и на Ближнем Востоке, Средиземноморье в том числе. Нельзя забывать, что утопизм рассмотренных и незатронутых геополитических проектов, существующих на Северном Кавказе и Закавказье, не исключает кровавых попыток их реализации.
К реальным политическим действиям можно отнести попытки сецессии на основе этнонационализма на Кавказе, которые привели к созданию
непризнанных государственных образований: Нагорный Карабах, Абхазия и Юго-Осетия. Они пророссийски ориентированы, но создают в регионе прецедент, ставящий под сомнение целостность границ самой России. В то же время в международных отношениях признание или непризнание результатов сецессии остается не столько вопросом международного права, сколько проблемой сговора великих держав - такова трагическая судьба народов Югославии, и в первую очередь сербов. К сожалению, политика режима Шеварднадзе, долгое время покровительствовавшего терроризму, исключает справедливое и правовое решение абхазской и других внутренних проблем Грузии, развитие которых неизбежно резонирует в республиках Северного Кавказа.
На территории Российской Федерации была предпринята попытка реализации одного сепаратистского проекта - в Чечне, но в двух вариантах: чеченского этнонационализма (режимы Д. Дудаева и А. Масхадова) и неоваххабитской версии панисламизма (но на основе гегемонии чеченцев на первом этапе - создании Кавказского халифата).
Этнонационалисты первой половины 90-х гг. на Северном Кавказе придерживались классической парадигмы национализма, ориентированного на создание этнонациональных государств как якобы непременного условия эффективного национального развития. Фактически в геополитическом контексте идеологией этнонационализма манипулируют международные центры силы, стремящиеся к контролю над евразийским пространством и ограничению роли России. Трагические последствия Чеченского кризиса привели к потере влияния классического этнонационализма и панисламизма на Северном Кавказе, к легитимной интеграции умеренных этнонационалистов во властные структуры субъектов РФ и в целом, в политическое пространство России.
Наступившая в конце 90-х годов функциональная стабильность на Юге России не была использована правящей элитой для преодоления негативных тенденций и выведения региона на путь позитивного саморазвития. Поэтому опасность обострения этнополитической ситуации на Юге России остается. Она обостряется тем, что переструктуризация геополитической и геоэкономической картины мира определяется рядом важнейших тенденций глобализации. Однако объективные процессы, которые идут в мировой финансовой, экономической системе, международно-правовых отношениях, культуре, информационном пространстве и т.д., следствием которых становятся новые формы существования ноосферы, развиваются не спонтанно. Современный этап глобализации является продуктом субъективных устремлений направлять эти изменения, использовать информационные технологии для реализации планов мондиализации, т. е. универсализации и унификации всех сфер жизнедеятельности человечества под стандарты западной модели либерализма, установления однополюсного мира во главе с США.
Политике установления и закрепления после крушения биполярного мира «нового мирового порядка» в интересах «золотого миллиарда» во главе с США
выдвигаются различные альтернативные проекты создания многополюсного мира. Объективной основой этих проектов является исторически естественное состояние человечества как сложной полиструктурной цивилизационнокультурной системы. Углубление процессов гомогенизации рыночного хозяйства, массовой культуры, правовых принципов и т.д. будет порождать (и эта тенденция хорошо просматривается) новый виток геоэкономической и цивилизационно-культурной дифференциации, обострение геополитических, цивилизационных противоречий в условиях ограниченных ресурсов, экологических проблем и т.п.
Крупнейшая акция терроризма в США 11 сентября 2001 г. предельно обострила это противоречие, поставив проблему идентичности, места государств, наций, этносов, конфессий и т.д. в глобальных процессах современности. Ибо администрация Дж. Буша в ответ на удар по символам финансово-информационной глобализации и военной мощи США сконцентрировала свои ресурсы не столько на борьбе с международным терроризмом, сколько на ускорении становления архитектоники нового
мирового порядка, завершении проекта «Pan American».
На наших глазах последовательно разрушается правовая система международных отношений, оформившаяся после Второй мировой войны, но которая складывалась два последних столетия.
США последнее десятилетие последовательно проводили курс на закрепление однополюсного нового мирового порядка, полностью
подчиненного своим эгоцентричным интересам: действия США и их
сателлитов по НАТО на Балканах; в отношении так называемых стран-изгоев, определяемых США по собственному усмотрению и т.д.
Склонность США к примитивным силовым способам разрешения
международных противоречий, беспринципность и мораль двойных стандартов подорвали фундаментальный принцип суверенности наций-государств и созданных на его основе международных институтов, прежде всего, Организации Объединенных Наций.
Концепция национальной безопасности России ориентирует внешнюю
политику государства на становление многополюсного мира. Это принципиально ставит проблему идентичности в современном мире России и народов Кавказа. Россия - это часть Европы? Часть Востока? Евразия? Просто Россия? Каждый из ответов на поставленные вопросы имеет определенную систему аргументации, которую разделяют различные политические силы в России и кавказских государствах. Аналогичны проблемы геополитической и цивилизационно-культурной идентичности Кавказа и населяющих его народов. Двойная идентичность народов Кавказа - этноконфессиональная и российская (и/или евразийская) - одна из основ, дающих шанс сохранения Россией и ее народами цивилизационно-культурной целостности, восстановления роли одного из центров многополюсного мира и ядра евразийской общности. Современная российская правящая элита после событий 11 сентября 2001 г. поторопилась идентифицировать Россию с Западной цивилизацией.
Геополитика - наука о детерминированности пространственными характеристиками цивилизационно-культурного развития и международных отношений, дает важнейшие ориентиры для формирования самоидентичности народов России и Закавказья.
Можно бесконечно спорить о том, сохраняют ли свое значение пространство, закономерности классической геополитики в условиях глобализации. Но очевидно, что стратегические устремления США и стран Запада, опирающиея на атлантистские геополитические концепции и «дружеское» кольцо анаконды (будто по учебнику «Геополитики» реализуемая теория оттеснения континентальной державы от береговых зон) в виде американского присутствия в Афганистане, Средней Азии, начальной фазы появления его в Закавказье, сдавливают почти весь периметр границ Российской Федерации.
Попытка российской правящей элиты встроиться в однополярный мировой порядок во главе с США будет означать отказ от собственной цивилизационной идентичности и неминуемо приведет к распаду Российской Федерации на несколько государств или к введению полицейского режима для обеспечения интересов американских или транснациональных глобалистов на пространстве Евразии.
Российское государство исторически является формой институционализации российской цивилизации. На ее пространстве в ходе многовекового развития российской государственности существовали две генетически преемственные православные в своих духовных основах цивилизации: византийско-славянская и русская (российская). Россия возникла и развивалась как полиэтничное государство, но при доминирующей роли в политической, экономической и культурной областях русских (традиционной этнической общности великороссов, малороссов и белорусов) - государствообразующего народа. Колонизация Россией присоединяемых земель носила естественный характер, и ее территория складывалась как ландшафтная, геополитическая и геокультурная системная целостность. В отличие от коммерческих колониальных империй Запада в Российской империи и Советском Союзе русский народ не превратился в этнокласс, существующий за счет других народов и насильно их русифицирующий.
Русский народ, с одной стороны, разъединял исторически соперничавшие друг с другом народы, с другой стороны, соединил на просторах «Малой Евразии» - России столь несхожие друг с другом в языковом, религиозном, культурном и социальном отношениях народы в достаточно целостный российский суперэтнос.
Решающую роль в становлении российской цивилизации и формировании «российскости» (В .Б. Виноградов) как генетической черты коренных народов России сыграли российская государственность и русская православная церковь, наладившие диалог с исламом, буддизмом и другими традиционными конфессиями. Идеоценный характер русской цивилизации стал условием образования российской государственности как национального государства
русских и одновременно государства всех остальных народов России, предопределил национальный образ верховной власти, форму государства и права, особенности социокультурной идентичности и правосознания населения. Общность народов России была усилена в ХХ в. феноменом «советскости». Распад СССР и кризис советской идеологии привели к временной сегментации общероссийского пространства и сознания на фоне этнической мобилизации.
Западная модель глобализации разрушает этнокультурную идентичность и традиционные религиозные ценности народов, что составляет ядро доктрин этнонационализма. Становится очевидным, что противостоять этому процессу можно лишь в рамках больших пространств. Естественная глобализация ведет не к унифицированному однополюсному миру, а к становлению сложной, регионально организованной мировой системы. Сегодня существуют два основных интеллектуальных проекта, способных противостоять западной модели глобализации: панславянский и евразийский [9; 10]. На первый взгляд, они исключают друг друга, т.к. основаны на различных принципах. Однако важнейшим глобальным центром силы и условием реализации обоих проектов, условием стабильности многополюсного мира может являться только сильная Россия - «малая Евразия». Российское государство, способное выполнить эту мировую миссию, должно опираться на единство восточнославянских народов и союз с другими коренными народами страны, традиционными конфессиями. Славянское единство, по крайней мере, восточно-славянское единство может стать мощным структурообразующим фактором не только собственно России, но и большого евразийского пространства на основе диалога с умеренными этнонационалистами на постсоветском пространстве и согласовании позиций основных конфессий. Все эти факторы присутствуют на Юге России и Кавказе, но политически не организованы. Миф о Северном Кавказе как зоне извечной нестабильности и конфликтности затмевает тот факт, что в самом сложном полиэтничном, поликонфессиональном регионе России, оказавшемся в тяжелейшем социально-экономическом кризисе, открыто сепаратизм нигде, кроме Чечни, не проявился, т.е. важнейшим и долговременным фактором регионогенеза является глубокое и органичное включение Юга России в российское большое пространство. Использование этого фактора создает хорошие перспективы регенерации уязвимого «мягкого подбрюшья Евразии» в «солнечное сплетение Евразии», обеспечивающее различные формы сотрудничества с государствами Закавказья и Ближнего Востока как одного из векторов организации Евразийского пространства.
