CC BY
117
УДК 821.161.1.09 «1917/1991»
ББК 83.3 (2Рос-рус)6
О.А. Мартиросян «ДУШЕВНЫЕ БЕДНЯКИ» АНДРЕЯ ПЛАТОНОВА
Статья посвящена проблеме создания А. Платоновым особого типа героя - «душевного бедняка», в котором отразились такие черты древнерусского юродивого - «природного» юродивого и юродивого «Христа ради», как отсутствие семьи, дома (мотив Бездомъя), убогий внешний вид, аскетичный образ жизни, косноязычие, отрицание науки и просвещения, обличение и осмеяние мира. Анализируется также его своеобразие, связанное с эпохой XXв.
Ключевые слова: «душевные бедняки»; юродивые «Христаради»; аскетизм; косноязычие; мотив Бездомъя
О.А. Martirosyan A. PLATONOV’S ‘POOR-SOUL BAGGERS’
Having been created by A. Platonov, a special literary character the ‘desolate soul Poor ’ is the subject of this article. The features of the Old Russian «natural» God’s fool and the fool- for-Christ ,’s-sake ’, such as down-and-out lifestyle (‘Homelessness ’ motif), poor appearance, ascetism, solecism, denial of the worth of science and education, accusation and mockering of the surrounding world are discussed in this article. I also offer comments about its relevance in the context of the XX-th century ’s dramatism.
Key words: ‘desolate soul Poor’; fools «for-Christ’s-sake»; ascetism; solecism; Homelessness’ motif
А.П. Платонов в литературе XX в. продолжил гуманистическую традицию литературы XIX в., обратившись в своём творчестве к жизни «маленького человека», тип которого трансформировался в тип «душевного бедняка». Люди из самых низов общества («природные люди», «скитальцы», «чудаки», «блаженные», «юродивые») составляют список его излюбленных героев.
Е.Р. Меньшикова считает, что если Платонов «прибегал к героям-дуракам, то только оттого, что такие фигуры <.. .> несли в себе и осмеяние и осуждение действительности, являясь солью народной смеховой традиции» [Меньшикова, 2003, с. 94], которое «в русской смеховой традиции, в первую очередь, соотносится с юродством, или образом юродивого» [Меньшикова, 2004, с. 124].
В аспекте проявления юродства многими исследователями рассматривается мотив безумия некоторых платоновских персонажей. На своеобразие платоновских персонажей обращал внимание ещё М. Горький: «Они у вас окрашены иронически, являются перед читателем не столько революционерами, как «чуда-
ками» и «полоумными» [Горький, 1985, с. 23]. И. Лай тоже замечал, что «в образах чудаков и полоумных прослеживается связь со смеховой традицией древней Руси - осмеяние себя и своей среды, однако с той разницей, что платоновские герои погружены в современные им социалистические или философские идеи. Такие юродивые, находящиеся за рамками христианского мышления, близки дуракам, шутам, плутам в интерпретации М.М. Бахтина. Следует дополнить, что их основная функция - обличение, предупреждение, внутренний протест и даже пророчество. Зачастую они становятся носителями авторских точек зрения» [Лай, 2001, с. 18]. Достаточно вспомнить слова Захара Павловича («Чевенгур»), описывающего революцию: «Там дураки власть берут - может, хоть жизнь поумнеет» [Платонов, 1998, т. 2, с. 43]. Примечательно, что жизнь юродивого «Христа ради», полная тягот и унижений от людей, давала ему право «ругаться горделивому и суетному миру» [Панченко, 1984, с. 82], т.е. обличать пороки, протестовать против общепринятых норм поведения в обществе.
О Мартиросян О. А., 2011
Юродство «Христа ради» с его обличительной функцией ярче всего проявляется в таких платоновских персонажах, как Степан Ко-пёнкин («Чевенгур») и Жачев («Котлован»),
Копёнкин, у которого кроме портрета Розы Люксембург, зашитого в шапке, «не было никакого бланка» [Платонов, 1998, т. 2, с. 145], рубит саблей «вредный воздух», заглушая сигналы буржуев, придорожные кусты за то, что они «недостаточно тоскуют по Розе». В его нелепых словах и поступках проявлялись черты юродивого, разыгрывающего своё безумие в толпе, на глазах у зрителей. В поисках такого людного места и своих зрителей скитается Копёнкин, чтобы продемонстрировать верность «подвигу» аскезы, и обличить при этом революцию.
Таким же юродивым-обличителем, ненавидящем всех интеллигентов и буржуев, в повести «Котлован» был и Жачев - инвалид, у которого вместо одной ноги «находилась деревянная приставка», передвигающийся на костылях, «зубов у инвалида не было никаких, он их сработал начисто на пищу, зато наел громадное лицо и тучный остаток туловища; его коричневые скупо отверзтые глаза наблюдали <...> мир с жадностью обездоленности, с тоской скопившейся страсти» [Там же. С. 312]. Каждую неделю он ездит к чиновнику Пашкину за очередной порцией продуктов, но не ест их, а просто переводит, чтобы они не достались буржуям. По мнению И. Лай, Жачев «то неистово изобличает всех, кто не умеет жить храбро, то плачет “громадными слезами” от жалости к девочке, которая не успела пожить в доме всеобщего счастья» [Лай, 2001, с. 17].
Совершенно противоположными качествами «природного» юродивого наделён Александр Дванов («Чевенгур»), обнаруживающий в себе, по словам С.Г. Семёновой, опьяняющую «способность от всего отказаться («эх, чёрт побери всё!»), «постоянное источе-ние тоски, юродство отчаянного смертника», «не отмирность», заражение «какой-то избыточной юродивой душевностью» [Семёнова, 1988, с. 222], которая в нём проявлялась в поразительном смирении, детской наивности и скромности: он был настолько кроток, что думал, что всё в жизни происходит «взаправду». Когда ему отказывали в подаянии, он верил, «что все люди не богаче его», а тех привлекала «какая-то прелесть в почерневшем от устало-
сти мальчугане, нищенствовавшем без всякого внимания к подаянию» [Платонов, 1998, т. 2, с. 36]. Дванов был равнодушен к комфорту в быту, умел довольствоваться самым малым, был предельно аскетичен, радел душой за других людей: «Он до теплокровности мог ощутить чужую отдалённую жизнь, а самого себя воображал с трудом» [Там же. С. 43]. И люди тянулись к нему, чувствуя в нём необходимость. Эти качества роднят Александра Дванова с типом «природного», добровольного юродивого и типом «положительно прекрасного человека» Ф.М. Достоевского.
К типу «природного дурака» сам себя относит и Фома Пухов («Сокровенный человек»), Его не понимают: окружающие воспринимают его как «корявого человека», который не вписывается в создаваемые «новым обществом» нормы и правила жизни. Внешний вид Пухова тоже напоминает древнерусского юродивого: «Пухов весь запаршивел, оброс шерстью и забыл, откуда и куда ехал и кто он такой» [Платонов, 1998, т. 1, с. 490]. Он похож на странников, бродивших по Руси: «Пухов шёл, плотно ступая подошвами. Но через кожу он всё-таки чувствовал землю всей голой ногой, тесно совокупляясь с ней при каждом шаге. Это даровое удовольствие, знакомое всем странникам, Пухов тоже ощущал не в первый раз» [Там же. С. 485]. Автор неоднократно называл «чудаком» [Там же. С. 488], «смутным человеком» [Там же. С. 510], «придурковатым мужиком»: «Ячейка решила, что Пухов -не предатель, а просто придурковатый мужик, поставила его не прежнее место. Но <.. .> взяли подписку - пройти вечерние курсы политграмоты. Пухов подписался, хотя не верил в организацию мысли. Он так и сказал ячейке: человек - сволочь, ты его хочешь от бывшего бога отучить, а он тебе Собор Революции построит!» [Там же. С. 508]. Отношение Пухова к революции выражено в повести и непосредственно - в многочисленных декларациях: «- Сволочь ты! Коммунист - это умный научный человек, а буржуй - исторический дурак! - ... я - природный дурак! - объявил Пухов»; человек «облегченного типа» [Там же. С. 511, 512].
Сходство с древнерусскими юродивыми у платоновских героев прослеживается и в отсутствии у них дома и семьи: «У нас супруг нету: одни сподвижницы остались» [Плато-
Вестник ИГЛУ, 2011
нов, 1998, т. 2, с. 148] - заявляет Чепурный, у которого «не было определённого местожительства, как и у всех чевенгурцев» [Там же. С. 154]; «Редкие из пришлых чевенгурцев бывали временно женаты» [Там же. С. 244]; «Товарищи были хороши, <...> если не имеешь ни жены, ни имущества и не с кем удовлетворять и расходовать постоянно скапливающуюся душу» [Там же. С. 243].
В повести «Котлован» одним из важнейших мотивов является мотив Бездомъя, который рассматривает Н.В. Ломоносова: «Никто из героев повести не имеет своего Дома как духовного центра, Приюта и как определённого строения. Землекопы спят в пустом бараке, крестьяне и девочка Настя - в гробу, Настина мама живёт и умирает в разрушенном заводском здании, ликвидированные кулаки получают вместо стабильных счастливых Домов плот» [Ломоносов, 2007, с. 83].
Не только отсутствие дома, но и внешний вид многих платоновских героев указывал на их связь с древнерусскими юродивыми. Например, безымянный герой романа «Чевенгур», который «считал себя богом», ходил «без шапки, в одном пиджаке и босой, пищей его была глина, а надеждой мечта» [Платонов, 1998, т. 2, с. 64, 65]. Платонов рассказывает о разочаровании Чепурного, ожидавшего увидеть в Чевенгуре «сплоченных героев будущего», а на самом деле увидел «людей <...> без выдающейся классовой наружности и без революционного достоинства <.. .> даже возраст их был неуловим - одно было видно, что они бедные, имеющие лишь непроизвольно выросшее тело» [Там же. С. 212]. И Макар Ганушкин («Усомнившийся Макар») внешне «был сразу похож на батрака, и у него даже документов не спрашивали. «Езжай далее, - говорила ему, бывало, пролетарская стража, - ты нам мил, раз ты гол» [Платонов, 1998, т. 1, с. 523].
Кроме внешнего вида, с юродивыми платоновских героев сближало и их косноязычие. Известно, что для юродивых было «типично молчание, либо произнесение неясных, загадочных звуков. Как существа иного мира они не имели права говорить земным языком» [Панченко, 1984, с. 126]. Например, Александр Дванов «никогда не говорил, когда его не спрашивали. Даже Прохор Абрамович <.. .> не знал, какой из себя Саша: добрый
или нет; ходить побираться он мог от испуга, а что сам думает - не говорит» [Платонов, 1998, т. 2, с. 23-24]. Косноязычием отличался и Копёнкин, который «не мог плавно проговорить больше двух минут, потому что ему лезли в голову посторонние мысли и уродовали одна другую <.. .> он сам останавливал своё слово и с интересом прислушивался к шуму в голове» [Там же. С. 101]. По мнению Е.Р Меньшиковой, косноязычие платоновских героев -это молчаливый укор советской власти, новому порядку: «Отсюда и постоянное кочевание и убегание вдаль - как стремление сохранить своё юродство - и мимо всех преобразований и устроений, не прочь, а поодаль от нового мира» [Меньшикова, 2004, с. 125].
Специфические жесты, косноязычие героев, попытки убежать от исторических преобразований нашли своё выражение в отстранении юродивого от культуры и социальных норм. И. Сухих подчёркивал отказ юродивых героев Платонова от науки и искусства: «В новом «Чевенгуре» не только уничтожены классы и опустела церковь. В нём отменена почта («Люди в куче живут и кучно видятся - зачем им почта, скажи, пожалуйста!»)», отсутствует наука и просвещение: «<.. .> какая наука? Она же всей буржуазии даст обратный поворот <.. > И потом наука только развивается, а чем кончится - неизвестно» [Платонов, 1998, т. 2, с. 160], нет интереса к искусству: «А в Чевенгуре искусства нету...», - исчезла сложная мозаика социальных связей и человеческих отношений» [Сухих, 1999, с. 233]. Дванов «в душе любил неведение больше культуры: невежество - чистое поле, где ещё может вырасти растение всякого знания, но культура - уже заросшее поле <...>. Поэтому Дванов был доволен, что в России революция выполола начисто те редкие места зарослей, где была культура» [Платонов, 1998, т. 2, с. 103]. Сокровенный человек Пухов тоже был убежден, что: «ученье мозги пачкает», а он хотел «свежим жить» [Платонов, 1998, т. 1, с. 484]. Вспомним, что и древние киники не стыдились своей необразованности и невоспитанности и считали неграмотность своим достоинством.
Платоновские «душевные бедняки» («природные люди», «скитальцы, чудаки», «блаженные») во многом похожи на древнерусских юродивых. «Природное юродство» проявлялось у них в аскетичном образе жизни,
нищенском существовании и внешнем виде, косноязычии, отсутствии семьи и дома, отказе от материальных ценностей. К «природным людям», напоминающим «природных юродивых», можно отнести Фому Пухова («Сокровенный человек»), «положительно прекрасного человека» Сашу Дванова («Чевенгур») с его «избыточной юродивой душевностью», которая так привлекала к нему любовь окружающих.
Обличительная функция юродства «Христа ради» с его отрицанием власти и обязанностью «ругаться горделивому и суетному миру» видоизменялась у платоновских «душевных бедняков» в отрицание действительности и верой писателя в то, что формы построения социализма можно изменить. Тип юродивого «Христа ради» переродился в образе Степана Копёнкина и Жачева («Чевенгур»), Однако, созданные в XX в. «странные» персонажи Андрея Платонова, - это уже не юродивые «Христа ради», а юродивые «ради новой жизни» (И. Лай).
Таким образом, проблема своеобразия героя в творчестве писателя в рамках проблемы традиции и новаторства связана с трансформацией образа юродивого в русской литературе XX в.
Библиографический список
1. Платонов, А.П. Собрание сочинений [Текст]: в 2 т.
/ А.П. Платонов. - М.: Информпечать, 1998. - Т. 1.
Сокровенный человек, Усомнившийся Макар.
2. Платонов, А.П. Собрание сочинений [Текст]: в 2 т. / А.П. Платонов. - М.: Информпечать РСПП, 1998. - Т. 2. Чевенгур, Котлован.
3. Горький, А.М. Горький и советские писатели. Неизданная переписка [Текст] / А.М. Горький // Институт мировой литературы им. А.М. Горького АН СССР. - М.: Наука, 1985. - С. 22-25.
4. Лай, И. Идея юродства в творчестве А. Платонова [Текст] / И. Лай //Язык художественной литературы. Русская речь. - 2001. - № 6 (ноябрь - декабрь). -С. 15-19.
5. Ломоносова, Н.В. Общепролетарский дом в мотив-ной структуре повести А. Платонова «Котлован» [Текст] / Н.В. Ломоносова // Вестник ТГПИ. Серия Гуманитарные науки. Раздел III. Филология. -2007.-№ 2.-С. 83-85.
6. Меньшикова, Е.Р. Карнавальный гротеск как язык постреволюционной прозы [Текст] / Е.Р. Меньшикова // Ломоносов - 2003: материалы науч. конф. (Ломоносов, 20 апреля 2003). - М.: Наука, 2003. -С. 94-97.
7. Меньшикова, Е.Р. Трагический парадокс юродства, или Карнавальный гротеск Андрея Платонова [Текст] / Е.Р. Меньшикова // Вопросы философии. - 2004.-№ 3. - С. 111-132.
8. Панченко, А.М. Юродство как зрелище [Текст] // Д.С. Лихачев, А.М. Панченко, Н.В. Понырко // Смех в Древней Руси. - Л.: Наука, 1984. - С. 72-153.
9. Семёнова, С.Г. Мытарства идеала. К выходу в свет «Чевенгура» Андрея Платонова [Текст] / С.Г. Семёнова // Новый мир. - 1988. - № 5 - С. 218-231.
10. Сухих, П.П. Русские странники в поисках китежа (1926 - 1929. «Чевенгур» А. Платонова) [Текст] / И.Н. Сухих // Звезда. - 1999. - № 8. - С. 222-235.
