CC BY
93
14. Сложеникина Ю. В., Растягаев А. В. «Трудолюбивая пчела» А. П. Сумарокова (декабрь): метатекст и повествовательная модель // Toronto Slavic Quarterly. Dep. of Slavic Languages and Literatures. Univ. of Toronto. Fall 2011. - № 37. - P. 123-152. - С. 123-152. - [Электронный ресурс]: http://www.utoronto.ca/tsq/37/tsq37_slozhenkina_rastiagaev.pdf
15. Тюпа В. И. Аналитика художественного: Введение в литературоведческий анализ. -М.: Лабиринт, РГГУ, 2001.
16. Феррацци М. Комедия дель арте и ее исполнители при дворе Анны Иоанновны: 1731-1738. - М.: Наука, 2008.
17. Фрейденберг О. М. Миф и литература древности. - М., 1998.
18. Юнг К.Г. Душа и миф. Шесть архетипов. - М., 2005.
Т. И. Акимова
Дворянская поведенческая норма в драматургии Екатерины II как предмет усвоения и основа рефлексии в русской стихотворной комедии конца XVIII - начала XIX века
Комедии Екатерины II не только открывают новый этап в развитии отечественной комедиографии, по мнению дореволюционных исследователей (В. В. Сиповский [8], Э. П. фон Берг [1]), но и вмещают в себя политические задачи российской государыни по воспитанию ею свободного дворянского сословия, к которому она обратилась, по выражению О. Б. Лебедевой, «низкими бытописательными жанрами журнальной сатиры и комедии нравов» для «интимизации контакта подданных с властителем» [6, с. 175]. Однако, признавая за произведениями императрицы достоинства идеологического «направляющего» характера («действуя своим примером на других, императрица немало способствовала тому великому оживлению литературы, которое начинается с семидесятых годов» [1, с. 109]), следует указать на сформированный Екатериной шутливо-иронический дискурс общения монархини с дворянством, который воплощается в ее комедиографии на содержательном уровне (только сам дворянин оказывается судьей своих поступков) и на формальном - отражением этого процесса самопознания предстает образ автора, осмысленный дворянином через диалог со своим корпоративным творческим братством.
Утверждая в диалоге с подданными дворянскую поведенческую норму, венценосная писательница разграничивала, с одной стороны, человеческие слабости и пороки (в число последних, очерчивая мир свободных дворян, попадали, разводясь по разным полюсам, домострой и галломания), а, с другой, обозначала, нападая на слухи и сплетни, вербальный уровень выражения дворянина как зеркало его духовного существования. Подобное соотношение светской жизни аристократии и ее словесной подачи оформилось задолго до екатерининского времени в понятие «галантности» (следует вспомнить «Параллели между древними и новыми в отношении поэзии» (1692), написанные Ш. Перро), которое и актуализировала Екатерина, вводя модель шутливо-иронического диалога с дворянством. Поэтому, обращаясь в своих комедиях к теме быта, властительница
172
направляла дворян к его новому осмыслению в свете полученной им от государства свободы от обязательной государственной службы и ожидала «галантного» ответа от них о высоком статусе дворянского бытия.
1. Комедиографы «отвечали» ей пониманием своего особого свободного статуса поступать как угодно и говорить что угодно, в границах, очерченных ими самими (но не выходящими за пределы установленных монархиней оппозиции «пороков» и «слабостей»), тем самым демонстрируя усвоение ими урока от императрицы самим определять дворянскую норму поведения и представлять в жанре комедии на суд зрителей отступления от нее. Начинает этот диалог с императрицей драматург из «ближнего» круга - и хронологически и дистанционно (по словам А. А. Чебышева, «ввела его в общество лучших людей екатерининского времени» Е. Р. Дашкова [11, с. 3]), - Н. П. Николев, по свидетельству П. Н. Беркова, внимание которого привлекали «главным образом те объекты осмеяния, которые наметила Екатерина» [2, с. 170]. Идя вслед за ней по пути разграничения «нормы» от «крайностей», автор комедии «Самолюбивый стихотворец» (1775) высмеивает появление лавины стихотворцев, явившихся с екатерининской подачи и устремившихся вести диалог с российской государыней. Пародийный поэт Надмен видит в этом причину «зол» дворянского бытия: «Но что и говорить! развратны времена! / всем воля дуракам стихами врать дана. / Правительство о том не думает нимало, / Что много славы тем в отечестве упало, / И похоть на стихи так нынече сильна, / Что ими, почитай, Россия вся полна» [10, I, с. 277]. В ответе о рудиментах «домостроевского» бытия, увиденных Николевым в литературном быте, содержится, безусловно, указание на «старых» поэтов, не понимающих и не принимающих нововведения Екатерины.
Последующие за Николевым комедиографы устанавливали, каждый по-своему, по мере осмысления свободной жизни в поместьях, собственные «крайности» в определении дворянской поведенческой нормы. Так, для Я. Б. Княжнина в комедии «Хвастун» (1784 или 1785) «старым» пороком является желание «домостроевских» мамаш выдавать замуж дочерей за «знатных» господ, а «новые крайности» вырастают из стремления записаться в «знатные» мелких дворянчиков, подбивающих своих слуг изображать дворян: «Как барин наряжен, могу я притвориться, / Что я - не я...» [10, I, с. 324]. Княжнинский Честон пытается сформулировать понятие «дворянства», основываясь на традиционном понимании: «В род титла государь заслугам отдает,/ Чтоб славну предку был потомков равен род;/ И всякий человек, породой отличенный, / Быть должен гражданин, заслугами отменный;/ А впрочем, род - мечта; и что дворянство есть?/ лишь обязательства любить прямую честь» [10, I, с. 380].
А. И. Клушин в комедии «Смех и горе» (1792) осмеивает и галломанию в лице Ветрона («Вы с ног до головы похожи на машину, / котора действует через свою пружину, / Когда ту заведут, лепечет и визжит, / И франт теперешний так точно говорит / ... / Дрягает, корчится, французски врет слова...» [10, I, с. 493]), и мнимое философствование, выражающееся в противоположных образах Хохоталкина и Плаксина. При этом Клушин
173
указывает как на порочность легкомысленного и пустого осмеяния ложно понятого вольтерьянства («Какие странные на свете перемены! / Нет верности ни в ком, повсюду лишь измены» [10, I, с. 461]), так и на прямолинейность поучений боявшегося греховной природы человека и представляющего последователя религиозно-эзотерических идей Плаксина («Театра берегись и берегись собраний; / не исполняй своих нимало ты желаний.../ Ешь мало, меньше пей, старайся боле спать, / чтоб от грехов хоть тем, сколь можно, избежать» [10, I, с. 462]). Однако осмысленно и легко о своей свободе дворяне начнут говорить в XIX веке.
Н. Р. Судовщиков словами персонажа комедии «Неслыханное диво, или Честный секретарь» (1802) Прямикова («Правдин! не позабудь: питомец ты монарший, / Ступай прямым путем, кривых не делай маршей, / И правил добрых ты держися всякий раз» [10, I, с. 632]) уже представляет сформированные «правила» в сознании дворянина. Обмолвка о правилах поведения в устах великосветской кокетки Графини («...как правила имею» [10, II, с. 93] в пьесе А. А. Шаховского «Урок кокеткам, или Липецкие воды», 1815) указывает на то, что разговор о них вошел в моду, а значит, получил повсеместное признание и стал уже в начале века «общим» местом.
2. Добиваясь от дворян понимания того, что свобода ограничивается лишь самоуправлением, Екатерина, как известно, законодательно закрепила права дворян в «Жалованной грамоте дворянству» (1785), поэтому жанр комедии становился площадкой для проговаривания будущих политических проектов, действительно обретая под ее пером «высокий» статус. Следовательно, интимизируя свой диалог с дворянством, императрица не столько спускалась с высоты своего положения к подданным (чему способствовал институт фаворитизма), сколько старалась поднять дворянскую культуру до просветительских идеалов единства разума и добра.
Вставая на путь осмысления своих поступков, дворянин уже шел дорогой добродетели, и этот путь естественно должен был приводить к исключению тирании. Поэтому в комедии А. И. Клушина «Смех и горе» на реплику Вздоровой: «Нет лучше ничего, как управлять другими», - звучит ответ Плаксина о сложности самоуправления, тем самым отсылающий Вздорову к лагерю «домостроя»: «Конечно, но трудней всего собой самими» [10, I, с. 472].
Необходимость постоянного ограничения страстей как источников пороков озвучивает Правдин из комедии Н. В. Судовщикова: «И сущий господин над вольностью своей» [10, I, с. 628]. Итак, дворянская вольность предстает в стихотворных комедиях испытанием морально-нравственных качеств екатерининских подданных, требовавшим постоянной саморефлексии над поступками, речами, умения видеть себя «со стороны».
3. Саморефлексия сопряжена с самоиронией как естественным проявлением двойственности самооценки: «я» собственными глазами и «я» глазами других. Отсюда - тяготение дворянского слова к ироничности как непременному атрибуту дворянского бытия, обусловленного жизнью на виду, под взглядами своих слуг, гостей, просителей и т.д. В то же время иронический дискурс был принят в кругу просветителей, особенно у
174
Вольтера, активно осмеивающего религиозные ценности. Екатерина, восприняв его у своего «учителя», Вольтера, провозглашает иронию естественным проявлением дворянского самопознания в своих комедиях. И в образе госпожи Гостяковой из комедии «Недоразумение», и в образе Христины первой комедии императрицы «О время!», и даже в нерусской речи просителей из «Передней знатного боярина» [9] проглядывают черты самой Екатерины, судя по дошедшим до нас небольшим текстам, рожденным в Малом Эрмитаже [7] или для него, легко иронизирующей над собой. Этот ироничный дискурс персонифицируется в персонаже Хохоталкине из комедии Клушина: «Ну можно ль не смеяться, / И, видя глупости людей, не забавляться?» [10, I, с. 480], но с особенной наглядностью звучит в откровенном признании Графини, на которую направлен «Урок кокеткам...» А. А. Шаховского: «... я спокойствием обязана была / Не принятому мной беспечной жизни роду, / А, кажется, тому, что в обществах больших / Встречала всё людей ничтожных и пустых,/ Любезных без души, ученых без рассудка, / Влюбленных без сердец и острых без ума, - / Их чувства в голове, любовь их только шутка. / Над ними, над собой смеялась я сама» [10, II, с. 78]. Перенимая общий шутливо-ироничный тон комедий императрицы, ее «ответчики» указывали на крайности самого ироничного дискурса, злоупотребление которого вело к злоязычию и бездушности, если и терпимых в светских салонах, то явно лишних в семейном кругу. Поскольку Екатерина ратовала за единство семейного и дворянского воспитания, то результатом такого соединения являлась проверка аристократических поступков на своих близких, родных и любящих людях.
4. Осмысление собственных поступков и, соответственно, определение нормы дворянского поведения осуществляется в семье, строящейся, как и светское общество в целом, на союзе ума и сердца. В этом Екатерина исходила также из собственного опыта осмысления своих поступков, отраженного в «Записках» [4], над которыми она работала параллельно с написанием комедий и предваряя обращение к комедийному жанру. Как пишет Е. Л. Костина: «время работы над комедиями и «Записками» отчасти совпадает - это 1771 год. <...> штрихи характера Елизаветы исподволь проникали в образ Ханжахиной» [5, с. 309].
По этому пути идут авторы стихотворных комедий. Их герои не только отдаются рефлексии своих поступков, как Оленька Шаховского: «... искренно скажу: / хоть знаю все мои пороки, недостатки, / Без самолюбия сама себя сужу» [10, II, с. 34], но и проповедуют счастье семейной жизни как самый разумный и естественной способ человеческого существования со слов умудренного опытом Здравосудова из комедии М. Н. Загоскина «Урок холостым, или Наследники» (1822): «Одно лишь счастие - жить с доброю женой. / Ах! старость в сиротстве не жизнь, мой друг, страданье, / Ужаснее, Любим, нет в мире состраданья» [10, II, с. 651]. Напомним, что обозначенные «литературные ответы» - ситуация, спровоцированная российской государыней, которая отводила литературе важную идеологическую роль и рассматривала обращение к перу с бумагой важным этапом на пути окультуривания дворянства.
175
5. Способ визуализации дворянского поведения - это литературное творчество, поэтому литераторам отводилась особая ниша в дворянском кругу выразителя общего мнения (в этом литературные и публицистические интенции екатерининского образования сближались). Об ушедших со временем дворянских правилах поведения сожалеет представитель «старой школы» Надмен из комедии Николева о самовлюбленном стихотворце: «Избаловались все... развратности везде. / Не смотрят ни за чем и правил нет нигде» [10, I, с. 263]. О правилах, исходящих из-под писательского пера, болтает Ветрон, герой комедии А. И. Клушина: «Не знаете ли вы, выходит здесь журнал? / ... / Да! ... почтою духов его мне называли. / В нем вздумал он всех тех безграмотных катать, / Которы без ума осмелились писать. / Всех боле задал он какому-то писаке, / Который намарал один пустяк и враки. / Без правил, без ума...» [10, I, с. 513].
Участвуя в литературном процессе своего времени на правах и руководителя и непосредственного участника, Екатерина понимала меру саморефлексии в писательском труде, поэтому к сотворчеству в деле государственного строительства привлекались дворяне, владеющие пером. И этим писатель-дворянин возвышался над своим кругом, становясь посредником между воспитательницей и воспитываемым дворянством.
6. Поэт наделяется способностью к высшей рефлексии и самовыражению, так как именно ему суждено осмысливать себя сотворцом духовного пространства, возделываемого лишь монархом. При этом на фоне растущего чинопочитания поэт выглядит и благороднее, и ярче. Словами николевского Надмена подчеркивается изменяющееся положение литератора в обществе при Екатерине: «Всяк хочет слыть творцом, всяк хочет отличаться» [10, I, с. 277]. А мещанское стремление походить на благородных лучше всего раскрывается Княжниным на примере слуги-оборотня, Полиста, критикующего себе подобных: «Люди все рехнулись на чинах./ Портные, столяры - все одинакой веры; / Купцы, сапожники - все метят в офицеры; / И кто без чина свой проводит век, / Тот кажется у нас совсем не человек» [10, I, с. 335].
Именно на разделение общечеловеческого и чиновничьего, служилого и творческого, дворянского и мещанского и направлено воспитание монархини, указывающей на словесное выражение как наиболее показательное в поведении дворянина. Подавая пример своим подданным, она занималась составлением «Сравнительного словаря всех языков и наречий» и сбором русских пословиц и поговорок. Демонстрируя единство со своим народом, Екатерина преподносила «урок» дворянам, надевая на себя маску служанок или слуг, превышающих разумом своих господ и формулирующих свои мысли ёмко и лаконично.
7. Основой в формулировке «нормы» служат общечеловеческие ценности, заложенные в пословицах и поговорках, а в дворянской культуре -в афоризме. Рассматривая вереницу стихотворных комедий конца XVIII -начала XIX века, можно проследить, как при сохранении общей проблематики в пьесах комедиографов, посвященных отграничению «старых» и «новых» пороков от дворянских слабостей, меняется именно язык комедий в сторону его облегчения, лаконичности и приближения к разговорной речи. В немалой степени этому способствовали афоризмы.
176
Служанка Марина в «Самолюбивом стихотворце» выносит вердикт дворянскому поведению «со стороны», указывая от их имени на их «слабость» к славе: «Нетрудно то понять. Основан свет на том./ Мы тянем всё к себе, свою лишь славу видим./ Кто ж в ней мешает нам, того мы ненавидим./ Любя свою корысть, собою дорожа,/ Ни в славе, ни в честях не любим дележа./ Мы щедры для себя, для ближнего мы скупы» [10, I, с. 232], но она еще не прибегает к афористичной оценке. Диалог Николева с Екатериной ведется в этой пьесе на интертекстуальном уровне, когда комедиограф в сюжете своей комедии обращается к образу суеверной Чудихиной екатерининской комедии «О время!». Так, Марина отвечает Модстриху переложенной на стихи цитатой из комедии императрицы: «Конечно, не сверчок залез в желудок к ней, / Собаки с мордою да щучина с зубами» [10, I, с. 313]. Ср.: «У меня, свет мой, в животе щука; смолоду впустила ее туда мне, сонной, мачеха моя, - она была колдунья и меня не любила, а в спину засадила мне собаку, и когда они там ссорятся, так я чувствую... таки точнешенько слышу, как щука хвостом хлестнет по собаке, а собака отгрызается и ворчит» [9].
Начиная с Княжнина, авторы комедий активно будут использовать пословицы для преподнесения «урока» дворянству. Например, служанка Марина резюмирует осуждение, адресованное своей госпоже Чванкиной, задумавшей отобрать жениха у своей же дочери: «Теперь-то вижу я: / Чтоб глупо не упасть и чтоб не осрамиться, / Так лучше не в свои нам сани не садиться» [10, I, с. 441].
Клушин вкладывает афоризм в уста дворянину Старовеку, вещающему в финале: «Быть честным - вот закон, а помнить зла не должно» [10, I, с. 541]. А в комедии Судовщикова, написанной в постекатерининское правление, учит героев дворянин старшего поколения, Прямиков: «Коль будешь штатским ты - законы сохраняй; / В военные пойдешь - так службу почитай / отцом и матерью ...» [10, I, с. 630]. Его же реплики богаты поговорками и афоризмами: «Я старый воробей - мякиной не обманешь» [10, I, с. 620]; «За правду и за честь / на пушку полезай - вот службы добродетель» [10, I, с. 630].
Комедия Шаховского - собрание остроумных речей, метких выражений и афоризмов, в ней острят все, от служанки до господ. «... он своей сам бодрости не рад/ Со всеми без чинов, со всеми ровный брат» [10, II, с. 14] (Саша), «Да что у нас святое?/ Ни правил, ни ума, ни даже веры нет» [10, II, с. 33] (Княжна), «Где роза расцветает,/ Там время миг один» [10, II, с. 43] (Фиалкин), «Взгляните в общества: мужчины иль играют,/ Иль меж собой шумят, а женщины зевают; И наш преславный век - для женщин предурной» [10, II, с. 59] (Графиня), «Неужли, милый мой, не знаешь ты того,/ Что в свете быть смешным ужаснее всего» [10, II, с. 87] (Ольгин). Все эти высказывания свидетельствуют об умении дворянства XIX века представлять себя и других кратко и точно, и подчеркивают мастерскую саморефлексию дворян в отношении собственного поведения.
8. Лаконичному выражению противопоставляется болтливость -слабость, ведущая к пороку - хвастовству. Слово при этом приравнивается поступку. Эта дворянская норма озвучивается Старовеком Княжнина: «Ты
177
много говоришь, да мало рассуждаешь. / А чтоб о двух вещах понятие иметь, / Так обе надлежит яснее рассмотреть / и обе вывесить рассудка на безмене» [10, I, с. 443]. И через изречение светской львицы, Графини Шаховского, научившейся манипулировать словами, это дворянское правило развенчивается как опрощающее светский быт: «Я, признаюсь, люблю, чтоб свойства человека / Изображали всё: ухватки, голос, взгляд; / И не терплю людей, с которыми полвека / Жить надобно, чтоб их узнать» [10, II, с. 62]. Итак, хвастовство, с одной стороны, и неумение выразить себя в словах, образуют парадигму новых светских правил, сменившую екатерининскую в комедиографии.
Таким образом, дворянская поведенческая норма, представленная в комедиях Екатерины, явилась исходной моделью для формулирования последующими за императрицей-писательницей комедиографами собственных правил поведения. Через рефлексию разграничения пороков и слабостей авторы пьес шли по пути постижения дворянского бытия в целом.
Список литературы
1. Берг Э. П., фон. Русская комедия до появления А.Н. Островского. - Варшава: Тип. Варшавского учебн. округа, 1912.
2. Берков П. Н. История русской комедии XVIII века. - Л.: Наука, 1977.
3. Веселовский А. Н. Западное влияние в новой русской литературе. Историкосравнительные очерки. - М.: Русское товарищество печатного и издательского дела, 1896.
4. Записки императрицы Екатерины II. - СПб.: Издание А.С. Суворина, 1907.
5. Костина Е. Л. К истории ранних комедий Екатерины II // XVIII век. - СПб., 1993. -Сб. 18. - С. 299-312.
6. Лебедева О. Б. Русская высокая комедия XVIII века: генезис и поэтика жанра. -Томск: Изд-во Томск. ун-та, 1996.
7. Свиньин П. Литературные забавы Екатерины Великой в Эрмитаже // Сын Отечества. - 1836. - № 2. - С. 81-97.
8. Сиповский В. В. Императрица Екатерина II и русская бытовая комедия ее эпохи // История русского театра. - М.: Объединение, 1914. - Т. 1. - С. 317-340.
9. Сочинешя императрицы Екатерины II. Произведешя литературныя. Подъ ред. Арс. И. Введенскаго. С.-Пб. Издаше А.Ф. Маркса, 1893. - [Электронный ресурс]: http: //az .lib. ru/e/ekaterina_w/
10. Стихотворная комедия, комическая опера, водевиль конца XVIII - начала XIX века: в 2 т. - Л.: Сов. писатель, 1990.
11. Чебышев А. А. Н. П. Николаев. (Историко-литературный очерк). - Воронеж: в тип. В. И. Исаева, 1891.
Л. В. Жаравина
Эстетизация истины в дискурсе русской культуры: от А. С. Пушкина до А. А. Тарковского
В схоластическом дискурсе (в лучшем смысле этого слова) истина чаще всего является либо результатом консенсуса, либо «достается» победителю-ритору, сумевшему придать своей аргументации видимость неопровержимой логики. Но в любом случае это итог ментальной операции, опирающейся на систему умозаключений, предубеждений, предпочтений и т.п. Разумеется, целесообразности подобных операций никто не отменял, но именно поэтому
178
