CC BY
14
ВЕСТН. МОСК. УН-ТА. СЕР. 12. ПОЛИТИЧЕСКИЕ НАУКИ. 2007. № 1
АКТУАЛЬНЫЕ ПРОБЛЕМЫ ПОЛИТИЧЕСКОЙ НАУКИ
В.Н. Расторгуев
ЭТНОКУЛЬТУРНОЕ ИЗМЕРЕНИЕ ПОЛИТИКИ: ФАКТОР
РИСКА или ГАРАНТ БЕЗОПАСНОСТИ?
(славянский и финно-угорский аспекты национальной стратегии)1
Россия уходит... Россия возвращается
"Реквием. Русь уходящая" — этими есенинскими словами назвал свое незаконченное полотно, а точнее, неосуществленный эпический замысел русский художник Павел Корин, который хотел запечатлеть тень нового времени, беспощадного к "старой культуре" и вере, на лицах тех, кто был носителем духовного наследия гибнущей империи. "Русь уходящая" — так со злобной иронией или искренней болью называли тогда и саму Россию, которая в течение столетий была сердцем православной цивилизации, оплотом ортодоксального христианства и уникальной империей. Уникальность ее очевидна и не требует доказательств, хотя крайне редко получает адекватное научное обоснование, ибо невозможно объяснить природу преемственности и эффект самовоссоздания культуры, не принимая в расчет особую роль основной культурообразующей конфессии2, в данном случае православия. Но именно благодаря господствовавшей религии эта странная империя не истребила аборигенов, как это сделали во имя своей веры
1 В текст включены разделы доклада, прочитанного автором на международном семинаре "Расширение деятельности Консультационного комитета финно-угорских народов в рамках существующего международного сотрудничества" (г. Сыктывкар, 11.10. 2005).
2 Само понятие "культурообразуюшая конфессия", как известно, принимается далеко не всеми, поскольку разрушает как чисто рациональные построения, пропитанные духом эпохи Просвещения и просветительства, так и большинство иррациональных и по преимуществу "антипросветительских" трактовок политической истории, сводящих ее то к эффектам нарративации или игровым комбинациям, то к проявлениям "коллективного подсознательного этнических групп" или простым "политическим психозам" и т.п. О функциях культурообразующих конфессий в современном мире см.: Расторгуев В.Н. Историческая роль культурообразующих конфессий в становлении системы коллективной безопасности // Проблемы общественного развития. М., 1998. № 1—2; Он же. Культурообразую-щие конфессии — гарант мира в эпоху межцивилизационных конфликтов // Православная Византия и латинский Запад. М., 2005.
многие цивилизаторы, не ограбила и не ассимилировала, а сохранила и сберегла все коренные народы и народности, ставшие членами ее многонациональной семьи. Сохраняла православная Россия и многообразие конфессий и верований, исторически представленных на ее полиэтнических землях.
Но история повторяется или, если быть более точным, разрушает величественные конструкции тотальной социальной инженерии (так К. Поппер называл реализацию великой утопии бесклассового общества, осуществленную в России) и восстанавливает из небытия непреходящие основы, казалось бы, навсегда ушедшего мира. Сегодня изменились не только название и границы страны, но и ее миссия. Одни воспринимают столь крутые исторические повороты как фарс, отделяя себя от этой страны, другие как личную трагедию, третьи как общую надежду и последний урок. Последний урок и для России, и для ее исторических союзников, и для тех, кому не удалось избавиться от страха (во многом обоснованного) перед непредсказуемой страной-великаном, у "штурвала" которой не раз оказывались откровенные маргиналы. Современная Россия, как еще вчера казалось, намертво спаянная безальтернативной идеологией научно просчитанного будущего, кардинально изменила направленность своего исторического движения. Подобный поворот столь мощного политического флагманского корабля, который в течение столетий вел за собой целый политический флот и накопил огромный опыт военных и экономических побед, оставаясь непотопляемым даже после страшных поражений и бунтов, не мог остаться не замеченным для мира.
И 200 лет назад подобное изменение курса России не могло бы пройти безболезненно не только для ее населения, но и для всех других народов и стран, связанных между собой как узами исторического и культурного родства, так и союзами иного рода, созданными по принципу "дружба против общего врага". Что же говорить об эпохе глобализации, превратившей планету в единое и притом весьма тесное, постоянно сужающееся пространство для беспощадной конкуренции планетарных регионов, капиталов и финансовых кланов, промышленных групп и партий. Картина будет еще более впечатляющей, если напомнить, что планета уже в начале XX в. постепенно превращалась в арену не менее жесткой войны идеологий и политических доктрин, способных "перекроить" не только мировосприятие миллионов, но и политическую (а также ресурсную) карту мира.
Сами по себе доктрины — всего лишь бесплодные идеи, более или менее состоятельные и обоснованные теории. Однако именно эти теории могут переконструировать идентичность людей и целых народов, подменяя искусственными и искусно сработанными конструктами традиционные самообразы, в значительной мере соответствующие подлинной, т. е. этнокультурной, языковой и конфессиональной
самоидентификации. Как подметил У. Черчилль, говоря о причинах возникновения двух мировых войн, носителями политических доктрин теперь стали уже не "избранные люди" — вожди, интеллектуалы, аристократы, еще недавно способные находить взаимовыгодные компромиссы даже после кровопролитных войн, а сами народы, большие и малые этнические миры и, наконец, целые цивилизации. "Давно миновали времена Утрехтского и Венского договоров, когда аристократические государственные деятели и дипломаты — как победители, так и побежденные — собирались для вежливых и учтивых споров и, не ведая трескотни и разноголосицы демократии, могли перекраивать политические системы на основе принципов, разделявшихся всеми ими. Ныне руководителей обступали народы, десятки миллионов людей, доведенных до исступления страданиями и увлеченных различными доктринами, рассчитанными на массы. Они требовали, чтобы возмездие было осуществлено в полной мере. И горе руководителям, вознесенным ныне своим триумфом на головокружительные вершины, если за столом конференции они откажутся от того, что было завоевано солдатами на сотнях кровавых полей сражений!"3.
Тотальная индоктринация народов, будучи одним из наиболее востребованных изобретений XX в., представляет собой не что иное, как геополитическую технологию нового уровня, которая позволяет совершать немыслимые прежде политические "кульбиты", например находить родословные никогда не существовавших наций или с той же легкостью разрушать даже память о великих общностях. Она превращает народы из самоценности (короли уходят, а народы остаются) в инструмент политических групп, которые способны запустить "маховик" превращения народов в "индокринированные" массы и толпы, но уже не в состоянии справиться с этой новой инертной силой.
Советская Россия уходит, отбрасывая миссию сверхдержавы (в том значении этого понятия, которое возникло в эпоху биполярного мира), роль мирового жандарма, который действительно был способен поддерживать порядок, и функцию мессии, кормящего полмира не только "передовыми идеями", но и "дармовыми" собственными ресурсами. Возвращается российская цивилизация.
Российская цивилизация: право на наследие
Цивилизация — "понятие с размытыми краями", значение которого обычно устанавливается (реконструируется) исключительно в контексте авторской речи или дискурса. Только в этом случае можно
3 Черчилль У. Вторая мировая война. М., 1991. С. 20.
судить об уровне общей эрудированности автора или авторов, об их методологических предпочтениях, политических установках и собственной цивилизационной идентичности, а также о степени погруженности в философскую, историческую, богословскую или политологическую проблематику и, что особенно важно, о мотивации. Дело в том, что понятие "цивилизация" позволяет одновременно манипулировать многими смыслами, свободно комбинируя и "накладывая" их по своему усмотрению.
Говоря о какой-то цивилизации, например о восточнохристиан-ской и (либо) российской, можно иметь в виду несколько концептуальных схем, которые позволяют решать разные политические задачи. Назовем три простейших варианта:
— во-первых, сблизить или полностью отождествить эти цивилизации. Это самая распространенная и достаточно конструктивная трактовка, базирующаяся на принципе признания исключительной роли православия как основной культурообразующей конфессии и понимании исторической миссии России как оплота православного мира;
— во-вторых, "оптом" отказать и той и другой цивилизации в праве на существование, рассматривая их как искусственные конструкты или как неудавшиеся проекты. К такому пониманию близки радикальные цивилизаторские версии, берущие свое начало от эпохи Крестовых походов и основанные на религиозной, культурной или идеологической нетерпимости. A.C. Панарин во введении к своей книге "Православная цивилизация" заметил, что никого не смущает традиционная классификация, включающая в себя наряду с западной цивилизацией мусульманскую, индо-буддийскую, конфуцианско-буддийскую (китайскую) и другие цивилизационные миры. Вместе с тем одно лишь упоминание об отличиях православной цивилизации от Запада трактуется не иначе, как изгойский знак отверженности и отсталости, исторической незадачливости и культурной несостоятельности4;
— в-третьих, развести представления о православной цивилизации (историческая ретроспектива) и новой, российской цивилизации (историческая перспектива), становящейся частью единой технотронной и "постхристианской" цивилизации. Такое схемотворчество получило широкое распространение в современной политологии, поскольку подобные умозаключения не сложно обосновать, если воспользоваться типологией, построенной по принципу наличия или отсутствия конфессионального признака цивилизации (данный признак в этом случае признается необязательным, факультативным).
Последнее, впрочем, не мешает продолжить поиск "перспективных религий" для "компактного коренного населения", которое по
4 См.: Панарин A.C. Православная цивилизация в глобальном мире. М., 2002.
замыслу новоявленных стратегов будет населять территории постреформенной России наряду с другими, более продвинутыми в цивили-зационном отношении народами. При этом под "цивилизацией" понимают феномены и концептуальные схемы самого разного происхождения. В их число входят:
— особый тип или путь культурно-исторического развития (различные философско-политологические и исторические теории множественных или конкурирующих цивилизаций);
— этап, историческая ступень или веха на условно намеченной линии политического или технологического восхождения и соответствующего государственного строительства, что должно свидетельствовать о зрелости и завершенности некоей политической системы, модели, устройства (такая интерпретация широко используется в целях культурной легитимации политических режимов или позиционирования их основателей, лидеров и адептов);
— образчик и свидетельство высшего избранничества какого-либо отдельного народа или народов и их высокого служения (мессианские версии, многие из которых призваны легитимировать изоляционизм или, напротив, оправдать цивилизаторскую экспансию);
— признание наличия цивилизованности как внешнего показателя приобщенности доморощенной культуры к некоей "высшей" культуре цивилизаторов — цивилизации-образцу (евроцентризм и "европейни-чанье", глобалистские варианты "культурной" экспансии);
— источник неустранимой разобщенности народов, если и объединяющихся, то исключительно в целях общего противостояния внешней угрозе, исходящей от вечно чуждого цивилизационного мира. Эта интерпретация сводит концептуальную схему множественности цивилизаций к стратегии выживания в условиях постоянного исторического риска, который становится чрезвычайным при ослаблении традиционных способов правления, основанных или на щоло-почитании и "доктринопоклонении", или на искусстве "внешнего управления чужими конфликтами" (принцип "разделяй и властвуй" с переводом социальных или культурных рисков в ранг рисков политических и геополитических).
Заметим, что все эти и многие другие не названные здесь схемы обычно комбинируются в самых разных вариациях, что часто остается не замеченным даже в тех случаях, когда речь идет о политических соглашениях или декларациях.
Цивилизационная идентичность — метаисторинеское культурное
единство
Думается, что именно в этой размытости, полисемантизме и многовариантности скрыта особая привлекательность понятия, позволяющая при помощи смысловых оттенков или затушевывать суть во-
проса, или создавать объемное видение предмета — мира множества самоценных цивилизаций, в каждой из которых просматривается общее цивилизационное начало. По этой причине "цивилизационный подход" достаточно широко распространен, а само понятие давно вошло в узус многих языков и уже более двух столетий служит в мировом научном сообществе для обозначения феномена надэтниче-ского, наднационального и более того — метаисторического единства. Природа этого единства до сего времени по-разному осмысливается и объясняется в языках и культурах народов мира, но в большинстве случаев ее интерпретации основаны на признании неких высших ценностей и святынь, прежде всего конфессиональных, представление о которых не укладывается в прокрустово ложе узких политических целей и геополитических проектов.
Такое толкование, как отмечалось, базируется на признании множественности цивилизаций (культурно-исторических типов), имеющих право на существование и развитие. Иерархия ценностей, характерная для осознания цивилизационной принадлежности, в определенной степени служит этому политическому идеалу, восходящему к концепции Н.Я. Данилевского, поскольку позволяет сохранить преемственность культур и неизменную, т.е. подлинную идентичность. Важно заметить, что хотя подлинность идентичности определяется, конечно, весьма условно, однако само стремление ее обнаружить позволяет, как минимум, распознать проявления измененного сознания. К подобным проявлениям следует отнести прежде всего преходящие и ложные формы самоидентификации, будь то конструирование новых наций "под политический проект" с подготовкой и экспортом "демократических этнореволюций" или канувшее в Лету строительство идеологически несовместимых мировых лагерей.
Цивилизационная идентичность, будучи усвоена массовым сознанием, низводит преходящие формы идентификации в разряд ложных форм мысли, но это происходит только в том случае, когда они претендуют на статус трансвременных и высших ценностей, что почти всегда связано с внецивилизационными и внекультурными целями, например с политической конъюнктурой и групповыми интересами. Таким образом, идея цивилизационного родства (и соответственно цивилизационного отличия) востребована в эпоху глобализации в значительно большей степени, чем традиционная для XX столетия идеологическая зависимость, основанная на использовании так называемых доктринальных технологий (внедрение в сознание масс политических доктрин, специально адаптированных для этой цели).
Вместе с тем представление о своей цивилизации (например, о восточнохристианСкой, а тем более о собственно российской цивилизации) служит инструментом явной или скрытой, осознанной или стихийно осуществляемой индоктринации, направленной не столько на
отдельную личность, этническую группу или нацию, сколько на глобальный социум. Индоктринация подобного рода имеет ряд достойных уважения и вполне оправданных целей:
— во-первых, она может быть направлена на консолидацию родственных в культурно-конфессиональном отношении народов перед лицом новых вызовов времени (один из них — установление внешнего управления над странами-клиентами, навязывание экономического, военного и культурного цивилизационного господства, т.е. цивилиза-торство в его самой грубой и опасной форме, осуществляемое методами "горячей" или "холодной" войны, доктринального разоружения "цивилизационного противника" и пр.);
— во-вторых, индоктринация, осуществляемая в интересах сохранения цивилизационной идентичности, предполагает определенную унификацию сознания (отказ от множественных стандартов) по отношению ко всем, кто видит себя в качестве полноправного наследника общечеловеческой истории, в которой должно быть определено достойное место для культуры каждого народа, принадлежащего или не принадлежащего к какой-либо мировой культурообразующей конфессии;
— в-третьих, целью цивилизационной индоктринации является формирование или коррекция исторического самообраза народов в сознании граждан, соотечественников и иноземцев.
Цивилизационная многомерность и многомирность
Понятие о цивилизационной принадлежности — способ индивидуальной и коллективной самовдентификации, который именно сегодня становится универсальным и все более высокотехнологичным, хотя восходит к одной из наиболее известных и продуктивных концептуальных схем о цивилизационной многомерности человечества (общечеловеческое развитие с учетом культурного многообразия) и цивилизационной многомирности (равноправие культурно-исторических типов). Эффективность данного способа в значительной степени объясняется тем, что он, с одной стороны, основывается на вполне достоверном знании (в отличие от способов самоидентификации, полностью основанных на доктринально-идеологическом воздействии на массовое сознание), а с другой — в действительности не ограничивает политиков и политтехнологов в выборе технологий индоктринации. Кроме того, цивилизационная самоидентификация не только проясняет, но и затуманивает суть многих явлений. Причин тому достаточно много, но остановимся на двух основных.
Во-первых, поиск культурной, этнокультурной, конфессиональной и тем более цивилизационной самоидентификации хотя и является внутренним делом человека или социума и относится к сфере сокровенного мира (что может быть более сокровенным, чем самооценка и
самообраз, ценностные ориентиры и вера?), в действительности почти полностью направляется, контролируется и корректируется извне, попадая в зону политических интересов, а следовательно, целенаправленного стратегического планирования и управления. Таким образом, почти все способы и модели самоидентификации представляют собой явные или скрытые технологии манипулирования сознанием, подсознанием, волей. Да и само понятие самовдентификации не стало общеупотребимым в народном лексиконе, а если и воспринимается как относительно узнаваемое, то благодаря целенаправленной деятельности СМИ.
От кого же исходит повышенный интерес к этой проблематике? Ответ очевиден: многие политики, причастные к выработке политических стратегий, а также политтехнологи, обеспечивающие информационно-аналитическое обслуживание реальной политики, утверждают, что главная проблема современной России — это ее цивилиза-ционная самоидентификация. Столь единодушная позиция — повод задуматься о размытой границе между самоидентификацией и принудительной идентификацией. Совпадение взглядов свидетельствует о готовности предложить или, точнее, навязать российскому государству и обществу определенный политический курс и систему геополитических ориентиров. Само это стремление не должно оцениваться только позитивно или негативно, поскольку, с одной стороны, трудно просчитать отдаленные последствия такого шага, предопределяющего выбор сверхдолгосрочной стратегии, а с другой — наличие даже заведомо ошибочной или неадекватной общенациональной стратегии представляет меньшую опасность, чем ее полное отсутствие.
Во-вторых, когда мы говорим о цивилизационной самоидентификации, то невольно попадаем в языковую ловушку, поскольку акцентируем внимание на первом слоге "само", забывая, что в действительности доминируют два типа самоидентификации — добровольно-принудительная и принудительно-добровольная (дело в акценте, но не в сути). И хотя чаще всего под самоидентификацией имеются в виду само-определение, отождествление и прочие формы ашо-проявления и ашо-реализации, она представляет собой прямо противоположное действие — отождествление себя с другим. В этом заключен ее смысловой стержень, что предполагает и с&ш-переоценку, и само-от-раничение, и даже реконструкцию само-образа вплоть до само-отрицания. Такие самообразы, как "мы — либералы" и "мы — консерваторы" или "Россия для русских" и "Россия — либеральная империя" (идеологемы на совести их творцов), ограничивают возможность выбора, загоняют страну в тупик. Единожды сделанный выбор — оборотная сторона отсутствия выбора.
Этнокультурные ориентиры стратегического планирования
Сегодня Россия определяет свою долгосрочную стратегию, шаг за шагом раздвигая временной горизонт национального планирования и прогнозирования, который возвращает населению страны на ее полиэтнических землях право на сохранение цивилизационной и этнокультурной идентичности. Время господства конфликтующих идеологий — годы и десятилетия, время жизни цивилизаций и культур — вечность.
Подмена непреходящих ценностей преходящими и конъюнктурными политическими целями не может длиться до бесконечности. Среди первоочередных условий и ожидаемых результатов процесса восстановления в правах системного стратегического планирования следует назвать приоритетное развитие сферы экологической и социальной (в том числе и этнокультурной) политики. Эти приоритеты объясняются тем, что подлинная двуединая функциональная цель внутренней и внешней политики, обычно скрытая из-за наслоений изменчивой конъюнктуры и политиканства, заключается в народо- и природосбережении.
Данная цель почти полностью исчезает из поля зрения политиков и самого общества, когда временной горизонт сводится к минутным, а то и к секундным спекулятивным трансакциям на электронных биржах, циклам окупаемости финансовых инвестиций или циклам вращения "маховика" демократических ротаций власти (в среднем от 4 до 7 лет минус 2 года на адаптацию и подготовку к очередным выборам). При таком подходе в число затратных программ включаются инвестиции в будущее народов, а в разряд сверхдоходных проектов попадают заведомо разорительные сделки по расчленению экономического потенциала страны и распылению национального природного и культурного наследия ее народов.
Подлинная цель возвращается в политику только тогда, когда временной горизонт планирования выходит за пределы жизни одного-двух поколений, простирается на всю межпоколенческую преемственную связь, сохраняющую культурную коллективную память народа. Этот горизонт доступен только политике, базирующейся на безграничном уважении и доверии к национальным культурам, на бережном отношении к цивилизационной идентичности и религиозному самосознанию, на понимании исключительной значимости великих образцов многовекового бесконфликтного межкультурного сотрудничества. Примером такого редкого сотрудничества служит славянский и финно-угорский союз, сложившийся в России, если иметь в виду ее нынешние границы. Этот союз был и остается едва ли не главным гарантом безопасности нашей страны в современном мире, где военные сценарии все чаще предполагают использование межцивилизаци-онных проблем и противоречий.
Защита территории, сбор налогов, конструирование и совершенствование политических институтов, разработка политических программ и доктрин — все это имеет смысл и оправдание только в одном случае: если функции, которые выполняют структуры государственной власти, межгосударственные союзы и организации, направлены на народо- и природосбережение.
Единство этих метаисторических целей и начал политики, которые собственно и оправдывают ее существование, обеспечивая высшую легитимность власти, лучше всего проявляется на Севере. Это единство целей открывается сознанию народов, для которых их земля, чрезвычайно ранимая в экологическом отношении, но неимоверно щедрая, — часть повседневной жизни, ключ к пониманию истории и основной гарант будущего. Разрыв многовековой связи с землей предков в данном случае означает неизбежную гибель не только для народов, но и для природы. Дело в том, что укорененные народы — это единственная сила, способная сберечь землю. Они поступают точно так же, как травы и деревья, которые держат свои корнями почву, предохраняя землю от эрозии.
В современной России, оттаивающей от мерзлоты тоталитарного режима, осуществляются пока еще первые успешные попытки сделать сам процесс выработки общенациональных планов и политических доктрин открытым для публичного обсуждения и критики, для участия научного сообщества и местного населения. Примером может служить разработка Экологической доктрины Российской Федерации, проект которой был в 2002 г. подготовлен не в кабинетах власти, а силами самих ученых-экологов. Замысел доктрины был инициирован неправительственной организацией — Общенациональным экологическим форумом и доведен до стадии завершенного политического проекта при деятельном участии всех ведущих экологических движений, в том числе и оппозиционно настроенных. Только наличие четкой позиции у власти делает оппозицию конструктивной, а власть ответственной.
В настоящее время по сходной модели осуществляется работа по созданию Социальной доктрины Российской Федерации, в основу которой будет положен тот же принцип единства народо- и природо-сбережения. Данная инициатива поддержана Председателем Совета Федерации, который организовал для поддержки этой работы специальный совещательный орган — Координационный совет по социальной стратегии.
Этнокультурное измерение политики
Хотя в настоящее время и совершается поворот к общенациональной стратегии и долгосрочному стратегическому планированию, но
происходит это с большим перенапряжением сил и сопровождается рядом очевидных методологических недочетов и искусственно создаваемых организационных препятствий. К примеру, инициатива по разработке национальной экологической доктрины вряд ли бы завершилась успешно, если бы не многократное личное вмешательство Президента России, который на всех этапах работы поддерживал ученых. Разработка социальной доктрины продвигается также во многом благодаря личному патронату Председателя Совета Федерации, который согласовал цели деятельности Координационного совета по социальной стратегии с Президентом России.
Эти трудности связаны и со слабостью институтов гражданского общества, и с тем, что за годы "демонтажа старой системы" (а именно так определялась цель периода перестройки) властными структурами были утеряны навыки и методы системного стратегического планирования. Заметим, что опыт системного долгосрочного планирования приобретался и накапливался в эпоху советской власти не благодаря, а вопреки господствовавшим утопическим антирыночным доктринам. Поэтому, кстати, он и был столь успешно перенят и переосмыслен во многих развитых и интенсивно развивающихся странах мира, где и оказался востребованным.
В период "первичного накопления" в современной России пришлось на время забыть и об этической стороне политического процесса, о связи политики с ее научным обеспечением, а тем более о цивилизационных аспектах развития и метаисторических целях политики — народо- и природосбережении. К тому же отсутствие ясной конструктивной цели и долгосрочной социальной перспективы, а также социальная атомизация — явления, которые вполне устраивали влиятельные группы, заинтересованные в скорейшем переделе чужой собственности. Все объясняется достаточно просто: вне долгосрочной перспективы народы и граждане теряют инстинкт консолидации и социальной самозащиты, а также элементарную способность ориентироваться, видеть и соотносить масштабы потерь и приобретений, что служит благоприятным фоном для коррупции.
Не останавливаясь подробно на внутри- и внешнеполитических факторах, которые привели к такой ситуации, можно констатировать, что дефицит стратегического видения и чрезвычайно узкий временной горизонт политического планирования — это исключительный и недопустимый фактор риска. Подобный тип риска можно определить как риск безвременья. Об этом, к сожалению, ничего не говорится в Концепции национальной безопасности Российской Федерации, хотя риск, связанный с дефицитом стратегического планирования, по своей разрушительной силе, несомненно, превышает все перечисленные в ней угрозы, что, кстати, в значительной степени обесценивает саму доктринальную основу национальной безопасности.
О позитивной значимости этнокультурной политики в концепции также не говорится ни слова, а само понятие "этнос" употребляется всего 5 раз, причем во всех случаях с явно неодобрительным акцентом: "этносепаратизм", "этноэгоизм", "этноцентризм", "этнонацио-налистические интересы" и "этнополитические проблемы". Так же обстоит дело и с вопросом о конфессиональной принадлежности, которая, как известно, обеспечивает сохранность цивилизационной идентичности. В Концепции национальной безопасности о религии также упоминается 5 раз, когда речь идет о "негативном влиянии иностранных религиозных организаций", о "культурно-религиозной экспансии на территорию России", о "религиозном экстремизме" и "религиозных конфликтах", а также о "независимости... от отношения к религии... и от других обстоятельств".
Славянское и финно-угорское измерения российской и мировой политики
Следует иметь в виду, что риск безвременья распространяется не только на граждан и народы России, но и на ее соседей по планете. Россия без собственной стратегии — это мировая стратегия без России, т.е. стратегия, которая осуществляется без учета ее природной специфики и коренных интересов ее народов. Но мировая стратегия без России — это не тот путь, который ведет к безопасному миру. Напротив, это кратчайшая дорога к катастрофе, которую никому не удастся локализовать, если она совершится. Вместе с тем следует напомнить, что все социогенные катастрофы свершаются вначале в сфере духа, иногда задолго до своего материального воплощения.
Говоря о стратегии России, назовем три основных фактора, которые можно рассматривать одновременно и как факторы риска (в случае недооценки этой позиции), и как ключевые факторы стабилизации и устойчивого развития.
Фактор первый. Россия — самая большая страна мира, обладающая львиной долей планетарных ресурсов — и энергетических, и иных жизненно важных для современной технотронной цивилизации, и колоссальным системным потенциалом — экономическим и социальным, интеллектуальным и духовным. Вопрос о том, насколько справедливо или несправедливо такое разделение даров, который муссируется среди адептов идеи очередного мирового предела собственности, — это вопрос не к политикам и ученым, а к Богу. Кому многое дано, с того многое и «взыщется. Но от того, как распорядится Россия своими ресурсами, зависит не только перспектива развития многих стран и регионов Земли, но и принципиальная возможность решения ряда глобальных проблем. Таким образом, задача устранения или минимизации рисков подобного рода требует от России и других стран: а) существенной открытости и синхронизации в области политического
планирования, связанного с определением долгосрочных стратегических ориентиров и б) отказа от политики двойных стандартов.
Фактор второй. Россия, как уже говорилось, является одним из основных исторических центров православной цивилизации, к которой принадлежат многие народы, прежде всего основная часть славянского этнокультурного сегмента Европы (соответственно и Европейского Союза после его расширения на восток) и значительная часть народов финно-угорской языковой группы, которая представляет собой не менее мощный и значимый сегмент на европейской политической карте.
Этнокультурная специфика и уникальность России заключаются в том, что на ее территории исторически "наслоились" и многие столетия назад бесконфликтно слились в единую нацию граждан эти два великих этнокультурных мира Европы, которые входят в число ее базовых сегментов5.
При этом славянский и финно-угорский сегменты соединяются в России в единую цивилизационную группу, но продолжают свое относительно изолированное сосуществование в рамках национальных европейских государств, объединяющихся в новообразуемую нацию граждан в рамках строящегося Евросоюза. Эта "межцивилизационная связка" родственных народов несет в себе в основном сугубо миротворческую энергию. Мирная жизнь в России — дополнительный гарант мира и согласия в Общеевропейском доме.
Очевидно, что этнокультурная составляющая формирующейся сегодня общенациональной стратегии России во многом предопределяет характер и направленность межцивилизационных отношений, прежде всего отношений между западной (западнохристианской) и православной (восточнохристианской) цивилизациями. Впрочем, существует и обратный процесс: влияние межцивилизационных конфликтов на формирование национальных стратегий, в том числе и российской стратегии. При этом большинство таких конфликтов и
5 Когда речь заходит о базовых сегментах Европы, то имеется в виду не только фундаментальная роль романо-германской культуры с учетом особого "англосакского фактора" в становлении нового Общеевропейского дома, но и ожидаемое сверхбыстрое количественное и качественное усиление исламского "имплантанта" в "теле" Евросоюза. Последний фактор превращает политический проект единой Европы в происламский цивилизационный проект, который уже невозможно свести ни к вопросу о вхождении в Евросоюз Турции, ни к Боснийскому и Косовскому болевым цивилизационным разломам, ни к так называемым "паналбанским проектам". На этом фоне исключительный интерес представляет опыт православной России, сумевшей в рамках единой империи создать нацию граждан разного вероисповедания и поддерживать в рамках единого государственного устройства баланс сотрудничающих конфессионально-ци-вилизационных миров — православного и исламского.
противоречий являются противоестественными и в историческом, и в культурном плане, а создаются и разжигаются намеренно, с целью заменить выпавший из рук идеологический инструмент тайного господства, основанного на незыблемом принципе "разделяй и властвуй".
Фактор третий. Оба вышеуказанных фактора — и системный потенциал России (ресурсный прежде всего), и ярко выраженная функция естественного культурного моста между западнохристиан-ской и восточнохристианской цивилизациями, которую исполняют или, точнее, должны исполнять славянское и финно-угорское население России, — имеют ярко выраженный экологический аспект. Север России — кладовая мира. От того, сколь рачительны и прозорливы будут исторические хозяева этого богатства, зависит сохранность всех основных социоприродных систем планеты.
Финно-угорская этнокультурная палитра мира столь же богата, как и исламский или славянский миры, что позволяет при желании нарисовать, а при наличии необходимых условий и материализовать любой политический образ будущего тех народов, больших и малочисленных этнических групп, которые составляют особые культурные пласты, сегменты разных цивилизаций. Этот нерастраченный потенциал народов финно-угорской группы может быть использован как инструмент, способный осуществить самые фантастические политические проекты, изменяющие соотношение сил на огромных пространствах Земли, и даже полностью перекроить политическую карту мира.
Однако в этом случае произойдет невидимая глазу, но крайне опасная инверсия — подмена целей средствами, когда политические интересы занимают место политических целей, а народы рассматриваются как разменная карта в политической борьбе. Цена такой инверсии известна: невосполнимые потери для народов и преференции для немногих игроков на политическом поле — акторов политики. Перечень таких акторов невелик: его возглавляет список немногих ведущих государств-лидеров, узких элитных социальных групп и некоторых влиятельных международных неправительственных организаций, само существование которых зависит от наличия противоречий. А завершает — перечень-упоминание о так называемых тайных акторах геополитики в лице сил, использующих любые методы для достижения поставленных задач, в том числе и методы транстерриториального террора.
Можно предположить, что роль финно-угорского, славянского, исламского, да и любого другого сегмента общецивилизационного и метакультурного пространства заключается не в подмене какого-либо из основных типов самоидентификации — общечеловеческой, кон-фессионально-цивилизационной, этнокультурной и гражданской (принадлежность к нации граждан), а в том, чтобы раскрыть созида-
тельный потенциал межкультурного, языкового и даже кровного родства. Осознание глубинного родства, которое не укладывается в прокрустово ложе политических границ и разделений, сближает разные цивилизации и государства, предотвращая возникновение конфликтов и войн ("холодных" и "горячих", экономических и ресурсных), каждая из которых неизбежно обернется братоубийственной бойней и отказом от фундаментальной цели политики, которую мы уже определили как народо- и природосбережение.
Какая же роль в этом случае отводится Российскому государству, если сделать акцент на целях и задачах долгосрочного стратегического планирования в интересах интеграции России с Европейским сообществом? Думается, что она была и остается неизменной — всячески поддерживать и укреплять (с использованием правовых, экономических и прочих стимулов и преференций) межцивилизационные и межгосударственные связи, основываясь не только на признании самоценности каждой этнической группы, но и на понимании того особого миротворческого потенциала, который несут в себе финно-угорское и славянское измерения российской политики. Вполне корректно было бы также поставить вопрос о преференциях, которые могут получить отдельные европейские страны—члены Евросоюза, поддерживающие родственные отношения с коренными народами, населяющими полиэтнические территории России.
2 ВМУ, политические науки, № 1
17
