CC BY
35
Д.Д.Николаев
ЕДИНСТВО, НО НЕ ТОЖДЕСТВО (К ИЗУЧЕНИЮ РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ 1920-1930-Х ГОДОВ)
1917 год расколол русское общество. Одни были готовы - в той или иной степени - принять происходящее, другие противодействовали революционным переменам. Не оставались в стороне и писатели: многие сотрудничали с пропагандистскими организациями, некоторые сражались с оружием в руках. И к идеологическому противостоянию, и к вооруженной борьбе лучше подготовлены оказались большевики. Поток беженцев хлынул через границы. Революция 1917 г., гражданская война, беззаконие, голод и разруха заставили покинуть Россию в числе миллионов эмигрантов и многих русских писателей.
В русской литературе известно немало случаев, когда писатели долгие годы жили и создавали свои произведения за рубежом, но в 20-е годы ХХ в. за пределами родины оказались не просто люди, в изгнании оказалась сама «русская литература». Новая литература - революционная, пролетарская, советская - на первых порах декларативно - и идеологически, и эстетически - противопоставлялась дореволюционной русской литературе. Отметим, что литература послереволюционного периода не рассматривалась как единая русская литература не только в СССР, но и в эмиграции: казалось, что «советская» литература и «русская литература в изгнании» существуют в разных измерениях.
Надо сказать, что советские идеологи достаточно быстро осознали пагубность декларативного идеологического и эстетического противопоставления новой - революционной, пролетарской, советской литерату-
ры - и дореволюционной русской литературы, и преемственность литературы советской и литературы дореволюционной была восстановлена в рамках единой русской литературы, ведущей свою родословную от «Слова о полку Игореве». Литература эмиграции при этом постепенно перестала рассматриваться как явление целостное: развивался тезис об отдельных писателях, покинувших Россию, поскольку «ограниченность их общественного кругозора», «незнание чаяний и нужд народа», «классовая враждебность» или «воинственно индивидуалистическая позиция» не позволили им понять и принять произошедшие в стране революционные перемены. На определенном этапе подобный подход, хотя и искажающий реальную картину, сыграл скорее положительную роль в деле изучения русской литературы. Появилась возможность публиковать в СССР сначала дореволюционные сочинения писателей-эмигрантов, а потом и отдельные произведения, созданные уже в эмиграции, - в первую очередь, конечно, внешне аполитичные, подчас с серьезными купюрами, а порой и с редакторскими исправлениями.
В 1939 г. Б.В.Михайловский писал о том, что октябрьская революция принесла с собой «решительное размежевание литературы»1, и формулировка, предложенная исследователем, представляется нам очень удачной. Раскол политический привел именно к «размежеванию» - решительному и принципиальному, - но все же именно «размежеванию» двух потоков в русской литературе. Ведь даже если мы говорим не о литературе, а обществе, то очевидно - в СССР осталось огромное количество людей, вовсе не разделявших коммунистических принципов, коммунистических идеалов, к числу которых можно отнести и многих писателей, не сумевших или не пожелавших эмигрировать или пришедших в литературу уже после 1917 г.
Вряд ли можно говорить о появлении двух «самостоятельных» русских литератур, скорее - о принципиальном для многих писателей и общественных деятелей и в метрополии, и за ее пределами стремлении противопоставить советскую литературу литературе эмиграции, о подчеркнутом нежелании иметь что-либо общее с оппонентами по другую сторону границы. Размежевание географическое и политическое неминуемо должно было привести и к размежеванию литературы, ведь различалась в значительной степени и сама действительность, и ее восприятие.
Тенденция отсекать часть русской литературы по географическому или идеологическому признаку, равно как и другие «вненаучные» факторы, препятствовали полноценному комплексному изучению отечествен-
ной литературы ХХ в. Лишь в период «перестройки» в литературоведении постепенно начинает восстанавливаться «целостность» русской литературы. Этому способствует как возвращение забытых и запрещенных имен и произведений, созданных в метрополии, так и широкомасштабная публикация на родине сочинений писателей русского зарубежья.
В первой половине 1990-х годов в России заканчивается этап «возвращения»: на смену разрозненным публикациям приходит системное издание сочинений русских писателей ХХ в., приоритетной задачей становится научное изучение их творческого наследия. В Институте мировой литературы и Институте русской литературы РАН готовятся академические полные собрания сочинений А.А.Блока, А.М.Горького, С.А.Есенина, В.В .Маяковского, А.П.Платонова, А.Н.Толстого,
В.В .Хлебникова, М.А.Шолохова. К сожалению, рассредоточенность архивных материалов, утрата значительной части рукописного наследия препятствует работе над академическими изданиями писателей русского зарубежья, но и в изучении литературы эмиграции сделан значительный шаг вперед.
Надо признать, что к настоящему моменту исследователи, специализирующиеся на изучении литературы русского зарубежья, зачастую оказываются в более выигрышном положении, нежели те, кто занимается литературой метрополии. К настоящему моменту уже закончено или завершается издание «массовых» собраний сочинений А.Т.Аверченко, Г.В.Адамовича, М.А.Алданова, А.В.Амфитеатрова, И.А.Бунина, Г.И.Газданова, Г.В.Иванова, Д.С.Мережковского, З.Н.Гиппиус, В.В .Набокова, Б.К.Зайцева, Б.Ю.Поплавского, А.М.Ремизова, Н. А.Тэффи, В.Ф.Ходасевича, А.М.Черного, И.С.Шмелева. Как в Академии наук, так и в вузовских научных центрах, защищены ряд докторских и кандидатских диссертаций. В Институте мировой литературы РАН разработана программа издания коллективных монографий «Литература Русского Зарубежья: 1920-1940» (ответственный редактор
О.Н.Михайлов). Первые две книги серии посвящены творчеству крупнейших писателей русского рассеяния, в конце 2004 г. издан третий выпуск, включивший статьи о периодических и продолжающихся изданиях русского зарубежья, подготовлен к печати четвертый выпуск, куда вошли статьи о многих писателях так называемого «второго ряда», идет работа над пятым выпуском. Под эгидой Института научной информации по общественным наукам РАН создана четырехтомная «Литературная энциклопедия Русского Зарубежья: 1918-1940» (главный редактор
А.Н.Николюкин), включившая написанные ведущими специалистами сотни статей о писателях, журналистах, издательствах, периодических и продолжающихся изданиях, кружках и объединениях, наиболее значительных книгах. Регулярно проводятся международные научные конференции, посвященные жизни и творчеству писателей русского зарубежья,
- И.А.Бунина, В.В.Набокова, Н.А.Тэффи, И.С.Шмелева, Г.А.Газданова, А.И.Куприна и др., выходят обстоятельно подготовленные однотомники и двухтомники, вводятся в научный оборот редкие архивные документы, письма, выявляются и собираются произведения, публиковавшиеся лишь в периодических изданиях, ведется работа по созданию росписей периодических изданий, библиографических указателей, летописей жизни и творчества отдельных писателей и летописей литературной и культурной жизни крупных центров русского рассеяния. Результаты изучения поэтики конкретных произведений и творчества отдельных писателей позволяют в настоящий момент вплотную подойти к созданию фундаментальных очерков жизни и творчества писателей, углубленных исследований по поэтике и, наконец, ставить задачу выявления общих закономерностей развития русской литературы XX в.
Когда мы говорим об единстве русской литературы ХХ в., мы разумеем не единство идеологическое, эстетическое или этическое. Мы говорим прежде всего о наличии неких общих черт и общих закономерностей, тесно связывающих два потока русской литературы. Это и общность языка, и общность традиции, о чем писали А.Н.Николюкин и А.И.Чагин, это и «единство двух половин», каждая из которых в 19201930-е годы во многом существует именно как оппозиция другой. И все же рассмотрение литературы сквозь призму идеологического противостояния приводит к тому, что внимание исследователей вольно или невольно концентрируется на различиях, подчеркиваются, выделяются те черты, что объединяют произведения эмигрантских писателей и отличают их от произведений, созданных в метрополии. Различия же между сочинениями писателей-эмигрантов и общие с литературой метрополии черты остаются как бы на втором плане. Между тем, можно говорить о существовании общих типологических черт, проявляющихся при сопоставлении произведений, созданных по разные стороны границ в 19201930-е годы.
Наиболее явственно типологическое сходство (подчеркнем сразу -вовсе не отрицающее множества различий) проявляется при анализе дис-
танцированной прозы - исторической, фантастической, авантюрной, а также существующей «на грани» документальности и художественности автобиографической и мемуарной. Для того чтобы определить, как меняется система восприятия в действительности, следовало бы сравнивать различные восприятия одной и той же действительности - тогда мы имели бы «парадигму восприятий» «в чистом виде». К сожалению или к счастью, но подобное невозможно - изменение восприятия само по себе есть отражение изменения действительности, и новое восприятие отражает и новизну воспринимающего, и новизну воспринимаемого. Изменения, происходящие в «прозе о современности», в частности в социальнобытовом романе, в гораздо большей степени отражают новизну воспринимаемого, нежели изменения в «дистанцированной» прозе. В прозе о современности перед писателем стоит задача отразить прежде всего новизну изображаемого. Меняется в данном случае не только «угол зрения» на материал, кардинально меняется сам материал - и представляется подчас чрезвычайно сложным определить, где граница между изменением материала и изменением восприятия материала. Иначе обстоит дело с произведениями, в которых писатели не ставят задачу непосредственно изобразить современность, - с дистанцированной прозой. В дистанцированной прозе «материал» не связан с современностью «непосредственно», и поэтому изменения здесь отражают не столько изменения «мира внешнего», сколько изменения восприятия, «мира внутреннего». А последние - особенно когда речь идет о писателях старшего поколения - в основе своей схожи, если не сказать идентичны.
Возрастающая роль дистанцированной прозы сама по себе является одной из особенностей развития русской литературы в 1920-е годы, характеризующей и литературу метрополии, и литературу эмиграции. На первый взгляд кажется странным, что принципы осмысления и отражения действительности, используемые в дистанцированной прозе, оказываются востребованы в эпоху, когда писатели не могут не быть полностью «вовлечены» в современность и, казалось бы, должны быть всецело увлечены ею, когда сам масштаб исторических событий не позволяет думать ни о чем другом. Тем не менее именно в это время многие стараются взглянуть на происходящее с определенной дистанции: фантастическая и историческая проза перестают рассматриваться как периферийные эпические формы, иное качество приобретают мемуарные и автобиографические произведения, литературные дневники. Причины, побуждаю-
щие русских писателей обратиться к дистанцированной прозе, во многом объясняет известная формула: «Большое видится на расстоянии».
Примеры типологического сходства необходимо отличать от случаев влияния и прямого заимствования, а также полемических литературных выступлений. Очевидной мифологемой, укоренившейся в массовом сознании, является существование непроницаемого «железного занавеса», сразу после окончания гражданской войны разделившего СССР и весь остальной мир. Когда мы говорим о литературе, особенно о литературе 1920-х годов, то проницаемость «занавеса» становится очевидной. При этом и новые произведения, созданные писателями в метрополии, вскоре становились известны за рубежом, рецензировались в эмигрантской прессе и т.д., и многие сочинения писателей-эмигрантов доходили -пусть и с большими трудностями - не только до профессиональных писателей, но и до массового читателя. В СССР публиковались (пусть с купюрами и искажениями) произведения Аверченко, Тэффи, Бунина, Шульгина и т.д., печатались рецензии, литературно-критические статьи, хотя и негативно оценивающие новые произведения эмигрантов, но все же рассматривающие их как несомненное явление - литературное и идеологическое. О книге «Дюжина ножей в спину революции» А.Т.Аверченко писал В.И.Ленин, о книгах А.Ветлугина («Третья Россия», «Герои и воображаемые портреты», «Записки мерзавца») и М.Алданова («Огонь и дым») - Л.Д.Троцкий2. Вышедшая в 1924 г. книга Вячеслава Полонского «Уходящая Русь: Статьи об интеллигенции. 19201924» почти полностью составлена из публиковавшихся ранее на страницах журнала «Красная Новь» статей, посвященных книгам, изданным в эмиграции3. Список примеров можно продолжить: о романе А. Ветлугина «Записки мерзавца» пишет в 1923 г. во втором номере журнала «Печать и Революция» А.Головина; в 1924 г. в первом номере двухнедельного библиографического журнала «Книга о книгах», учрежденного Госиздатом, в разделе «Хроника» сообщается о деятельности ряда русских «заграничных издательств» (издательство Гржебина, Книгоиздательство писателей в Берлине, «Эпоха», «Накануне», издательство Ладыжникова)4; в 1925 г. «Красная Новь» в февральской книжке помещает пространную рецензию
С.Моносова на роман М.А.Алданова «Девятое термидора». Свидетельства того, что советские писатели имели доступ к эмигрантским книгам и периодическим изданиям не только в начале, но и в конце 1920-х годов, мы находим, например, в «Дневнике» К.И.Чуковского, цитирующего 15 февраля 1928 г. заметку из «Последних Новостей». Любопытно, что пи-
сатель иронизирует по поводу журналистов парижского издания, спутавших московский журнал «Крокодил» с имеющей такое же название сказкой Чуковского, полагая, что они должны лучше разбираться в советском литературном процессе: «Итак, здесь меня ругает Крупская за одного «Крокодила», а там Милюков за другого»5.
Одной из важнейших задач является составление индекса (каталога) упоминаемости произведений, созданных в метрополии, в эмигрантских периодических изданиях, мемуарах, дневниках и переписке писате-лей-эмигрантов. Только после составления подобного индекса мы всерьез сможем говорить о том, насколько то или иное произведение, созданное в СССР, повлияло на литературу эмиграции. Первые шаги в этом направлении уже сделаны составителями антологий, посвященных отзывам пи-сателей-эмигрантов о творчестве С.А.Есенина (Н.И.Шубникова-Гусева) и М.А.Шолохова (В.Ва-
сильев), а также коллективом авторов четвертого тома «Литературной энциклопедии русского зарубежья» под редакцией А.Н.Николюкина.
С одной стороны, безусловно, необходимо изучать русскую литературу, как литературу единую, независимо от того, где находился писатель в то время, когда создавалось произведение. С другой стороны, литература эмиграции и литература метрополии требуют рассмотрения и с точки зрения межлитературных связей, поскольку единство их не есть их тождество. Именно формулу «единство, но не тождество» мне и хотелось бы выделить в качестве определяющей.
Советская литература раньше зачастую представлялась единым «монолитным» потоком, в рамках которого все писатели, группы и течения объединены единой идеей служения коммунистическим идеалам, советскому государству; в настоящее время схожая тенденция наблюдается уже в работах по эмигрантской литературе. Исследователи уходят от признания того факта, что литература русского зарубежья включает творчество разных, подчас придерживающихся противоположных взглядов, а то и откровенно враждебных друг другу писателей, множество кружков, объединений, периодических изданий. В то же время многие произведения, написанные в метрополии, которые характеризовались критикой как «чуждые» советской литературе, на самом деле являлись определяющими с точки зрения тенденций развития тех или иных жанровых форм (то, что эти жанровые формы находятся «на периферии» жанровой системы литературы метрополии, вовсе не выводит их за рамки советской литературы).
И советская литература, и литература эмигрантская не могут рассматриваться как «однородный» поток, а должны изучаться как сложные явления, включающие в себя все многообразие возможных идейных и художественных подходов к отражению действительности. Под возможным мы понимаем не «соответствующее требованиям», способное преодолеть цензурные либо издательские барьеры, стоящие на пути опубликования произведения, с которыми в большей или меньшей степени сталкивались русские писатели и в метрополии, и за рубежом, а возможное с точки зрения самого восприятия действительности, с точки зрения действительности как таковой и воспринимающего и отражающего ее писательского сознания.
При анализе произведений о современности мы прежде всего сталкиваемся с «разорванностью» современности на советскую и эмигрантскую. Эмигрантские писатели не имели возможности непосредственно воспринимать обстоятельства жизни в СССР, советский быт, советскую действительность, не сталкивались с человеческими типами, сложившимися в метрополии в постреволюционную эпоху. То же самое мы должны сказать и о советских писателях, в массе своей лишь понаслышке судивших о жизни эмиграции. Конечно, были исключения. В первые годы после революции, когда еще существовало довольно активное движение «в обе стороны», когда советская власть высылала группу писателей из России и, наоборот, предоставляла советское гражданство некоторым писателям-эмигрантам, «новые» советские писатели или «новые» эмигранты могли «по свежим следам» описать жизнь своего прежнего «пристанища». Но и здесь в большинстве случаев мы имеем дело не просто с отражением непосредственных впечатлений человека, несколько лет проведшего в эмиграции или «под пятой большевизма», а с «иллюстрацией», которая должна была в той или иной мере соответствовать уже сложившемуся представлению о быте и нравах по другую сторону границы.
Помимо существования двух «современностей» мы сталкиваемся и с множественностью конкретных реальностей, в которых существуют русские писатели и русские читатели после 1917 г. Это уже не две реальности - советская и эмигрантская, а безусловная множественность реальностей и в эмиграции, и в метрополии. Эмиграция в Китае, эмиграция в Аргентине, эмиграция во Франции или эмиграция в Тунисе - это реальности, отличающиеся друг от друга подчас не менее существенно, чем от советской России. И в СССР 1920-х годов Москва, Ленинград, Дальний
Восток или Одесса - далеко не одно и то же. Та унификация, к которой мы привыкли в последние годы существования СССР, в 1920-х могла только грезиться идеологам большевизма. Соответственно, необходимо соотносить литературу не с некой абстрактной советской или эмигрантской реальностью, а с той конкретной реальностью, в рамках которой существуют автор и большинство его читателей, реальностью, в которой, собственно, и создается произведение. Приведу лишь один пример. Одним из самых значимых событий 1921 г. для всех жителей Парижа, в том числе и для многих русских писателей, стал состоявшийся 2 июля в Джерсей-Сити боксерский поединок между Жоржем Карпантье — чемпионом Европы, гордостью Франции, и Джеком Демпси, чемпионом мира, надеждой Америки. «Сейчас, например, весь Париж (а значит, и вся Франция) более всяческих политических комбинаций интересуется состязанием в боксе между Карпантье и Демпси, которое на днях должно произойти в Нью-Йорке, - писал в статье “Русские в Париже” А.И.Куприн. - Верьте, что все эти миллионы белых листков, в которые уткнулись люди дома и на улице, стоя, сидя и на ходу, на верандах бесчисленных кафе, в омнибусах, трамваях, поездах, лифтах и автомобилях,
- все газеты полны портретами “Великого Жоржа” с его эластичной кошачьей позой, с волосами, гладко зачесанными назад, как их носит теперь, из подражания кумиру, вся французская молодежь»6. Этот «эпический матч» (по определению А.Ветлугина7), естественно, не остался без внимания русских «парижан»: его ждали, к нему готовились, о нем говорили и писали. Но для русских на Дальнем Востоке или в Латинской Америке, тем более для СССР, имена Демпси и Карпантье - пустой звук, не вызывающий никаких воспоминаний или ассоциаций.
В подобной ситуации особое значение приобретает фактический комментарий к текстам. Он носит уже не просто служебный, вспомогательный, характер: сопоставление комментариев к произведениям русских писателей, созданным примерно в одно и то же время в разных странах, может быть самостоятельным научным исследованием. Столь же важно и изучение связей литературы эмиграции с литературой страны пребывания, а также выявление переводов и публикаций в иноязычной прессе. Создание библиографического указателя книг русских писателей-эмигрантов, изданных при их жизни на иностранных языках, - задача вполне выполнимая уже на данном этапе, при условии что будут обобщены данные, которые есть в распоряжении исследователей, специализирующихся на изучении творчества того или иного писателя. Все это
необходимые шаги на пути создания полноценной истории литературы русского зарубежья как части истории русской литературы ХХ в., включающей не только отдельные главы, посвященные творчеству крупнейших писателей эмиграции, но и комплексный анализ историколитературного процесса.
1 Михайловский Б.В. Русская литература XX века с девяностых годов XIX века до 1917 г. М., 1939. С. 420.
2 Троцкий Л. Литература и революция. М.: Красная новь, 1923.
3 «Искатели объективной истины» («Архив русской революции», В.Д.Набоков, и др.); «На
распутьи» (Петр Рысс. «Русский опыт»); «Русский обыватель в эпоху великой революции» (Иван Наживин. «Записки о революции»); «Новые похождения Ивана Наживина» («Среди потухших маяков: Из записок беженца»); «Человек в маске»
(Ст. Иванович. «Пять лет большевизма: Начала и концы»); «Записки эмигранта» (А.Ветлугин. «Третья Россия»); «Исповедь лишнего человека» (В.Б.Станкевич.
«Воспоминания»); «Метаморфозы» (статья Петра Струве «Материнское Лоно или Героическая Воля» // Русская Мысль. 1921. Кн. 1-2); «Обреченные» (Роман Гуль. «В рассеяньи сущие»), «Русская революция в изображении беллетриста-эмигранта» (Ал. Н. Толстой. «Хождение по мукам»).
4 Книга о книгах. 1924. № 1-2. Апрель. С. 108.
5 Чуковский К.И. Дневник. 1901-1969: В 2 т. М.: ОЛМА-ПРЕСС Звездный мир, 2003. Т. 1. С. 512-513.
6 Новая Русская Жизнь. 1921. № 147. 2 июля.
7 Демпсей или Карпантье? // Общее Дело. 1921. № 351. 2 июля. С. 2.
