CC BY
58
58
ВЕСТНИК УДМУРТСКОГО УНИВЕРСИТЕТА
УДК 821.161.1 (Платонов А.) К. С. Когут
ПУШКИНСКИЙ КОНТЕКСТ В ПЬЕСЕ А.П. ПЛАТОНОВА «ВОЛШЕБНОЕ СУЩЕСТВО»
Статья посвящена анализу пушкинского контекста пьесы А.П. Платонова «Волшебное существо». Метод контекстуального анализа позволил увидеть аллюзивные отсылки к Пушкину и их функцию в пьесе. Пушкин для Платонова представляет собой абсолют, сакральную величину, память о нем - глубинный «нерв» его творчества. В «Волшебном существе» диалог художника с Пушкиным проявился в знаковых для него образах: Арины Родионовны, разграбленной Белогорской крепости, юродивого. Их семантика «произрастает» из глубинного осмысления Платоновым своей современности как трагедийной. Именно Пушкин дарит надежду на преодоление горя. Моделируя образ юродивого, он «прописывает» его бытийственный статус в мире как носителя последней истины. Подхватывая мысль русского гения, Платонов разворачивает образ юродивой Наташи как надежду на спасение человека и человеческого в нем. Диалог с Пушкиным подготавливает рождение последней завершенной Платоновым пьесы «Ученик Лицея», в которой главным героем станет образ юного поэта.
Ключевые слова: Платонов, Пушкин, Борис Годунов, юродивый, Арина Родионовна, контекст.
Пушкинская тема проходит через все творчество А. Платонова, различно воплощаясь на разных его этапах. Данному вопросу посвящена обширная литература [2; 3; 8; 9; 15; 18; 19; 22], где показано, что «Платонов воссоздает современную ему действительность на фоне множества культурных парадигм. Одна из них, несомненно, пушкинская» [18. С. 160]. Причем пушкинская парадигма едва ли не самая главная в его творчестве1.
Л.А. Шубин отмечает, что «творческий диалог» Платонова с Пушкиным начинается в ранних рассказах 20-х годов [21. С. 101-103]. Позже, идя по пушкинскому следу, Платонов творит свой миф о Петре I в повести «Епифанские шлюзы». В 30-е годы об освоении пушкинской традиции говорят «маршруты набросков платоновского „Путешествия"» [6. С. 14]. В это же время к пушкинскому творчеству Платонов обращается в критических статьях: «Пушкин - наш товарищ» (1937), «Пушкин и Горький» (1938). Диалог с Пушкиным идет на протяжении всего творчества художника, а в 40-е годы пушкинская тема «узаконит» себя и в драматургии Платонова, совсем недавно появившейся на горизонте и читательского, и исследовательского внимания [13].
Поэтика пьесы «Волшебное существо» во многом «индуцирована» пушкинским влиянием. С учетом этого влияния и можно понять во всей полноте специфику платоновского изображения войны. В центре его внимания полная драматизма атмосфера перехода советского народа от войны к миру. Дыханием возвращения к миру пронизан в этой пьесе каждый фрагмент. Это возвращение в «Волшебном существе» совершается под знаком Пушкина. Процитируем первый фрагмент:
Анюта. Ведомость там же, где книжки, я ее в Пушкина положила. А что там ведомость была -она неправильная. Я потом сама добавила, я помню, что было и в МТС, и в колхозе [11. С. 274].
Томик Пушкина представлен в пьесе как артефакт. Этот артефакт имеет несколько смыслов. Во-первых, в томик Пушкина Анюта вкладывает ведомость, полученную от председателя колхоза со списком «всякого добра», уничтоженного немцами в ходе войны. Ведомость вмещает в себя то, что уничтожено и разграблено немцами, воссоздавая тем самым образ довоенной действительности, тот ее ритм, сообразно с которым жили Никитишна со своей внучкой Анютой.
Во-вторых, Анюта называет ведомость «неправильной». Они с бабушкой, переписывая ее, вносят в нее то, чем немец обездолил весь народ, а не конкретный колхоз. Эта ведомость - предъявленный фашизму счет. Поэтому она начинает расширяться до масштабов всей страны с ее богатствами: лесами, заводами, полезными ископаемыми, - страны, не сломленной фашизмом, несмотря на то, что еще идет война, что всё порушено, сожжено и разграблено:
1 М.А. Платонова пишет о постоянном интересе А.П. Платонова к творческому наследию поэта: «Мало сказать, что Платонов просто любил Пушкина обычной любовью всякого русского человека, благодарного почитателя творчества великого поэта. Для Платонова Пушкин всегда был подлинным источником вдохновения» [13. С. 223].
Никитишна. Ни подковы, ни гвоздя ведь нету... <...> И железную дорогу всю порушили. Где вагон, где паровоз был - теперь в одной куче гарь осталась. А на станции и башня с водой стояла, теперь на земле лежит. Никакого порядка нету [11. С. 275].
Несмотря на то, что всё вокруг Никитишны и Анюты стоит в руинах, они уверены в возвращении немцами «всякого добра». Откуда же эта уверенность? Она вырастает в пьесе под знаком пушкинского понимания величия России и возможностей русского человека. Вложенное в томик Пушкина перечисление разграбленного словно восполняется самим этим актом. Перед нами род метонимии, выступающий в функции метафоры.
Более того, сама изба Никитишны олицетворяет собой надежду на возвращение к бытийствен-ной и познавательной полноте: от продовольственных припасов, сундуков с приданным Анюте до библиотеки, спрятанной в подполье. И здесь мы снова сталкиваемся с пушкинским «следом».
Анюта. Я бы свет сейчас жгла и сидела читала бы книги из школы, напрасно что ль, я всю библиотеку в избу в подполье стаскала... [11. С. 273].
Если Анюта сетует на то, что бабушка не уберегла лампу от немцев, и она не может сейчас читать книжки, то Никитишна искренно не понимает этого обвинения:
Никитишна. А чего там читать - да я тебе все изустно расскажу, хоть не по-книжному, а все верно будет... [11. С. 273].
Как и у Пушкина, у Платонова истина может существовать по-разному. Если для Анюты ее источник - книга, то для Никитишны - жизненная мудрость, сконцентрированная в народном сознании, выстраданная им в сложившихся верованиях и устоях.
Можно предположить, что уже в Никитишне «мерцает» образ Арины Родионовны, неграмотной няни Пушкина, к разработке которого Платонов вскоре приступит («Ученик Лицея»), на что указывает любовь героини к «изустному» рассказыванию.
«Волшебное существо» «УченикЛицея»
Анюта. А то как же! «Да, то-то! А то как же!»
Никитишна. Да то-то!
Отметим сходство манеры речи Никитишны с речью Арины Родионовны в платоновских пьесах. В.И. Чернышёв пишет об Арине Родионовне: «Грамоте она так и не обучилась - зато постигла иную, более высокую, науку: прониклась духом своего народа. От матери и стариков-соседей узнавала и запоминала Ирина сказки, былины, песни, поговорки и пословицы, «повести сказочно-бытового и демонологического характера: о разбойниках, привидениях, домовых, русалках и т. д.» [20. С. 279].
Вместе с тем, описание избы Никитишны и Анюты вызывает в сознании читателя сцену с разграбленной, но не сдавшейся до конца Белогорской крепостью из «Капитанской дочки». Обратимся к пушкинскому эпизоду.
Белогорская крепость после пугачевского самосуда «опустела»: «Стулья, столы, сундуки были переломаны; посуда перебита; все растаскано» [17. С. 344]. Но захваченная «разбойниками» крепость не сдалась окончательно, поскольку Гринев, Иван Кузьмич и другие солдаты отказались присягать самозванцу. Савельич, наблюдая за происходящим, говорит Гриневу: «Все у нас разграбили ... платье, белье, вещи, посуду - ничего не оставили» [17. С. 346]. Герой составляет приблизительный список украденного «мошенниками» имущества: сундуки, платье, белье и т. д. Сходные предметы перечисляет и Никитишна: «сундаки» [11. С. 273] с приданным, «девкины юбки да кофты» [11. С. 274]. Отсылка к «Капитанской дочке», непроизвольно возникающая в сознании читателя позволяет ассоциативно расширить смысловые границы пьесы, проявить новые смыслы: изба Никитишны напоминает несданную врагу крепость.
Старательно выписывая потери, герои, казалось бы, включают в ведомость только материальную собственность: железные дороги, башни, уголь, заводы, - однако главное «обретение» в войне, что еще предстоит осознать читателям, это наработанная в ее страшных испытаниях народная душа.
Никитишна сохранила свой дом, но главное при этом не дом как стены, а дом как нерастраченное душевное богатство его обитателей. Обе героини не растратили своих душ, несмотря на то, что
прошли через немецкий плен, а Анюта была бита и порота. Изображая огромную духовную высоту, на которую поднимались люди в результате мученических испытаний, А. Платонов вновь идет по пушкинскому «следу». Обратимся в этом плане к диалогу генерала-майора Климчицкого и молодой девушки Наташи, которая прошла через ад немецкого плена, повторив историю еврейской девушки из рассказа «Девушка Роза»: была не только бита и порота, как Анюта, но немцы сделали так, что она потемнела рассудком. Страдания, перенесенные Наташей в плену, уравнены автором с мученической жизнью безумного, или юродивого. По наблюдению А.М.Панченко, это один тип сознания. Теперь процитируем диалог:
Климчицкий. Копейка лежит. Надо поднять. (Нагибается и поднимает с земли копейку.) Хотите, я вам подарю копейку?
Наташа. Дайте ее мне. Я люблю копеечку.
<...>
Климчицкий. Наташа, подарите мне вашу копеечку.
Наташа. Навечно?
Климчицкий. Навечно, Наташа [11. С. 265, 271].
Похоже, что этот диалог представляет собой аллюзию на сцену из «Бориса Годунова» с юродивым и его копеечкой:
Юродивый. Дай, дай, дай копеечку.
Старуха. Вот тебе копеечка; помяни же меня.
<... >
Юродивый. А у меня копеечка есть.
Мальчишка. Неправда! ну покажи. (Вырывает копеечку и убегает.)
Юродивый (плачет). Взяли мою копеечку; обижают Николку!
Народ. Царь, царь идет.
Царь выходит из собора. Боярин впереди раздает нищим милостыню.
<... >
Юродивый. Николку маленькие дети обижают... Вели их зарезать, как зарезал ты маленького царевича.
Бояре. Поди прочь, дурак! схватите дурака!
Царь. Оставьте его. Молись за меня, бедный Николка.
(Уходит.)
Юродивый (ему вслед). Нет, нет! нельзя молиться за царя Ирода - Богородица не велит [16. С. 277-278].
Юродивый, продолжая линию обыденно-смиренного поведения, обиду на мальчишек возводит в статус обычной для него игры: обращаясь к царю, он говорит: «Николку маленькие дети обижают... » Далее следует красноречивое многоточие. Казалось бы, продолжая кажущуюся детской игру, юродивый обличает царя: «Вели их зарезать, как зарезал ты маленького царевича». Далее вмешиваются бояре, называя юродивого «дураком»: «Поди прочь, дурак! Схватите дурака!». Николку называют «дураком»2 не потому, что он глуп от природы, а потому что он посмел сказать правду царю, что и есть высшая глупость в системе нравственных координат бояр. Царь же приказывает боярам оставить его, сохранить ему жизнь в надежде на то, что Николка будет молиться за него, выпросит у Богородицы прощения. Здесь важен пушкинский эпитет «бедный», данный как обращение царя. Исследователи не раз указывали на смысловую насыщенность каждого слова в пушкинском тексте3.
2 Говоря о некотором генетическом сходстве сказочного образа Ивана-дурака и юродивого, А.М. Панченко пишет: «Юродивый, с точки зрения пресловутого здравого смысла - обыкновенный дурачок. Это заблуждение, о чем не уставало твердить православное богословие. Св. Димитрий Ростовский в своих Четьих Минеях (они были настольной книгой многих поколений русских интеллигентов - от Ломоносова до Льва Толстого) поясняет, что юродство - „самоизвольное мученичество", маска, скрывающая добродетель» [10. С. 392].
3 В.М. Жирмунский указывает на некоторую смысловую предопределенность, семантическую насыщенность каждого слова в пушкинском тексте, а также - на особую значимость, которую это слово приобретает при соединении с другими лексемами: «...огромное значение имеет для Пушкина <...> смысловой вес каждого отдель-
Семантическая аура эпитета «бедный» включает в себя множество смыслов, приближаясь к сознанию героя: это и понимание царем своего собственного положения, и осознание им сути той просьбы, с которой он обращается к Николке - молиться за царя-детоубийцу, и взаимозависимость данных персонажей - царя и юродивого4. Юродивый знает истину и, вербализуя ее в своем человеческом жесте, выносит приговор не человеческого сообщества, а Божьего Суда. Царь знает не истину, а правду о содеянном им. Он также знает, что любой грех надо отмолить. Именно на это надеется он, «спасая» Николку. Но царь, по Пушкину, ошибается второй раз, полагая, что юродивый согласится отмолить его страшный грех: «Нет, нет! Нельзя молиться за царя Ирода - Богородица не велит». Не случайно Николка апеллирует не к Иисусу Христу, а к Богородице, объединившей в себе два начала - божественное и собственно человеческое. С. С. Аверинцев, уточняя статус Богородицы в христианстве, пишет: «Если Христос - Богочеловек „по естеству", то каждый христианин потенциально есть богочеловек „по благодати", и первая в этом ряду - Дева Мария, в лице которой человеческая природа вместе с наиболее телесными своими аспектами ... возносится превыше бестелесной духовности ангелов» [1. С. 83]. Богородица не имеет статуса божества, но ее «телесная» сущность оказывается превыше образа земной женщины и ангелов на небесах.
Юродивый у Платонова, так же, как и у Пушкина - носитель высшей истины. Наташа знает ее именно потому, что обладает тем же типом сознания, она способна идти на жертву. Она меньше всего напоминает «безумную», а является одним из самых чистых персонажей пьесы. Ситуация избиения, помещенная в контекст пушкинской цитаты, звучит как косвенная оценка фашизма: немцы, как Ироды, уничтожают детей. Архетипическая основа сюжета об избиении царем ребенка может быть понята с учетом семейной драмы Платонова. «Злодей и негодяй», уничтожающий детей, - не далекая история, а та реальность, в которой жил художник. В образе Ирода мерцают черты Сталина, по указке которого сын писателя Платон был сослан в лагеря. Трагедия смерти сына в 40-е годы для Платонова соединяется с невозможностью забыть горе. Отсюда беспредельная тоска, то и дело звучащая в словах Наташи. Здесь мы также сталкиваемся со сходством рисунка платоновской и пушкинской сцен: Наташа подбирает копеечку (уменьшительно-ласкательная форма слова «копейка» совпадает с пушкинской), затем дарит ее Климчицкому. Передача копейки, по наблюдениям А. М. Панченко, часто связывается с образами юродивых (Ксения Петербургская собирает копейки и отдает их нищим, Василий Блаженный опознал в нищем беса благодаря его просьбе подать копейку и т. д.). В чем же состоит смысл даром отданной копейки?
Климчицкий. Разожмите же кулак... Какой он у вас маленький!
Наташа. Как копейка? Он ростом с мое сердце [11. С. 271].
Копейка, имея статус самой малой денежной единицы, является настоящим сокровищем. По замечанию А.К. Жолковского, «мелкая, но экзистенциально значащая денежная единица; ...маленькая монетка, обладающая огромным, тревожно оберегаемым потенциалом, ... сокровище бедняка, практически нищего...» [20. С. 92-93]. Смысл пушкинской копеечки великолепно понимал А. Платонов. В его «Записных книжках» имеется запись: «Цена лучшей вещи - копейка, грош, вышедший из обращения» [11. С. 157]. По своим размерам копейка ставится в один ряд с человеческим сердцем.
Образ Наташи может быть понят также с учетом автодиалога пьесы с рассказом «Девушка Роза» (1944). Два произведения объединены фигурой юродивого. По сути, перед нами не две, а одна «повесть о жизни», поскольку история Наташи повторяет историю «живой русской девчонки» Розы и «мастеров с того света» - немецких палачей. Но если в рассказе «Девушка Роза» образ юродивой моделируется автором в опоре на образ святой великомученицы, то в пьесе «Волшебное существо» история плена и освобождения героини редуцируется, уступая место пушкинскому контексту, где Пушкин выступает наивысшей мерой произошедшей трагедии.
Уже давно закрепилось выражение, что «Пушкин - наше всё». Бескрайний мир пушкинского творчества живет в платоновской пьесе как мера всех вещей, как первоначальный ритм мироздания. «Индуцирование» пушкинским гением - почти «воздух» платоновского творчества, память о Пушки-
ного слова и смысловой принцип в соединении слов. Каждое слово на своем месте незаменимо; каждый эпитет вводит новое и точно ограниченное содержание в определяемое им слово» [4. С. 61].
4 По справедливому наблюдению А.М. Панченко, «близость монарха и юродивого восходит к древнейшему культурному архетипу, отождествлявшему царя и изгоя - раба, прокаженного, нищего, шута <...> Отзвуки идеи о тождестве царя и изгоя есть и в древнерусском юродстве» [7. С. 138-139].
не - это абсолют, сакральная величина. В «Волшебном существе» диалог художника с Пушкиным проявился в знаковых для него образах: Арины Родионовны, разграбленной Белогорской крепости, юродивого. Их семантика «произрастает» из глубинного осмысления Платоновым своей современности как трагедийной. Диалог с Пушкиным в пьесе, во-первых, подготавливает рождение последней завершенной Платоновым пьесы «Ученик Лицея», в которой главным героем станет образ юного поэта. Во-вторых, именно Пушкин дарит надежду на преодоление горя. Моделируя образ юродивого, он «прописывает» его бытийственный статус в мире как носителя последней истины. Подхватывая мысль русского гения, Платонов разворачивает образ юродивой Наташи как надежду на спасение человека и человеческого в нем. Пушкинский гений позволил Платонову понять истинное величие человеческого духа, который способен преодолеть и военную, и личную трагедию как глубоко закономерные явления в «вечно возвращающейся» истории.
Трудно не заметить, что платоновское понимание Пушкина во многом совпало с написанными А. Блоком в 1921 году стихами:
Пушкин! Тайную свободу Пели мы вослед тебе! Дай нам руку в непогоду, Помоги в немой борьбе!
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
1. Аверинцев С.С. Поэтика ранневизантийской литературы. СПб.: Азбука-классика, 2004.
2. Вьюгин В.Ю. Андрей Платонов: поэтика загадки. Очерк становления и эволюции стиля. СПб.: РХГИ, 2004.
С. 368-371.
3. Дырдин А.А. «Тайная музыка свободы» (жанр и авторское сознание в пьесе «Ученик Лицея») // «Страна фи-
лософов» Андрея Платонова: проблемы творчества. Вып. 7. М.: ИМЛИ РАН, 2011. С. 178-186.
4. Жирмунский В.М. Теория литературы. Поэтика. Стилистика. Л.: Наука, 1977.
5. Жолковский А.К. «Гривенник серебряный в кармане» // Жолковский А.К. Очные ставки с властителем: Ста-
тьи о русской литературе. М.: РГГУ, 2011. С. 92-93.
6. Корниенко Н.В. О некоторых уроках текстологии. В сб.: Творчество А. Платонова. СПб., 1985.
7. Лихачев Д.С., Панченко А.М., Понырко Н.В. Смех в Древней Руси. Л., 1984.
8. Мароши В. Размышления Платонова о поэме Пушкина «Медный всадник» в романе «Чевенгур» // «Страна
философов» Андрея Платонова: проблемы творчества. М.: ИМЛИ РАН, 2003. Вып. 5. Юбилейный.
9. Никонова Т. Платоновский миф о Пушкине (литературно-критический статьи 1930-х гг. и пьеса «Ученик Ли-
цея» // «Страна философов» Андрея Платонова: проблемы творчества. Вып. 7. М.: ИМЛИ РАН, 2011.
10. Панченко А.М. Юродивые на Руси // Панченко А.М. Русская история и культура: Работы разных лет. СПб.: Юна, 1999.
11. Платонов А.П. Записные книжки. Материалы к биографии. 2-е изд. М.: ИМЛИ РАН, 2006.
12. Платонов А.П. Ноев ковчег. М.: Вагриус, 2006.
13. Платонов А.П. Собр. соч.: В 3 т. М., 1985. Т. 2.
14. Проскурина Е.Н. След «Медного всадника» в «Котловане» // Критика и семиотика. 2006. № 10. С. 142-166/
15. ПушкинА.С. Собр. соч. в 10 тт. Т. 4. Евгений Онегин. Драматические произведения. М.: ГИХЛ, 1960.
16. Пушкин А.С. Собр. соч. в 10 тт. Т. 5. М.: ГИХЛ, 1960.
17. Свительский В.А. Андрей Платонов вчера и сегодня. Статьи о писателе. Воронеж: Полиграф, 1998.
18.Хрящева Н.П. «Миф о Петре I» в его проекции на платоновскую современность и пушкинскую традицию // Хрящева Н.П. «Кипящая Вселенная» Андрея Платонова: динамика образотворчества и миропостижения в сочинениях 20-х годов. Екатеринбург: Урал. гос. пед. ун-т; Стерлитамак, 1998. С. 127-167.
19. ЧернышёвВ.И. Пушкин и русские сказки. Записи // Сказки и легенды пушкинских мест. М.; Л., 1950.
20. Шубин Л.А. Поиски смысла отдельного и общего существования. Об Андрее Платонове. Работы разных лет. М.: Сов. писатель, 1987.
21. Яблоков Е.А. Город платоновских половинок («пушкинский» подтекст в киносценарии А. Платонова «Отец-мать») // «Страна философов» Андрея Платонова: Проблемы творчества. Вып. 4. Юбилейный.. М.: ИМЛИ РАН «Наследие», 2000. С. 700-709.
Поступила в редакцию 18.07.14
K.S. Kogut
PUSHKIN'S CONTEXT IN PLATONOV'S PLAY "THE MAGICAL CREATURE"
This article analyzes the context of Pushkin in Platonov's play "The magical creature". Contextual analysis method allowed to understand allusive references to Pushkin and their function in the play. Pushkin for Platonov is an absolute, sacred value. The memory about him - main "nerve" of his work. In the "Magical creature" dialogue of the artist with Pushkin appeared in main images for him: Anna Rodionovna, Belogorsky fortress, a holy fool. Their semantics goes from a deep understanding of Platonov his modernity as tragic. Pushkin gives hope to overcome the grief. By modeling the image of the holy fool, he modeling his existential status in the world as the bearer of the final truth. Picking up the idea of the Russian genius, Platonov deploys image of Natasha as the hope of salvation and human in it. Dialogue with Pushkin prepares birth last completed Platonov's play "The Disciple of the Lyceum", in which the main character becomes the image of the young poet.
Keywords: Platonov, Pushkin, Boris Godunov, holy fool, Arina Rodionovna, context.
Когут Константин Сергеевич, аспирант
ФГБОУ ВПО «Уральский государственный педагогический университет»
620017, Россия, г. Екатеринбург, пр. Космонавтов, 26 E-mail: kosfunpix@yandex.ru
Kogut K.S., postgraduate student
Ural State Pedagogical University
620017, Russia, Ekaterinburg, Kosmonavtov, 26
E-mail: kosfunpix@yandex.ru
