CC BY
6цитату из Аврелия Виктора в «Египетских ночах»), но и об известной степени практического владения латинской фразеологией — таков непритязательный, но вполне корректный в грамматическом отношении медицинский текст в «Путешествии в Арзрум».
Это дает основание рассматривать изящную латинскую фразу в речи Самозванца («Борис Годунов», Краков, Дом Вишневецкого) не как почерпнутую откуда-либо цитату, а как авторский текст Пушкина: «Musa gloriam coronat, gloriaque^ musam» (Акад., VII, 54). «Слова Самозванца „Но мне знаком латинской музы голос" — являются отражением рассказа Карамзина о том, что Отрепьев обучался польской и латинской грамматике», — отмечает Г. О. Винокур в комментарии к «Борису Годунову».5 Заслуживает быть отмеченным метонимическое употребление слов «Musa» и «gloria», встречающее параллель и в русском словоупотреблении Пушкина, см., например, «Словарь языка Пушкина», т. II, красота, рубрика 3.
Я. М. Боровский
ДВА МАЛОИЗВЕСТНЫХ РИСУНКА ПУШКИНА 1. Портрет Шарля-Луи Дидло
На листе 78 «Лицейской тетради» А. С. Пушкина 1 есть два несколько странных наброска: мужской профиль и обнаженная нога с высоким подъемом и сильно развитой мускулатурой.
Портрет изображает мужчину, немолодого и некрасивого: очень худое, ародолговатое лицо, большой нос, острый подбородок, обтянутые скулы; полузакрытые выпуклыми веками, чуть опущенные глаза, резкие морщины в углах глаз, улыбка, слегка кривящая тонкие губы; высокий, голый лоб, на голове остроконечный колпак — не то ночной, не то шутовской, театральный. При взгляде на рисунок в памяти возникают портреты одного из современников поэта — знаменитого балетмейстера и хореографа Шарля-Луи Дидло.2
Вот внешность Дидло, как она описывается людьми, знавшими этого человека: «Я живо помню его личность <.. .> худощавый, рябой, с небольшой лысиной, длинный горбатый нос, серые быстрые глаза, острый подбородок, вся вообще его наружность была некрасива. Высокие воротнички его манишки закрывали наполовину его костлявые щеки»;3 «Худой, как остов, с преогромным носом. . .».4
Этот некрасивый, но оригинальный облик передается и пушкинским изображением. Особенно наглядно и явственно угадывается сходство при сравнении рисунка Пушкина с карандашным портретом Дидло, сделанным А. О. Орловским.5
6 Пушкин. Полное собрание сочинений, т. VII. Л., Изд. АН СССР, 1935, стр. 473.
1 ИРЛИ, ф. 244, он. 1, № 829, л. 78.
2 Первую публикацию этого рисунка см. в статье: Р. Жуйкова. «Там и Дидло венчался славой...». — «Пушкинский праздник». Спец. вып. «Литературной газеты» и «Литературной России» от 6 июня 1973 г., стр. 7.
3 П. А. Каратыгин. Записки, т. 1. Л., «Academia». 1929, стр. 54.
4 С. П. Жихарев. Записки современника. М.—Л., Изд. АН СССР, 1955, стр. 285.
5 Хранится в Гос. музее изобразительных искусств им. А. С. Пушкина в Москве. Портрет Дидло работы А. О. Орловского воспроизведен в кн.: Ю. Бахрушин. История русского балета. М., «Сов. Россия», 1965 (см. вклейки в конце книги). Портреты Дидло художника В. Баранова, Рей-
Шарль-Луи Дидло. Портрет работы А. О. Орловского.
Появление портрета Дидло в тетради Пушкина 1818—1820 гг. кажется вполне закономерным. Знаменитый балетмейстер, балеты которого пользовались огромной славой, человек эксцентричный и даже странный, — Дидло был необычайно популярен.
Театральные увлечения молодого Пушкина общеизвестны. В первой его поэме явственно чувствуются непосредственные впечатления от балетных спектаклей; замок двенадцати дев, волшебные сады Черномора кажутся декорацией для балетной феерии. Это давно отмечено исследователями, а JI. Гроссману дало основание заметить, что «великий поэт дебютировал поэмой-балетом».6 Позднее, в первой главе «Евгения Онегина»,
монда (гравюра с ориг. В. Баранова) и другие воспроизведены в работах, посвященных русскому балету начала XIX в.; см., например: В. В с е в о-лодский-Гернгросс. Театр в России в эпоху Отечественной войны. СПб., 1912, стр. 162—163; Ю. Слонимский. Дидло. Вехи творческой биографии. JL—Мм «Искусство», 1958 (фронтиспис и рис. на стр. 16—17), и др.
6JT. Гроссман. Пушкин в театральных креслах. JL, 1926, стр. 131.
/
Дидло. Рисунок Пушкина из «Лицейской тетради».
вспоминая «волшебный край» театра, Пушкин отразил свое и своих современников восхищение великим балетмейстером: «Там п Дидло венчался славой»! «Балеты г. Дидло исполнены живости воображения и прелести необыкновенной» (Акад. VI, 12, 191).
Был ли юный поэт лично знаком с Дидло в двадцатые годы? По всей вероятности, нет. Но он мог видеть балетмейстера в театре, на сцене (Дидло выступал и в качестве исполнителя), на «чердаке» Шаховского, с которым Дидло был дружески знаком и у которого бывал, у них были некоторые общие знакомые. И одно несомненно: круг друзей Пушкина, мир «кулис», собрания «Зеленой лампы» — все было полно разговорами
о Дидло. Неистовая творческая одержимость мастера, постоянная погруженность в мир своего искусства, неукротимый темперамент, неимоверная требовательность п вспышки гнева, не щадившие ни учеников, ни признанных «корифеек», его странности, чудаковатые и эксцентричные, — вот темы постоянных разговоров и многочисленных анекдотов о Дидло. Они встречаются буквально во всех театральных мемуарах: П. А. Каратыгина, С. П. Жихарева, Е. Асенковой, А. Головачевой-Панаевой. Многие из подобных рассказов Пушкин наверняка слышал и знал.7
Рисунок в «Лицейской тетради» — это явно не тот Дидло, которому дается столь серьезная, итоговая оценка в «Евгении Онегине». Набросок сделан как бы «под знаком» «Зеленой лампы», это — Дидло шумного и озорного застолья «вечериих пиров». Политические споры перемежались здесь шалостью, вдумчивые разговоры о драме или балете сопровождались, а то и комментировались анекдотом.
Скорее всего, пушкинский рисунок — реакция на какую-то роль Дидло: черты лица на изображении кажутся слегка утрированными гримом, обретает смысл колпак на голове, а нога, обтянутая трико, — это нога танцовщика. .. Впечатление, пожалуй, не только смешное, но и трагическое: Дидло был немолод (он родился в 1767 г.), некрасив, но он не только ставил балеты, а нередко и сам танцевал в них. В 1810—1820-х годах он производил, очевидно, на сцене несколько нелепое впечатление, несмотря на все свое мастерство. Так, одному из зрителей той поры он показался карикатурой в тунике, трико, венке из роз на рыжем парике в роли Аполлона.8
А может быть, рисунок появился после рассказа об очередной «выходке» балетмейстера за кулисами или в репетиционном зале театрального училища. В таком случае в этом черновом, беглом наброске нам остался еще один, рассказанный на сей раз графически, анекдот о великом Дидло.
Немного о датировке. Портрет находится на том же листе, что и несколько черновых строк стихотворения «Платоническая любовь», написап-ного в ноябре—декабре 1819 г. И хотя соседство текста и рисунка здесь случайно, их совпадение можно объяснить временем появления: и стихи, и портрет возникли в один период.
20 марта 1819 г. состоялось первое заседание «Зеленой лампы». С тех пор, вплоть до своего отъезда в ссылку в мае 1820 г., Пушкин регулярно бывал в доме Всеволожского. Это было время наиболее интенсивного увлечения театром, балетом, знакомства с балеринами — ученицами Дидло. Именно этот период — весна 1819—весна 1820 г. — наиболее вероятное время появления портрета Шарля-Луи Дидло в рукописях поэта.
2. Портрет Натальи Ивановны ГончаровоЗ
Среди рисунков известного альбома Е. Н. Ушаковой9 есть большой, во весь лист, портрет — погрудное изображение пожилой дамы. Пушкинская рука, пушкинский почерк сразу же чувствуются в быстрых волнистых линиях рюшей чепца, жабо пышного воротника. Контуром очерчено платье с высокой талией, намечена спинка кресла или дивана, на котором сидит женщина. Лицо прорисовано с редкой у Пушкина тщательностью, густая штриховка придает ему объемность и даже мясистость.10
7 Тема «Пушкин и Дидло» подробно освещена в кн.: Ю. Слонимский. Балетные строки Пушкина. Л., «Искусство», 1974.
8 С. П. Жихарев. Записки современника, стр. 285.
9 Альбом Е. Н. Ушаковой хранится в ИРЛИ, ф. 244, оп. 1, № 1723.
10 Кажется, что поэт как бы прибегает здесь к усвоенным еще в Лицее
Н. И. Гончарова. Портрет работы неизвестного художника. 1810-е годы.
*
Н. И. Гончарова. Рисунок Пушкина в альбоме Е. Н. Ушаковой.
Под портретом крупными буквами, очевидно рукою хозяйки альбома Е. Н. Ушаковой, как-то нарочито старательно выведено: «Маминька Карса». «Карсом» в доме Ушаковых, где в 1828—1829 гг. часто бывал Пушкин, звали Наталью Николаевну Гончарову. Значит, здесь, на этом рисунке, изображена мать Натальи Николаевны — Наталья Ивановна Гончарова.
Действительно, пристально вглядываясь в изображение, начинаешь замечать в нем сходство с лицом Натальи Ивановны ее портрета в молодости.11 Тот же прямой нос с широким расстоянием между бровями, капризно вырезанные губы, овал лица. Во взгляде, в выражении есть что-то общее. В очаровательном молодом лице чувствуется некая неприветливость, приподнятые уголки губ не сообщают ему улыбки; главное же впечатление от «маминьки» — буквально физическое ощущение тяжести. Пристальный, тяжелый взгляд исподлобья, непреклонно и упрямо сжатые губы.
Между этими двумя изображениями — почти двадцатилетний промежуток: портрет датируется 1810-ми годами, рисунок в альбоме Ушаковой сделан весной или осенью 1829 г. За эти годы Наталья Ивановна и постарела, и отяжелела, и огрубела. Жизнь ее сложилась неудачно. Неизлечимая душевная болезнь мужа рано обрекла ее на одиночество, лишила личного счастья; расточительность свекра отнимала надежды на будущее богатство, сулила разорение. Эти обстоятельства озлобили, ожесточили ее. Судя по воспоминаниям современников, в конце 1820-х годов, ко времени знакомства Пушкина с семьей Гончаровых, она была деспотичным человеком, с неровным, взбалмошным, не располагающим к себе характером. «Наталья Ивановна была довольно умна и несколько начитана, но имела дурные, грубые манеры и какую-то пошлость в правилах».12 Дом и дела се были «в вечном беспорядке», зато к детям относилась она с жестокой строгостью и «дочерей своих бивала по щекам».13 В отношениях между матерью и дочерьми не было ни теплоты, ни близости.14
Пушкину вскоре же пришлось испытать на себе все приливы ее несдержанной раздражительности: Наталья Ивановна не стеснялась устраивать сцены и ему. Это причиняло боль, ставило помолвку с Натальей Николаевной на грань разлада даже тогда, когда вопрос о свадьбе, казалось, был решен. Так, в конце августа 1830 г., перед отъездом в Болдино, он писал В. Ф. Вяземской: «Я уезжаю, рассорившись с г-жей Гончаровой <.. .> Она устроила мне самую нелепую сцену, какую только можно себе представить. Она мне наговорила вещей, которых я по чести не мог стерпеть. Не знаю еще, расстроилась ли моя женитьба, но повод для этого налицо...
Ах, что за проклятая штука счастье!» (Акад., XIV, 110; см. также 416).
Когда Пушкин был в Болдине, «Наталья Ивановна не позволяла дочери самой писать к нему письма, а приказывала ей писать всякую глупость и между прочим делать ему наставления, чтобы он соблюдал посты, молился богу и пр. Наталья Николаевна плакала от этого».15
приемам и навыкам рисовальной школы. Приемы эти он хорошо помнил: тут же, в альбоме, есть незаконченный набросок собаки, в точности повторяющий давний ученический рисунок «Собака с птичкой».
11 Портрет работы неизвестного художника (холст, масло), хранится во Всесоюзном музее А. С. Пушкина.
12 П. И. Бартенев. Рассказы о Пушкине, записанные со слов его друзей П. И. Бартеневым в 1851—1860 годах. М., 1925, стр. 63.
13 Там же.
14 В этом плане интересны и новые материалы, опубликованные в статье: И. Ободовская и М. Дементьев. Сестры Гончаровы и их письма. По неизвестным эпистолярным материалам. — Москва, 1973, № 10, стр. 181—197.
15 П. И. Б а р т е н е в, Рассказы о Пушкине..стр. 63.
Ограждать свой семейный очаг от бесцеремонных посягательств тещи Пушкину пришлось и позднее.
В рисунке поэта ощущается неуютная атмосфера гончаровского дома; глядя на мрачное лицо «маминьки», веришь, что дочери трепетали от страха, входя к ней, что «рука творила крестное знамение и язык шептал псалом, поминавший царя Давида и всю кротость его».16
Портрет II. И. Гончаровой в альбоме Е. Н. Ушаковой отличается меткостью психологической характеристики и является красноречивой иллюстрацией к письмам поэта и дочерей Натальи Ивановны, свидетельствам современников.
Следует также специально подчеркнуть, что набросок Пушкина — единственное достоверное, «подписное» изображение II. И. Гончаровой 1830-х годов, и в этом его особенная иконографическая ценность.
Р. Г. Жуйкова
ТРИГОРСКОЕ В РИСУНКАХ ПУШКИНА
В одной из рабочих тетрадей Пушкина 1828—1833 гг. есть три рисунка, покоряющих своей мягкостью и плавностью, какой-то особенной поэтичностью настроения.1 Два из них были опубликованы А. И. Эфросом и объяснены как разновидности одного и того же «волжского» пейзажа:2 вид с часовенкой па берегу и пейзаж с лодкой. Такое определение было сделана А. М. Эфросом на основании маршрута пушкинской поездки 1833 г. и по положению в рукописи; по его словам, Пушкин, только что переехав Волгу, воспроизвел по памяти запомнившийся речной пейзаж. Третий же рисунок (пожалуй, самый обобщенный и законченный из всех) Л. М. Эфрос оставляет без внимания как вариант, очень похожий на пейзаж с лодкой («разновидность речного пейзажа, нарисованного на листе 55/2»).
Вряд ли, однако, можно считать случайным такое близкое совпадение вариантов. Уже А. М. Эфросом отмечалась свойственная этим пейзажам «особая живописная артистичность, которая у Пушкина в рисунках встречается очень нечасто».3 Добавим к этому явное стремление передать «реальное сходство» с изображаемой местностью, что так же мало характерно для пушкинской графики.
Чтобы уловить это сходство, необходимо рассматривать вместе все варианты изображавшегося пейзажа.
16 А. Арапова. Наталия Николаевна Пушкина-Ланская. — Новое время, 1907, № 11409, стр. 7.
1 ИРЛИ, тетр. 839, лл. 58 об., 59, 59 об. Рисунки сделаны во весь лист каждый, 20X25.5 см, карандашом.
2 А. М. Эфрос. Рисунки поэта. Л., «Academia», 1933, стр. 343, 345 (воспропзведенття) и 448—449 (комментарии). О первом из этих рисунков А. Эфрос заметил: «...orí воспроизводит, видимо по памяти, речной пейзаж, который Пушкин мог видеть во время своего путешествия в Оренбург в летние месяцы 1833 года. Маршрут этого путешествия позволяет предположить, что на рисунке изображена Волга» (там же, стр. 448). О втором рисунке говорится следующее: «По-видимому, рисунок является выражением возникшего при составлении письма к И. И. Дмитриеву, 1833 г., воспоминания о Волге, которую Пушкин переехал во время своего „пугачевского" путешествия» (там же, стр. 449).
3 А. М. Эфрос. Рисунки поэта, стр. 448.
