CC BY
120
ЭКОНОМИЧЕСКАЯ ТЕОРИЯ ОБРАЗОВАНИЯ
УДК 338.46 Ананьин °. А.
ЭКОНОМИЧЕСКАЯ ТЕОРИЯ: КРИЗИС ПАРАДИГМЫ КАК КРИЗИС ВЫСШЕГО ПРОФЕССИОНАЛЬНОГО ОБРАЗОВАНИЯ
В статье оценивается возможность возникновения новой парадигмы в экономической теории в контексте развития профессионального образования.
Ключевые слова: Экономика образования, научная парадигма, профессиональное образование.
Новые веяния добрались ныне до самого рутинного жанра научного творчества - до авторефератов диссертаций, до святая святых этого жанра, самого ритуального прежде его элемента - характеристики «методологических основ исследования». Раскрепощенная мысль соискателей ученых степеней на наших глазах торит новые пути, поражая смелостью и размахом: перестали быть основополагающими «материалы Пленумов ЦК КПСС» - их теснят «документы съездов народных депутатов и Верховного Совета»; редеют ссылки на «труды классиков марксизма-ленинизма» - им на смену россыпь новых интеллектуальных жемчужин-перлов: от изысканно скромного упоминания о заслугах-«зарубежного экономиста К. Маркса» до размашистой апелляции к «видным экономистам прошлого и современности».
На первый взгляд подобные упражнения -не более чем пример живучести бюрократических штампов. Если же присмотреться, то за внешним пластом можно увидеть и нечто большее: симптом глубоких процессов, которые протекают настоящее время в отечественной экономической науке и будут во многом определять ее завтрашний день.
Обязательные прежде фразы о приверженности идеям и методологии «классиков» и «основоположников» могли, разумеется, быть как искренними, так и лукавыми, как продуманными, так и сказанными по инерции. Однако в любом случае они указывали на действительную точку отсчета. Речь шла об определенном взгляде на общество, соответствующем ему наборе ценностных установок, понятийном аппарате, наконец, о стандартах и критериях исследова-
тельской деятельности. Иными словами, речь шла о том, что с легкой руки американского историка и методолога науки Т. Куна [5] принято именовать парадигмой. «Новации» в авторефератах по-своему отразили тот факт, что в отечественной науке такой общей точки отсчета уже нет. Нежелание афишировать или неспособность четко определить философско-методологические предпосылки и идейно-теоретические установки, положенные в основу собственных исследований,- верный признак того, что доверие к прежней парадигме утрачено и она уже не в состоянии выполнять свою объединяющую роль.
В чем причины этого кризиса в развитии отечественной экономической теории? Конечно, прежде всего в том, что она несет свою долю ответственности за кризис общества, который удалось заблаговременно предвидеть и с должной глубиной осмыслить. Этот ответ лежит на поверхности и для самого научного сообщества, в сущности, тавтологичен. Ибо суть вопроса как раз в том, чтобы понять, почему в рамках существовавшей парадигмы экономисты не смогли своевременно и правильно ответить на главные вопросы. Это заставляет обратиться к механизму функционирования науки как социального института, в нашем случае - к проблемам профессионального научного сообщества отечественных экономистов.
Попытка анализа этих проблем и поиска путей их решения продиктовала следующую структуру статьи: в первом параграфе дан краткий обзор философско-методологической литературы, раскрывающей структуру парадигмы и ее роль в механизме функционирования научного сообщества; во втором рассмотрены дефор-
мации этого механизма в наших условиях и особый характер нынешнего парадигмального кризиса; в третьем - на основе анализа тенденций развития мировой экономической мысли показано устойчивое сосуществование в ней различных парадигм; в четвертом - обсуждаются шансы интеграционных процессов в экономической теории на базе формирования интегральной картины экономической реальности; наконец, в последнем параграфе на основе выявленных тенденций намечены контуры перспективной модели профессионального сообщества российских экономистов.
Парадигма по Куну
Суть методологической концепции Т. Куна состоит в разграничении эволюционного («нормальная наукам) и революционного типов научного прогресса. Парадигма - это те теоретические представления, методологические принципы и ценностные установки, которые остаются неизменными для «нормальной науки» и соответственно смена которых составляет содержание научной революции. В жизни научного сообщества парадигма выполняет, по Куну, роль дисциплинарной матрицы - это те знания и правила деятельности, которые каждый вступающий в данное научное сообщество должен усвоить и принять в качестве нормы.
Картина исследуемой реальности. Научная парадигма, объединяет в себе два наняла: онтологическое (интегральный образ, или научную картину исследуемой реальности) и методологическое (идеалы и нормы научного исследования). Содержательным ядром парадигмы служит научная картина, или модель исследуемой реальности. Онтологическая природа картины исследуемой реальности сближает ее с предметом науки: обоих случаях речь идет о фиксации специфической области интересов данной научной дисциплины. Но если предмет очерчивает прежде всего внешнюю гранил у этой области, линию размежевания со смежными науками, то картина исследуемой реальности - это обобщенная характеристика собственного внутреннего содержания данной предметной области. Речь идет об «особой форме знания, посредством которой интегрируются и систематизируются разнородные теоретические и эмпирические знания некоторой отрасли науки... Картина исследуемой реальности выступает для каждой науки (физики, химии, био-
логии и т. д.) в качестве своего рода универсальной схемы объяснения, принятой на определенном этапе развития. В соответствии с этой схемой строятся теоретические модели, формулируются законы и эмпирические зависимости, объясняющие наблюдаемые явления» [10].
Применительно к обществознанию понятие картины исследуемой реальности развивает известную мысль К. Маркса о том, что представление об обществе должно постоянно присутствовать в голове теоретика в качестве витающей предпосылки [8]. В историко-экономической литературе наиболее четкая постановка этой проблемы принадлежит, по-видимому, И. Шумпетеру. «Чтобы иметь возможность сформулировать какую бы то ни было проблему,- писал Шумпетер,- прежде мы должны иметь перед собой образ некоторой взаимосвязанной совокупности явлений в качестве заслуживающего внимания объекта наших аналитических усилий» [34]. Этот предтеоретический образ Шумпетер назвал «видением», подчеркнув, что «такого рода видение не только исторически должно предшествовать началу исследования в любой области, но может и заново вторгаться в историю каждой сложившейся науки всякий раз, когда появляется человек, способный видеть вещи в таком свете, источник которого не может быть найден среди факторов, методов и результатов, характеризующих ранее достигнутый уровень развития науки» [23].
Место научной картины исследуемой реальности в общей структуре знания обусловлено природой теоретического знания. Последнее абстрактно по своему характеру и, следовательно, схематично. Для его выражения необходим особый язык научных категорий, который нуждается в двоякого рода переводе: на язык фактов (эмпирическая интерпретация теории) и на язык мировоззрения (выявление онтологического смысла теоретических абстракций, их места в общей картине реальности) [11, 14].
Между эмпирическим знанием и картиной исследуемой реальности возникает и непосредственное взаимодействие. Пробелы в теоретических знаниях, не позволяющие сформировать целостной картины реальности, приходится заполнять исходя из теоретически не осмысленной эмпирии, а восприятие новой эмпирии, если она вступает в противоречие с существующей теорией, возможно лишь через концептуально-образ-
ную сетку картины исследуемой реальности. Чем теория слабее, тем при прочих равных условиях интенсивнее непосредственное взаимодействие между эмпирией и картиной реальности.
Идеалы и нормы научного исследования. В то время как онтологическая составляющая научной парадигмы отражает сложившееся в данном научном сообществе представление об объекте познания, вторая- методологическая -ее составляющая задает образ самой науки, или, точнее, представление о том, какие методы и результаты познавательной деятельности вправе претендовать на статус научных.
Идеалы научности нормативны. Причем не только в том смысле, что члены научного сообщества воспринимают их в качестве образцов профессиональной деятельности. Происходит институционализация этих образцов: [9] они становятся критерием, мера соответствия которому влияет и на уровень ресурсного обеспечения конкретных научных программ, и на профессиональный статус ученого, и на отбор материалов для публикации.
Формирование идеалов и норм научного исследования находится в сфере влияния двух различных групп факторов: специфических для данной научной дисциплины и общенаучных, междисциплинарных. Исследуемая реальность может быть статичной или динамичной, жесткодетерми-нированной или вероятностной, естественной или искусственной, природной или социальной. Отсюда тенденция к спецификации как методов исследования, так и критериев оценки научных результатов. В то же время взаимные контакты между учеными разных специальностей и единство механизма функционирования науки как социального института вызывают к жизни противоположную тенденцию к унификации идеалов научности. Общенаучные идеалы складываются под определяющим влиянием наук-лидеров, прежде всего математики и физики, что служит постоянным источником методологических споров среди обществоведов. Одни стремятся сделать обществоз-нание более строгим, более «научным», равняясь на образцы «точных» наук; другие, наоборот, ратуют за гуманитаризацию общественных наук, подчеркивая их принципиальное отличие от естествознания.
Идеалы научности не только испытывают, но и сами оказывают влияние на картину исследуемой реальности. Так, более жесткие требо-
вания к знаниям: их универсальности, проверяемости, количественной определенности - склоняют исследователей к более избирательному взгляду на свой объект и, стало быть, к формированию более простой картины реальности, оставляющей все, что не универсально и не измеримо, за своими рамками.
Роль идеалов научности и в целом институциональной среды научной деятельности меняется по стадиям научного развития. Для эволюционных стадий (куновской «нормальной науки») ее можно считать нейтральной. В этих условиях логика развития науки определяется взаимодействиями внутри системы знания -между теорией, эмпирией и картиной исследуемой реальности. В период смены парадигм возникает ситуация, когда процесс выходит за рамки системы знания и вступает в противоречие с институциональной средой: идеалами, нормами, критериями научной деятельности.
Суть конфликта в том, что новые идеи должны оцениваться по старым критериям, сформировавшимся под влиянием и для поддержания прежней парадигмы. Других просто нет! Инерционность критериев повышает устойчивость господствующей парадигмы и требует от ее оппонентов повышенной активности и безусловной убедительности в аргументации. Подобный консерватизм научного сообщества имеет и свое оправдание, защищая науку от посягательств не-науки [12]. По свидетельству знаменитого физика В. Гейзенберга, «в истории никогда не существовало стремления радикально перестроить здание физики. Наоборот, все всегда начинается с весьма специальной, узко ограниченной проблемы, не находящей решения в традиционных рамках. Революцию делают ученые, которые пытаются действительно решить эту специальную проблему, но при этом еще и стремятся вносить как можно меньше изменений в прежнюю науку». На вопрос, почему ошибочно требовать ниспровержения всего существующего, если потом все равно происходит революция, Гейзенберг ответил однозначно: «Потому что при этом возникает опасное стремление к произвольным изменениям даже там, где законы природы полностью исключают возможность изменений. Попросту игнорировать существующие законы природы пытаются в науке писатели-фантасты и группы вроде изобретателей вечного двигателя» [4].
Деформированная парадигма
Советское научно-экономическое сообщество строилось почти по Куну. Его ядром служила единая парадигма, включавшая картину экономической реальности, категориальную сетку как язык профессионального общения и методологические стандарты исследовательской работы. Картина реальности тиражировалась через вузовские программы и средства массовой информации. Соблюдение методологических канонов контролировалось системой ВАКа. В этих условиях каждый член научного сообщества должен был следовать определенным «правилам игры», которые закрепляли парадигму институционально. Эти «правила игры» не были абсолютно жесткими и допускали различные толкования, что оставляло определенный простор для дискуссий, дифференциации научных школ и исследовательских установок. Так что для одних приверженность парадигме означала апологию сложившихся общественно-экономических порядков, а для других - возможность их прагматического реформирования- Третьи видели свою задачу в развитии марксизма как базовой идейно-теоретической традиции, а четвертые «чтили» парадигму как Остап Бендер - уголовный кодекс, искусно манипулируя цитатами для «продавливания» иных, с данной парадигмой нередко не совместимых воззрений.
Такая модель научного сообщества по своей внутренней организации была вполне работоспособной. Корни неразрешимых трудностей, с которыми столкнулось научное сообщество отечественных экономистов, следует искать в другой сфере - в том, как строились его отношения с политической властью и идеологией.
Отношения с властью. Если в модели Куна институционализация парадигмы ограничена рамками научного сообщества, а само это сообщество автономно в самоорганизации и способно к саморазвитию вплоть до смены парадигмы, то в наших условиях эти предпосылки отсутствовали. Процесс институционализации парадигмы вышел за рамки научного сообщества. Марксистский взгляд на общество был не просто воспринят в качестве официальной идеологической доктрины: марксизм-ленинизм обрел статус государственной идеологии и уже в этом новом качестве был институционально закреплен в роли парадигмы научного сообщества. Для ее сторонников такое закрепление могло казаться
естественным, однако на деле оно означало коренную деформацию институциональной среды научного сообщества. Статус парадигмы перестал зависеть от получаемых в ее рамках новых научных результатов. Формы самоорганизации научного сообщества (вузовские программы, исследовательские планы, требования к диссертациям и т. д.) превратились в рычаги государственного административного управления профессиональной деятельностью. Поддержание «авторитета» официальной парадигмы стало государственным делом, что и получило воплощение в соответствующих установках для научной, образовательной, издательской и, главное, кадровой политики.
Сложилось положение, при котором механизмы куновской «нормальной науки» продолжали функционировать, тогда как пути для появления принципиально новых, революционных научных идей, для вызревания и открытого соперничества альтернативных парадигм были заблокированы. Разночтения в толковании официальной парадигмы хотя и были возможны, но характер этих разночтений находился под жестким контролем. Это обеспечивало «идеологическую устойчивость» научного сообщества, но неизбежно оборачивалось самоизоляцией отечественного научного сообщества от мирового и обрекало на догматическое окостенение мощную идейно-теоретическую традицию марксистской общественной мысли в стране. В жертву был принесен уровень научной мысли. В итоге официальный марксизм-ленинизм в научном отношении оказался неконкурентоспособным ни в общем контексте мировой экономической (и не только экономической) науки, ни в рамках мировой марксистской мысли, лучшие образцы которой, как правило, оставались невостребованными или вовсе отторгались.
Отношение к идеологии. Признание за экономической теорией важной идеологической роли часто вело к отождествлению базовых теоретических схем (фактически: картин экономической реальности) с идеологическими доктринами. Подобное отождествление не случайно, ибо картина экономической реальности может выступать в этой роли, однако оно существенно упрощает характер взаимоотношений между идеологией и наукой.
Прежде всего у науки нет монополии на идеологию. Большинство известных истории
идеологий носило мифологический или религиозный, но никак не научный характер. У идеологии есть свои, отличные от науки механизмы формирования и функционирования. С точки зрения идеолога, генерируемые наукой картины реальности - это не более, чем проекты идеологических конструкций, подлежащие, во-первых, отбору и, во-вторых, адаптации для использования в новом качестве. Последнее обусловлено различием адресатов, к которым эти конструкции в обоих случаях обращены: профессионального сознания членов научного сообщества- в случае картины исследуемой реальности, и массового сознания - в случае идеологической доктрины1.
Второй момент - содержательный. Для идеологической доктрины важна не только и порой не столько картина реальности, сколько образ будущего, нормативная модель общества. В этом, вероятно, объяснение «дрейфа» официального марксизма в сторону нормативной концепции. Для самого Маркса представления о социализме имели характер теоретической гипотезы, производной от анализа реальных тенденций общественного развития. Осторожность, с которой он относился к собственным выводам о характере будущего общества, проявилась, в частности, в его отказе опубликовать «Критику Готской программы» - работу, содержавшую наиболее развернутое изложение его взглядов по данному вопросу. В дальнейшем, однако, именно данный образ социализма, так и оставшийся весьма далеким от реальности, оказался тем не менее ядром официальной идеологической доктрины. Это означало, что реальная экономика должна была восприниматься сквозь призму некоторого будущего идеального состояния как момент движения к нему. Именно такова «картина экономической, реальности», лежавшая в основе как официальной политэкономии с ее «системой экономических законов», так и более поздних и более прагматичных теоретических конструкций типа «развитого» и «реального» социализма.
Выразительным итогом длительной идеологизации научной мысли может служить известный тезис из андроповской речи 1983 г. о том, что мы еще плохо изучили общество, в котором живем [3]. Эта оценка не утратила актуальности и по сей день. Инерция нормативного мышления сохранилась и после того, как стереотипы официальной идеологии стали подвергаться сомнению. Во всяком случае, в пору перестроечных
дебатов тема идейно-теоретического обновления воспринималась преимущественно как поиск новой нормативной модели общества взамен прежней официальной концепции первой фазы коммунизма. Сначала спорили об альтернативных моделях социализма (с заметным креном в сторону шведской), затем о моделях рыночной экономики. Споры носили явно идеологический характер, в них сталкивались различные ценностные установки, символически закреплявшиеся в образах типологически характерных стран-отсю-да обращения к шведской, американской и прочим моделям. Логично предположить, что при иных, не столь нормативных исследовательских установках в поле зрения оказался бы совсем другой спектр моделей, например бразильская, колумбийская, югославская и т.п.
Различие между нормативной идеологической доктриной и научной картиной экономической реальности состоит в том, что первая воспроизводит в структурном отношении религиозное сознание, для которого земная юдоль - не более, чем краткая остановка на пути к вечной жизни; а вторая - это способ восприятия реального мира экономики, как он есть, включая, разумеется, и его внутреннюю динамику, тенденции и альтернативы развития.
Итак, бремя официального статуса парадигмы и влияние ее идеологической доминанты трансформировали отечественное научное сообщество в особую разновидность замкнутой в себе «нормальной науки», которая в отличие от классического куновсксдао научного сообщества была не способна к радикальному самообновлению. В этих условиях крах парадигмы и разрушительный кризис научного сообщества были предрешены. Сдвиги в политической обстановке, лишившие официальную идеологию государственной поддержки, только расчистили дорогу этим процессам. В результате сложившийся механизм научного сообщества стал быстро разрушаться: иссякли привычные источники финансирования, резко сократился выпуск научной литературы, уменьшилась частота профессиональных контактов, расстроились планы научного сотрудничества.
В отличие от классической схемы научной революции отказ от прежней парадигмы не сопровождался у нас утверждением новой. Это вызвало серьезную дестабилизацию внутреннего уклада жизни научного сообщества. Старая
парадигма оказалась как бы отодвинутой в сторону, но в собственно научном смысле то есть с выходом, по Гейзенбергу, на узкоспециальные, по-старому не разрешимые проблемы, - в этом смысле она осталась непреодоленной. В результате произошло дальнейшее снижение «планки» профессионализма. Ортодоксы-консерваторы слышат в свой адрес много брани и мало аргументов, что настраивает их скорее на защиту «несправедливо отвергнутой» парадигмы, чем на критическую саморефлексию по поводу утраты к ней доверия. Ортодоксы-наоборот, специализирующиеся на сведении идеологических счетов с этой парадигмой, отдают явное предпочтение критике-развенчанию2- задаче куда более легкой, чем серьезная работа по критике-преодолению. Наконец, как всегда уверенно чувствуют себя приверженцы вечно живой «парадигмы» вышестоящих указаний, которая в отсутствие иных, собственно научных критериев только приобретает в весе.
Обстановка разброда и шатаний в научном сообществе представляет немалую опасность: размываются барьеры, отделяющие профессионализм от дилетантства - как в самой науке, так и в экономической политике; общественное сознание становится особенно податливым на простые, но иллюзорные решения [1].
Экономические парадигмы: история и современность
Логика предшествующего анализа подводит к мысли, что выйти из кризиса и эффективно функционировать отечественная экономичес-каянаука сможет, как только будет заполнен нынешний парадигмальный вакуум, а научное сообщество освободится от диктата идеологов и политиков. Стоит, однако, задуматься о перспективах заполнения этого вакуума, как возникает ряд новых непростых вопросов:
- Возможна ли национально {или иначе) ограниченная и в то же время недеформирован-ная научная парадигма?
- Если возможна, то как соответствующее научное сообщество будет взаимодействовать с мировым, где единой парадигмы не существует?
- Если не возможна, то какова альтернатива куновской модели научного сообщества, при каких, в частности, условиях оно сможет эффективно функционировать без общей платформы?
- Наконец, от каких факторов: онтологических, идеологических, социокультурных, институциональных - зависит применимость или неприменимость методологической схемы Куна к экономической науке?
Ответить на эти вопросы вряд ли возможно без хотя бы краткого обращения к реальным тенденциям и логике развития экономической мысли.
Мир богатства. Если оставить в стороне ранние стадии становления экономической теории, то первая целостная картина экономической реальности принадлежит классической школе политической экономии. Экономика представлялась «классикам» как мир богатства. Начиная с «таблицы Кенэ» стержнем этой картины реальности был кругооборот общественного продукта, вовлекающий в свою орбиту основные источники богатства: землю, труд, капитал - заодно с их агентами-распорядителями. Разделение труда и распределение доходов, движение денег и накопление капитала - все эти темы с различных сторон характеризовали движение богатства. Классическая школа положила начало традиции, в рамках которой экономическая наука строилась по образу и подобию наук естественных. «Классики» воспринимали экономику как мир повторяющихся явлений и событий, искали в движении богатства устойчивые связи, универсальные законы и закономерности, стремились на их основе объяснять и предвидеть тенденции экономического развития.
Классическая школа получила продолжение и развитие в марксизме. В своих теориях воспроизводства, стоимости и прибавочной стоимости Маркс непосредственно развил классическую картину экономической реальности как мира общественного богатства и складывающихся на этой основе классовых отношений. Новизна в марксистском подходе - это прежде всего его историзм. Марксизм сохранил установку на закон, закономерность, на повторяемость, на теорию. Но эта установка была распространена и на сферу истории, понятую как естественно-исторический процесс. Тем самым марксизм как бы принял вызов исторической школы, интегрировав принцип историзма в свою научную программу. Речь идет именно об экономической, а не общеисторической (формационной) теории марксизма, об историзме в концепции самого капитализма. Это историзм как методологичес-
кая установка на выявление внутренних противоречий изучаемого объекта, которые, в свою очередь, позволяют обнаружить источник его движения, внутренней динамики. В методологическом отношении марксизм вобрал в себя опыт других областей знания, прежде всего дарвиновский эволюционизм и гегелевскую идею диалектического развития.
Мир хозяйственной культуры. Первым серьезным столкновением экономических парадигм можно считать критику классической школы со стороны школы исторической. Значение этого столкновения часто недооценивается, возможно, из-за того, что за пределами Германии историческая школа почти нигде не занимала лидирующего положения. Между тем речь идет о наиболее радикальном размежевании во взглядах и на экономическую реальность, и на характер экономического знания. Возникновение исторической школы связано с традициями европейского романтизма и развитием национального самосознания европейских народов. «Истористы» стали родоначальниками альтернативной «антисциентистс-кой» традиции, акцентирующей гуманитарный характер экономического знания3. Для исторической школы, а позднее, в XX в., и для ее преемника - институционализма - экономика - это мир хозяйства в контексте культуры [21].
«В противоположность смитовскому воззрению на общество как простую сумму отдельных индивидуумов историческая школа признает, что хозяйство каждого народа есть единое целое... В каждом данном народе и в каждом историческом периоде составные части хозяйственного общества находятся между собою в иных отношениях, нежели в другом народе и в другом периоде. Политическая экономия должна подметить и уловить эти особенности... Хозяйство есть лишь одна из сторон народной жизни... и может быть познаваема... лишь в зависимости от прочих проявлений народного духа... Политическая экономия не есть система естественных и непреложных законов хозяйства, в том смысле, как понимали ее крайние последователи Ад. Смита. Политическая экономия имеет дело... с законами социальными, зависящими от данного состояния воззрений, нравов и учреждений общества и изменяющимися с переменой последних» [13]. Развивай эти установки, современный институционализм берет на вооружение герменевтическую традицию гуманитарного зна-
ния, которая исходит из того, что целостность каждой социально-экономической системы нельзя объяснить путем подведения ее под общие законы - ее нужно понимать, следуя ее внутренней системной неповторимой логике [38]. Претендуя на больший реализм в восприятии действительности, институционалисты признают, что их картина реальности неизбежно уступает в строгости и элегантности, во многом сводя экономическую науку к жанру «рассказывания историй» [24].
Мир хозяйствующего субъекта. Следующий парадигмальный сдвиг был связан с возникновением маржинализма. «Маржиналистская революция» Менгера, Джевонса и Вальраса создала противовес обоим утвердившимся к началу 70-х годов XIX в. направлениям: с одной стороны, усилившейся исторической школе, с которой теоретиков нового направления разделили гораздо больший интерес к теории и приверженность дедуктивному методу; с другой - сохранявшей в большинстве европейских стран ведущие позиции классической традиции (марксизму в особенности, но не исключительно).
Размежевание с «классиками» произошло по линии, отделявшей картину объективной экономической реальности от картины субъективной экономической реальности. Маржинализм с самого начала возник как субъективная школа. Если «классики» воспринимали мир экономики глазами внешнего наблюдателя, то маржинализм принял точку зрения экономического агента, который сам активно вовлечен в хозяйственную жизнь. Маржиналистская картина экономической реальности - это мир субъекта, принимающего хозяйственные решения, то есть мир, которого пока нет и который рождается в процессе деятельности. Говоря словами современных субъективистов, «уровень реальности, который нас интересует,- это мир целей, планов, оценок и ожиданий» [29]. В своей эволюции субъективистская традиция развивалась от пассивного субъективизма потребностей (Менгер), обратившего внимание на то, что разные люди придают разную ценность одним и тем же предметам; через адаптивный субъективизм оценок целей и средств в процессе их взаимного согласования (Мизес) к современному субъективизму активного ума и предприимчивости [26]. Представитель последнего английский экономист Дж. -Шэкл назвал свой образ экономики «калейдос-
копическим обществом», полагая, что всякое хозяйственное решение имеет дело с реальностью, которая постоянно и радикально меняется, подобно мозаике после очередного поворота калейдоскопа [35]. Это - индетерми-нистская картина реальности, постулирующая непознаваемость будущего. Такой вывод, конечно же, не относится к неоклассической школе - наиболее влиятельному направлению современной мировой экономической мысли, хотя «неоклассики» тоже ведут свою родословную от Вальраса - одного из авторов «маржиналистской революции».
Мир богатства, мир хозяйственной культуры и мир хозяйствующего субъекта - все эти три картины экономической реальности к началу XX в. уже в основном сложились и - что особенно важно для нашей темы - сосуществовали и продолжают сосуществовать в рамках экономической науки. Все три картины реальности претендуют на то, чтобы отражать один и тот же объект
- экономику, при этом качественно различаясь в трактовке этого объекта, в ракурсе и методе («технике») его изображения. В этом смысле они альтернативны друг другу. Соответственно начиная по крайней мере с середины XIX в., когда историческая школа бросила вызов классической, экономическая наука функционирует и развивается в рамках плюралистической модели научного сообщества. Соотношение между отдельными научными традициями и школами не было одинаковым в разных странах и менялось с течением времени, что дает основание говорить о национальных научных сообществах и особенностях в их развитии. Однако границы внутри мирового научного сообщества, как правило, оставались «прозрачными», и это обеспечивало парадигмальному плюрализму общезначимый характер. Эклектические парадигмы. В XX в. развитие экономической мысли не принесло качественно новых картин экономической реальности. Основные события происходили на двух других направлениях: в рамках отдельных научных традиций и на стыках между ними. Так, для классической традиции этапными стали работы П. Сраффы и Л. Пазннетти, обогатившие ее современным аналитическим аппаратом и новыми исследовательскими горизонтами; в рамках институционально-исторического направления заметным событием были, например, работы по анализу корпоративного капитализма (А. Берли и Л. Минз, Дж. Гэлбрейт); в рам-
ках субъективистской парадигмы - по осмыслению роли предпринимательства в экономике (Ф. Хайек, И. Кирзнер) и др.
И все же наибольший след в истории экономико-теоретической мысли XX в. оставили «неоклассика» и кейнсианство - научные школы, возникшие на стыке классической и субъективистской традиций.
Неоклассическая картина экономической реальности соотносится с классической примерно так же, как фотонегатив с позитивом: то, что у «классиков» молчаливо и, может быть, не всегда ясно предполагалось, «неоклассики» выдвинули на передний план; соответственно, то что было в центре внимания, отошло в тень. Влияние субъективистской традиции сказалось при этом на направленности происшедшей перестановки акцентов.
В основе неоклассической картины экономической реальности два элемента: множество хозяйствующих субъектов, максимизирующих свою выгоду при ограниченных ресурсах, и общее равновесие хозяйственной системы как результат их взаимодействия [18]. Субъект, преследующий свою выгоду, «классиками», конечно же, подразумевался, однако его поведение не было предметом специального анализа. «Невидимая рука» была именно невидимой - изучались только результаты ее «деятельности». Вызов был принят субъективной школой, после чего осталось перебросить мостик между индивидуальным и массовым экономическим поведением. Такой шаг был сделан, когда понятие субъективной полезности получило эмпирическую интерпретацию в статистике потребительских предпочтений. В результате мир реального субъекта был редуцирован до его среднестатистического слепка, который в теоретическом анализе и вовсе оказался подмененным условным «персонажем» с однозначно прогнозируемым поведением4. В данной модели не было места спонтанности и творчеству субъекта, с чем никак не могли согласиться последовательные субъективисты. Размежевание на этой почве, по существу, и послужило импульсом к выделению «неоклассики» как особого направления экономической мысли.
Наиболее важная область пересечения классической и неоклассической школ - теория общего экономического равновесия. В рамках классической традиции (Кенэ, Маркс) речь шла прежде всего о согласованности между движением
материальных потоков и движением доходов; для «неоклассиков» - это проблема согласованности интересов между частными агентами хозяйственной жизни. Соотношение между обоими подходами - почти зеркальное: доходы и материальные потоки распределяются между людьми; люди договариваются между собой по поводу движения соответствующих потоков. Разница только в том, что в первом случае речь идет
об анализе реальных процессов, во втором -предполагаемых5. Кем предполагаемых? Попытка ответить на этот вопрос выявляет противоречивость онтологического статуса неоклассического равновесия.
Картина будущего может быть или прогнозом на основе экстраполяции (тем более «объективным», чем строже экстраполяция), или субъективным предвосхищением событий. В последнем случае она может опираться как на знание (экстраполяции), так и на волю субъекта (возможно, и коллективного, такого, как фирма и даже государство), то есть быть планом действий. Неоклассическая картина экономической реальности представляет собой неявную попытку совместить в себе оба варианта модели будущего. Состояние равновесия трактуется уже не только как совокупность равновесных ценено и как совокупность общих ожиданий и согласованных индивидуальных планов [2], как «равновесие для системы, в которой спрос и предложение выравнены на все времена» [15]. Такая модель строится на экзотическом предположении, что «в данный момент времени существуют рынки, на которых согласуются поставки товаров на любую дату в будущем» [23].
Иными словами, предполагается картина будущего, согласованная для множества хозяйствующих субъектов, то есть нечто большее, чем экстраполяция сложившегося положения, с одной стороны, и план действий отдельного субъекта - с другой. Проблема, однако, в том, что построение такой картины будущего вовсе не предусматривает механизма реального согласования планов между субъектами. Фактически равновесие рассчитывается как раз для тех условных, а главное вполне предсказуемых «персонажей», которые заменили в неоклассической теории реальных хозяйствующих субъектов.
Речь в данном случае идет не о качестве предпосылок, принятых для данной модели. Речь
о том, что подобная подмена субъектов высту-
пает неизбежной расплатой за попытку непосредственного совмещения качественно разнородных картин экономической реальности и особенно за попытку незаметно «перепрыгнуть» через рубеж, отделяющий прошлое от будущего. На самом деле неоклассическая модель равновесия есть ничто иное, как сложная модельная экстраполяция (или сценарий) с заданными стереотипами поведения, характеризующими не только реальные действия субъектов, но и динамику их ожиданий и проектных наметок.
В этом смысле она не выходит за рамки классической картины экономической реальности, хотя и вносит в нее существенные дополнения6, улучшающие ее прогностические возможности.
Хотя специалисты в области истории экономической мысли нередко характеризовали появление кейнсианства как едва ли не типичную научную революцию, в действительности речь шла скорее о радикальном тематическом сдвиге по отношению к непоследовательному маржинализму в духе А. Маршалла [27]. Прежде всего это был сдвиг в сторону макроэкономики, что сближало кейнсианство с классической, домаржиналистской картиной экономической реальности. Одновременно это были частичный разрыв с равновесным подходом и концентрация внимания на краткосрочных процессах, что существенно обогатило исследовательский горизонт, но не создавало какой-либо альтернативной картины реальности7. Наконец, в трактовке ожиданий Кейнс дальше, чем «неоклассики», пошел навстречу субъективистской парадигме, введя неустранимую неопределенность и возможность дестабилизирующих ожиданий в число основополагающих элементов своей картины реальности [17], что, однако, не изменило ее характера. Уже после публикации основной своей работы Кейнс писал, что «главным для него было разграничить силы, определяющие равновесие, от техники проб и ошибок, с помощью которых предприниматели находят эту точку равновесия» [25]. Здесь Кейне так же, как и классики, ставит себя вне экономического процесса, не стремясь погружаться в мир забот и тревог хозяйствующего субъекта.
Шансы метапарадигмы
Теоретическая палитра современной экономической мысли продолжает усложняться. Усиливается ее плюралистический характер. Нео-
классическая школа сохраняет свои лидирующие позиции, хотя характер ее отношений с другими направлениями экономической мысли меняется. Преимущества в уровне математизации теории уже не кажутся столь важными8. Неоклассика вторгается в новые для себя области, усложняя институциональные предпосылки своих моде-лей9, невольно подтверждая значимость соответствующей тематики, а заодно и тех школ, которые обратились к ней гораздо раньше. Активизировалась деятельность традиционных и новых научных школ, в той или иной степени альтернативных неоклассике (посткейнсианство, традиционный институционализм, радикальная политэкономия, неошумпетерианство, неоавстрий-ская школа и др.). Заметно растет интерес к более широкому охвату институционального разнообразия экономических систем и их сравнительному анализу. С разных позиций предпринимаются попытки систематизации и интеграции усложнившейся структуры экономико-теоретического знания.
Шумпетер, столкнувшись, вероятно, в свое время с аналогичными проблемами, ограничился констатацией, что экономическая наука «отличается от науки в том смысле этого слова, в каком наукой является акустика; скорее это агломерат плохо между собой скоординированных, пересекающихся полей исследования, подобно медицине» [33]. С тех пор, как были написаны эти слова, положение только усугубилось. Стремление разобраться в ситуации, сложившейся в теоретическом хозяйстве, дало толчок развитию философско-методологических исследований в области экономической науки. Начиная с 70-х годов эта работа идет явно по нарастающей. В 1966 г. редактор американского сборника по экономической методологии еще отмечал как само собой разумеющийся факт, что «на протяжении последних 50 лет в экономической науке интерес к методологическим вопросам снижался», а «недавний прогресс в области философии науки прямого заметного влияния на экономическую теорию не оказал» [36]. Однако эпоха методологического затишья была уже на исходе. Рубежом стало начало 70-х годов, когда с самых высоких трибун мирового сообщества экономистов прозвучали голоса тревоги о положении дел в профессиональном хозяйстве. Это отмечалось в президентских докладах на сессиях Американской экономической ассоциации
(В. Леонтьев, 1970 [7]), британского Королевского экономического общества (Э. Фелпс Браун, 1971 [30]) и других подобных форумах. В те же годы экономисты включились в споры вокруг новых веяний в области философии науки. К середине 70-х годов философско-методологические дискуссии об основаниях экономической науки стали постоянным и важным фактором ее развития, а в 80-е годы переросли в настоящий методологический бум.
Попытки приложить к экономической науке схему Куна сразу же натолкнулись на трудности. История экономической мысли Шикак не походила на последовательность сменяющихся парадигм. Один из ведущих современных эко-номистов-методологов М. Блауг предложил даже наложить запрет на употребление без кавычек понятия «парадигмы» в экономической методологии [19]
Гораздо большее признание среди экономистов получила методологическая концепция И. Лакатоша [6], которая допускала длительное параллельное сосуществование нескольких «исследовательских программ» (понятие, заменившее в этой концепции «парадигму») и делала упор ив соотносительную оценку этих исследовательских программ (прогрессивная или дегенерирующая) по критерию их научной продуктивности. При всех оговорках (Лакатош допускает, что программа, утратившая продуктивность, со временем может обрести ее вновь) сосуществование разных исследовательских программ выводилось в этом случае из инерционности научного сообщества, готовности мириться с дегенерирующими программами.
В спорах вокруг оснований научной дисциплины сталкиваются разные парадигмы и теоретические традиции, стили мышления и способы мировосприятия. В соперничестве разных подходов к осмыслению общественной реальности основное внимание обычно уделяется вопросам узко понятой методологии. Явно или неявно подразумевается, что речь идет о разных способах познания одного и того же объекта, составляющего предметную область данной научной дисциплины. Иными словами, предполагается ситуация, когда на один вопрос имеется несколько ответов, причем только один из них может быть правильным. Между тем у спора вокруг оснований науки может быть не только узко методологический, но и онтологический
смысл. За соперничеством разных но доходов к реальности может стоять как выбор методов ее познания, так и выбор аспекта ее рассмотрения. Общественная реальность многомерна, а предметная область науки не есть априорно заданный ее фрагмент. Разные научные школы и направления могут ставить перед собой разные вопросы, высвечивая различные фрагменты, грани, срезы исследуемой реальности. И только совокупность последних составит развивающуюся предметную область соответствующей отрасли знания. «Альтернативные экономические теории,- пишут итальянские исследователи М. -Баранцини и Р. Скацциери,- рождаются из абстрактных моделей экономической реальности, сориентированных скорее на разные вопросы, чем конкурирующих между собой». Те же авторы приводят примечательное рассуждение знаменитого английского экономиста Дж. Хикса (1975 г.). «Наши теории как инструменты анализа действуют подобно шорам... Сказать вежливее - это лучи света, которые высвечивают одни части объекта и оставляют во мраке другие. Пользуясь этими теориями, мы отводим взгляд от вещей, которые могут быть существенными, с тем, чтобы четче разглядеть то, на что наш взгляд уже устремлен. Нет сомнения, что именно так и следует поступать, иначе мы увидим очень мало. Но очевидна и важность правильного выбора теории, чтобы она могла удовлетворительно выполнить такую функцию. Иначе она высветит не то что надо... Поскольку мы изучаем меняющийся мир, теория, которая в один момент времени светила в правильном направлении, в другой момент может светить в неправильном. Это может происходить из-за перемен в мире (вещи, которые игнорировались, могут стать более важными, чем те, что принимались во внимание) или изменений в нас самих... Экономической теории на все случаи жизни, возможно, и не существует» [16].
Наконец, идеология - еще один фактор множественности экономических теорий и картин экономической реальности, источник не столько взаимодополняющих взглядов на один объект, сколько альтернативных подходов к решению одной и той же проблемы. Наиболее радикальная позиция по этому вопросу высказывается с позиций популярного ныне среди обществоведов постмодернизма. С этих позиций экономическая теория - это разновидность риторики [28], рассчитанной не
столько на поиск истины, сколько на убеждение собеседника. Она ассоциируется скорее с «системой метафор», поэтому «выбор между школами мысли оказывается выбором между соответствующими способами изложения и соответствующими системами метафор» [32].
Итак, в основе сосуществования разных теорий и картин экономической реальности могут лежать не только гносеологические факторы, но также онтологические и идеологические причины. Причем разные экономические теории могут отражать не просто разные аспекты одной реальности, которые со временем будут обобщены в рамках более общей теоретической концепции. Речь может идти об онтологиях разной природы. В этом смысле экономическая наука может выступать то как эмпирическая наука, работающая с наблюдаемыми и проверяемыми фактами, объясняющая и прогнозирующая объективные процессы; то как наука историческая, имеющая дело с неустойчивым, постоянно меняющимся объектом; то как аксиологическая дисциплина, изучающая ценностные отношения и структуры человеческой деятельности10. В этих условиях принцип методологического плюрализма оказывается единственно приемлемым. Принятие этого принципа эквивалентно радикальной децентрализации научного сообщества, главным звеном которого становятся отдельные научные направления и узко специализированные профессиональные объединения. «Беспокойство, возникающее из-за отказа от абсолютных притязаний науки,- отмечает Р. Хейлбро-нер,- можно ослабить, если согласиться, что научная работа в узком смысле этого слова может продолжаться в рамках принятых способов интерпретации социальной действительности, как бы они ни назывались: «парадигмы», «исследовательские программы» или просто «идеологии» [22]. Соответствующие структуры знания действительно становятся парадигмами в смысле Куна - центрами притяжения, вокруг которых формируется главный круг профессионального общения, утверждается язык этого общения и утверждаются стандарты научности. Однако такое положение неизбежно ослабляет «большое» научное сообщество как на международном, так и на национальном уровнях. Без общих «правил игры» труднее достигать взаимопонимания в научном общении, строить общие планы и координировать действия. О серь-
езности этих проблем свидетельствует опыт давно привыкшей к плюрализму академической Америки: эта проблема и там далека от реше-ния11. В пору, когда отечественный плюрализм еще молод и неопытен, избежать противоречий тем более не удастся. Поэтому в наших условиях особенно важно понять природу этих противоречий и уже на основе такого понимания искать пути к широкому, без доктринальных шор профессиональному диалогу.
Организация такого диалога становится одной из важнейших функций «большого» научного сообщества-функцией философско-ме-тодо-логической по своей природе. Методология не может в этой ситуации предписывать, ее задача - «идентифицировать различные альтернативные совокупности предпосылок знания с указанием тех границ, которые в каждом случае заданы самим его статусом» [31]. Однако постановка даже такой относительно скромной методологической задачи неминуемо возвращает к вопросу о некоторой общей точке отсчета - если не нормативной парадигме в смысле Куна, то хотя бы о некоей метапарадигме или интегральной картине экономической реальности как общей базе для диалога между представителями частных парадигм, совместного осмысления характера различий в подходах и разногласий - в выводах. Скептики утверждают, что «нет такого нейтрального места, такой свободной от идеологии Платоновой пещеры, где бы можно было дать волю чистой мысли сравнивать и сооцени-вать между собой различные теории» [37]. Скептицизм не лишен, вероятно, оснований в том смысле, что создать метапарадигму как нечто завершенное и окончательное действительно мало реально. Однако скептики не учитывают, что попытки концептуализации мира экономики в его многомерном единстве - это способ са-морефлексии профессионального сообщества. В этом качестве они и неизбежны и необходимы.
Парадигма для России?
Давно сказано: «Умом Россию не понять, аршином общим не измерить». Не секрет, что эти тютчевские строчки сегодня для одних стали источником вдохновения, выразив их веру в уникальность России, для других - проклятьем, напоминающим об опасности социальных экспериментов, идущих вразрез с логикой жизни. Обе стороны по-своему правы. Ибо Россия уникаль-
на, но уникальны каждая страна и каждый народ. И потому прав Тютчев, отвергая претензии ума, вооруженного общим для всех аршином. Но правы и те, кто, несмотря на все сложности, стремятся понять логику жизни. Понять - чтобы подкрепить веру знанием, сделать ее более действенной. Усложнение структуры теоретического знания - это в конечном счете результат осознания экономистами истинной меры сложности своих профессиональных задач, а главное, тех усилий, которые уже предприняты для их решения. Овладеть всем накопленным арсеналом знания для того, чтобы с его помощью понять «особенную стать» России, по крайней мере в ее социальноэкономическом измерении - таков смысл обновления профессионального сообщества российских экономистов.
Воссоздаваемое профессиональное сообщество должно строиться во многом на новых, принципах и быть готово к жизни по законам демократического гражданского общества. Оставляя в прошлом статус генератора и носителя официальной идеологии, профессиональное сообщество экономистов должно с самого начала позаботиться о своем будущем месте в общественной жизни страны. Для этого необходимы высокий научный авторитет, безупречная моральная репутация, а также уравновешенная и независимая позиция по актуальным социально-экономическим проблемам. Способность культивировать эти ценности как основу профессиональной этики должна определять меру эффективности всех механизмов профессионального сообщества.
Путь к настоящему профессиональному авторитету отечественного научного сообщества лежит прежде всего через максимальное использование тех «сравнительных преимуществ», которыми оно обладает. Первое из них - наши собственные традиции. Богатство традиций российской и советской экономической науки - важный и часто недооцениваемый фактор ее будущего возрождения. Достаточно вспомнить такие получившие международную известность имена, как Е. Слуцкий, В. Леонтьев, М. Туган-Баранов-ский, Н. Кондратьев, Г. Фельдман, Л. Канторович. Важной традицией и в то же время индикатором потенциала отечественной экономической науки является присущее ей разномыслие, сохранявшееся даже в худшее время жесткого идеологического контроля за научной мыслью. Вся история экономической мысли советского пери-
ода пронизана дискуссиями, за которыми явно или скрыто стояли существенные различия в оценке положения дел в экономике, и в представлениях о путях развития страны. В этих дискуссиях накапливались знания и складывалось понимание особенностей хозяйственной системы, сложившейся в стране, того, что впоследствии стали называть «экономикой советского типа». В послесталинский период есть все основания говорить о формировании ряда научных школ, различавшихся методологическими установками и теоретическими воззрениями. Наиболее крупным явлением такого рода было формирование на рубеже 50-60-х годов экономико-математического направления, у истоков которого стояли такие крупные фигуры, как В. Немчинов, В. Новожилов Л. Канторович, А. Лурье.
Второе обстоятельство связано с днем настоящим. Точка обзора, которая волею судьбы досталась российским экономистам, дает уникальный шанс избавиться от извечного конфликта между интересами науки и требованиями жизни. «Ни одна страна до сих пор,- пишет Дж. К. Г элбрейт,- не имела опыта навигации в таком марше, который проходят ныне страны недавнего социалистического лагеря... Даже если мерить масштабом предстоящих ста лет, этот великий переход еще долго будет в центре экономического внимания [20]. Чтобы не упустить наших шансов, нужны заметные подвижки в структуре исследовательских приоритетов: во-первых, в сторону их фундаментализации, ибо глубина и уникальность нашего кризиса не дают оснований надеяться на эффективность привычных подходов или чужих рецептов; во-вторых, в пользу интенсификации внутри- и междисциплинарных контактов при осмыслении происходящих процессов и разработке социально-экономических программ.
Смелость мысли, необходимая при постановке и решении нестандартных отечественных проблем, не может, однако, оправдывать игнорирования интернационального характера научных знаний, культивирования доморощенных методологии и научного аппарата. Сакраментальная диссертационная фраза о том, что исследование автора проведено впервые в отечественной литературе, должна уйти в прошлое -вместе, разумеется, с той реальностью, которую она отражает: незнанием и нежеланием знать, что происходит в той области знания, в которой
исследователь претендует на профессионализм. Принципиально важно поэтому, чтобы отечественное профессиональное сообщество с самого начала и последовательно воссоздавалось как часть мирового научного сообщества.
Наконец, основополагающим принципом профессионального сообщества должен стать плюрализм: в идеологии и теории, в методологии и политике. В экономической науке нет единой парадигмы, способной объединить все научные школы и направления. Есть лишь общий объект познания и общая ответственность перед обществом за уровень понимания и поиск путей разрешения его социально-экономических противоречий. В этих условиях профессиональное сообщество не может строиться иначе, как совокупность научных школ и каналов узкопрофессионального научного обмена и общения, причем каждая из этих структур должна нести основное бремя ответственности за поддержание в собственной среде стандартов научности и профессиональной этики. Взаимодействие между базовыми структурами сообщества на общегосударственном и региональном уровнях может строиться лишь на основе отказа от односторонних претензий на истину, на принципах толерантности и диалога. Важной задачей ближайшего будущего является содействие организационному становлению этой плюралистической структуры, формированию механизмов функционирования реально сложившихся и возникающих вновь научных школ, укреплению их научных контактов с соответствующими субструктурами мирового профессионального сообщества. Разумеется, это должно быть именно содействие, а не насильственное внедрение нового принципа. Такие шаги призваны повышать «планку» профессионализма, а не создавать «крышу» для самостийного дилетантства.
* * *
Так быть ли новой парадигме в экономической теории? Ответ на этот вопрос не столь однозначен, как может показаться на первый взгляд. Экономическая теория пока что упорно сопротивляется попыткам уложить ее в прокрустово ложе куновской схемы. Можно по-разному оценивать перспективы появления такого синтетического ума, который представит мир экономики во всей его многомерности как единую логически непротиворечивую теоретическую конструкцию. Пока больше оснований сомневать-
ся, чем рассчитывать на успех. Более плодотворным может оказаться выдвижение обобщающих картин реальности, имеющих менее жесткий, чем у парадигмы, методологический статус и ориентированных на оживление профессионального диалога между специалистами разных убеждений и специализаций. Тем не менее новой парадигме быть! Быть новой парадигме профессионального сообщества российских экономистов, которая на годы вперед определит судьбу экономической науки в стране: или это будет больной организм, изначально пораженный синдромом провинцио-нализма и вирусом взаимонепонимания; или это будет динамичный в своем разнообразии авторитетный в обществе организм, способный конструктивно влиять на решение экономических проблем страны, равноправный партнер в мировом профессиональном сообществе.
Новая парадигма профессионального сообщества невозможна без существенного повышения методологической культуры. Иначе не приходится растаптывать на цивилизованное общение между научными школами. В этих условиях четкая фиксация методологических предпосылок, принимаемых в каждом исследовании, должна стать необходимой и крайне важной характеристикой исследования. Только так можно эффективно оценить и проверить адекватность претензий на принадлежность к научной школе и соответственно определить «кодекс», по которому надлежит «судить» данную работу, точку отсчета, с которой ее надо сравнивать (а значит, и оценивать ее научный вклад). Только тогда раздел о методологических основах исследования в авторефератах диссертаций наконец-то наполнится смыслом.
Библиографический список
1. Абалкин, Л. О новом мышлении а стереотипах общественного сознания.- Коммунист, 1991, № 7. - С. 22-31.
2. Вайнтрауб, Э. Р. Теория общего равновесия. В кн.: Современная экономическая мысль, - М.: Прогресс, 1981. - С. 191.
3. Вопросы экономики, 1983, № 7. - С. 12.
4. Гейзенберг, В. Шаги за горизонт. - М.: Прогресс, 1987. - С. 198-199.
5. Кун, Т. Структура научных революций. - М.: Прогресс, 1975.
6. Лакатос, И. История науки и ее рациональные реконструкции. В кн.: Структура и развитие науки, - М.: Прогресс, 1978. - С. 203-269 (согл. венг. транскрипции - Лакатош).
7. Леонтьев, В. Экономические эссе. - М.: Политиздат, 1990. - С. 265-277.
8. Маркс, К и Энгельс, Ф. Соч., т. 46, ч. I, - С. 38.
9. Огурцов, А. П. Институционализация идеалов научности. В кн.: Идеалы и нормы научного исследования. С. 65-90.
10. Степин, В. С, Кузнецова, Л. Ф. Идеалы объяснения и проблема взаимодействия наук - Минск, 1981. - С. 262-263.
11. Степин, В. С. Структура и эволюция теоретических знаний. В кн.: Природа научного познания. Минск. 1979. - С. 179-258.
12. Традиции и революции в истории науки, -М.: Наука, 1991. Введение.
13. Чупров, А. И. История политической экономии. - М., 1913. - С. 211-213.
14. Швырев, В. С. Теоретическое и эмпирическое в научном познании. - М.: Наука, 1978.
15. Arrow, К. J. Summary. In: The Economy as an Evoling Complex System. Ed. by Ph. Anderson, K. Arrow, D. Pines. Vol. 5. Addison-Wesley, 1988, p. 276.
16. Baranzini, M. and Scazzieri, R. Knowledge in Economics: A Framework. In: Foundations of Economics: Structures of Inquiry and Economic Theory. Ed. by Baranzini M and Scazzieri R. Oxford, 1986, p. 10, 17.
17. Blaug, М. p. 162.
18. Blaug, M. Kuhn versus Lakatos or Paradigms versus Research Programmes in the History of Economics. In: Method and Appraisal in Economics. Ed. by S. Latsis. Cambridge, 1976, p. 160—161.
19. Blaug, M. Op. cit., p. 149.
20. Galbraith, J. К. Economic in the Century Ahead. Economics Journal. Vol. 101, January 1991, p. 46.
21. Gruchy, A. G. The Reconstruction of Economics: An Analysis of the Fundamentals of Institutional Economics. N. Y., 1987, p. 6, 42.
22. Heilbroner, R. Economics as Ideology. In: Economics as Discourse Ed. by Samuels W. Boston etc, 1990, p. 113.
23. Ibid.
24. Ibid., p. 251-252.
25. Kregel, I. A. Economic Methodology in the Face of Uncertainty.- Economic Journal, V. 86, June 1976, p. 213.
26. Lachmann, L. M. G. L. S. Shackle’s Place in the History of Subjectivist Thought. In: Unknowledge and Choice in Economics. Ed. by S. F. Frowen. Basingtoke, 1990, p. 5-6.
27. Leijonhufvud, A. Schools, «Revolutions» and Research Programmes in Economic Theory. In: Method and Appraisal in Economics. Ed. by S. Latsis. Cambridge 1976, p. 87.
28. McCloskey, D. The Rhetoric of Economics. Madison, 1985.
29. O'Driscoll, G.P., RizzoM. The Economics of Time and Ignorance. Oxford, 1985,p. 17-18.
30. Phelps Brown, E. The underdevelopment of economies Economic Journal, March 1972.
31. Samuels, W. «Truth» and «Discourse» - Journal of Post Keynesian Economics. Vol. 13, Summer 1991, p. 514.
32. Samuels, W. Introduction. In: Economics as Discourse. Boston, 1990, p. 7.
33. Schumpeter, J. A. History of Economic Analysis. N. Y., 1964, p. 10.
34. Schumpeter, J. A. History of Economic Analysis. N. Y., 1954, p. 41.
35. Shackle, G. L. S. Epistemics and Economics. Cambridge, 1972.
36. The Structure of Iponomic Science. Essays on Methodology. Ed. by Sh. R. Krupp, Pregtice-Hall, 1966, iii.
37. Weintraub, E. R. Comment. In: Economics as Discourse ed by W. Samuels. Boston etc. 1990, p. 125,
38. Wilber, Ch., Harrison, R. The Methodological Basis of Institutional Economics: Pattern Model, Storytelling and Holism (How Economists Explain. Lanham 1983, p. 259).
Примечания
1 Характерным примером несовпадения идеологических и научных онтологии могут служить взгляды таких известных западных экономистов, как Ф. Хайек и М. Фридман. Эти фамилии часто ставятся рядом, но далеко не всегда учитывается, что объединяют этих авторов только сходные идеологические позиции, тогда как философско-методологические рамки их творчества совершенно различны. (См. напр., Koslowski P. The Categorical and Ontologocal Presuppositions of Austrian and Neoclassical Economics. In: General Equilibrium or Market Process/ Ed. by A. Bosch et al. TQbingen, Mohr,
1990, p. 1-20).
2 Объектом критики-развенчания становится не только идеологический официоз недавних лет, но и марксизм как таковой. В ход идут и уничижительные оценки и легкие укусы, вроде недавней попытки расквитаться с «Капиталом» Маркса путем критики подстрочных примечаний к его основному тексту (Е. Майбурд. «Фиктивный» Капитал- Независимая газета, 7.04.1992).
3 По оценке Н. Кондратьева, «самое формирование исторической школы в противовес классической было фактом огромного значения для развития методологии социальной экономии. Это формирование... потребовало, по существу, в истории социальной экономии впервые отчетливого и критического осознания самой пробле-
мы метода экономического исследования» (Кондратьев Н.Д. Основные проблемы экономической статики и динамики. М.: Наука, 1991, с. 271).
4 «Субъективизм «субъективной теории стоимости» в рамках основного течения неоклассики - это онтологическое утверждение, которое не сопровождается ни субъективистским методом, ни каким-либо интересом к реальному знанию о субъективных полезностях» (Wendt P. Comment. In: Economic&as Discourse. Ed. by W. Samuels. Boston etc. 1990, p. 62).
5 При теоретическом анализе равновесных состояний разница может и вовсе оказаться несущественной: в обзорных работах ресурсные (и в этом смысле «классические») равновесные модели (фон Неймана, Леонтьева, Сраффы) нередко оказываются в одном ряду с моделями неоклассическими (Вальраса, Эрроу-Дебре и др.)
6 По оценке М. Блауга, сформулированной в терминах методологической концепции И. Ла-катоша, маржиналисты «приняли твердое ядро» классической политической экономии, но заменили ее «позитивную эвристику» и снабдили иным «защитным поясом» (Blaug M.) С этой оценкой следует согласиться с тем, однако, уточнением, что под «маржиналистами» имеются в виду именно «неоклассики».
7 Характеризуя соотношение между основными теоретическими школами, А. Лей-онхуфвуд предложил рассмотреть их применимость для разных состояний экономической системы, по мере их «удаления» от равновесия. Вот некоторые его выводы: «Для состояний, близких к равновесной траектории, будут иметь силу тенденции, которые связаны с классическим механизмом спроса-предложения, они будут компенсировать отклонения». В определенной точке, считает Лейонхуфвуд, вступит в действие кейнсианский фактор «необеспеченности эффективного спроса». Его значение будет расти, тогда как уравновешивающий эффект классического механизма начнет ослабевать. «Для очень значительных отклонений простая двумерная (маржиналистс-ко-кейнсианская.- Ананьин, О.А.) метафора окажется в лучшем случае недостаточной... В условиях «большой депрессии» или «большой инфляции» система может долго барахтаться... без определенных шансов на улучшение. Последствия глубокой серьезной рассогласованности проявятся в трансформации социальных, правовых и политических условий экономической де-
ятельности - в этой точке претензииН&кономис-та на то, чтобы «прокладывать путь» с помощью его теоретических конструкций, должны быть во имя приличия отброшены» (Ibid., p. 101- 102.).
8 Оценивая перспективы развития экономической науки, представители самых разных научных школ (У Баумоль, Дж. Бхагвати, Дж. К. Гэлбрейт, Ф. Хан, Э. Маленво, Морисима) почти единодушно предвидят усиление ее гуманитарного характера (The Economic Journal. Vol. 101, January
1991, p. 4-5, 9, 41, 47, 68, 73). «Экономическая теория станет более «мягким» предметом, чем сейчас»,- заявил один из ведущих современных эко-номистов-математиков Ф. Хан (Ibid., p. 47).
9 Речь идет о течении «новой институциональной экономики», охватывающем такие области, как теория трансакционных издержек и прав собственности, теория общественного выбора, институциональный подход в изучении экономической истории и др.
10 «По мере того, как экономическая теория выходит за рамки «статики»,- утверждал Дж -Хикс,- она становится менее похожей на науку и больше - на историю (Цит. по: Journal of Post Keynesian Economics, Vol. 6, 1984, p. 485). Известный историк и философ Р Коллингвуд отмечал, что «экономическая теория выступает как эмпиричес-
кая наука, если она мыслится как исследование такого объекта, как богатство; и как философская наука, если мыслится как изучение экономической деятельности» (Colling-wood R. G. Economics as a Philosophical Science. «Ethics», 1926. Цит. по: Unknowledge and Choice in Economics. Ed. By S. F. Frowen. Basingtoke, 1990, p. 1).
11 Так, трехлетний опыт издания междисциплинарного журнала «Экономика и философия» привел его редакторов к таким неутешительным выводам: «Наиболее острые расхождения относительно стандартов взаимных оценок прошли не по линии, разделяющей философов и экономистов, а между различными школами экономистов и различными школами философов. Трудности, с которыми сталкивался философ, когда хотел получить должную оценку своей работы со стороны экономиста,- ничто по сравнению с трудностями, возникавшими, когда нужно было, чтобы неокейнсианец оценил работу представителя «австрийской» школы или индуктивист - работу попперианца. В своей работе мы стремились уходить от перекрестного (между школами) рецензирования именно в виду того, что разногласия остры и предсказуемы, а результаты так неизменно обескураживающи». (Hausman D. and McPherson. Standards. Economics and Philosophy. Vol. 4, 1988, N° l, p. 3).
Ananin O. A.
THE ECONOMIC THEORY: CRISIS OF THE PARADIGMA AS CRISIS OF MAXIMUM VOCATIONAL TRAINING
In article the opportunity of occurrence new history in the economic theory in a context of development of vocational training is estimated.
Key words: economy of education, scientific history, vocational training.
УДК 338.46 Асадулина И. Г.
СУБЪЕКТЫ ОТНОШЕНИЙ ПРОИЗВОДСТВА И ПОТРЕБЛЕНИЯ ОБРАЗОВАТЕЛЬНЫХ УСЛУГ В СОЦИАЛЬНО-ЭКОНОМИЧЕСКОЙ СИСТЕМЕ РЕГИОНА
В статье предложена авторская классификация субъектов производства и потребления образовательных услуг.
Ключевые слова: Образовательные услуги, производство образовательных услуг, субъекты и объекты сферы образования.
В социально-экономической системе реги- строятся в административно-организационной, она особенность отношений субъектов произ- институциональной, социокультурной, психоводства и потребления образовательных услуг лого-педагогической и иных сферах, в которых заключается в том, что они не ограничиваются обеспечивается взаимодействие и взаимовлия-только сферой экономических отношений, а ние ресурсов.
50
© Асадулина И. Г., 2009
