CC BY
80
Л.И. Решетова
Тула
ПОВЕДЕНЧЕСКАЯ КУЛЬТУРА ДВОРЯНСКОЙ ЭЛИТЫ В «МЕМУАРАХ» ГРАФИНИ В.Н. ГОЛОВИНОЙ
Самоощущение русского дворянства первой половины XVIII века передают слова французского дипломата Т. Ла-Шетарди: «Знатные только по имени, в действительности они рабы, и так свыклись с рабством, чтя большая часть из них не чувствует своего положения»[1]. В начале следующего столетия появилась генерация внутренне свободных людей способных осознать крепостное право как собственное унижение. Таков был результат социальной адаптации к тем историческим условиям, что сложились благодаря масштабным преобразованиям Петра I. Процесс модернизации охватывал разные сферы культуры, в том числе и поведенческую. Эта тенденция обуславливала формирование дворянского этикета и дворянского менталитета. В России начинался переход от общинных отношений к общественным, возникала новая реальность, утверждался новый субъект культуры - дворянин, преисполненный чувства собственного достоинства.
Прежде всего новая социокультурная практика, работавшая на достижение «социабельности» общества заявляла о себе при дворе. Дворянская аристократия культивировала те формы общественности, что за тем становились принадлежностью всего дворянского общества. Складываются два важных правила общения цивилизованного человека: «уверенность в себе; основанная на личном достоинстве (подчеркнуто мною - Л.Р.), и уважение к другим людям, проявлявшееся в учтивости, благопристойности, добродетельности и благоразумии» [2]. Личное достоинство и честь отныне обязательны для дворянина, становятся составляющими дворянского менталитета, востребуемыми в повседневности, в многообразных проявлениях обыденной жизни. Подобное самоощущение можно увязать с отменой телесных наказаний дворян, появлением «непоротого поколения», ибо, как заметил Н.Я. Эйдельман, «розги - апофеоз личной необеспеченности. Само их существование обязательно связано с целой системой других ущемлений личности» [3].
Новое самосознание в конце XVIII - начале XIX веков заявило о себе в мемуаристике как рефлексия прошлого и настоящего, саморефлексия, связанная с самоидентификацией. Личность осознала свою ценность и значимость, интересность собственного
социокультурного опыта для других. Французский психолог Серж Московичи полагает, что для понимания действительности равно необходимы как описание феноменов, существующих в масштабах общества, так и описание, начинающееся с индивидов [4]. Мемуары можно считать именно таким описанием, где культурные феномены своим истоком имеют индивидуальную поведенческую практику.
Особое значение для постижения обозначенного процесса социальной адаптации имеют «дамские» мемуары, обращенные к царствованиям Екатерины II и Павла I. То положение, которое занимала женщина при дворе, вовлекает в ее кругозор материю обыденной жизни, практику общения. Графиня Варвара Николаевна Головина писала свои воспоминания в первое десятилетие XIX века, воспроизводя частные интересы, повседневную культуру элиты, начиная с середины 70-х годов XVIII столетия. В ее повествовании значительное место уделено формам и моделям бытового поведения, в которых себя обнаруживало становление личностного самосознания, В перспективу видения В.Н. Головиной попадают не масштабные события, а социальные изобретения Екатерины II, их упрочнение в культурной практике и судьбе в последующее царствование Павла I.
Автор «Мемуаров» поставила перед собой цель: сравнить настоящее с прошлым: «Полезно иногда сравнить настоящее с прошлым. Прошлое -своего рода записная книжка, с которой нужно часто сверяться для ого, чтобы иметь привычные понятия в настоящем и уверенность в буущем» [5]. В сравнении даны прежде всего два царствования: Екатерины и Павла I. Царствование Екатерины II - «тихая свобода» и «радостная простота», «самое кроткое царствование», Павла I - «стесненные привычки», «царство террора», «самое строгое царствование». Все это автор относит не к политическому содержанию правления, а лишь к самоощущению элиты и возможностям ее самовыражения в пределах повседневной интерсубъективности. Осуждение царствование Павла I связано с непри-ятием насаждавшихся культурных форм, которые вступали в противоречия со сложившимися «привычками прежнего царствования» и репертуаром поведения.
А.Каменский в своей книге «Российская империя в XVIII веке: традиции и модернизация» пишет: «Эпоха Екатерины II была и временем духовного расцвета, формирования национального самосознания, складывания в обществе понятий чести и достоинства» [6]. Началом названным процессом было положено в программе деяний вступившей на престол императрицей. Среди прочего предусматривалось просвещать нацию, которой управляешь и полагалось, что каждый гражданин должен быть воспитан в сознании долга своего перед Высшим существом, перед собой (подчеркнуто мною - Л.Р.), перед обществом и нужно ему преподать некоторые искусства, без которых он почти не может обойтись в повседневной жизни» [7]. Последующий период более всего убедил, что императрица выполнила задуманное. Наравне со многими социокульткультурными учреждениями, проектами на его осуществление работала и интерсубъективная культурная практика, востребовавшая личность, имевшую понятие о долге перед собой.
Графиня В.Н. Головина оказалась вовлеченной в придворную жизнь в 1776 году, в 1782 в 16 лет стала фрейлиной Екатерины II, которую почитала и любила, до самой ее кончины была участницей и наблюдательницей перипетий дворцовой повседневности. Изящное и легкое письмо мемуаристки воспроизводит множество разнообразных связей, в какие вступала светская женщина. Поведенческая культура при дворе требовала соответствия общим правилам приличия, принимать в расчет реакцию окружающих и, что, может быть, более важно - соблюдать чувство собственного достоинства. Жест, как вербальный, так и соматический рекомендовал своего носителя, становился предметом интерпретации. Это осознается В.Н. Головиной, другими персонажами воспоминаний, в том числе и императрицей. Екатерина II ведет своего рода пропаганду «новой культурной внешности», преподносит уроки достойного и учтивого поведения, обучает искусству общения. Мемуаристка особенно последовательно фиксирует инциденты, где императрица выступает в этой ипостаси.
Социальные отношения, выстраиваемые в аристократической субкультуре, основывались на общинных ценностях, когда важное значение придается душевной склонности, комплиментарности. Сама Екатерина II пыталась соединить здравомыслие и рациональное содержание, свойственные цивилизованному поведению с искренностью и эмоциональностью, отличающих социальную практику традиционных культур. Императрица не принимала откровенно ханжеские и лицемерные жесты, следованием чего становятся «косвенные уроки», которые она демонстрирует окружающим. Один из них, адресованный польской к следующем: обращаясь к своей ливретке по кличке Пани, она говорит: «Послушай, Пани, ты ведь знаешь, что я тебя отталкиваю, когда ты заискиваешь, я не люблю низости». Здесь лесть и низость - явления одного порядка, равно унизительные для обеих сторон, вступивших в общение. Его искусством сама императрица владела, «соблюдая меру и необходимое достоинство»; его суть в выражении чувства приязни и деликатного отношения к окружающим. Она обозначала и условия, необходимые для успешного общения: неприлично выходить к людям с «дурными впечатлениями и беспокойством», для этого следует иметь самое лучшее настроение. Целый ряд инцидентов, варьирующих бытовое поведение Екатерины II, соответствует названным правилам. Она настолько внимательна, что сама спускала штору, если солнце кого-нибудь беспокоило, садилась играть в карты, только убедившись, что все заняты. В обыденном общении императрица не ставила подданного в неловкое положение. Когда среди приглашенных на бал по ошибке оказывается графиня Фитингоф вместо графини Паниной, она озабочена не столько тем, как наказать виновных, сколько тем, чтобы «не надо дать ей заметить, что она здесь по ошибке», и потому попросила вписать ее в число приглашаемых на большие балы. Еще один случай, зафиксированный в мемуарах, дает основание говорить о целенаправленной демонстрации учтивости, цель которой - урок
придворным. Он также интересен сочетанием комплиментарности с рациональностью. Во время небольшого бала в Таврическом Екатерина и взмахом руки подозвала камер-пажа, дабы приказать играть полонез. Но знак принял на свой счет вице-канцлер граф Остерман и «подбежал к императрице так быстро, как только мог с помощью своей длинной клюки. Государыня поднялась, отвела его к окну и очень серьезно говорила с ним около пяти минут. Затем у нее состоялся разговор с графиней Головиной, к которой был обращен вопрос: довольна ли она ею? Графиня ответила: «Мне хотелось бы, чтобы все петербургские дамы учились у вашего величества, как нужно принимать гостей». Екатерина продолжила: «Ну как же я могла поступить иначе? Я огорчила бы старичка, сказав, что он ошибся. Вместо этого я поговорила с ним, о том, о сем, убедила, что я его действительно звала, и он доволен, и вы довольны, а я так в особенности» (152-159). Известное лукавство здесь оказывается составляющим деликатного обхождения, входит в правило хорошего тона, становится частью поведенческой культуры - рациональной по сути - приобретающей общественно-значимое содержание. Постепенно устанавливается кодекс цивилизованного поведения на основе сознательного предположения о наличии чувства собственного достоинства.
Следует обратить внимание на инцидент с дядей Головиной, графом И. Шуваловым, в котором легко увидеть игровой элемент, нередкий атрибут приватных отношений в XVIII веке. В этом случае он нарушает субординацию, переводя официальные отношения в разряд бытовых, частных. Мемуаристка описывает следующую ситуацию: Екатерина II, шутя, сделала реверанс вошедшему в бильярдную графу, тот ответил ей тем же. Она улыбнулась, придворные захохотали. Такая неожиданная и деланная веселость с их стороны покоробили императрицу. «Господа, обратилась она к ним, ведь мы с обер-камергером уже сорок лет как друзья, и поэтому мне может быть дозволено шутить с ним» (118). Императрица своей реакцией здесь не позволяет насмешки над тем, кто достаточно свободен, чтобы адекватно реагировать на ее преднамеренную игру.
Некий итог обозначенной перспективы восприятия государыни и интерпретации ее поведения присутствует в следующих рассуждениях В.Н. Головиной: «У императрицы был особый дар облагораживать все окружающее, она давала смысл всему, и даже ограниченный человек переставал быть таковым возле нее. В ее обществе всякий был доволен собой, потому что она умел а говорить с каждым так, чтобы не привести его в смущение и приноровиться к
его пониманию» (161).
Знаком новой социальной реальности становится понятие чести. Ее необходимо блюсти и защищать. В.Н. Головина рассказывает о конфликтных) ситуациях, разрешение которых было сопряжено с внутренним выбором: подчиняться обстоятельствам или, осознавая долг перед собой, отстаивать достоинство личности. Ей интересен второй случай. Так появляется эскиз о князе Щербатове, получившем оскорбление от англичанина и вынужденного для получения удостоверения отправиться за ним за пределы России в Германии вызвать его на дуэль и убить. Даже камер-юнкеры, выставленные по своему нерадению в смешном виде Ф.В. Ростопчиным в его циркуляре, почувствовали себя оскорбленными и пожелали с ним драться. Он принял вызов, но муж мемуаристки, приглашенный в секунданты, «покончил дело полюбовно». Полнее всего индивидуальные предпочтения людей как некую тенденцию времени, связанную с утверждением чувства чести, передает анекдот, внесенный в «Мемуары» как история, имевшая место в реальности, но которой отказано в этом комментаторами воспоминаний. Однако факт такой выдумки весьма примечателен. Это своего рода презентация поведенческой культуры екатерининской эпохи. Главный герой анекдота - Петр Панин, которому надобно высказать императрице свое мнение по поводу ее законов, уже одобренных сенаторами. Прежде чем говорить, он задает ей вопрос: «Нужно ли отвечать вашему величеству в качестве верноподданного или же в качестве придворного?» Последовал ответ: «Без сомнения, в качестве
первого». После того, как ему было разрешено вычеркнуть то, что он найдет лишним, граф перечеркнул все. Императрица надорвала бумагу, положила ее на стол, окруженный сена-торами,. и сказала: Граф Панин только что самым положительным образом доказал мне свою преданность» (137). Поведение верноподданного противопоставлено поведению придворного и то, и другое выступают основанием для идентификации современников В.Н. Головиной, о чем она упоминает в «Мемуарах».
Европейские манеры, этикетные формы поведения становятся необходимыми для сословной идентификации, так же как и демонстративное поощрение проявления свободного поведения, обнаруживающего достоинство личности - все это ставит Екатерину II в положение транслятора «новой культурной внешности». Временная дистанция, с которой виделась эпоха, иные варианты поведения, что культивировались при Павле I, заставили мемуаристку обратить внимание на правила общения, подвергнуть рефлексии
социокультурные деяния государыни, может быть, менее значительные на фоне иных преобразований, но чрезвычайно важные в исторической перспективе. Это вкупе с замыслом воспитания «новой породы людей», просветительской деятельностью в журналистике, драматургии, написанием «Жалованных грамот», «Устава благочиния» утверждало цивилизованность в обыденной жизни.
О плодотворности усилий Екатерины II свидетельствует и факт появления «Мемуаров», саморефлексии, направленной на поведенческие жесты, выявление мотивов поступков, регистрация их восприятия со стороны. Уже на первых страницах своего повествования графиня Головина обозначает один из принципов деликатного обхождения, усвоенный ею от матери: «Ум следует применять прежде всего тогда, когда ты понимаешь других». Комплиментарность следует основывать на целесообразности. Установку на понимание «других» автор демонстрирует в самых разных ситуациях: в семье, браке, привязанностях, дружбе. В свои отношения она привносит как искренность, эмоциональность, так и рациональность, это се определяет и перспективу восприятия окружающих.
В семье она любима и любит. У нее доверительные отношения с матерью, она привязана к дяде И. Шувалову, одному из самых образованных людей своего времени. Мать сочувственно отнеслась к ее сердечному выбору и не навязывала свой, пока граф Головин по возвращению из-за границы не сделал ей предложение. В ее расположении к жениху важное значение имеет его репутация почтительного сына и верного подданного, хотя, по ее замечанию, в матери, в глазах общества завидным женихом его делало материальное благополучие и положение в свете. Так в начале своей взрослой жизни она сама принимает решение, взваливая на себя груз ответственности за него, что предполагало уважение себя и к себе, нежелание быть инструментом судьбы.
Развитие самосознания женщины аристократического общества связано прежде всего с ощущением собственной неповторимости. В своих поведенческих жестах В.Н. Головина акцентирует собственную искренность, отсутствие светской чопорности. У десятилетней девочки нет «изящных манер, которыми обладают молоденькие барышни», но и, став придворной дамой, она могла сказать о себе: «Мои искренние и непринужденные манеры были так противоположны обыкновениям двора...». Ей важно заметить, что Екатерина II любила ее «именно за отсутствие истерики
и жеманства», неприятие искусственности приватных отношений запечатлено в реплике императрицы, обращенной к графине: «Мы слишком хорошо понимаем друг друга, чтобы устраивать из этого зрелище». Приверженность искренности и комплиментарности важна в поведенческой практике В.Н. Головиной. Еще один важный принцип, утверждаемый ею в собственном эмпирическом опыте и в осмыслении чужого: соответствие образу жизни социальному статусу. Как замужняя дама она едет к месту службы графа Головина по его вызову. В соответствии с этим положением она не принимает знаки внимания графа Ланжерона, отказывается быть наедине с графом Зоричем в продолжении двух часов в ожидании обеда. Осуждение заслужит замужняя графиня Толстая за выражение своего интереса к лорду Уитворту, неравнодушного к ней. Такой же мотив лежит в основе ее желания уберечь великую княгиню Елизавету от ухаживаний князя Платона Зубова. Мемуаристка стремится отстоять - и это ей удается - право на самостоятельность суждений и действий в обыденной жизни. Княгиня Долгорукая ее предупреждает, что с князем Потемкиным, приезжающим в Бендеры, следует быть внимательной, на что Головина отвечает: «Мы встречались при дворе, он обедал у моего дяди, и я не понимаю, почему должна выделять его из других своих знакомых?» Князь для нее есть прежде всего человек ее круга, в таком качестве она его и воспринимает, и это должно определить характер отношения к князю. Все, что касается государственно-исторического содержания личности, его особого положения при дворе, то оно, не будучи освещенным комплиментарностью, не имеет значения в практике обыденного общения. При встрече с ним ей важно утвердиться в независимом поведении. В некотором роде, демонстрируя его, она говорит: «Очень рада нашей встрече, князь, но признаться, что часто видеть вас вовсе не было целью моего приезда сюда. Вы отняли у меня мужа, поэтому теперья ваша пленница» (106). На фоне ее преднамеренной дерзости, которую объясняют слова:
«Я здесь одна, без руководителя, поэтому следует держаться уверенно и твердо», особенно негативно воспринимается графиней робость князя Репнина, укрепляется ее уверенность в правильности выбранной манеры поведения. Новое положение женщине в обществе позволило Головиной выступать в роли просительницы за мужа: хлопотать о его отпуске, поездке в столицу. Взаимоотношения людей в провинции кажутся ей неискренними тщеславными и поэтому особенно неприятными. Вероятно, культурные формы, актуализирующие чувство личного достоинства вне пределов
аристократической субкультуры пока были не востребованы.
Особый сюжет в «Мемуарах» связан с великой княгиней, а затем императрицей Елизаветой, которой воспоминания отчасти обязаны своим появлением. Привязанность к ней, осложненная дружбой, бескорыстна и сердечна, она неоднократно становится предметом рефлексии: «Что может быть приятнее первого
проявления дружбы? Ничто не должно становиться у него на дороге. Доверчивостью, увлеченностью и чистотой дружба походит на вечно цветущий сад. В дружбе любят без страха и угрызения совести, и какое счастье, можно даже сказать, более, чем счастье, владеть верным и чувствительным сердцем» (124). Поэтому Головина пренебрегает принятыми нормами, когда великая княгиня требует ее приехать проститься перед отъездом: «Это было по дороге, но я была в дорожном платье (...), но так как ее императорское высочество желало непременно видеть меня, то я должна была отбросить этикет в сторону» (100). Этикет служит проявлением субординации, сковывает живые отношения, но в царствование Екатерины II его главное назначение все же - организация интерсубъективной практики в соответствии с социальным заказом на личность, осознающую свое внутреннее достоинство. Затем произошла как бы подмена этикета всеобщим регламентом.
Своего рода введением в царствование Павла I являются следующие слова: «Более строгий этикет и лицемерные знаки уважения не дозволяли даже вздохнуть свободно; при встрече с императором на улице, что случалось ежедневно, надо было не только останавливаться, но и выходить из кареты в какую бы то ни было погоду. Но все, не исключая даже шляп, наложен был род регламентации» (173). Наступил период власти суровой дисциплины, которая, по разумению самодержца, должна была преодолеть «привычки прежнего царствования». Их скорейшему забвению положило начало перенесение места пребывания двора из Царского села в Павловск, ставший резиденцией государя.
Регламентация касалась не только образа жизни придворных, но ив царской фамилии. Уместно поставить рядом два инцидента, зафиксированные В.Н.Головиной. Один касался великих княгинь Елизаветы и Анны. Зная недовольство Павла 1 всякими опозданиями, они, готовясь ехать в Смольный, одетые, ожидали в комнатах Елизаветы Алексеевны, когда за ними пришлют, чтобы сразу выйти к карете. Павел 1, застав их в таком положении, был рассержен и «сказал императрице, указывая на них: вот опять недопустимые вещи. Это все привычки прошлого царствования, но они никуда не
годятся. Снимите, сударыни, ваши шубы и впредь одевайте их не иначе, как в передней» (179). Другой анекдот связан с гневом государя на графиню Строганову, которая обедала в три часа, о чем извещал звук колокола, ему показалось, что это слишком поздно, и немедленно послали полицейского с указанием: впредь обедать в час дня. Немало случаев вспоминает Головина, когда поступки, распоряжения Павла 1 своими последствиями имели унижения или обиды членов семьи. Елизавета Алексеевна, великая княгиня, вызвала недовольство императрицы Марии Федоровны тем, что посмела в придворном платье новой модели рядом с брошкой поместить букет роз. Букет был выброшен, а будущая императрица пережила унижение. Резюмируют подобные инциденты слова - «тираническое вмешательство в частные дела восстанавливали всех против него». Здесь мемуаристка солидарна с мнением публики, напуганной новым правлением. В ее восприятии в павловское царствование культурные формы, этикет использовались не для образования общей социальности в пределах элитарного сословного пространства, а для ее разрушения. Их них исключалось комплиментарное содержание, регламент ограничивал известный выбор, затрагивал чувство собственного достоинства, представление о личной независимости, которые структурировали личность в предыдущее царствование. Павел 1 заставлял отказаться от тех привычек, что возвышали человека в собственных глазах, придавали уверенность в себе.
Первые ограничения в соответствии с этикетом появились в период глубокого траура после смерти Екатерины II. Положен был запрет на проведение балов, спектаклей. Все удовольствия исчерпывались малыми собраниями, официальными приемами, тихими играми и ужинами. Начал меняться образ жизни, культурные формы наполнялись новым содержанием. Н.Я.Эйдельман в книге «Грань веков» приводит фрагмент «Хроники» 1799 года, содержащий перечень запретов, включавший в себя запреты танцевать вальс, носить широкие большие букли и бакенбарды, кучерам и форейторам кричать и многие другие. Преувеличение значений церемоний Павлом
1, его приверженность им, регламенту вызывали смех. Головина замечает, что смеялись с радостью, так как это была своего рода месть за отнятое удовольствие жить, хотя за нарушение регламента армейского мундира, прически можно было попасть в ссылку или оказаться заключенным в крепость, если даже регламенты противоречили здравому смыслу. Новый порядок вещей мемуаристка неоднократно определяет как террор.
По мнению В.Н.Головиной, именно любовь к церемониям
органично привела Павла 1 к проректорству в Мальтийском ордене. Она увязывает вступление императора в орден с индивидуальными культурными предпочтениями, реализуемыми в обыденной жизни. Принадлежность Мальтийскому ордену дала простор церемониальному творчеству, утверждению новых ритуалов. Увлечение А.Лопухиной актуализировали рыцарские мотивы и стандарты, многие из них упоминаются В.Н.Головиной. Например, выезд к ней императора стал порой оформляться как выезд гроссмейстера Мальтийского ордена, а не российского самодержца, что вызывало ропот подданных, устанавливало еще более значительную дистанцию между ними, разрушая общую реальность прежних лет.
Обязательные церемонии при дворе строились в расчете на придворных, а не верноподданных, что делало их теми зрелищами, о каких неодобрительно отзывалась Екатерина II и ее наиболее чуткие современники. Во время принесения присяги новому императору многие, по наблюдению В.Н.Головиной, играли роль паяцев: «Я была этим возмущена, и когда пришла моя очередь, наклонилась, как обычно». Павел 1 отреагировал неожиданно - «громко чмокнул меня в щеку». Низкопоклонствующие пожилые дамы были возмущены. Ритуал поздравления коронованного семейства благодаря лакейству «черни» и желанию царствующих особ видеть подле себя холопствующих придворных превратился в фарс. Императрице казалось, что очень мало было желающих поцеловать ручку государыне и «обер-церемонимейстер Валуев, желая сделать приятное ее величеству, заставлял одних и тех же людей являться по нескольку раз под разными наименованиями и в разных должностях. Случалось, что дин и тот же человек являлся в тот же самый день, то как сенатор, то как член того или иного учреждения» (184-185). Строгости церемониального кета, который насаждался Павлом I вносили ощущение незащищенного от произвола, дворянство воспринимало его как посягательство на чувство собственного достоинства, осознаваемое в себе дворянином конца XVIII века. Верноподданнические чувства подавлялись, было время поощрения придворных. В.Н. Головина связывает это с тем, что «верноподданнические чувства побуждают человека к правдивому и открытому выражению своих мнений» (191). В себе она замечает способность при всяком случае доказывать, «что предпочитает свои убеждения милостям двора». Ее расположения заслуживает Ф.В. Ростопчин, верный чувству чести, отказывающийся подписывать неосновательный приказ.
С позиций екатерининской эпохи многие действия Павла I осознавались как неприличные. Мемуаристка упрекает его в мелочности, что непристойно его сану и делает его похожим на «тщеславного простолюдина, которому разрешили играть роль государя», недостаток чувства собственного достоинства она отмечает у Марии Федоровны, опять же констатируя расхождение между поведенческой культурой и требованиями, которые предъявляет к ней ее императорское достоинство. Такие суждения становятся возможными потому, что в предыдущее царствование начали работать механизмы социальной идентичности, где важное место занимали культурные формы и этикет.
Социальная практика самой мемуаристики, ее рефлексия поведенческой культуры приобщают к процессу становления и развития личностного поведения, адекватного историческим условиям, обнаруживают те культурные формы, в которых оно себя обозначило. Этикет, организующий интерсубъективное пространство при дворе Екатерины II, в павловское царствование сменяется церемониалом и регламентом. Вместо горизонтали выстраивается социальная вертикаль, акцентируя субординационные отношения, изменяя содержание культурных форм. Но «привычка к известному уровню личностного достоинства» (Н.Я.Эйдельман), воспитанная прежде, не позволяет согласиться ни с «шляпными регламентами», ни с компрометацией прежних дворянских вольностей. Личностное поведение дворянина становится знаком появления нового субъекта культуры, обеспечившего в следующем столетии уникальность и значительность социокультурных и художественных свершений.
ПРИМЕЧАНИЯ
1.Коваленко Т. А. Менталитет дворянской культуры XVIII века // Общественные науки и современность. 1997. №5. С. 108-109.
2.Курочкина И.Н. Формирование поведенческой культуры русского общества второй половины XVIII века // общественные науки и современность. 1999. №2. С. 108.
З.Эйдельман Н.Я. Грань веков. Политическая борьба в России. Конец XVIII-начало XIX столетия. М., 1982. С.94.
4. Московичи Серж. Машина, творящая богов (пер. с фр.). М., 1998. С.346.
5. Головина В.Н. Мемуары // История жизни благородной женщины. М., 1996. С.95. Далее цитируется по этому изданию. Страницы указаны в скобках.
6.Каменский А. Росийская империя в XVIII веке: традиции и модернизация. М., 1999. С. 259.
7.Каменский А. Указ. соч. С.224.
