CC BY
12I. МАТЕРИАЛЫ И СООБЩЕНИЯ
А. Г Л А С С Е
ДУЭЛЬ И СМЕРТЬ ПУШКИНА ПО МАТЕРИАЛАМ АРХИВА ВЮРТЕМВЕРГСКОГО ПОСОЛЬСТВА
Публикуя книгу о дуэли и смерти Пушкина, П. Е. Щеголев посвятил особый отдел донесениям иностранных дипломатов о смерти поэта.1 Среди дипломатических бумаг из архива министерства иностранных дел в Штутгарте, которые были предоставлены Щеголеву, находились копии выдержек из депеш, касающихся дуэли и смерти поэта, и «Заметка о Пушкине», принадлежащие вюртембергскому посланнику князю Гогенлоэ-Лангенбур-гу-Кирхбергу.2 В своей книге Щеголев отметил важность и содержательность именно этих дипломатических писем: «Его сообщения выдаются из ряда других дипломатических донесений обилием любопытных подробностей, а главное — ясным сознанием абсолютной ценности и значения творчества Пушкина».3 Щеголев располагал копиями депеш на французском языке (машинопись) и опубликовал материалы по-французски и в русском переводе. Теперь представляется возможность просмотреть вюртем-бергские материалы в оригинале, причем удалось найти еще некоторые дополнительные документы, которые позволяют собрать воедино ту информацию о Пушкине, которую Гогенлоэ препроводил своему королю. Целью этой статьи является главным образом описание вюртембергского материала и внесение некоторых поправок к данным, которыми пользуется современное пушкиноведение.
* * *
Во время работы в Главном государственном архиве в Штутгарте нам удалось найти архив вюртембергского посольства в Пе-
1 Щеголев П. Е. Дуэль и смерть Пушкина. Исследования и материалы. Изд. 3-е. М.—Л., 1928, с. 371—417 (далее: Щеголев).
2 ИРЛИ, ф. 244, оп. № 18, № 71 (Донесения иностранных послов о дуэли и смерти Пушкина в официальных копиях с препроводительпыми бумагами русских посольств. Из министерства иностранных дел. 1904— 1909 гг.).
3 Щ е г о л е в, с. 386.
тсрбурге за годы 1808—1893.4 Одним из наиболее ценных разделов архива являются черновики депеш из России. Оригиналы этих дипломатических писем хранятся в архиве министерства иностранных дел.5 К ним делались особые приложения (Beilagen) — вырезки из газет, официальные документы, информация, сообщаемая дипломатическому корпусу, карты и т. д.6
В этих двух архивах сохранились депеши, корреспонденция и другие официальные бумаги князя Гогенлоэ-Кирхберга (Christian Ludwig Friedrich Heinrich Prinz von Hohenlohe-Langenburg-Kirchberg; 1788—1859) за годы, когда он представлял Вюртем-бергское королевство в качестве посланника при русском дворе (1825—1848).
Депеши Гогоплоэ, которые он посылал на протяжении четверти века, являются своеобразной хроникой событий, составленной немецким дипломатом при дворе Николая I. Близкое знакомство с русской жизнью Гогенлоэ почерпнул из длительного пребывания в России — начиная с того времени, когда он, служа в вюртембергских войсках, входивших в «Великую армию» Наполеона, был тяжело ранен и привезен в Россию среди других раненых пленных офицеров.7 За исключением непродолжительных поездок в Вюртемберг, Гогенлоэ после того, как поселился в России, не покидал ее пределов. В 1833 г. он женился на Екатерине Ивановне Голубцовой,8 двоюродной сестре Н. П. Огарева. Гогенлоэ умер в Петербурге и был похоронен в Вюртемберге.
Ко времени его назначения вюртембергским посланником Гогенлоэ хорошо знал Россию и русское общество; у него было немало знакомых в аристократических кругах Петербурга и Москвы. Как он сам признавался американскому посланнику Дж. М. Далласу, он «находился беспрерывно в обществе» и, «вероятно, был знаком с пятью- или шестьюстами человек».9 Отли-
4 Hauptstaatsarchiv Stuttgart. Е. 72. Württembergische Gesandtschaft St. Petersburg. 1808—1893.
5 Hauptstaatsarchiv Stuttgart. Ministerium der Auswärtigen Angelegenheiten. E 71, Carton VIII. St. Petersburg Relationen. Verzeichnis 30. — Ще-голеву были предоставлены материалы именно из этого архива.
6 Так, в приложениях к депешам о восстании в Польше среди официальных бумаг и расшифровок конфиденциального материала находится небольшая сшитая тетрадка с переводами на немецкий язык стихотворений Пушкина, Жуковского и Хомякова «Der Polen Aufstand und Warschaus Fall in den Gedichten von A. Puschkin, W. Schukowski und Chomjakow. Aus dem Russischen»: E 71, Garton VIII, Verz. 30, Nr. 87. — Стихотворения переписаны, по-видимому, с брошюры, вышедшей под этим названием в октябре 1831 г. и содержавшей, в частности, перевод стихотворения «Клеветникам России».
7 Записки графа Е. Ф. Комаровского. СПб., 1914, с. 189; Воспоминания А. П. Бутенева. — Русский архив, 1883, т. I, с. 14.
8 Записки Филиппа Филипповича Вигеля. Часть вторая. М., 1892, с. 35-36.
9 Diary of George Mifflin Dallas. Edited by Susan Dallas. Philadelphia. J. B. Lippincott Company, 1892, p. 153—154.
чаясь крайней общительностью, светскостью, Гогенлоэ был удивительно любознателен. Внимание его привлекали не только важные политические события, о которых он сообщал в своих депешах, сопровождая их вдумчивыми комментариями и замечаниями, но и светские новости и сплетни. В своих депешах, которые походят не столько на дипломатические донесения, сколько на интимный дневник (особенно в черновых вариантах депеш), Гогенлоэ много места отводит отделам, которым он дает подзаголовки: «Новости двора», «Новости Петербурга». Здесь содержатся чаще всего краткие описания посещавшихся им балов, вечеров и салонов. Обилие бытовых подробностей, характеристики современников и вторжение авторского, личного и не всегда дипломатического «я» выделяет депеши Гогенлоэ на фоне известных нам иностранных дипломатических писем того времени.
Но внимание Гогенлоэ привлекали не только политические события и общественная жизнь: он интересовался также русской литературой и литературной жизнью. Многих поэтов и писателей он знал лично. Так, описание празднования юбилея Й. А. Крылова (1838), с которым он был лично знаком, свидетельствует не только о понимании им творчества и значения баснописца, но и о его осведомленности в существовавших тогда в России литературных партиях и пристрастиях.10 Эти особенности Гогенлоэ и характер его депеш, о котором говорилось выше, необходимо отметить; как мы увидим далее, они говорят в его пользу как автора так называемой «Заметки о Пушкине».
Еще в начале своей дипломатической деятельности Гогенлоэ познакомился с близкими друзьями Пушкина. В 1826 г., на время коронации, вюртембергский посланник снимал дом князя П. А. Вяземского в Москве при посредничестве бывших арзамасцев А. И. Тургенева, С. П. Жихарева и Д. П. Северина.11 С Тургеневым и Вяземским Гогенлоэ продолжал поддерживать знакомство в течение всей жизни.12
В 1839 г. через Тургенева Гогенлоэ познакомился с Лермонтовым, который неоднократно посещал дом посланника.13 О дуэли поэта с Эрнестом Барантом, сыном французского посла, Гогенлоэ оставил довольно обширную депешу. Тот факт, что Гогенлоэ ценил литературную деятельность знакомых ему русских писателей, подтверждается, например, даваемой им краткой характеристикой Вяземского-поэта в том же описании чествования
10 Е 71, Verz. 30, Carton VIII, St. Petersburg Relationen, Nr. 9, 8/20 février 1838, «Fête littéraire».
11 Остафьевский архив князей Вяземских. Т. 5, вып. 2-й, СПб., 1У1 ¿5, по указателю («Гогенлоэ»).
12 Щегол ев, с. 276; Остафьевский архив, т. IV, с. 102.
13 Дневник А. И. Тургенева, ИРЛИ, ф. 309, № 319 (сентябрь 1839—ян-варь 1840). Ср.: Герштейн Э. Дуэль Лермонтова с Барантом. — Литературное наследство, т. 45—46. М., 1948, с. 399, 408.
<4 ^
A'-' -Q
' Л я.
с
Г л
> i ? >
к *
N
ь
(V Л' ЧТу '-Л. Ъ
s > • I 'i tí
-л
• .N5 *
xj' V
. V v
* 4 4
•ч
\
X
" • i
5
* -Si
■ Á \ *
»
: *
\
ч
V
V
• S *
"t.4
\ V v * \ Л • 4 ■ ' ' \> ' 4 \ '•' \Í • . V N
* % '
. ч
' SS
1 -
V
4
<4 '
Y
« 5 *
N
ГЧ
4
'Nr
: ; .V jv
i i v
sV
s*- , t- »
? • >
ЛГ 4
V
Y . «
" /s
S?
t %
\ 4
.v
ч i
4
. л
J*'
Л i
i >i
ín i
\î v ;A
V
V
vs
v '• ' '..
■■vj 4 s Ç '
t. "V
' •. л
Г
í
: 4 \
. _ 4 ' Л
Vi
1 Л • sS
' ? J
M »
. v. '4
)
; л
глъ* л.
/ • . • • у - - ' / ••
Ус? О* ' ' У / ' / / \
/ ' У •, • •
¿¡¡г Д< Ч с у'Г^и ' ^ . С ли ' г<* ' < "<
'<■' А «V / ' X у* - / / У / ' ' / /
У/ /-4 С* ч^/.* м 7+.у'.^*/-
/ / ^ - / >• л- . / /
Первая страница дипломатических писем вюртембергского посольства в Петербурге (1808—1893 гг.)
Крылова и упоминанием о поэтической деятельности Лермонтова в депеше о дуэли.14
Вполне вероятно, что через близких друзей Пушкина Гоген-лоэ познакомился и с самим поэтом. Предварительный просмотр материалов вюртембергского архива дает возможность предположить их многочисленные и регулярные встречи — при дворе, в салоне великой княгини Елены Павловны, в доме австрийского посла и других кругах придворного и великосветского Петербурга. Косвенный материал об общении Гогенлоэ с Пушкиным, возможно, даст изучение отдела депеш, посвященных Елене Павловне. Гогенлоэ с особенной старательностью и преданностью сообщает вюртембергскому королю все подробности (вплоть до головной и зубной боли) о жизни и деятельности его «любимой» и «знаменитой племянницы». Составленные на протяжении двадцати трех лет, эти сообщения являются летописью жизни вюр-тембергской принцессы, с которой Гогенлоэ находился в родстве. Возможно, что эта канва даст ценный «подстрочный» материал для летописи придворной и светской жизни Пушкина. В данное время можно указать на то, что Пушкин и Гогенлоэ встречались особенно часто в дни непосредственно перед дуэлью. В своих воспоминаниях В. И. Анненкова говорит о последней встрече с Пушкиным: «В последний раз я видела Пушкина за несколько дней до его смерти на маленьком вечере у великой княгини Елены Павловны. Там было человек десять: графиня Разумовская, т-ше Мейендорф, урожденная Огэр, Пушкин и несколько мужчин».15 В числе последних был Гогенлоэ; в одной из депеш он оставил краткое упоминание об этом вечере. 26 января Пушкин и Гогенлоэ были на балу у графини Разумовской, на котором присутствовала Елена Павловна, о чем посланник сообщил своему королю.16
В настоящее время вполне убедительным свидетельством о личном и продолжительном знакомстве Гогенлоэ с Пушкиным являются материалы вюртембергского посольства.
Собранные воедино материалы Гогенлоэ о Пушкине состоят из следующих документов.
1. Черновики депеш.
2. Оригиналы депеш.
С оригиналами были посланы следующие приложения.
1. «Заметка о Пушкине».
2. Копия письма Александра Пушкина к барону Геккерену, министру Нидерландов.
3. Постановление суда о бароне Жорже Геккерене.
14 Е 71, Verz. 30, Garten VIII, Nr. 13, 22 mars/3 avril 1840.
15 Андроников И. Лермонтов. Исследования и находки. М., 1964, с. 174—175.
16 Е 72, Büchse 105, Nr. 7, 30 janvierfll fevrier 1837. —Ср.: Пушкин в письмах Карамзиных 1836—1837 годов. М.—Д., 1960, с. 165.
Оригиналы депеш, как и приложения к ним, находятся в картоне VIII, 1837 г. При первом хронологическом просмотре этого картона оказалось, что именно этих депеш, т. е. тех, текст которых опубликовал Щеголев, в архиве не хватает. После более тщательного просмотра всего картона было обнаружено, что эти депеши изъяты из последовательной нумерации и собраны в отдельной папке. По-видимому, этот материал был отложен для копирования в 1906 г. (места, касающиеся Пушкина, поставлены в скобки, и текст в точности соответствует находящемуся в ИРЛИ и опубликованному Щеголевым), не был возвращен на место и остался в таком виде до наших дней. Этот факт несколько затруднил поиски приложений и полностью нарушил наше представление о цельности и последовательности этих документов. Мы еще вернемся к этой проблеме.
1. Депеши
Как уже говорилось, оригиналы депеш Гогенлоэ были впервые опубликованы Щеголевым в 1916 г. в первом издании книги «Дуэль и смерть Пушкина».17 Сопоставление черновиков депеш с известным текстом ничего существенно нового не дает: большинство разночтений чисто стилистическое. Но сравнение текста, посланного Щеголеву, с штутгартским оригиналом позволяет восстановить небольшой, но важный пропуск (возможно, сделанный сознательно — ради этикета или из дипломатической осторожности — вюртембергским архивом).
Приводим полный текст депеши от 9/21 февраля, касающийся дуэли; пропущенные у Щеголева места выделены курсивом. «Le jugement militaire du jeune Baron de Heeckeren n'a pas encore eu lieu. On croit qu'on traîne exprès avec cette affaire jusqu'au départ du Ministre des Pays-Bas et qu'alors on renverra le jeune homme simplement du service et de la Russie après l'avoir dégradé du rang d'Officier sans l'obliger à servir dans un régiment de l'armée comme simple soldat, afin qu'il puisse suivre avec son épouse son père adoptif. On ne parle actuellement plus de ce malheureux duel, et on me dit que c'est la volonté de l'Empereur qui a coupé court aux bavardages sur ce sujet. Cependant Pouschkin est toujours regretté de même par ses nombreux amis, et à cette triste occasion encore l'oeil de l'observateur a pu se convaincre à quel point le parti purement russe, auquel Pouschkin appartenait, est fort et puissant, quoique très certainement le Gouvernement Impérial ne doit point tant regretter un homme qui par ses écrits prêchait continuellement la libertié et qui attaquait même quelquefois des hommes en place sous le rapport de leur moralité et de leurs opi-
17 Щеголев П. E. Дуэль и смерть Пушкина. — H кн.: Пушкин и его современники, вып. XXV—XXVII. Пг., 1916, с. 221-231. - Пер. с фр. см.: Щ о го л ев, с. 387—395.
nions politiques. La nomination de Pouschkin comme historiographe était uniquement un moyen pour enchainer sa plume et pour la détourner d'une poésie qui dans chaque vers prononçait des sentiments peu en harmonie avec ceux qu'on désire pour la masse de la nation. Immédiatement après la rencontre entre Monsieur de Pou-schkine et le jeune Baron de Heeckeren on se prononça en faveur du dernier, mais moins de 24 heures ont suffi au parti Russe pour faire tourner les esprits à l'avantage de Pouschkin, et il aurait été imprudent de choquer ce parti en montrant la moindre sympathie pour son adversaire. Le tems calmera les esprits, mais jamais on parviendra à faire naître dans les coeurs des Russes un penchant pour les étrangers. Quant à Monsieurs les Barons de Heeckeren, il est vrai qu'ils ont tout à fait de leur côté pour s'attirer le mécontentement général, et beaucoup de personnes qui dans le tems se sont plus à distinguer le Ministre Baron de Heeckeren doivent le regretter actuellement.
Военного суда над молодым бароном Геккереном еще не было. Полагают, что дело затягивают нарочно, до отъезда Нидерландского посла, и что затем молодого человека просто уволят со службы и вышлют из России, разжаловав его из офицеров и не принуждая его служить в полку в качестве простого солдата, с тем чтобы он мог вместе с женою последовать за своим приемным отцом. Об этой злополучной дуэли больше не говорят, и мне передавали, что таково желание императора, положившего конец всем разговорам на эту тему. Между тем Пушкин по-прежнему оплакивается своими многочисленными друзьями, и по этому грустному поводу глаз стороннего наблюдателя мог убедиться еще раз, насколько сильна и могущественна чисто русская партия, к которой принадлежал Пушкин, хотя правительство императора, без сомнения, не должно сожалеть о человеке, который в своих сочинениях постоянно проповедовал свободу и даже несколько раз нападал на высокопоставленных лиц, имея в виду их нравственность и их политические мнения. Назначение Пушкина историографом было только средством связать его перо и отвратить его от поэзии, в которой каждый стих выражал чувства, мало соответствующие тем, какие хотели бы видеть у большинства нации. Непосредственно после дуэли между Пушкиным и молодым бароном Геккереном большинство высказывалось в пользу последнего, по не понадобилось и 24 часов, чтобы русская партия изменила настроение умов в пользу Пушкина, и было бы неблагоразумно бросать вызов этой партии, обнаруживая хотя бы малейшую симпатию к предмету ее ненависти. Время принесет успокоение умам, но никогда в русских сердцах не удастся пробудить вполне сочувственное отношение к иностранцам. Что же касается баронов Геккерепов, то они сделали все, чтобы, с своей стороны, навлечь на себя всеобщее пеудовольствие, и многие лица, в былые времена отличавшие посла барона Геккерена, принуждены в настоящую минуту сожалеть об этом.18
Пропущенный параграф депеши содержит наблюдения Гоген-лоэ над явлением, которое его особенно интересовало и удив-
18 Здесь, как и далее, пользуемся переводом донесений Гогенлоэ, данным П. Е. Щеголевым, дополняя фрагменты, отсутствующие в его книге.
Перевод:
ляло: противоречивым отношением общества к Пушкину. Сохранившиеся свидетельства современников говорят о том, что в высшем обществе господствовало крайне отрицательное мнение о Пушкине и больше сочувствия было проявлено к Дантесу, в то время как остальное общество оплакивало потерю национального поэта. «При наличии в высшем обществе малого представления о гении Пушкина и его деятельности, — писал саксонский посланник барон Лютцероде своему правительству, — не надо удивляться, что только немногие окружали его смертный одр, в то время как нидерландское посольство атаковывалось обществом, выражавшим свою радость по поводу столь счастливого спасения элегантного молодого человека».19 Образование двух партий в петербургском обществе непосредственно после дуэли хорошо известно в пушкиноведении; тем не менее на этом моменте следует остановиться.
Выражение национального горя и в связи с этим негодования против убийцы-иностранца и иностранцев вообще началось после смерти Пушкина и особенно проявилось во время отпевания тела, 1 февраля. «Трогательно было видеть толпу, которая стремилась поклониться его телу, — писала С. Н. Карамзина брату 2 февраля, — <.. .> это второе общество проявляет столько увлечения, столько сожаления, столько сочувствия <.. .> среди молодежи этого второго общества подымается даже волна возмущения против убийцы, раздаются угрозы и крики негодования; между тем в нашем обществе у Дантеса находится немало защитников, а у Пушкина — и это куда хуже и непонятней — немало злобных обвинителей».20 Отголоском этих же настроений является спор между Лермонтовым и Н. А. Столыпиным, послуживший, как известно, поводом для написания заключительной части стихотворения «Смерть поэта».21
Именно" с целью выступить против враждебного отношения к поэту и были написаны и распространены в первые недели после трагедии главные документы о смерти Пушкина, выражающие национальную скорбь и содержащие осуждение иностранцев. 30 января были написаны анонимные письма к Жуковскому и графу А. Ф. Орлову22 и стало известно стихотворение Лермонтова.23 К первым числам февраля относятся письма Вяземского и Тургенева о дуэли и смерти Пушкина, получившие широкое распространение в России и за границей.24 7 февраля Лермонтов
19 Щ е г о л е в, с. 397, 398.
20 Пушкин в письмах Карамзиных, с. 171.
21 Боричевский И. Пушкин и Лермонтов в борьбе с придворнои аристократией. — Литературное наследство, т. 45—46, с. 344—345.
22 Поляков А. С. О смерти Пушкина. (По новым материалам). Ш.,
1922, с. 36—37. _ и п
23 Мануйлов В. Летопись жизни и творчества Лермонтова, м—л.,
1964, с. 69—70.
» Новые материалы о дуэли и смерти Пушкина. (Из переписки А. Я. Булгакова и кн, Ц, А. Визадркото). - р кн.: Красный архив, 1929,
пишет последнюю строфу к стихотворению.25 14 февраля Вяземский посылает подробный рассказ о смерти поэта великому князю Михаилу Павловичу.26 15 февраля написано письмо Жуковского С. JI. Пушкину.27 «Гекерн и Дантес становятся мерзавцами более и более в глазах наших», — писал 16 февраля Тургенев брату во Францию, отмечая эффект этой кампании.28
Именно эту борьбу общественного мнения и отражают наблюдения Гогенлоэ. Первая заметка посланника о создавшемся положении была сделана в черновике депеши от 6/18 февраля, однако он ее зачеркнул и она не вошла в письмо, посланное королю: «En attendant cet affreux drame qui frappa tant de personnes de malheur ne cesse pas de faire le sujet de conversation de toutes les classes de cette capitale et c'est en cette circonstances encore qu'on a pu se convaincre combien la partie purement russe gagne de jour en jour de force et de contestances».
Перевод:
Тем временем эта ужасная драма, поразившая несчастием столько людей, не перестает служить темою для разговоров во всех классах общества столицы, и это еще раз убеждает, насколько чисто русская партия с каждым днем входит в силу и выигрывает в спорах.
Три дня спустя это свое личное наблюдение Гогенлоэ уже считает необходимым сообщить королю в Вюртемберг: «Между тем Пушкин по-прежнему оплакивается своими многочисленными друзьями, и по этому грустному поводу глаз стороннего наблю-
т. 2 (33), с. 227.— 11 февраля Булгаков писал: «Ты желал гласности большой письму твоему, и желание твое сбывается с возрастающей всякий день прогрессиею. Мне нет отбоя от требований <.. .> ибо люди даже мне почти незнакомые пишут преучтивые записки, прося позволения приехать прочесть письмо твое. <.. .> многие жены наших чиновников' просят позволения списать письмо для себя» (с. 227). См. там же письмо Вяземского кн. О. А. Долгоруковой: «... вы сможете узнать все подробности события, как только его высочество великий князь Михаил будет с вами, Я знаю, что у него есть официальное донесение и довольно полное», «Попросите показать вам мое письмо к Булгакову, — писал он в это же время А. О. Смирновой. — Следовало бы вам придать некоторую гласность подробностям, которые вы в нем найдете, о последних минутах Пушкина. ..». См.: Записки А. О. Смирновой. Из записных книжек 1826— 1845 гг. СПб., 1895—1897, ч. 2, с. 84. — Как известно, этот текст представляет собой не подлинные записки А. О. Смирновой-Россет, а результат литературного творчества ее дочери О. Н. Смирновой, лишь отчасти основанный на документах семейного архива и устных рассказах мемуаристки и потому непригодный для использования как мемуарный источник. Из этого издания мы берем лишь приведенные О. Н. Смирновой в приложениях эпистолярные материалы, несомненно подлинные. В дальнейшем ссылка на это^издание дается сокращенно: Смирнова. с 7|5 МанУйлов в- Летопись жизни и творчества М, Ю. Лермонтова,
26 Щегол ев, с. 257—271.
27 Там же, с. 174-197.
28 Пушкин и его современники, вып. VI. Пб., 1908, с. 79,
дателя мог убедиться еще раз, насколько сильна и могущественна чисто русская партия, к которой принадлежал Пушкин <.. .> Непосредственно после дуэли между Пушкиным и молодым бароном Геккереном большинство высказывалось в пользу последнего, но не понадобилось и 24 часов, чтобы русская партия изменила настроение умов в пользу Пушкина, и было бы неблагоразумно бросать вызов этой партии, обнаруживая хотя бы малейшую симпатию к предмету ее ненависти. Время принесет успокоение умам, но никогда в русских сердцах не удастся пробудить вполне сочувственное отношение к иностранцам».
К этому времени термин «русская партия» был уже в ходу, и ее существование было заметно не только иностранному дипломату. А. Я. Булгаков писал своей дочери 10 февраля: «В Петербурге две партии вполне определенные и крайне противоположные: одна — в пользу убитого противника, другая — в пользу того, кто пережил. Большинство, конечно, за первого <.. .> Россия гордилась его талантом, и притом он был русский».29
Замечания Гогенлоэ относятся к тому времени, когда стало широко известно стихотворение Лермонтова «Смерть поэта». О том, что это стихотворение несомненно привлекло внимание вюртембергского посланника, есть более поздние данные, о которых будет сказано ниже. Сейчас неважно, когда Гогенлоэ познакомился с последней строфой стихотворения. Она ему тоже, несомненно, со временем стала известна; есть основание думать, что «Заметка о Пушкине» является как бы своеобразным откликом на эти стихи. Вышеприведенная выдержка из депеши относится к той части стихотворения, в которой изображен портрет иностранца-авантюриста. Мы увидим, что именно эта строфа будет играть важную роль в разговоре, который имел место несколько лет спустя в доме посланника.
Известные строки Лермонтова в стихотворении «Смерть поэта» рисуют «типичного» иностранца, который приехал в Россию
из далека, Подобно сотням беглецов, На ловлю счастья и чинов,
который не любил России и
дерзко презирал Земли чужой язык и нравы...
Это изображение является как бы сутью мнения тех кругов, которые высказывались против Дантеса, — мнения, дошедшего до нас в многочисленных свидетельствах современников. То же самое мнение высказывала, например, А. П. Дурново: «Пушкин пал от руки мнимо-цивилизованного выходца с запада, авантю-
29 Красный архив, с. 226.
lib.pushkinskijdom.ru
риста, приехавшего искать счастье в России, потому что не нашел для себя карьеры на родине».30 То же самое писала кн. Е. А. Мещерская: «Хвалили рыцарство Дантеса, этого искателя приключений, явившегося делать карьеру в Россию...».31 Это же мнение было высказано графу А. Ф. Орлову в анонимном письме: «... безусловное воспрещение вступать в российскую службу иностранцам, быть может, несколько успокоит, утушит скорбь соотечественников Ваших в таковой невознаградимой потере. Открытое покровительство и предпочтение чужестранцам день ото дня делается для нас нестерпимее. Времена Биро-нов миновались <.. .> но дальнейшее пренебрежение к своим верным подданным, увеличивающиеся злоупотребления во всех отраслях правления, неограниченная власть, врученная недостойным лицам, стая немцев, все, все порождает более и более ропот и неудовольствие в публике и самом народе!».82 Особенно отрицательно отзывались в русском обществе в 30-е годы о немцах, многие из которых занимали важные места в правительстве.33
Нелестные высказывания против иностранцев несомненно были известны Гогенлоэ, и он мог их принимать на свой счет: хотя он не находился на русской службе, он попал в Россию случайно, пленным, и остался в России делать карьеру. Так как Пушкин был убит иностранцем, внимание, естественно, было обращено на иностранцев вообще; так как Дантес был приемным сыном дипломата, то интерес распространялся на весь дипломатический корпус, и усилилось наблюдение за поведением иностранцев.
Но Гогенлоэ принадлежал к группе иностранцев, которые хорошо относились к России и русским, которые изучили язык и быт и искренно радовались успехам русской культуры. Многие из этих иностранцев понимали значение Пушкина и размеры потери, понесенной Россией. Гогенлоэ мог даже наблюдать больше сочувствия к Пушкину среди этой группы, чем среди русских. Е. А. Мещерская описывала именно эту ситуацию: «Все дипломаты и граф Xavier de Maistre <Ксавье де Местр> возмущены поведением некоторых салонов. Они откровенно высказывались об этом нам и Нессельроде. Они даже поражены, слыша, что часть общества защищает этого coureur d'alcoves <ловеласа>, этого столь мало интересного соблазнителя».34 Это сочувствие было замечено Тургеневым во время отпевания: «.. .французский (посол, — А. Г.) с растроганным выражением, искренним, так что кто-то прежде, слышав, что из знати немногие о П. жалели, сказал: Барант и Геррера sont les seuls Russes dans tout
30 Смирнова, с. 12.
31 Там же, с. 88.
32 Цит. по кн.: Полякова. С. О смерти Пушкина, с. 39.
ав См., например, в дневнике Тургенева о спорах русской и немецкой партии в России: Щ о г о л е в, с. 279.
84 С м и р в о в а, с. 88. Ср. там же, с. 12.
cela! единственные русские во всем этом деле>».35 Дипломатический корпус, за исключением четырех посланников, весь явился проститься с поэтом.36
Но Гогенлоэ оскорбился не только за себя и других иностранцев. Оскорбительные сообщения касались женщины, которую он уважал и которой он был искренне предан, — великой княгини Елены Павловны, дяде которой он и счел необходимым сообщить настроения русского общества.
В салоне Елены Павловны собирались русские и иностранцы, которые живо интересовались Россией и русской культурой. Здесь ценили и любили Пушкина, читали и обсуждали его произведения, здесь сам он был нередким посетителем.37 В этом салоне постоянно бывали также друзья Пушкина: Жуковский, Вяземский, Тургенев, Виельгорский, кн. В. Ф. Одоевский. Жуковский был учителем русского языка и литературы великой княгини, и он, по-видимому, первый познакомил ее с произведениями поэта. О том, что Жуковский приобщал своих воспитанников к произведениям Пушкина, свидетельствует великая княжна Ольга Николаевна: «Жуковский и Плетнев, наши русские учители, оба дружны с Пушкиным <.. .> давно познакомили нас с сочинениями Пушкина. Мы заучивали его стихи „Полтава", ^Бахчисарайский фонтан" и „Борис Годунов", мы глотали его последнее произведение „Капитанская дочка", которое печаталось в „Современнике"».38
Зимой 1836/37 г. Пушкин и его друзья особенно часто посещали великую княгиню. «Я видаю иногда Вяземского, как и твоих протеже — семью его, и я приглашала два раза Пушкина, беседа которого мне кажется очень занимательной», — писала Елена Павловна мужу 26 декабря 1836 г.39 К этому времени относится запись стихотворения «Полководец» в альбоме великой княгини.40
Как уже былр замечено выше, Гогенлоэ был усердным посетителем этого салона. Здесь он имел возможность получать сведения о русской литературе непосредственно от ее главных
35 Цит. по кн.: Пушкин и его современники, вып. VI, с. 67—68 (письмо от 1 февраля).
36 Щеголев, с. 380.
37 Пушкин официально представлялся великой княгине в мае 1834 г. Об отношениях Пушкина и Елены Павловны см.: Дневник Пушкина. 1833—1835. Под ред. и с объяснит, прим. Б. Л. Модзалевского. М.—Пг., ГИЗ, 1923, с. 186—189; Дневник А. С. Пушкина (1833—1835 гг.). М.—Пг.в ГИЗ, 1923, с. 448—450 (Труды Государственного Румянцевского музея); Трофимов И. Полководец. — Прометей, М., 1975, № 10, с. 186—200.
38 Сон юности. Записки дочери Императора Николая I Великой княжны Ольги Николаевны, Королевы Вюртембергской. Париж, 1963, с. 66.
39 Литературное наследство, т. 58. М., 1952, с. 135.
40 Трофимов И. Полководец, с. 186—200; ПетрунинаН. Н. «Полководец». — В кн.: Стихотворения Пушкина 1820—1830-х годов. История создания и идейно-художественная проблематика. Л., 1974, с. 278—305.
2 временник lib.pushkinskydom.ru 17
представителей. Именно близкому знакомству с этой средой и обязан Гогенлоэ той информацией, которую он мог собрать в депешах и в «Заметке о Пушкине». В дни после дуэли салон Елены Павловны представлял собой тесный кружок друзей поэта.
О дуэли в Михайловском дворце стало известно в тот же вечер. Узнав о случившемся, Жуковский, по его словам, «велел везти себя прямо к Пушкину, но проезжая мимо Михайловского дворца и зная, что Виельгорский находится у великой княгини (у которой тогда был концерт), велел его вызвать и сказать ему о случившемся, дабы он мог немедленно по окончании вечера, вслед за мною же приехать».41 Весьма вероятно, что Елена Павловна передала известную записку к Жуковскому с Виельгорским: «Узнаю сейчас о несчастии с Пушкиным — известите меня, прошу Вас, о нем и скажите мне, есть ли надежда спасти его. <.. .> Сообщите мне, что происходит и есть ли у Вас надежда, и, если можно, скажите ему от меня, что мои пожелания сливаются с Вашими».42
Сохранились четыре записки Елены Павловны к Жуковскому. В первых трех она проявляет искреннюю заботливость, предлагая медицинскую помощь и ездового.43 Особенно характерна последняя записка, в которой она выражает глубокую скорбь, узнав о смерти поэта: «Итак, свершилось, и мы потеряли прекраснейшую славу нашего отечества! Я так глубоко этим огорчена, что мне кажется, что во мне соединяются сожаления и его друзей, и поклонников его гения. Тысяча прочувствованных благодарностей Вам, мой добрый г. Жуковский, за заботливость, с которою Вы приучали меня то надеяться, то страшиться. Как она тягостна, эта скорбь, которая нам осталась!
Когда сможете, Вы сообщите мне, как чувствует себя его бедная жена, о которой я не забываю и которую жалею от глубины души!» 44
Об этой тревоге и заботливости Елены Павловны Жуковский писал в письме к отцу Пушкина: «Государыня великая княгиня, очень любившая Пушкина, написала ко мне несколько записок, на которые я отдавал подробный отчет ее высочеству согласно с ходом болезни».45 «Искренно оплакивают утрату Пушкина, считая его гордостью России, во дворце и у вашего верного друга, великого князя Михаила Павловича, — писала Смирновой
41 Щегол ев, с. 176.
42 Литературное наследство, т. 58, с. 134.
43 Там же.
44 Литературное наследство, т. 58, с. 135.
45 Щегол ев, с. 189.— Ср. письмо Тургенева Нефедьевой: «Великая княгиня Анна Павловна беспрестанно присылала и письменно справлялась о страдальце-поэте и о его семье» (Пушкин и его современники, вып. VI, с. 66). Здесь явная описка: Анна Павловна, жена короля Нидерландов, находилась в это время в Голландии.
А. П. Дурново, — оплакивают в такой же степени, как друзья поэта. . .».46
Вот та картина, которая была хорошо известна Гогенлоэ. Имея возможность видеться с друзьями Пушкина, получать от них известия о состоянии умирающего, о его семье, искренно разделяя их тревогу и скорбь, Гогенлоэ не мог не оскорбиться тем недоброжелательством к иностранцам вообще, которое, как ему казалось, исходило от друзей Пушкина, стоявших во главе «русской партии». Возможно, Гогенлоэ ожидал, что будут сделаны необходимые оговорки. В письме Жуковского к С. Л. Пушкину в самом деле есть нечто похожее на подобные оговорки; создается впечатление, что автор письма пытается сгладить впечатление, будто вина за события возлагается на всех иностранцев. Жуковский писал: «Изъявления общего участия наших добрых русских меня глубоко трогали, но не удивляли. Участие иноземцев было для меня усладительною нечаятельностью. Мы теряли свое; мудрено ли, что мы горевали? Что думал этот почтенный Барант, стоя долго в унынии посреди прихожей, где около его шептали с печальными лицами о том, что делалось за дверями. Отгадать нетрудно. Гений есть общее добро; в поклонении гению все народы родня! И когда он безвременно покидает землю, все провожают его с одинаковою братскою скорбию. Пушкин по своему гению был собственностью не одной России, но и целой Европы; потому-то и посол французский (сам знаменитый писатель) приходил к двери его с печалью собственною и о нашем Пушкине пожалел как будто о своем. Потому же Лю-цероде, саксонский посланник, сказал собравшимся у него гостям и в понедельник ввечеру: нынче у меня танцевать не будут, нынче похороны Пушкина».47
Но подобные замечания, по-видимому, были недостаточны для Гогенлоэ и не могли разубедить его в том, что в России иностранцев не любили. К этой теме в своих депешах он возвращается неоднократно. Почти через год после смерти Пушкина он с большой горячностью и негодованием повторил свои наблюдения американскому посланнику Дж. М. Далласу, который отметил в дневнике: «Говоря о холодности и недоступности в общественных отношениях, он уверял меня, что такого положения вещей, какое существует в здешней столице, нет больше нигде в Европе. „Я пробыл здесь при дворе тринадцать лет, — сказал он, — я женат на русской; я постоянно бывал в обществе^ и познакомился, вероятно, с пятью или шестью сотнями людей, но ни одного русского я не знаю коротко, — ни одного, на которого бы я мог положиться как на друга". Я сказал ему, что, по-моему, такое положение вещей преимущественно участь американцев, поскольку у них нет ни титулов, ни дворянства, ни европейских от-
46 Смирнова, с. 8.
47 Щегол ев, с. 192.
личий, ни богатства. „Не в этом дело, — возразил он, — такова участь всякого иностранца, который приезжает в Россию, каковы бы ни были его титулы, положение или богатство. Приезжайте в Вюртемберг или в любую другую часть центральной Европы, — и я уверяю вас, что вы приобретете десятки близких друзей"».48 Отголоском подобных разговоров, по-видимому, является обсуждение стихотворения Лермонтова «Смерть поэта», которое происходило в доме Гогенлоэ в конце 1839 г. Тургенев писал об этом Вяземскому: «Дело вот как было: барон д'Андре, помнится, на вечеринке у Гогенлоге спрашивает меня, правда ли, что Лермонтов в известной строфе своей бранит французов вообще или только одного убийцу Пушкина...?».49 Тургенев не помнил наизусть стихотворения и обратился непосредственно к Лермонтову, с которым незадолго до этого познакомился Гогенлоэ.50 В письме к Тургеневу Лермонтов переписал строфу, касающуюся Дантеса.51 Обстоятельства, которые привели к этой дискуссии, неизвестны. Весь инцидент принято связывать с происшедшей несколько позже дуэлью Лермонтова с Барантом. Считается, что причиной дуэли была светская дама; так это объясняет и Гогенлоэ в своей депеше. Однако в рассказе Е. П. Ростопчиной упоминается, что «спор о смерти Пушкина был причиной столкновения между ним и г. де Барантом, сыном французского посланника; последствием спора была дуэль».52 Ростопчина отождествляет эти два происшествия; может быть, их следует разделить. Спор о Пушкине мог происходить несколько раньше и иметь непосредственное отношение к вопросам секретаря французского посольства, барона д'Андре. Для такого спора были довольно веские причины. Эрнест Барант имел касательство к дуэли Пушкина: он одолжил секунданту Дантеса д'Аршиаку на время дуэли свои пистолеты.53 Поэтому известная реплика Лермонтова — «Je déteste ces chercheurs d'avantures. <Я ненавижу этих искателей приключений.> Эти Дантесы и де Баранты заносчивые сукины сыны» — может быть, имеет конкретный подтекст.54
48 Diary of George Mifflin Dallas, p. 153—154.
49 Остафьевскпй архив князей Вяземских. Под ред. и с прим. В. И. Саи-това. т. IV, с. 112.
150 Дневник А. И. Тургенева. ИРЛИ, ф. 319, л. 6—20.
51 Пахомов Н. Письмо Лермонтова к А. И. Тургеневу. — Литературное наследство, т. 45 —46, с. 26—30.
52 М. Ю. Лермонтов в воспоминаниях современников. М., 1972, с. 284.
53 В 1937 г. в Париже на выставке, посвященной столетию со дня смерти Пушкина, были экспонированы пистолеты, из которых стреляли участники дуэли. Они воспроизведены в серии открыток: Exposition Pouchkine. Reproductions exclusives des originaux inédits, 1937. Под номером первым значится следующая фотография: Les pistolets du Baron E. de Ba-rante, prêtés pour le duel de Pouchkine, au Vicompte d'Archiac, témoin du Baron d'Anthès. Library of Congress. Manuscript Division. Poushkin Society in America Archives.
54 В и с к о в а т о в П. А. Михаил Юрьевич Лермонтов. Жизнь и творчество. М., 1891, т. IV, с. 320.
Мы отклонились и несколько забежали вперед от событий 1837 г., чтобы показать, что отрицательное отношение к иностранцам было для Гогенлоэ больным вопросом и он к нему неоднократно возвращался. В стихотворении Лермонтова его внимание привлекала главным образом пренебрежительная характеристика иностранца. Познакомившись с Лермонтовым лично, Гогенлоэ, возможно, хотел получить ответы на вопросы, которые его волновали в 1837 г., и сам завел разговор, подобный тому, который он имел с американским посланником. В том, что стихотворение Лермонтова было известно в салоне Елены Павловны, сомневаться не приходится: оно распространялось (без последних 16 строк) довольно широко, в том числе и в кругах, близких ко двору; знали его и Жуковский, и Вяземский, и родственник Лермонтова А. И. Философов, бывший адъютант великого князя Михаила Павловича. 14 февраля Философов уезжал к своему начальнику в Баден-Баден, и князь Вяземский торопился передать с ним письмо о смерти Пушкина великому князю.55 К этому времени Философов был знаком со стихотворением «Смерть поэта».56 Гогенлоэ, постоянно вращавшийся в этих кругах, находился в необыкновенно выгодном положении для наблюдения и собирания информации.
В депешах Гогенлоэ главным образом затронул вопрос об отношении к иностранцам непосредственно после дуэли Пушкина и сделал краткий намек на то, почему представители высшего общества относились к Пушкину враждебно. Этот вопрос также интересовал вюртембергского посланника, и он изложил свои объяснения подробно в «Заметке о Пушкине».
2. «Заметка о Пушкине»
Как и тексты депеш, текст «Заметки о Пушкине» был опубликован Щеголевым в первом издании книги о дуэли по-французски и в русском переводе. Оригинала он не видел и по некоторым вопросам мог делать только догадки, например расшифровывая имена, обозначенные в тексте заглавными буквами.
«Заметка о Пушкине» представляет собой беловую копию, писанную писарской рукой; за исключением одного или двух неправильно прочитанных слов и деталей орфографии этот текст идентичен с тем, который был послан Щеголеву из вюртембергского архива.57
65 15 февраля Вяземский писал Булгакову: «Спасибо за доставленную копию с моего письма, которая пришла вчера очень вовремя и отдана отъезжающему вчера же генералу Философову, для сообщения великому князю» (Русский архив, 1879, № 6, с. 254).
66 27 февраля А. Г. Философова писала мужу: «Уже три дня, как он (Лермонтов, — А. Г.) переведен в армию <...> за стихи, которые он сочинил и которые ты знаешь» (Литературное наследство, т. 45—46, с. 672).
57 См.: Щегол ев П. Е. Дуэль и смерть Пушкина. — Пушкин и его современники, вып. ХХУ—XXVII. — Вместо «qui amuse la femme de Pu-
В «Заметке» Гогенлоэ продолжает свои наблюдения над про тиворечивым отношением общества к Пушкину. С этой целью собственно и написана вся «Заметка», в которой мы читаем:
«Pouschkin, poète remarquable, dont la réputation s'est accrue par tout ce que sa mort a eu de tragique, Pouschkin représentant d'opinions trop avancées, en égard aux institutions de son Pays, a été diversement jugé par ses compatriotes. A quoi faut-il attribuer cette différence de sentiments sur un homme dont la vie a toujours été publique! <.. .> La lecture des ouvrages de Pouschkin et sa biographie expliqueront clairement pourquoi cet écrivain est peu estimé d'une partie de l'Aristocratie, tandis que le reste de la société le porte aux nues et décerne à sa mémoire les honneurs de l'ovation».
Перевод:
Пушкин, замечательнейший поэт, молва о котором разнеслась особенно благодаря тому глубокому трагизму, который заключался в его смерти, Пушкин, представитель слишком передовых для строя своей родины взглядов, был на разные лады судим своими соотечественниками, чему следует приписать эту разницу в чувствах к человеку, жизнь которого всегда была общественною. <.. .> Чтение произведений Пушкина и его жизнь ясно указывают на то, почему этот писатель не пользовался уважением среди известной части аристократии, меж тем как все остальное общество превозносит его до небес и с восторгом и благоговением относится к его памяти.
В данном случае Гогенлоэ опять делит общество на две группы в зависимости от того, как оно воспринимало поэзию Пушкина.
Аристократическое общество относилось к Пушкину отрицательно, и причину этого, как уже указывал Гогенлоэ в депеше от 9/21 февраля, он видит в том, что «Пушкин нападал на высокопоставленных лиц, касаясь их нравственности и политических взглядов». В «Заметке» он объясняет подробно, о ком идет речь:
«Des allusions piquantes et pleines d'esprit presque toujours adressées à des hauts personnages, dont il démasquait la malversation ou les vices ont suscité à Pouschkin de nombreux et puissants ennemis. Une épigramme sanglante contre Araktcheieff à propos d'une dévise inscrite dans ses armes, une satire sur Ouvaroff — pièce qui sous le titre d'imitation de Catulle, endormit la prudence habituelle de la Censure et trouva place dans un journal littéraire, une réplique à Boulgarine où tout en se défendant du reproche d'Aristocratie qui lui était imputé Pouschkin à tort ou à raison s'attaquait aux premières maisons de la Russie, voilà les véritables crimes de Pouschkin, crimes autant plus énormes que ses antagonistes étaient plus haut placés, plus riches, alliés aux principales familles et entourés d'une clientèlle nombreuse».
schkin» на с. 231 книги Щеголена в соответствии с подлинником следует читать «qui accuse la femme de Pouschkin», что очепь существенно изменяет смысл фразы: обвиняет (вместо «развлекает») жену Пушкина.
/¿¿г
✓О / / °
к/*
л^иУлия* У ^¡¿¿г^л* рггл, УД-с^е -^лир-ср*
•шТ
у*?*3 ^¿¿^¿¿у"-*-' >
& -у? / / / • <. 7 ' 4- ' - У у-
¿/и ^б&г^гги* уггг&аЛ ¿ьига у** ¿Угг^гж* ¿¿г ^
¿С .До* .¿г
/ г/ гр^гЯ^С^&^&и.
Т
/
Первая страница «Заметки о Пушкине» вюртембергского посланника князя Гогенлоэ-Кирхберга.
Перевод:
Остроумные и язвительные намеки, направленные большей частью против высокопоставленных лиц, проступки и пороки которых изобличал Пушкин, создали поэту многочисленных и могущественных врагов. Бичующая эпиграмма против Аракчеева по поводу девиза, заключенного в его гербе, сатира на Уварова, усыпившая под названием подражания Катуллу обычную бдительность цензуры и помещенная в литературном журнале, ответ Булгарину, в котором, отражая упреки аристократии, Пушкин с правом или без права нападал на самые высокопоставленные фамилии в России, — вот истинные преступления Пушкина, преступления тем более тяжкие, чем выше и богаче были его враги, чем теснее они были связаны с влиятельнейшими домами и окружены многочисленными приверженцами.
Эпиграмма на Аракчеева, «Моя родословная», «На выздоровление Лукулла» —вот те стихотворения, которые Гогенлоэ зашифровал в беглой заметке в депеше. «Моя родословная», которая при жизни Пушкина не печаталась, но была широко известна в многочисленных списках, сделала много врагов Пушкину. Именно на это стихотворение указывает в своих более поздних воспоминаниях П. П. Вяземский: «Распространение этих стихов <.. .> несомненно вооружило <.. .> против него при его кончине целую массу влиятельных семейств в Петербурге».58 И. Бо-ричевский посвятил обширную статью изучению лиц, затронутых в сатире Пушкина. Он же провел параллели со стихотворением Лермонтова «Смерть поэта» и прокомментировал последнюю строфу.59
Как уже было замечено, Гогенлоэ писал свои наблюдения о русском обществе в те дни, когда он несомненно был уже знаком со стихотворением Лермонтова, и части депеши и «Заметки» как бы комментируют отдельные части этого произведения: строфы об убийце-иностранце и о придворной аристократии. Упоминание в депеше, что Пушкин нападал на нравственность высокопоставленных лиц, прямо конкретизируется замечанием о проступках и пороках, которые изображал Пушкин; речь идет о С. С. Уварове и стихотворении «На выздоровление Лукулла». Эта сатира, опубликованная в 1835 г. в «Московском наблюдателе», произвела много толков в обществе; все узнали в памфлете министра народного просвещения.60 По этому поводу Пушкину пришлось объясняться с шефом жандармов.61
58 Вяземский П. П. Собр. соч., СПб., 1893, с. 528. — Сам Пушкин признавался Бенкендорфу, что «стихи могут принять за косвенную сатиру на происхождение некоторых известных фамилий»: Пушкин. Письма. Под ред. JI. Б. Модзалевского. T. III, 1831—1833. M.—JL, 1935, с. 57.
б5Боричевский И. Пушкин и Лермонтов в борьбе с придворной аристократией. — Литературное наследство, т. 45—46, с. 323—362.
60 Петрунина H. Н. «На выздоровление Лукулла». —В кн.: Стихотворения Пушкина 1820—1830-х годов. История создания и идейно-художественная проблематика. Л., 1974, с. 323—361.
61 Вацуро В. Э. и Гиллельсон М. И. Сквозь «умственные плотины». М., 1972, с. 187—188.
«Il ne lui fut pas difficile, — подчеркивает Гогенлоэ, — d'exciter la susceptibilité du pouvoir, car l'esprit et la tendance des écrits de Pouschkin ne donnaient que trop de prise aux dénonciations de ses ennemis. Voilà les vraies causes de l'antipathie qu'une partie de la noblesse (et surtout de cette portion qui possédait les premiers emplois de l'état) portait à Pouschkin pendant sa vie et que sa mort n'a point fait disparaître. Voilà qui peut aussi expliquer pourquoi, tout en paraissant jouir des grâces de Souverain, Pouschkin n'en resta pas moins sous la main de la Police».
Перевод:
Пушкину не трудно было возбудить против себя недовольство власти, ибо дух и направление его произведений давали слишком много поводов для доносов врагов. Вот настоящие причины того недоброжелательства, которое известная часть дворянства (особенно та, которая занимала видные посты в государстве) питала к Пушкину при его жизни и которое отнюдь не исчезло с его смертью. Этим же можно, по всей вероятности, объяснить тот факт, что, пользуясь, по-видимому, милостивым расположением государя, Пушкин тем не мепее продолжал оставаться под надзором полиции.
Но в большей части русского общества Пушкин был любим и пользовался популярностью главным образом, считает Гогенлоэ, из-за своих свободолюбивых стихотворений:
«Après sa sortie du Lycée, Pouschkin fit son ode à la liberté et bientôt une serie de productions imprégnées du même esprit attirent sur lui l'attention publique et aussi plus tard celle du Gouvernement. La jeunesse russe applaudissait au contraire aux productions libérales malignes et parfois scandaleuses de cet Auteur, imprudent il est vrai, mais courageux et spirituel. Les employés surtout (chinovniks), classe nombreuse représentant en quelque sorte le Tiers-état, s'empressèrent de battre des mains; ils font aujourd'hui l'apothéose d'un homme dont les écrits sont l'expression de leurs propres sentiments. Dès l'origine et à son insu peut-être, Pouschkin fut considéré par eux at adopté comme type d'opposition».
Перевод:
По выходе из лицея Пушкин написал свою оду вольности и вскоре за тем целый ряд произведений, проникнутых тем же духом, привлекших к нему внимание общества, а впоследствии также и внимание правительства. Молодежь в России, наоборот, рукоплескала вольнолюбивым произведениям этого писателя, остроумным и временами непристойным, правда, неосторожным, но смелым и талантливым. Особенно спешили рукоплескать чиновники, многочисленный класс, являющийся в некотором роде третьим сословием в России; в настоящую минуту они создают апофеоз человеку, произведения которого являются выражением их собственных чувств. С самого начала и, быть может, без его ведома Пушкин рассматривался п признавался л ми как представитель оппозиции.
Замечания Гогенлоэ о Пушкине как о политическом поэте крайне интересны. Составленное из собственных наблюдений и из информации, которую он получал от друзей поэта, мнение Гогенлоэ идет прямо против версии Жуковского и Вяземского, которые стремились умалить и загладить тот факт, что Пушкин воспринимался как политический поэт. «Какой он был политический деятель! — писал Вяземский великому князю. — Он прежде всего был поэт, и только поэт».62 Гогенлоэ, напротив, подчеркивает, что правительство строго наблюдало за его деятельностью и что за ним был учрежден полицейский надзор. Даже назначение Пушкина историографом Гогенлоэ рассматривает как средство «связать его перо и отвратить его от поэзии, в которой каждый стих выражал чувства, мало соответствующие тем, какие хотели бы видеть у большинства нации» (черновик депеши от 9/21 февраля). «Правительство не должно особенно сожалеть о человеке, который в своих сочинениях непрестанно проповедовал свободу», — заканчивает он свои наблюдения.
Эти замечания вполне соответствуют той напряженной политической атмосфере, которая была создана полицейским надзором над квартирой поэта, его личными бумагами и действиями друзей и которая могла быть известна во всех деталях только человеку, который присутствовал при этих трагических событиях.
Несколько лет тому назад Н. Эйдельман опубликовал ценные новые материалы о дуэли и смерти Пушкина, полученные из нидерландских архивов.63 Среди этих материалов было опубликовано письмо поверенного нидерландского посольства барона И. К. Ге-верса нидерландскому министру иностранных дел Ферстолку Ван Суллену.64 Этот любопытный документ почти дословно совпадает с «Заметкой» Гогенлоэ. Проведя сравнительный анализ текстов и привлекши ряд косвенных данных, Н. Эйдельман пришел к выводу, что Геверс был и автором «Заметки». С этим заключением, однако, нельзя согласиться.
Геверс прибыл в Петербург 25 марта/6 апреля. К этому времени первое возбуждение, вызванное дуэлью, уже прошло; Дантес и Геккерен покинули Россию. Из депеши Гогенлоэ мы знаем, что уже к 9/21 февраля толки о дуэли в обществе утихли по желанию императора, «положившего конец всем разговорам на эту тему». Характерно также письмо Геверса Геккерену от 15/27мая: «Здесь, г-н барон, нет никаких новостей сверх того, что я писал раньше; в свете не подымают больше вопросов о смерти Пушкина. С первого дня моего приезда я избегал и прерывал всякий
62 Щ е г о л о в, 267.
63 Эйдельман Н. О гибели Пушкина. (По новым материалам) — Новый мир, 1972, № 3, с. 201—226.
64 Э й д е л ь м а н Н. Я. Секретное донесение Геверса о Пушкине. — В кн.: Временник Пушкинской комиссии. 1971. Л., 1973, с. 5—20.
разговор на эту тему; вражда общества, исчерпав весь свой яд, наконец стихла. Император принял меня несколько дней тому назад в частной аудиенции: все, что касалось до этого дела, тщательно избегаемо».65 Едва ли Геверс придумывает предлог, чтобы уклониться от сообщения информации опальному дипломату. Положение Геверса было крайне незавидным, и вряд ли можно было рассчитывать, что он, как не замешанное в трагедии лицо, будет любезно встречен в обществе, которое поспешит сообщить ему сведения о Пушкине и о подробностях разыгравшейся трагедии. Отношение к Геккерену накануне приезда Геверса, даже в дипломатическом кругу, было крайне сдержанным. Тургенев писал об этом Булгакову: «Гекерн-отец отозван на 6 мес. Но, вероятно, сюда не возвратится. Я видел его и у Баранта, и у нринца Гогенлога, но все сухи с ним».66 Вряд ли отношение к Геверсу было лучше, тем более что он занимал младший дипломатический пост и ни по возрасту, ни по чину, ни по связям, ни по материальному положению не имел свободного доступа в высшие круги Петербурга.
Жизнь молодого дипломата в Петербурге ярко охарактеризована в неопубликованном дневнике Джона Рандольфа Клея, секретаря, затем поверенного американского посольства.67 Не имея высокого дипломатического звания (т. е. министр, посланник, посол), он принужден был общаться с мелкими представителями посольств и, не имея свободного доступа в салоны, довольствовался чаще всего тем, что оставлял свою визитную карточку; приглашали его крайне редко. При аудиенции он вынужден был стоять и представляться с младшими членами дипломатического корпуса. Дипломатический этикет и ранг строго соблюдались и ревниво оспаривались. Об этом оставил свидетельство американский посланник Даллас: «На вчерашнем обеде у графа Нессельроде присутствовал весь дипломатический корпус за исключением Лерхенфельдта, из Баварии. Этикет, установленный для таких случаев, требует, чтобы послы и посланники занимали места за столом согласно давности их пребывания при дворе; послы, конечно, как высшие по положению, выше посланников. Я занял место сразу вслед за мистером Мильбэнком и позволил себе сесть выше графа Шиммельпеннинка. В течение вечера, уже после того как мы встали из-за стола, этот голландец сообщил мне, что он не согласен с правами мистера Мильбэнка на первенство, на которое тот претендует; что он уже сказал об этом графу Нессельроде и г. Бруннову и что оба эти джентльмена склонны согласиться о его мнением и обещали сообщить ему свое формальное решение по этому вопросу. Если решение будет не в пользу
65 Щегол ев, с. 351.
66 Письма А. И. Тургенева Булгаковым, с. 215.
67 Diary and letterbook of John Randolph Clay. Library of Congress,
Manuscript Division.
британского представителя, оно коснется меня — в том смысле, что я сделаю еще один шаг по восходящей линии. Дело попросту вот в чем. Лорд Дерем был послом, и, покидая Россию, он оставил Мильбэнка поверенным в делах — назначение, которое было потом утверждено британским правительством. Как поверенный, оставленный в качестве посла, Мильбэнк соответствует полномочному представителю, и он получил эту должность еще до того, как я и граф Шиммельпеннинк прибыли сюда; однако он не чрезвычайный посланник — это наше отличительное чрезвычайно важное положение, и граф считает, что оно гораздо выше, нежели просто положение полномочного представителя, и таким образом дает нам право на первенство. Да и полномочный-то представитель Мильбэнк, кажется, больше по дипломатическому свидетельству, нежели по характеру его поручения, и собственное поведение его только подогревает охоту отодвинуть его немножко назад с места, которое он так смело занимает».68
При такой ситуации Геверс, положение которого было к тому же крайне неловким, не мог чувствовать себя свободно ни в дипломатическом, ни в светском Петербурге. Донесение Геверса составлено молодым человеком, который приехал принимать в свое ведомство целое посольство — в то время, когда дела его были крайне запутаны.69 Можно ли думать, что немногим более чем за три недели он успел собрать подробнейшую информацию о поэте, который вряд ли ему был хорошо известен, произведения которого его во всяком случае не интересовали? В письме к Ферстолку Геверс писал, что в своем донесении он «старался привести беспристрастный свод различных мнений», которые ему «удалось собрать на эту тему». Эти мнения он слышал в салонах столицы. В каких салонах мог Геверс получить такие подробные сведения о Пушкине, какие он сообщает в своем донесении? Ответ напрашивается сам: Геверс получил информацию в салоне Гогенлоэ. Даже более того, он получил текст, который можно было легко переделать в дипломатическое письмо.
На наш взгляд, дело с вышеупомянутыми документами обстоит так. «Заметка о Пушкине» составлена несомненно Гогенлоэ. Она является продолжением наблюдений, высказанных им в депешах, и образует с ними одно целое, являясь приложением к одной из них.
В пользу авторства Гогенлоэ говорят следующие факты. Он постоянно присутствовал в Петербурге. Как постоянный посетитель салона Елены Павловны он находился в курсе всей пред-дуэльной и последуэльной истории, получая информацию от самых близких Пушкину лиц: Жуковского, Вяземского, Тургенева и Виельгорского. Кроме того, как один из старейших членов дипломатического корпуса, он был лично знаком с версией траге-
68 Diary of George Mifflin Dallas, p. 37—38.
89 Щеголей, с. 350.
дни, рассказанной Геккереыом, и с мнениями других дипломатов. Обладая обширнейшими связями в Петербурге среди русских и иностранцев, Гогенлоэ имел возможность наблюдать все перемены общественного мнения, связанные с дуэлью и смертью. Кроме того, восстанавливая общую картину, мы не должны забывать еще об одном очень важном лице: Екатерине Ивановне Го-лубцовой-Гогенлоэ. Широкие родственные связи с русскими делали для вюртембергского посланника доступными те круги Петербурга и Москвы, которые находились вне обычной сферы общения дипломатов и иностранцев вообще. Русская жена посланника могла знакомить мужа с русской литературой и последними литературными новинками. На такое знакомство указывает часть «Заметки», посвященная произведениям Пушкина. Комментарии к произведениям сделаны человеком, который читал то, о чем он пишет, а не говорит об этом понаслышке. У Геверса этот отдел пропущен.
В самом тексте «Заметки» есть места, которые свидетельствуют о том, что документ, по всей вероятности, написан Гогенлоэ. «Руслан и Людмила» сравнивается с «Обероном» Виланда. Вряд ли это сходство пришло бы в голову молодому голландцу. Очень характерно упоминание в «Заметке» имени Державина, которому посвящена целая сноска, собственно имеющая мало отношения к делу. Упоминая стихотворение Пушкина «Воспоминания в Царском Селе», автор пишет: «Il fut à cette occasion salué poète par le vieux Derjavine, ancien Ministre dont les poésies lyriques sont placées par les Russes bien au dessus de celles de J. J. Rousseau». И продолжает в сноске: «Entre autres productions de Derj avine la plus célèbre est son ode à Dieu oeuvre sublime que l'Empereur de la Chine a fait traduire et placarder dans son palais afin de l'avoir continuellement sous les yeux».
Перевод:
По этому случаю его приветствовал в качестве поэта старик Державин, бывший министр, лирические произведения которого ценятся русскими гораздо выше таких же произведений Ж. Ж. Руссо. Среди других произведений Державина особенно славится его ода «Бог», величественное произведение, которое китайский император повелел перевести на китайский язык и вывесить на стене своего дворца, чтобы постоянно иметь его перед глазами. Упоминание Ж. Ж. Руссо — ошибка в тексте: речь идет о Ж. Б. Руссо>.
Такие пространные сведения крайне характерны для депеш Гогенлоэ, который иногда увлекается второстепенной информацией. Такие же подробные характеристики он приводит, например, в донесениях о восстании 14 декабря. Перечисляя фамилии арестованных, он иногда записывает подробности, которые, вероятно, интересуют в первую очередь его самого. Так, имя А. И. Якубовича имеет пояснение:
«Jakubowitch, lieut. d'un régiment de chasseur à cheval de l'armée, ci-devant dans la garde et transféré de la pour avoir assisté comme second à un duel où un lieut. Cheremetieff d. la garde à cheval fut tué».70
Перевод:
Якубович, лейтенант армейского конно-егерского полка, бывший в гвардии и переведенный оттуда за то, что участвовал в качестве секунданта в дуэли, где был убит лейтенант кавалергардского полка Шереметев.
Некоторые места «Заметки», по-видимому, основаны на личных воспоминаниях автора; таково упоминание о внешности и манере разговора Пушкина, о его характере. Любопытно описание разговора Николая с князем П. М. Волконским, относящегося, по-видимому, к осени 1826 г. В это время двор был в Москве; на время коронации Пушкин был вызван Николаем в Москву. Гогенлоэ также находился в Москве и как член дипломатического корпуса был знаком с министром императорского двора Волконским. Возможно, что первая встреча Гогенлоэ с Пушкиным относится к этому времени. Вюртембергский посланник жил во время коронации в доме Вяземского и был знаком с арзамас-цами. Мнение, высказанное Волконским о Пушкине, известно только в передаче Гогенлоэ.71
Наконец, интересны приведенные Гогенлоэ слова самого Пушкина, сказанные Жуковскому, убедившему его, что все уверены в невиновности его жены:
«Eh! que m'importe <.. .> l'opinion de Me la Comtesse ou de Me la Princesse une telle sur l'innocence ou la culpabilité de ma femmeI La seule opinion dont je fasse cas est celle de cette classe secondaire qui maintenant est le seule véritablement Russe et qui accuse la femme de Pouschkin».
Перевод:
^ Ах, какое мне дело до <.. .> мнения графини такой-то или княгини такой-то о виновности или невиновности моей жены! Единственное мнение, которым я дорожу, есть мнение среднего класса, который в настоящее время является единственным истинно русским и обвиняет жену Пушкина.
Это высказывание Пушкина в разных вариантах приводит Вяземский в письмах к Д. В. Давыдову и Михаилу Павловичу.72 От Вяземского и других друзей Гогенлоэ мог слышать, что Пушкин был «образцовым другом». Друзья поэта упоминаются неоднократно в депешах. Все это свидетельствует о том, что автор «Заметки» записывает свои личные впечатления или рассказ получен из первых рук. Во всех этих местах отсутствует любимое выражение Гогенлоэ «говорят».
70 Е 72, Büchse 82, Nr. 59, 16/28 décembre 1825.
т 40, eVWST ПуШКИНа с Волконским см.: Русская старина, 1883,
72 Русский архив, 1879, II, с. 250; 1Ц е г о л е в, с. 262.
Итак, при ближайшем рассмотрении личности Гогенлоэ, его положения и связей, а также психологических и стилистических особенностей документа мы считаем Гогенлоэ автором «Заметки о Пушкине». Донесение Геверса представляет собой редакцию «Заметки». В некоторых местах внесены исправления (так, указывалось, что родство с Ганнибалами шло по мужской линии — исправлено: по женской) и дополнения (например, имена вместо литер указаны полностью), в других — сокращения (важный отдел, посвященный произведениям поэта, пропущен, что несколько нарушает логическую композицию «Заметки»). Гогенлоэ был знаком с Геверсом, и его имя упоминается в депешах неоднократно. Желая помочь молодому дипломату, профессиональное положение которого было крайне затруднительно, он ему любезно предоставил документ, который, возможно, был составлен для министра иностранных дел Вюртемберга графа Берольдинген.73 Дальнейшее изучение вюртембергского архива, возможно, даст дополнительные материалы, которые прольют свет на этот эпизод.
3. Письмо Пушкина Геккерену
Среди бумаг Гогенлоэ находятся копии двух документов, связанных с дуэлью Пушкина. Это письмо Пушкина к Геккерену от 26 января 1837 г. и перевод на французский язык постановления суда, напечатанного в «Северной пчеле».
История письма Пушкина Геккерену изучена подробно.74 Текст его известен в двух вариантах: копии с несохранившегося оригинала, находящейся в военно-судном деле о дуэли, и так называемой автокопии. Автокопия также известна в списке Вяземского.75 Копия Гогенлоэ сделана с оригинала и имеет разночтения в двух местах. В одном месте поставлено многоточие, а последнее слово во фразе «je ne reculerai pas» заменено более сильным — «jamais» (вместо «я не отступлю» — «я не отступлю ни за что»).
Копия письма, сделанная рукой самого Гогенлоэ, в общем никаких новых данных не дает, но так как другие копии, относящиеся ко времени дуэли, сейчас неизвестны, то, естественно, возникает вопрос: откуда Гогенлоэ мог взять текст письма, которое хранилось в военно-судной комиссии?
Дело в том, что оба варианта письма были довольно хорошо известны в разных кругах общества и, по-видимому, существовало большое количество копий, которые не сохранились.
До дуэли текст письма знали только в близком кругу друзей Геккерена и Дантеса. Об этом Геккерен писал голландскому ми-
73 Щ е г о л е в, с. 388.
74 См.: Пушкин. Письма последних лет (1834—1837). Л., 1969, с. 345-357.
75 Новые материалы о дуэли и смерти Пушкина, с. 83—85.
нистру иностранных дел барону Ферстолку: «... когда мы собирались на обед к графу Строганову <.. .> я получаю письмо от г. Пушкина. <.. .> я не хотел опереться только на мое личное мнение и посоветовался с графом Строгановым, моим другом. Так как он согласился со мной, то я показал письмо сыну.. .».7б После этого письмо было показано секунданту Дантеса, секретарю французского посольства д'Аршиаку, который 27 января «настоятельно требовал удовлетворения оскорбленной чести Баронов Геккеренов».77 28 января Геккерен препроводил письмо Пушкина графу Нессельроде, который передал его в следственную комиссию.78 В этот же день письмо стало известно во дворце. Воспитатель великого князя Константина Николаевича Ф. П. Литке записал в дневник: «Пушкин пишет ругательное письмо на Дантеса, но не к самому Дантесу, а к Геккерену (нидерландскому посланнику), усыновившему Дантеса. Государь, читавший это письмо, говорит, что оно ужасно и что если б он сам был Дантесом, то должен бы был стреляться».79 Но Геккерен оставил себе копии письма.80 Он, видимо, охотно рассказывал и показывал его как доказательство, что Пушкин оскорбил дипломатическое лицо и от поединка отказаться было невозможно.81 29 января А. И. Тургенев писал А. И.. Нефедьевой: «Я сейчас встретил отца Ге-керна; он <. . .> рассказал содержание <. . .> письма П-а. Ужасно! Ужасно!».82
Письмо читал Дантес, и у него также были свои копии. Одну из них он показывал уже будучи в Баден-Бадене А. Н. Карамзину, о чем тот писал в Петербург: «Он мне показывал копию с страшного пушкинского письма, протокол ответов в военном суде.. .».83
Копия с оригинала была и у д'Аршиака. 31 января А. И. Тургенев писал своему брату Николаю в Париж: «.. . la provocation de Pouchkine a été terrible et M-r d'Archiac vous fera lire peut être la lettre qu'il a écrit, au père de son antagoniste».84
Перевод:
Вызов Пушкина был ужасен, и г. д'Аршиак, может быть, даст тебе прочесть письмо, которое Пушкин написал отпу своего противника.
76 Щ е г о л е в, с. 325.
77 Дуэль Пушкина с Даптесом-Гсккерепом. Подлпттнос воеипо-судпое дело 1837 г. СПб., 1900, с. 133.
78 Щ е г о л е в, с. 320.
79 Литературное наследство, т. 58, с. 138—139.
80 В письме барону Ферстолку от 30 япваря Геккерен предлагал представить копии письма (Щ е г о л е в, с. 325).
81 См. запись мнения прусского посланника барона Либермана в дневнике Тургенева: Щ е г о л е в, с. 299. — Ср. спор Лермонтова с Н. А. Столыпиным: Боричевский, с. 344—345.
82 Пушкин п его современники, вып. VI, с. 52.
83 Пушкин в письмах Карамзиных, с. 404.
84 Пушкин и его современники, вып. УТ, с. 58.
Эти данные касаются распространения текста оригинала письма и исходят от Геккерена и Дантеса.
Автокопия стала известна только после дуэли, хотя можно предположить, что некоторые лица, посвященные в преддуэль-ные события, — А. Н. Гончарова, Е. Н. Вревская, — знали о письме.85 Текст автокопии читал секундант Пушкина Данзас, о чем он сообщил военно-судной комиссии: «Пушкин, собственно, для моего сведения прочел и самое письмо, которое, вероятно, было уже известно секунданту г. Геккерена». Это была, по словам Данзаса, «собственноручная копия с письма, писанного им 26 генваря к министру Нидерландского двора».86 Автокопия была найдена, как это обозначено в заметке Вяземского, после дуэли, в кармане сюртука раненого Пушкина.87 30 января она была у Тургенева. Об этом он писал в Москву: «Предо мною и копия, рукою самого Пушкина, письма его к отцу (Геккерену, — А. Г.); но — об этом письме после».88
Собственно, судьба автокопии нас в данном случае не интересует: Гогенлоэ сделал копию с текста подлинника. Но необходимо заметить, что копий с автокопии было сделано немало. Тургенев послал письмо в Париж с просьбой: «Письма Пушкина к Геккерену не должно всем показывать и не давать копий, иначе могут напечатать».89 Однако письмо было известно в кругу А. О. Смирновой в Париже.90 Известия в Москву Тургенев посылал А. Я. Булгакову, который должен был делать копии и пересылать их родственникам и знакомым Тургенева. Личность Булгакова и его страсть к распространению писем и новостей хорошо известны. Известен также сам ритуал распространения писем в первой трети XIX в., и особенно в кругу людей, упомянутых выше.
Из всего этого видно, что письмо Пушкина Геккерену хорошо было известно в обществе и что первоначальных источников было два: Геккерен и близкие друзья Пушкина.
Письмо стало широко известно 29—30 января; именно к этим датам восходит большинство современных упоминаний. В эти дни Геккерен побывал у своих знакомых и показывал письмо. Во всяком случае, он обошел весь дипломатический корпус. К 30 января относятся самые ранние депеши о дуэли и смерти Пушкина. Все они, в большей или меньшей мере, ссылаются на письмо и перефразируют его.91 В эти же дни известия о письме
85 Там же, с. 50, 92.
86 Дуэль Пушкина с Дантесом-Геккереном, с. 62—63, 124.
87 Новые материалы о дуэли и смерти Пушкина, с. 83—84.
88 Пушкин и его современники, вып. VI, с. 58.
89 Там же, с. 91.
90 «Нам прислали копию с письма Пушкина к Геккерену, и оно прекрасно определяет вину этого злосчастного господина»: Смирнова, т. 2,
с. 24.
91 Щ е г о л е в, с. 383-384, 387, 397, 403.
з временник lib.pushkinskijdom.ru
распространяют друзья поэта. Через Тургенева содержание письма стало известно в салоне Карамзиных.92 30 января С. Н. Карамзина писала брату о письме Пушкина: «... оскорбительное сверх всякой меры, он называл его, отца, старой сводней (тот в самом деле исполнял такую роль), а сына — подлецом, трусом. . .».93
В этот же день Гогенлоэ пишет первую депешу о Пушкине:
«Pour provoquer le duel, Monsieur de Pouschkine a écrit une lettre des plus offensantes au Baron de Heeckeren, Ministre des Pays-Bas, père adoptif du jeune homme, dans laquelle il se sert de termes que la décence ne permet pas de répéter et où il outrage ce Ministre de toutes les manières possibles, de sorte qu'il était de toute impossibilité de raccomoder les adversaires».
Перевод:
G целью вызвать эту дуэль г. Пушкин написал оскорбительнейшее письмо нидерландскому послу барону Геккерену, приемному отцу молодого человека, где он употребляет выражения, которые благопристойность не позволяет повторить, и где он всячески оскорбляет посла, так что примирить противников было невозможно.
В черновике письмо было характеризовано как «une lettre très forte et très incendiante» («письмо очень сильное и подстрекательское»), после исправлено на «insolente» («дерзкое»), «où il outrage ce Ministre de toutes les manières possibles même en le blâmant» («где он оскорбляет посла всеми возможными способами, даже ругая его»).
Как уже было замечено выше, точная датировка приложений к депешам затрудняется нарушением последовательности документации, и трудно определить, является ли письмо приложением к одной из депеш или к «Заметке». В «Заметке» ссылка на письмо делается, чтобы охарактеризовать состояние Пушкина в дни непосредственно перед дуэлью:
«... afin de bien juger son caractère, il n'est pas indifférent peut-être de lire sa lettre au Père de Heckeren, lettre qui rendit tout accomodement impossible. Elle est rempli d'expressions qui montrent combien Pouschkin devait être ulcéré. On a peine à reconnaître l'écrivain pur et presque toujours décent dans les termes peu mesurés que la colère impose a ce caractère de feu. L'Océan a rompu ses digues, rien ne saurait l'arrêter».
Перевод:
... чтобы вернее понять его нрав, небесполезно, быть может прочесть его письмо к отцу Геккерену, письмо, сделавшее немыслимым всякое
92 Там же, с. 291 (дневник Тургенева, запись 29 января) • « вечей у Карамзиной. „La justice distributive" — обо мне Софья Николаевна отвечал ей это. О вчерашней встрече моей с отцом Геккерена» См также' запись от 30 января (там же).
83 Пушкин в письмах Карамзиных, с. 167.
примирение. Оно полно выражений, свидетельствующих о том, насколько Пушкин должен был быть уязвлен. Трудно узнать чистого и почти всегда пристойного писателя в необдуманных словах, внушенных этому огненному темпераменту гневом. Океан прорвал плотину, ничто не в силах его остановить.
Из всего сказанного выше можно сделать следующий вывод. Письмо Геккерену, как и перевод постановления военного суда, являются приложениями к «Заметке о Пушкине». Эти приложения также говорят в пользу Гогенлоэ как автора «Заметки». Письма Пушкина Геверс не посылает, и само упоминание об этом письме не несет у него той логической нагрузки, которая имеется у Гогенлоэ. Сообщение в «Пчеле» появилось раньше, чем в немецкой газете, которую прилагает Геверс. По-видимому, он русского языка не знал и получал сведения из французских и немецких газет. Копию с письма Пушкина Гогенлоэ мог легко получить от разных знакомых, особенно дипломатов: самого Гек-керена, французского посла Баранта, который мог иметь копию от д'Аршиака, и др. Все же этот круг можно несколько сузить. Информацию о Пушкине Гогенлоэ получал, как мы видели, в салоне Елены Павловны, непосредственно от ближайших друзей Пушкина. Известна еще одна копия письма с оригинала, сделанная Вяземским и приложенная к письму от 14 февраля к Михаилу Павловичу.94 Откуда мог Вяземский достать копию с оригинала, который находился в военно-судной комиссии? Можно предположить, что обе копии письма — и Вяземского и Гогенлоэ — имеют один и тот же источник. В Михайловском дворце иметь такую копию вряд ли составляло трудность, тем более что одна копия была послана мужу великой княгини, другая — дяде в Вюртемберг.
♦ * *
Материалы Гогенлоэ о дуэли и смерти Пушкина, просмотренные заново, дают некоторую дополнительную информацию, касающуюся в основном известных событий. Не изменяя в целом уже сложившейся картины, они уточняют ряд деталей в истории последуэльных дней Пушкина и расширяют круг действующих лиц, до сих пор изученный недостаточно; в числе этих лиц — Гогенлоэ, его дипломатические знакомые, а также великая княгиня Елена Павловна и ее окружение.
94 Щ е г о л е в, с. 258.
