CC BY
8I. МАТЕРИАЛЫ И СООБЩЕНИЯ
Н. Я. ЭЙДЕЛЬМАН СЕКРЕТНОЕ ДОНЕСЕНИЕ ГЕВЕРСА О ПУШКИНЕ
0 существовании этого документа П. Е. Щеголеву было известно еще в начале нынешнего столетия. Уже в первом издании труда «Дуэль и смерть Пушкина» он сообщал о недоступных исследователям материалах в нидерландских архивах: «Кое-что об архивных бумагах мы знаем частным образом. Так, нам известно, что по делу Геккерн—Пушкин в архиве находятся «Донесения голландского министра в Петербурге (т. е. Геккерна), содержащие отчет о событиях, донесение уполномоченного в делах барона Геверса (заменившего барона Геккерна) о впечатлении, произведенном смертью Пушкина в С.-Петербурге, и, кроме того, выдержка из „ Journal de St.-Pétersbourg" с приговором над Дантесом».1 Как будет показано ниже, сведения Щеголева были верны: в Государственном архиве Нидерландов действительно находились, между прочим, указанные материалы, и только газетная вырезка была сделана из немецкого аналога указанной Щеголевым газеты — «St.-Petersburgische Zeitung». Первая крупная публикация соответствующих документов была осуществлена нидерландскими учеными в 1930-х годах.2
Среди девятнадцати документов, полностью или частично воспроизведенных в этой статье, под № XIII был помещен отрывок, касающийся дуэли и смерти Пушкина, из донесения Геверса нидерландскому министру иностранных дел Ферстолку Фан Сулену 'Verstolk van Soelen) от 2 мая (20 апреля 1837 г.), а под № XIV —
1 Дуэль и смерть Пушкина. Исследование и материалы П. Е. Щеголева. «Пушкин и его современники», Пгр., вып. ХХУ—XXVII, 1916, стр. 164—165 далее при цитировании — Щеголев I). Кавычки внутри приведенной ци-аты означают, что дается выдержка из полученного Щеголевым письма, — вероятно от русского посланника в Гааге Н. В. Чарыкова, пытавшегося еще I 1905 г. извлечь материалы о гибели Пушкина из Нидерландского архива. üm.: Н. В. Ч а р ы к о в. Известия о дуэли Пушкина, имеющиеся в Гол-гандии. «Пушкин и его современники», СПб., вып. XI, 1909, стр. 64—78.
2 J. С. Baak et P. van Panhuys Polman Gruys. Les deux barons de Heecke-en: documents Néerlandais. «Revue des Études slaves», 1937, t. XVII, №№ 1—2, ip. 18—45 (далее — «Revue»).
приложение к [этому документу (из «St.-Petersburgische Zeitung»), — известное решение военного суда по делу Дантеса.8
Авторы публикации отмечали у Геверса «более сочувственный» взгляд на Пушкина, нежели в донесениях Геккерна. Большая часть отчета Геверса, однако, не была напечатана, и лишь в пяти печатных строчках4 изложена в «Revue des Etudes slaves».
Краткое сообщение о донесении Геверса попало в статью Г. Моргу лиса, впервые сообщившего в советской печати о публикации нидерландских ученых.6 Тридцать лет спустя с подлинными документами в Государственном архиве Нидерландов ознакомился корреспондент ТАСС Ю. Корнилов.6 В 1970 г. руководство Государственной библиотеки СССР им. В. И. Ленина запросило Государственный архив Нидерландов и Архив нидерландского королевского дома об имеющихся там материалах о дуэли и смерти Пушкина. Вскоре из Нидерландского государственного архива был прислан микрофильм семнадцати (с приложениями — двадцати) документов, числившихся там под рубрикой Affaire Pouch-kine, составляющих «Переписку голландского посланника в Петербурге барона Геккерна с министром иностранных дел Нидерландов бароном Верстолком ван Суленом, и другие документы, связанные с дуэлью и смертью Пушкина».7
Полное научное издание всех указанных нидерландских документов подготовлено автором настоящей статьи для 34-го выпуска Записок Отдела рукописей ГБЛ.8
Среди поступивших документов особый интерес представляет донесение Геверса от 2 мая (20 апреля) 1837 г. Анализ этого документа, вместе с его первой полной публикацией, является предметом данной работы.
* *
*
Гибель Пушкина и отъезд Геккерна из России вызвали оживленную дипломатическую переписку между Петербургом и Гаагой.
3 Щеголев I, стр. 34—35. Со времени издания исследования П. Е. Ще-голева «Дуэль и смерть Пушкина» в русской литературе установилась и стала традиционной та транскрипция имени Verstolk van Soelen, которую он дал в своей книге: Верстолк ван Зелен (см. стр. 08, 079, 164, 188, 190, 191, 195, 285). Мы нарушаем эту традицию и печатаем всюду Ферстолк фан Сулен на том основании, что и — 22-я буква голландского алфавита — обозначает эвук, более близкий к русскому «ф», чем к «в», в особенности в словах (именах) северных Нидерландов (в южных провинциях этот звук произносится звонко); диграф «ое» транскрибируется русским «у».
4 «Revue», рр. 34—35.
5 Г. Моргулис. Новые документы об убийце Пушкина. «Литературный современник», 1937, № 2, стр. 221—227.
вЮ. Корнилов. О чем рассказала папка «ван Геккерн— Пушкин». «Советская культура» от 4 января 1968 г.
7~ Микрофильм (33 кадра) лег в основу фотопленок документов; ГБЛ, ф. 218 (собр. Отдела рукописей), 1347, №№ 1—5.
8 Предварительная публикация: Н. Эйдельман. О гибели Пушкина. (По новым материалам). «Новый мир», 1972, № 3, стр. 201—226.
Депеши Геккерна министру иностранных дел Ферстолку, ответные послания министра, переписка Ферстолка с королем Нидерландов Вильгельмом I, переписка Николая I с сестрой, Анной Павловной, и ее мужем, наследником голландского престола принцем Вильгельмом Оранским, — вот перечень основных элементов этого комплекса.
Имя секретаря нидерландского посольства в Санкт-Петербурге упоминается при этом не раз. К сожалению, удалось найти немного сведений об этом человеке: из всех нидерландских и других европейских справочных изданий, имеющихся в библиотеках Москвы и Ленинграда, скудные сведения об Иоганнесе Корне лисе бароне Геверсе обнаружились только в современной книге нидерландских дворянских фамилий. Их этого источника мы узнали даты жизни Геверса: 1806—1872. В период описываемых событий ему было едва за тридцать лет, но, судя по осведомленности и связям, он служил в русской столице не первый год.
В ответ на несохранившееся письмо Николая I — принцу Вильгельму Оранскому (от 3 или 4 февраля 1837 г.), где царь вкратце сообщал о гибели Пушкина и необходимой отставке Геккерна, принц отвечал, между прочим, что находящийся в отпуску Геверс уже три дня как вызван и «стремительно возвращается».9 Однако отъезд Геверса из Гааги был задержан, возможно потому, что окончательная судьба Геккерна была еще не решена: даже в начале марта 1837 г. министр иностранных дел и король надеялись, что удастся избежать смены посланника, и пытались разграничить причастность Дантеса и ответственность Геккерна. В этой связи от Геверса был затребован и 7 марта 1837 г. получен рапорт о Дантесе, который был приложен к письму Ферстолка — королю Вильгельму I от 8 марта 1837 г. «Если я верно помню, — писал Геверс, — барон Дантес («приемный сын» барона фан Геккерна) прибыл в Санкт-Петербург в 1833 г., замешанный в заговорах Вандеи и вынужденный покинуть Эльзас, чтобы не подвергать опасности и преследованиям отца, проживающего в этой области».
«Перед французской революцией 1830 г. Дантес находился в военной школе Сен-Сир, и это обстоятельство весьма помогло его вступлению с офицерским чином в русскую армию. Ему повезло. Приблизительно через четыре месяца после его прибытия в Санкт-Петербург он стал корнетом кавалергардского ее императорского величества императрицы полка. Осенью 1836 он стал подпоручиком того же полка и, я полагаю, продолжает служить в том же чине».10
9 ЦГАОР, ф. 728 (рукописное собрание Библиотеки Зимнего дворца), on. 1, № 1466, ч. VIII, Письма принца Оранского к императору Николаю If 1813—1839, л. 17 (на фр. языке).
10 «Revue», р. 31. Фотокопия с автографа ныне в ГБЛ.
Все сведения Геверса о Дантесе были абсолютно точны: очевидно, дипломат уехал в отпуск не раньше осени 1836 г. и был хорошо^ осведомлен о том, что происходило прежде.
9 марта в Гаагу из Петербурга пришла депеша Геккерна от 25/13 февраля 1837 г., где посол сообщал о своем отъезде, «необходимость которого. . . была ясно продемонстрирована».11 Вследствие этого 12 марта король Вильгельм I сообщил министру иностранных дел, а 14 марта Ферстолк известил Геккерна, что Геверс пускается в путь «для исполнения обязанностей поверенного в делах».12
Геверс выехал из Голландии в Петербург 20 марта. С ним вместе отправились депеши Ферстолка — Геккерну от 14 и 20 марта 1837 г.,13 неизвестное и ныне письмо Геккерну от принца Вильгельма Оранского и, наконец, письмо принца — царю 20 марта 1837 г., ответ на несохранившееся откровенное письмо Николая I по поводу Геккерна и Пушкина от 25/13 февраля.
Принц Оранский, не любивший Геккерна, в последнем документе, между прочим, противопоставлял ему Геверса: «Мне кажется, что во всех отношениях Геккерн не потеря и что мы, ты и я, долгое время обманывались на его счет. Я в особенности надеюсь, что тот, кто его заменит, будет более правдивым и не ' станет изобретать сюжеты для заполнения своих депеш, как это делал Геккерн».14 Понятно, Геверс перед отъездом получил инструкции от министра иностранных дел и, возможно, от членов нидерландского королевского дома. Среди этих инструкций, как видно будет из дальнейшего, имелось указание — подробно представить смысл случившегося, рассмотреть события глазами сравнительно нейтрального наблюдателя, находившегося в момент гибели Пушкина за тысячи километров от Петербурга.
Геверс прибыл в Петербург 6 апреля/25 марта 1837 г. после утомительного шестнадцатидневного путешествия, как видно из неопубликованной части его первой депеши Ферстолку от 15/3 апреля 1837 г.15
В течение нескольких дней Геккерн сдал дела Геверсу и утром 13 апреля 1837 г. навсегда покинул Петербург. Геверс остался поверенным в делах, а затем нидерландским посланником и пробыл в этой должности 35 лет, до 1872 г.16
Через 26 дней после своего возвращения в Петербург, 2 мая/ 20 апреля 1837 г., Геверс уже завершил свое подробное донесение министру иностранных дел.
11 «Revue», р. 26. Фотокопия с автографа — в ГБЛ.
12 ГБЛ, ф. 218. 1347. 2, 4.
13 ГБЛ, ф. 218. 1347. 4.
14 ЦГАОР, ф. 728, on. 1, № 1466, ч. VIII, л. 19.
Ч ГБЛ, ф. 1347. 5. Часть этих документов опубликована П Е. Щеголе-вым по копии (возможно —- перлюстрации), хранившейся в Санкт-Петербургском архиве Министерства иностранных дел. См.: Щегол ев I, стр. 285.
16 Nederland's Adelsbock, 1967, p. 208.
Документ этот, публикуемый по фотокопии с автографа, хранящейся в ГБЛ, занимает 13 страниц почтовой бумаги;17 к нему приложена уже упоминавшаяся вырезка из «St.-Petersburgische Zeitung» от 14/26 апреля 1837 г.
При сравнении с двумя другими, упоминавшимися выше, документами Геверса из того же комплекса материалов (рапорт от 7 марта и донесение от 15/3 апреля) ясно видно, что все три документа написаны и подписаны одной и той же рукой и, без сомнения, являются беловыми автографами Геверса. Незначительные пометки на донесении от 2 мая не меняют ясного представления о беловом тексте, содержание которого столь сложно и важно, что ему почти наверняка предшествовали черновые варианты.
Интересным и парадоксальным обстоятельством, связанным с историей этого документа, является существование другой его
редакции, известной исследователям уже около 60 лет.
* *
*
Как известно, П. Е. Щеголев через посредство Академии наук и Министерство иностранных дел получил и опубликовал в своей кциге депеши одиннадцати иностранных дипломатов, освещавших историю дуэли и смерти Пушкина. Особенно содержательными оказались выдержки из семи донесений вюртембергского посланника — князя Гогенлоэ-Кирхберга. «Его сообщения, — писал П. Е. Щеголев, — выдаются из ряда других дипломатических донесений обилием любопытных подробностей, а главное — ясным срзнанием абсолютной ценности и значения творчества Пушкина. Очевидно, такое сознание побудило посланника не ограничиться фактическими сведениями о дуэли, смерти и суде, а приложить особую, и нельзя сказать что малую, записку о Пушкине — о его ящзни, о его литературной деятельности, о его духовной и физической личности. Записка имеет большой интерес, и если ее сравнить с тем, что писано о Пушкине в иностранных газетах в 1837 г., то окажется, что она выгодно отличается от других писаний своей фактической стороной».18 Между тем «Записка» («Заметка») о Пушкине, присланная из архива Вюртембергского министерства иностранных дел в Штутгарте, является «близнецом» донесения Геверса. Основная часть обоих текстов совпадает дословно; в анонимной штутгартской рукописи есть отрывки, отсутствующие в донесении Геверса; наоборот, у нидерландского дипломата есть строки, отсутствующие в «Записке» из Вюртемберга.
17 По единой нумерации кадров микрофильма, присланного в ГБЛ из Нидерландов, — №№ 28—37; вырезка из газеты — № 38. По шифру ГБЛ — ф. 1347.5.
18 Щеголев I, стр. 221; см. также стр. 227—231.
Прежде чем вынести суждение о происхождении и соотношении двух документов, необходимо сопоставить их тексты. Ниже приводится донесение Геверса с указанием под строкой разночтений из «Заметки о Пушкине».
St. Pétersbourg, le 2mai/20 avril 1837.
à Son Excellence
Monsieur le Baron Verstolk de Soelen Ministre des Affaires Etrangères
Particulière
Monsieur le Baron,
Une tâche pénible m'est imposée en parlant de la fâcheuse catastrophe dont M. Pouschkine a été victime, mais il m'a paru que mon devoir m'obligeait à ne pas laisser ignorer à Votre Excellence la manière dont l'opinion publique se prononce sur la perte de cet homme remarquable, la gloire littéraire du pays. Il suffira de faire connaître le caractère et la personne de M. Pouschkine pour mettre Votre Excellence à même de juger du degré de popularité que le poète avait acquis. C'est dans ce seul but que je me suis efforcé de retracer ici le résumé impartial des diverses opinions que j'ai recueillies à ce sujet.
J'ai été frappé en arrivant dans les salons de cette capitale, du peu de ména-gemens employés à l'égard de tout ce qui se rapportait à ce duel et aux circonstances qui l'ont précédé. Comme homme de lettres et poète, le mérite de Pouschkine lui a valu une grande réputation, qui s'est accrue encore par tout ce que sa mort a eu de tragique, mais comme représentant d'opinions trop avancées en égard aux institutions de son pays, Pouschkine a été diversement jugé par ses compatriotes.
En recherchant les causes de cette divergence de sentimens elles m'ont paru assez faciles à expliquer. Pour tout homme qui ayant vécu en Russie, aura pu étudier les éléments divers dont se compose la société, ainsi que ses habitudes et ses préjugés,a la lecture des ouvrages de Pouschkine et sa biographie expliqueront clairement pourquoi leur auteur est peu estimé d'une partie de l'aristocratie, tandis que le restant6 de la société le porte aux nues et pleure sa mort comme une perte Nationale et irréparable.®
Des allusions piquantes et pleines d'esprit, presque toujours adressées à de hauts personnages dont il démasquait ou les malversations ou les vicesr ont suscité à Pouschkine de nombreux et puissants ennemis. Une épigramme sanglante contre Arakcheef/ à propos d'une devise inscrite dans les armes de ce Ministre tout-puissant; 6 une satire contre Ouvaroff, Ministre de l'Instruction Publique,® pièce qui sous le titre d'imitation de Catulle, endormit la prudence habituelle de la Censure, et trouva place dans un journal littéraire; une réplique
» Particulière. St. Pétersbourg, le 2 mai/20 avril 1837, Monsieur le Baron ~ ses préjugés / Notice sur Pouschkin. Pouschkin, poète remarquable, dont la réputation s'est accrue par tout ce que sa mort a eu de tragique, Pouschkin représentant d'opinions trop avancées, en égard aux institutions de son Pays, a été diversement jugé par ses compatriotes. A quoi faut-il attribuer cette différence de sentiments sur un homme dont la vie a toujours été publique! Cette question est facile à repondre pour quiconque aura vécu en Russie pour Celui surtout qui aura su étudier les éléments divers dont se compose sa société, ainsi que ses habitudes et ses préjugés. 6 le restant / le reste B et pleure — irréparable / et décerne à sa mémoire les honneurs de l'ovation r ou les malversations / la malversation Д Arakcheef / Araktcheiefl e les armes — tout-puissant / ses armes * Ministre — Publique нет
à Bouigarine, où, tout en se défendant du reproche d'aristocratie, qui lui était imputé, Pouschkine3 s'attaquait aux premieres maisons de la Russie; voilà les véritables crimes de Pouchkine, crimes d'autant plus graves® que ses antagonistes étaient plus puissantsK et* plus riches que lui, alliés aux principales familles et entourés d'une clientèle nombreuse. Il ne leur51 fut pas difficile d'exciter la susceptibilité du Pouvoir, carH la tendance des écrits de Pouschkine ne donnait que trop de prise aux dénonciations de ses ennemis. Voilà, dis-je, les véritables causes0 de l'antipathie qu'une partie de la noblesse (surtout de celle en profession des premiers emplois de l'état)n portait à Pouschkine pendant sa vie et que sa mort n'a point appaisé.p Voila ce qui explique aussi0 pourquoi tout en paraissant jouir des grâces au Souverain, Pouschkine n'en resta pas moins sous la main de la police.
La jeunesse au contraire toujours ardente, applaudissait1 aux productions libérales, malignes et parfois scandaleuses de cet auteur, imprudent il est vrai, mais courageux et spirituel. Les employés aussi,? classe nombreuse représentant à peu près"!» le tiers état, les employés s'empressèrent* de battre des mains et1* font aujourd'hui l'apothéose d'un homme dans les écrits duquel plusieurs reconnaissaient l'expression fidèle de leurs propres sentimens et dès lors Pouschkine fut par eux et a son insu peut-être adopté comme type d'opposition constante.11
Né à Moscou en 1799, Pouschkine est issu du côté paternel™ d'une des plus anciennes familles du pays."* Son grand'père maternel, fils d'un nègre recueilli ou acheté par Pierre le Grand et amené enfant en Russie, s'appelait Anibal; et parvint sous Catherine II au grade d'Amiral; c'est lui3 qui s'empara de Navarin, son nom et ses actions d'éclat se trouvent inscrits sur une colonne demi-rostrale, élevée à Tsarskoe-Selo.
C'est au lycée de Tsarskoe-Selo que Pouschkine fut élevé;10 ses cheveux épais et crépus, sa peau légèrement basanée, des traits heurtés, la fougue impétueuse de son caractère, tout révélait en lui® la présence du sang africain et sa jeunesse annonça de bonne heure les passions tumultueuses dont sa vie devait être plus tarda agitée. A 14 ans il composa une pièce de vers intitulée Tsarskoe-Selo, ainsi qu'une épître à Alexandre 1er,6 pièces qui le firent® distinguer de ses professeurs/ Renvoyé peu de tems après du Lycée pour des étourderies de jeunesse, Pousch-
9 Pouschkine / Pouschkin a tort ou a raison и graves / énormes K puis-
sans / haut placés л et plus riches que lui / plus riches M leur / lui H car / car l'esprit et 0 Voilà ~ causes / Voilà les vraies causes n surtout de celle de l'état / et surtout de cette portion qui possédait les premiers emplois de l'état p appaisé / fait disparaître 0 Voilà — aussi / Voilà qui peut aussi expliquer T La jeunesse ~ applaudissait / La jeunesse russe applaudissait au contraire у aussi / surtout (Chinovniks) Ф à peu près / en quelque sorte x les employés s'empressèrent / s'empressèrent ц et / ils 4 dans les écrits — constante / dont les écrits sont l'expression de leurs propres sentiments. Dès l'origine et à son insu peut-être, Pouschkin fut considéré par eux et adopté comme type d'opposition. Voici sa biographie avec un appréciation rapide de ses principales productions. ш est issu — grand'-pere maternel / du coté paternel est issu щ familles du pays / maisons. Un de ses aieux, Ratcha, allemand d'origine et probablement Chevalier Teuto-nique, vint au 13-ème siècle (1252—62) s'établir en Russie et prit du service sous Alexandre Newsky. Le Ratcha est devenu la souche de plusieurs grandes familles russes et notamment des Pouschkin, des Bouterline, des Kamensky, des Julebine, des Metelew etc. Le grand père paternel de Pouschkin 3 c'est lui / c'est fut lui 10 fut élevé / reçut son éducation я en lui нет a être plus tard / plus tard être 61-er нет B firent / faisait г Далее следует:
Il fut à cette occasion salué poète par le vieux Derjawine, ancien Ministre dont les poésies lyriques sont placées par les Russes bien au dessus de celles de J. J. Rousseau. (Entre autres productions du Derjawine la plus célèbre est son ode à Dieu, oeuvre sublime que l'Empereur de la Chine a fait traduire et placarder dans son^gPalais afin de l'avoir continuellement sous les yeux).
kine fit paraître une Ode « à la liberté et successivement0 une série d'autres productions® impreignées du même esprit, qui attirèrent8 sur lui l'attention publique et aussi plus tard celle du Gouvernement. Il lui fut enjoint H de quitter la capitale. La Bessarabie lui fut d'abord K assignée pour séjour et ensuite * il resta pendant cinq ans et jusqu'à la mort de l'Empereur Alexandre" chez le comte Woronzof à Odessa.
Sur les instances de l'historiographe H Karamsin, ami dévoué de Pousch-kine et juste appréciateur de son talent,0 l'empereur Nicolas, dès son avènement au trône11 le rappela et lui fit l'accueil le plus gracieux, comme on peut en juger par la réponsep aux observations du Prince Wolkonskyàce sujet. «Ce n'est plus l'ancien Pouschkine, dit l'Empereur c c'est Pouschkine repentant et sincère; c'est mon Pouschkine enfin T et désormais c'est moi seul qui veut ? être le censeur de ses écrits».
Néanmoins jusqu'à sa mort l'écrivain est demeuré sous la surveillance de la Police secrète.
En 1829 Pouschkine accompagna le Prince Paskewitch^ pendant la campagne de Turquie et l'année suivante époque du choléra/ il épousa Mademoiselle Gontchouroff,1* d'une beauté remarquable et dont le grand'père anobli était marchanda Après ce mariage il111 revint à St. Pétersbourg,11* sa femme 8 fut admise à la Cour, et quelque tems après il fut nommé10 Gentilhomme de la Chambre. Pouschkine avait toujours affecté * un grand mépris pour les emplois et pour la faveur en général, mais depuis que sa femme avait été reçue a à la Cour, la raideur de ses opinions avait paru fléchir. A sa nomination à la charge de Gentilhomme de la Chambre, il se crut bressé, considérant ce rang6 comme bien au dessous de son mérite, ses idées reprirent dès lors leur première direction et il passa de nouveau à des principes d'opposition.
Ses ouvrages sont nombreux, tant en vers qu'en prose, parmi lesquels surtout se font remarquer Les Bohémiens, poésie légère, le Chef d oeuvre de Pouschkine et que les Russes citent comme un modèle accompli dans son genre; les pièces fugitives sous les titres de Byron et de Napoléon jouissent également d'une réputation de grande beauté. Il a aussi publié un journal littéraire le Contemporain et travaillait depuis quelques années, par ordre de l'Empereur, à l'histoire de Pierre le Grand.®
Д Renvoyéeune Ode / Après sa sortie du Lycée Pouschkin fit son ode e successivement / bientôt = d'autres productions / de productions 3 qui attirèrent / attirèrent и Gouvernement enjoint / Gouvernement qui lui enjoignit K d'abord нет л ensuite il resta / postéri eurement il reste M de l'Empereur Alexandre / d'Alexandre H l'historiographe / l'historien 0 son talent / ses talents n au trône нет p la réponse / sa réponse c dit l'Empereur нет т Далее dit Nicolas у veut / veux Ф le Prince Paskewitch / Pas-kewitch x campagne de Turquie — du choléra / campagne de Turquie. L'année suivante, à l'époque du choléra ц épousa Mademoiselle Gont-chouroff / épousa à Moscou M-lle de Gontcharoff 4 et dont le grand'-père ~ marchand / dont le grand' père était marchand et avait été plus tard anobli. ш il / Pouschkin щ St. Pétersbourg / Pétersbourg 3 sa femme / et sa femme ю et quelque tems après il fut nommé / et fut lui-même un peu de temps après nommé 3 affecté / affiché a avait été reçue / avait obtenu les entrées 6 ce rang / cet honneur D Ses ouvrages sont nombreux oo Pierre le Grand / Ses principaux ouvrages sont:
Ruslane et Ludmilla, poème fantastique dans le genre d'Arioste comparé à l'Obéron de Wieland.
Le Prisonnier du Caucase. 1 Poèmes
La fontaine de Bactschisarai J
Les Bohémiens — poésie légère, le chef d'oeuvre de Pouschkin que les Russes citent comme un modèle accompli dans son genre.
Les deux Brigands — narration.
Pultava, poème en vers blancs dont le vrai titre devait être Mazeppa. Celui de Pultava lui a été donné par Pouschkin, afin d'écarter le re-
L'opinion des hommes de lettres lui accordent un style en général brillant;1" pur, facile et élégant. Il est envisagé comme n'appartenant Д proprement à aucune des écoles qui se disputent aujourd'hui l'empire littéraire.6 En homme de génie il a su s'approprier les beautés des divers genres.® Enfin il est3 en Russie chef d'une école dont aucun disciple n'a encore и atteint jusqu'ici la perfection du maître.
Son caractère était violent et emporté; il aimait le jeu et les émotions,K surtout dans sa jeunesse, car depuis quelque tems l'âge commençait chez lui à modérer les passions/ Il était distrait, sa conversation était pleine de charmes pour ses auditeurs, mais il étaitM difficile de le faire parler. Une fois engagé11 il s'exprimait avec élégance et clareté;0 son esprit était caustique et railleur."
Son duel avec le baron de Heceheren (d'Anthes) et les circonstances qui Ont accompagné sa mort sont trop connus de Votre Excellence pour avoir besoin d'être consignées ici. Dans la lettre qu'il a écrite à mon chef, et qui fut cause du duel, on a peine à reconnaître l'écrivain pur et presque toujours décent, mais elle montre par les termes peu mesurés que la colère lui a imposé combien Pousch-kine devait être ulcéré et combien il a été emporté par l'impétuosité de son caractère.5
Longtems avant ce funeste duel des lettres anonymes écrites en français, tournant Pouschkine en ridicule en attaquant la vertu de sa femme,0 avaient
proche d'imitation de Byron, auteur aussi d'une pièce intitulée Ma-zeppa avec laquelle le Poème de Pultava n'a aucune ressemblance.
Eugène Onégine. Roman d'un beau style assimilé pour le genre et la forme à Don Juan de Byron.
Histoire de la révolte de Pougatscheff. D'un mérite très médiocre.
La maisonette de Columna — médiocre aussi, poème coupé en octaves à l'imitation des stances de Tasse.
Le Schal noir. Petite pièce pleine de grâce et de poésie.
Boris Godounoff. Drame bien écrit et conforme pour les données historiques aux récits de Karamsin qui représente le héros de cette pièce comme assassin du fils de Jean IV, et comme usurpateur de son trône, tandis qu'au jugement des Chroniqueurs plus modernes tels que Oustri-aloff, Pagodin, Craefsky, Boulgarine etc., ce Boris fut au contraire élu par le Clergé, les Grands et le peuple.
Angelo. Traduction en vers de Shakespeare.
Nouvelles, parmi lesquelles on cite surtout la Dame de pique et la Fille du Capitaine et enfin un grand nombre de pièces détachées dont deux se font remarquer, l'une ayant pour titre Byron, l'autre intitulée Napoléon. Pouschkin a aussi publié un journal littéraire — le Contemporain.
r L'opinion ~ pur / Son style en général est brillant, châtié д II — n'appartenant / Il n'appartient 6 littéraire / des lettres ® En homme — divers genres / En homme de talent il a su apprécier également les beautés classiques et romantiques 3 Enfin il est / Il est enfin и n'a encore / n'a pas même K les émotions / recherchait les fortes émotions л commençait ~ les passions / commençait à modérer en lui le feu des passions M mais il était / Il était n Une fois engagé / mais une fois engagé 0 clareté / clarté, apellant souvent à son secours les expressions françaises, quand elles devait donner plus de force à sa phrase. 11 Далее néanmoins tout ceux qui l'ont connu s'accordent à le reconnaître comme un ami solide. p Son duel — son caractère / Son duel avec de Heeckeren et les circonstances qui ont accompagné sa mort sont trop connues pour devoir être consignés ici, mais, afin de bien juger son caractère, il n'est pas indifférent peut-être de lire sa lettre au dire de Heeckeren, lettre qui rendit tout accommodement impossible. Elle est remplie d'expressions qui montrent combien Pouschkin devait être ulcéré. On a peine à reconnaître l'écrivain pur et presque toujours décent dans les termes peu mesurés que la colère impose à ce caractère de feu. L'Océan a rompu ses digues, rien ne saurait l'arrêter.
0 à tournant Pouschkine en ridicule sa femme 7 et signées au nom de N.....
Président et du Comte de B. . Secrétaire perpetuel de la société des С.....
été colportées et remises chez toutes les connaissances du poète, soit par des domestiques inconnus,1 soit par la voie de у la petite poste. Plusieurs même étaient arrivées de l'intérieur (celle envoyée à Madame de Fiquelmont) Ф et portaient sur l'adresse, d'une écriture évidemment contrefaite, la prière de les remettre 1 à Pouschkine.
C'est à l'occasion de ces lettres que M. Joukofsky,4 attaché à la personne du Grand Duc Héritier,4 reprochant à Pouschkine de prendre trop à coeur cette affaire, en ajoutant que le monde était convaincu de l'innocence de sa femme «Eh. que m'importe répliqua-t-il, l'opinion de Madame la Comtesse ou la Princesse ш une telle sur l'innocence ou la culpabilité de ma femmeI La seule opinion dont je fasse cas est celle de cette classe secondaire, qui maintenant est la seule véritablement russe et qui accuse щ la femme de Pouschkine».3
Tels sont, Monsieur le Baron, les renseignements que j'ai pu réunir sur la
Î>ersonne du poète, j'espère qu'ils suffiront à faire comprendre à Votre Excel-ence combien sa popularité et les regrets littéraire qu'il a emportés dans la tombe, ont aggrave la manière dont l'opinion se manifeste sur les causes qui ont amené sa mort et combien cette circonstance est déplorable dans ses conséquences pour Monsieur de Heccheren. Une espèce d'amour propre national a fait surgir un intérêt qui ne se rapporte qu'au poète et non à l'homme privé, mais admirateurs et ennemis de l'écrivain tous sont d'accord pour le plaindre d'avoir été victime d'un malheur provoqué autant par la malveillance que par la légèreté la plus inconcevable et la plus imprudente. L'exactitude avec laquelle j'ai tâché d'exposer ces détails, leur vérité que je crois pouvoir en garantir me fait désirer que la lecture de cette lettre puisse offrir quelque intérêt et mériter l'attention précieuse de Votre Excellence.
J'ai l'honneur d'être avec un profond respect
Monsieur le Baron
de Votre Excellence le très humble et très obéissant serviteur
Gevers
Je profite du départ d'un courrier anglais pour faire parvenir cette lettre à Votre Excellence.
Le journal allemand ci-joint donne dans son entier le jugement prononcé par l'auditoire général dans l'affaire du jeune Heceheren.
Перевод *
Личное, С.-Петербург, 2 мая/20 апреля 1837 г.
Его превосходительству барону Ферстолку це Сулену, министру иностранных дел
Господин барон!
Тягостная задача — говорить о прискорбной катастрофе, жертвой которой стал г. Пушкин, но мне представляется, что долг мой — не скрывать от Вашего превосходительства то, как высказывается общественное мнение по
т inconnus нет у la voie de нет Ф celle envoyée à Madame de Fiquelmont /
entre autres celle de W. de Р........ x remettre / faire parvenir
ц M. Jou^kofsky / J . . . . 4 attaché — Héritier нет ш Princesse / de M. la Princjbsse щ accuse/ amuse <?> 3 Вместо последующего текста:
A propos de ces lettres anonimes deux opinions sont répandues.
La plus accréditée dans le publique désigne 0. . .
L'autre, celle du pouvoir, se basant sur des identités de ponctuations, des habitudes de main et sur des rapprochements de papier incriminé H......
L'Abeille du 12 Avril contient la décision de S. M. l'empereur au sujet de Heeckeren,
* Перевод с французского M. И. Беляевой; с учетом перевода «Заметки о Пушкине» в книге Щеголева.
поводу гибели этого выдающегося человека, являющегося литературной славой своей страны. Достаточно обрисовать характер г. Пушкина и его как личность, чтобы дать Вашему превосходительству возможность судить о степени популярности, завоеванной поэтом. С этой единственной целью я и постарался вкратце и беспристрастно иэ л ожить здесь различные мнения» высказанные в связи с этим, которые мне удалось собрать.
Посещая салоны столицы, я был поражен бесцеремонностью, проявляемой в отношении всего, касающегося дуэли и обстоятельств, ей предшествовавших. Как литератор и поэт, Пушкин пользовался высокой репутацией, еще возросшей в силу трагизма его смерти; но как о представителе слишком передовых воззрений на порядки своей страны соотечественники судили о нем по-разному. Мне думается, что причины такого различия мнений нетрудно понять. Для каждого, кто, живя в России, мог изучить разнообразные элементы, из которых состоит общество, а также его обычаи и предрассудки, — знакомство с биографией Пушкина и чтение его произведений легко объясняет г почему их автор мало почитаем некоторой частью аристократии, тогда как остальное общество превозносит Пушкина до небес и оплакивает его смерть, как непоправимую национальную утрату.
Колкие и остроумные намеки, почти всегда направленные против высокопоставленных лиц, которые изобличались либо в казнокрадстве, либо в пороках, создали Пушкину многочисленных и могущественных врагов. Такова убийственная эпиграмма на Аракчеева по поводу девиза на гербе этого всесильного министра, сатира против министра народного просвещения Уварова — сочинение, которое своим заглавием — «Подражание Катуллу» — усыпило обычную бдительность цензуры и появилось в одном из литературных журналов; ответ Булгарину, где, защищаясь от упрека в аристократизме, Пушкин напал на влиятельнейшие дома России: вот истинные преступления Пушкина, преступления, усугубленные тем, что противники были сильнее и богаче его, были в родстве с знатнейшими фамилиями и окружены многочисленной клиентурой. Им было нетрудно вызвать настороженность властей, так как направление пушкинских сочинений давало его врагам достаточный повод для доносов. Вот, повторяю, истинные причины той антипатии, которую питала к Пушкину в течение всей его жизни некоторая часть знати (и особенно высшие должностные лица), — антипатии, которая не угасла и с его смертью. Это объясняет и то, почему Пушкин, казалось пользующийся милостью монарха, не переставал оставаться под надзором полиции.
А молодежь, как всегда пылкая, наоборот, приветствовала либеральные, лукавые, порой скандальные сочинения этого автора, — правда неосторожного, но смелого и остроумного. Также и многочисленный класс чиновников, являющийся своего рода третьим сословием, спешил аплодировать и ныне прославляет человека, в чьих сочинениях многие находили верное отражение собственных чувств, и Пушкин стал для них, быть может сам того не зная, символом неизменной оппозиции.
Пушкин родился в Москве в 1799 г. и принадлежал по отцу к одной из древнейших фамилий. Его дед по матери (по происхождению негр, подобранный или купленный Петром Великим и привезенный в Россию еще ребенком) звался Анибал; при Екатерине II он достиг адмиральского чина, был победителем при Наварине, его имя и славные деяния начертаны на полуростральной колонне, воздвигнутой в Царском Селе. Именно в Царскосельском лицее воспитывался Пушкин. Его густые и курчавые волосы, смугловатая кожа, резкие черты, пылкий характер — все выдавало наличие в нем африканской крови, и уже в ранней его молодости сказались те буйные страсти, которыми он был обуреваем впоследствии. В 14 лет он написал стихотворение «Царское Село», а также «Послание Александру I» — сочинения, которые были отмечены его учителями. Исключенный вскоре после того из лицея за мальчишеские проказы, Пушкин выпустил «Оду свободе» и затем, одно за другим, целую серию произведений, пропитанных тем же духом. Это привлекло к нему внимание общества, а позднее — и правительства. Ему было предписано покинуть столицу — местопребыванием ему назначена была сначала Бессарабия,
а затем он в течение пяти лет, до самой смерти императора Александра, оставался у графа Воронцова в Одессе. По настоятельным просьбам историографа Карамзина, преданного друга Пушкина и настоящего ценителя его таланта, император Николай, взойдя на трон, призвал поэта и принял его самым ласковым образом, о чем можно судить по ответу императора на замечание по этому поводу князя Волконского: «Это не прежний Пушкин, это Пушкин раскаивающийся и искренний, — мой Пушкин, и отныне я один буду цензором его сочинений». Тем не менее до самой своей смерти писатель оставался под надзором секретной полиции. В 1829 г. Пушкин сопровождал князя Пас-кевича во время турецкой кампании, а в следующем, холерном, году он женится на замечательной красавице мадемуазель Гончаровой, чей дед, возведенный в дворянство, был прежде купцом. После женитьбы Пушкин вернулся в Санкт-Петербург, жена его была принята при дворе, и некоторое время спустя ему дали чин камер-юнкера. Пушкин всегда проявлял глубокое презрение к чинам и ко всяким милостям вообще. Но с тех пор, как его жена стала бывать при дворе, резкость его убеждений как будто смягчилась. Будучи назначен камер-юнкером, он счел себя оскорбленным, находя этот ранг много ниже своих заслуг; его взгляды принялй прежнее направление, и он опять перешел в оппозицию. Его сочинения в стихах и прозе многочисленны, и среди них особенно примечательны «Цыгане», небольшое стихотворение, пушкинский шедевр, который русские считают образцом совершенства в этом жанре; мелкие стихотворения под заглавием «Байрон» и «Наполеон» также признаются прекрасными. Кроме того, он издавал литературный журнал «Современник» и по приказу императора несколько лет работал над историей Петра Великого.
По мнению литераторов, стиль у Пушкина вообще блестящий, ясный, легкий и изящный. Пушкина рассматривают вне всяких школ, на которые делится ныне литературный мир. Как личность гениальная, он умел черпать красоты из каждого жанра. И, наконец, в России он — глава школы, ни один из учеников которой не достиг до сей поры совершенства учителя.
У него был буйный и вспыльчивый характер; он любил, особенно в молодости, азартные игры и острые ощущения, но позже годы начали умерять его страсти. Он был рассеян, разговор его был полон обаяния для слушателей. Но вовлечь его в беседу было нелегко. Заговорив же, он выражался изящно и ясно, ум у него был язвительный и насмешливый.
Его дуэль с бароном Геккерном (д'Антесом) и обстоятельства, которые сопровождали его смерть, слишком хорошо известны Вашему превосходительству, чтобы нужно было здесь говорить об этом. В письме, которое Пушкин написал моему начальнику и которое явилось причиной дуэли, едва можно узнать писателя, язык которого чист и почти всегда пристоен, — он пользуется словами мало приличными, внушенными ему гневом, и это показывает, до какой степени Пушкин был уязвлен и как далеко увлекла его пылкость характера!
Задолго до гибельной дуэли анонимные письма на французском языке, марающие добродетель его жены и выставляющие Пушкина в смешном виде, были разосланы всем знакомым поэта, либо через неизвестных слуг, либо по почте. Некоторые пришли даже из провинции (например, письмо к госпоже де Фикельмон), причем под адресом, явно подделанным почерком, стояла просьба передать их Пушкину. Именно в связи с этими письмами господин Жуковский, наставник наследника, пенял Пушкину, что тот слишком близко принимает к сердцу эту историю, и добавлял, что свет убежден в невиновности его жены. «Ах какое мне дело, — ответил Пушкин, — до мнения графини такой-то или княгини такой-то о невиновности или виновности моей жены! Единственное мнение, с которым я считаюсь, ^ это мнение среднего сословия, которое ныне — одно только истинно русское, а оно обвиняет жену Пушкина».
Таковы, господин барон, сведения, которые мне удалось собрать, о личности поэта; надеюсь, что их достаточно для того, чтобы объяснить Вашему превосходительству, насколько популярность Пушкина и литературные
надежды, которые он унес с собой в могилу, повлияли на выражение общественного мнения по поводу причин его смерти и насколько это обстоятельство оказалось прискорбным по своим последствиям для г. Геккерна. Своего рода национальное самолюбие вызвало участие, относящееся только к поэту, а не к частному лицу; и поклонники, и враги писателя — все единодушно жалеют его как жертву несчастья, порожденного столь же недоброжелательством, сколь самым непостижимым и неосмотрительным легкомыслием.
Точность, с которой я пытался изложить эти детали, их подлинность, за которую, мне кажется, я могу поручиться, — все это заставляет меня желать, чтобы чтение настоящего письма представило некоторый интерес и заслужило внимание Вашего превосходительства.
Имею честь быть Вашего превосходительства покорнейший слуга.
Геверс
Пользуюсь отъездом английского курьера, чтобы доставить это письмо Вашему превосходительству.
Прилагаемая немецкая газета дает в целом представление о приговоре, вынесенном по делу молодого Геккерна.19
Возможно указать на три альтернативных соотношения двух приведенных документов: либо записка Гогенлоэ первична, а Ге-верса — вторична; либо — наоборот; либо, наконец, оба текста восходят к некоему третьему «протографу».
П. Е. Щеголев, не зная о двух редакциях одного и того же текста, был склонен считать автором «записки» князя Гогенлоэ-Кирхберга: действительно, документ приложен к депешам вюр-тембергского посланника; князь Гогенлоэ хорошо знал Россию: в 1812 г. он жил здесь в плену; с января 1825 г. был вюртемберг-ским посланником; в 1833 г. женился на русской, Е. И. Голубцо-вой; хорошо знал русских литераторов — Пушкина, Вяземского, Жуковского, позже — Лермонтова.20
Однако версия об авторстве князя Гогенлоэ не может быть принята.
Выдержки из его депеш, опубликованные Щеголевым, находятся в известном противоречии с «Заметкой о Пушкине». Так, Гогенлоэ, понимая значение Пушкина, не в одной депеше подчеркивает благодеяния Николая I к семье покойного,21 в то время как в «Заметке» об этом ни слова; наоборот — пафос ее в том, что официальное благоволение властей к Пушкину сочеталось с тайным надзором и преследованиями поэта.
Гогенлоэ отмечает 21/9 февраля 1837 г., что об этой злополучной дуэли больше не говорят, в «Заметке» утверждается обратное.
В депешах — много о Геккерне; в «Заметке» тема Геккерна почти обходится, что было бы странным для автора из Вюртем-берга, но понятно для автора-голландца.
19 Текст получен адресатом (очевидно, Ферстолком) 16 мая 1837 г.
20 См.: «Литературное наследство», тт. 45—46, 1948, стр. 399—400, 408-409.
21 См.: П. Е. Щеголев. Дуэль и смерть Пушкина. Изд. 3-е. ГИЗ, М.—JI., 1928, стр. 387 и сл. (далее — Щеголев III).
2 Временник
17
В то же время автографическая рукопись Геверса, его ссылки на собственные наблюдения («. . .я был поражен бесцеремонностью. . .» и т. п.), вступительная часть донесения, отсутствующая в «Заметке» и объясняющая происхождение документа («. . .я и постарался вкратце и беспристрастно изложить здесь различные мнения. . .»), конец донесения («Точность, с которой я пытался изложить эти детали, их подлинность, за которую, мне кажется, я могу поручиться. . .», и т. д.) — все это говорит именно об авторстве Геверса.
Странным и опасным было бы для голландского дипломата столь точно скопировать записку посланника другой страны и представить ее как свою. Наоборот, Гогенлоэ мог скопировать рукопись Геверса, опустив обращение и другие места, «выдававшие» е( происхождение. Между прочим, в Вюртемберге, очевидно, и не считали автором «Заметки» князя Гогенлоэ-Кирхберга: копии документов из Штутгартского архива отправились в Россию вместе с сопроводительным письмом русского дипломата К. Нарышкина от 14 февраля 1909 г., который сообщил: «Господин Вейцекер. . . весьма любезно доставил мне также прилагаемую при сем копию записки о Пушкине, неизвестно кем составленную и которая хранится при тех же донесениях князя Гогенлоэ-Кирхберга в архиве Вюртембергского министерства иностранных дел».22
Итак, есть много оснований считать автором документа Иоганна Геверса.
Однако в «Заметке» Гогенлоэ имеется три сравнительно больших отрывка, отсутствующих в донесении Геверса: во-первых, подробности о предках Пушкина; во-вторых, куда более длинный список его произведений, нежели в донесении Геверса; в-третьих, различные мнения по поводу авторства анонимных писем. Именно эти подробности Геверс мог бы снять, перебеляя черновое донесение: его задачей было вызвать, как он пишет, «некоторый интерес» и «внимание» своего министра, — между тем Ферстолку как раз были малоинтересны отступления о предках и слишком длинный перечень сочинений Пушкина.
Следы явного, не очень умелого сокращения списка пушкинских произведений ясно видны в донесении Геверса: случайно выделены несколько стихотворений, поэм, произвольно выброшены очень важные названия («Евгений Онегин», «Борис Годунов», повести). Наконец, обзор мнений об авторах анонимных писем (поскольку в «Н.» угадывается Геккерн) мог быть в конце концов убран Геверсом из опасения — сказать «слишком много». Министр Ферстолк, как видно из его переписки с Геккерном, весьма сочувствовал посланнику; в то же время Геверс мог опасаться своего бывшего шефа (о чем будет сказано ниже).
22 ИРЛИ, ф/ 244, он. 18, № 71, л. 52 (курсив мой).
Таким образом, источником «Заметки Гогенлоэ», вероятно, послужил первый, черновой, вариант донесения Геверса.
О более раннем тексте «Заметки» Гогенлоэ говорит, между прочим, и ссылка на «Северную пчелу» от 12 апреля, где была помещена резолюция Николая I насчет Дантеса; между тем к докладу Геверса приложена та же резолюция из «St.-Petersburgische Zeitung» от 14/26 апреля 1837 г. Понятно, что для нидерландских и вюртембергских министров более предпочтительна ссылка на официоз, издающийся по-немецки, нежели на русскую «Пчелу». Очевидно, в момент рождения первого варианта текста «Пчела» уже вышла, а «St.-Petersburgische Zeitung» — еще нет; если так, то текст, явившийся основой для «Заметки Гогенлоэ», был подготовлен 12—14 апреля 1837 г. (старого стиля).
За несколько дней, между 14 и 20 апреля, Геверс мог сократить и переписать донесение.
Естествен~вопрос — как оказалась у вюртембергского посланника копия секретного доклада нидерландского поверенного в делах?
Гогенлоэ, вероятно, был коротко знаком с нидерландскими дипломатами, так как в его донесениях мелькают подробности о делах Геккерна: в депеше от 6/18 февраля уже сообщалось о письме Геккерна своему королю с просьбой об отставке;23 между тем это прошение было отправлено накануне. Любопытно, что еще?за несколько дней до прибытия Геверса, 20 марта/1 апреля 1837 г., Гогенлоэ извещал свой кабинет: «Барон Геккерн-отец получил от своего правительства разрешение на шестимесячный отпуск, которым он воспользуется тотчас по возвращении в Петербург г. Геверса. Последний примет вновь обязанности поверенного голландского короля, которые он уже неоднократно исполнял во время отлучек барона Геккерна».24 Другие посланники упомянули Геверса только после его появления в Петербурге; создается впечат-лецие, что Гогенлоэ знал Геверса, ибо единственный сообщает о неоднократном исполнении им роли поверенного в делах.
Таким образом, можно предположить какое-то дружеское общение, обмен информацией между двумя дипломатами; во всяком случае сам факт сообщения «Заметки» Геверса в депеше Гогенлоэ свидетельствует об интересе и сочувствии вюртембергского посланника к содержанию донесения.
П. Е. Щеголев высоко оценил изучаемый документ (в известной ему редакции) как по содержанию, так и по выраженному в нем отношению к Пушкину. Действительно, донесение Геверса должно поставить особняком среди других «первых биографий» поэта: в нем сравнительно немного ошибок на фоне того, что часто лиса ли иностранцы о Пушкине, причем неточности относятся пре-
23 Щеголев III, стр. 388.
24 Щеголев III, стр. 389.
2* 19
имущественно к событиям, удаленным во времени и незнакомым молодому нидерландскому дипломату: так, он ошибается, полагая, что «победитель при Наварине» был дедом (а не двоюродным дедом) Пушкина, что Пушкина исключили из Лицея (хотя любопытно, что в 1837 г. такой слух существовал!); упоминая о бессарабской и одесской службе поэта, Геверс не знает Михайловского периода. В то же время донесение Геверса отличается богатством фактов, живостью, страстностью изложения, несомненным сочувствием к великому поэту. Отчасти, только отчасти, некоторые острые места документа (определившие, по-видимому, его отправку не обыкновенной дипломатической почтой, а через посредство английского курьера) могут быть объяснены дипломатическими соображениями: «честь мундира» не позволяет посланнику прямо противоречить предшественнику: Геверс обходит вопрос о степени его вины или участия Геккерна, да и вообще почти не называет прежнего посла. При этом, возможно зная мнение своего министра, Геверс делает нажим на те обстоятельства русской жизни, которые привели к гибели русского поэта (грубо говоря, логика его такова: убийц надо искать не в голландском посольстве, а в самой России); в этом смысле Геверсу выгодно подчеркнуть противоречия Пушкина с властью и аристократией — и он это делает довольно решительно. Как уже отмечалось, в донесении нет ни слова о том, что являлось общим местом официозной легенды о «милостях государя» к умирающему Пушкину и его семье. Как бы в противовес ей не раз отмечен тайный надзор, под которым находился поэт (и этим ставятся под сомнение роль и суждения Николая I в пушкинском деле, а кстати достается и «главным государственным деятелям», т. е. Бенкендорфу, Нессельроде. . .). Горячность и оппозиционность Пушкина, сочувствие к нему молодежи и «третьего сословия» — во всем, что пишет об этом Геверс, много правды. В то же время правильный вывод о взрыве национального самолюбия в связи с гибелью поэта полезен Геверсу для завершения схемы: ищут виновных в голландском посольстве, ибо должен быть виновник, — и это «несчастное обстоятельство для барона Геккерна».
Однако эти мотивы хотя и необходимы, но явно недостаточны для исчерпывающего объяснения воззрений Геверса.
Ведь и Геккерн в своих депешах непосредственно после гибели Пушкина пытался отвести вину от голландского посольства и говорил о возмущении «русской партии», однако, притом чересчур прямолинейно, высказывал свою неприязнь к Пушкину, убеждая свое начальство в существовании российской революционной «партии» во главе с Жуковским, влияющей на царя и использующей смерть Пушкина в своих целях.25
Особенно в депеше Геккерна — Ферстолку от 17/5 марта 1837 г.: Фотокопия ГБЛ, 1218. 1347. 1. Частично опубликована в «Revue», pp. 32—33.
Хотя Геверс в окончательном тексте донесения почти не упоминает Геккерна, однако по существу опровергает его последние депеши, демонстрируя их лживую тенденциозность. Не случайно, конечно, голландский поверенный в делах сохранил в тайне от прежнего начальника свое донесение министру: через тридцать дней после того, как Геверс подробно описал «бесцеремонные» суждения петербургских салонов по поводу гибели Пушкина, он же сообщал Геккерну (письмо от 15/27 мая): «В свете не подымают больше вопросов о смерти Пушкина. С первого дня моего приезда я избегал и прерывал всякий разговор на эту тему; вражда общества, исчерпав свой яд, наконец, стихла. Император принял меня несколько дней тому назад в частной аудиенции; все, что касалось этого дела, тщательно избегалось».26
Прослужив к 1837 г. уже несколько лет в Петербурге, Геверс, почти без сомнения, знал Пушкина, возможно, общался с ним и, конечно, имел с поэтом общих знакомых.
Однако, каковы бы ни были личные связи поэта и голландского дипломата, — в момент дуэли последний отсутствовал в России и прибыл туда через два месяца после трагической развязки. Очень важно поэтому выявить источники, на основании которых Геверс в апреле 1837 г. составил свой доклад министру иностранных дел, в особенности источники, из которых почерпнуты наиболее интересные факты.
* *
Некоторые суждения Геверса могли быть интерпретацией салонных толков (перечень сочинений, сведения о чтении оды Державина китайским императором и т. п.). Однако нерасшифрованное в «Заметке о Пушкине» (из Вюртембергского архива) имя собеседника Пушкина — Ж («1») — в донесении Геверса представлено полностью: Жуковский. Приводится важный разговор двух поэтов г который мог состояться скорее всего в ноябре 1836 г. — в то время, когда Жуковский прилагал усилия к погашению первой дуэльной истории. Разумеется, нельзя ручаться, что Геверс передает слова Пушкина достаточно точно, но слова Жуковского об уверенности света в невиновности Н. Н. Пушкиной, конечно, очень характерны для него и, вероятно, говорились не раз. Зато пушкинский ответ на увещания друга звучит для нас несколько неожиданно. Если ирония по адресу «графини» и «княгини» кажется для Пушкина естественной, то непонятно — что это за обвинения в адрес Натальи Николаевны со стороны «среднего класса»?
Если слова Пушкина переданы верно, то это может означать, что в преддуэльные месяцы к нему дошли толки «со стороны» — мнение «публики» о просочившихся слухах насчет семейных обстоятельств поэта.
26 Щеголев III, стр, 351.
Разумеется, ссылка на Жуковского не доказывает прямых контактов с ним нидерландского дипломата, — но вполне^вероятным представляется использование Геверсом сведений, восходящих к Жуковскому (пусть полученных косвенным путем, через третьи руки). -4
В пользу этого предположения говорит несколько ^[фактов. Прежде всего, некоторые мотивы донесения Геверса очень^близки к доводам, изложенным в известном неотправленном письме В. А. Жуковского — А. X. Бенкендорфу (особенно во второй, черновой, его редакции). Одна из главных и наиболее смелых мыслей Жуковского — ощущение Пушкиным в последние годы «раздражительной тягости своего положения».27 «Позвольте сказать искренно, — писал Жуковский. — Государь хотел своим особенным покровительством остепенить Пушкина и в то же время дать его гению полное его развитие; а Вы из сего покровительства сделали надзор, который всегда притеснителен».
Сходство с отчетом Геверса здесь почти текстуальное: «Пушкин, казалось пользующийся милостью монарха, не переставал оставаться под надзором полиции». И еще раз, говоря о хорошем приеме поэта царем в 1826 г., нидерландский дипломат поясняет: «Тем не менее до самой своей смерти писатель оставался под надзором секретной полиции». Заметим, что о самом факте полицейского надзора за Пушкиным после 1820 г. официально не было «известно» и Жуковский первый рискнул заговорить об этом в письме (неотправленном) к Бенкендорфу, так как имел право теперь об этом знать: ведь ему было приказано ознакомиться с перепиской покойного поэта и, между прочим, прочитать письма самого Бенкендорфа (произведшие на Жуковского тягостное впечатление): «. . . сердце мое сжималось при этом чтении. Во все эти двенадцать лет, прошедшие с той минуты, в которую государь так великодушно его присвоил, его положение не переменилось; он все был как буйный мальчик, которому страшишься дать волю, под строгим, мучительным [сначала было — «непрестанным»] надзором».28
В том же послании Жуковский писал о стихах «К Лукуллу», подчеркивая, что правительство напрасно приняло это на свой счет: «Какое дело правительству до эпиграммы на лица?»;29 у Геверса говорится о том же, в частности о «некоторой части знати», «высших должностных лицах», вредивших поэту.
Тут, конечно, полускрыт намек прежде всего на Бенкендорфа, которого отчасти винит и Жуковский, при всей сдержанности своего тона.
Письма Жуковского и Геверса почти одинаково толкуют о пылкой молодежи, возмущенной и оскорбленной убийством националь-
27 Щеголев III, стр. 252.
28 Щеголев III, стр. 246.
29 Щеголев III, стр. 248.
ного поэта, об анонимных письмах, раздраженном самолюбии Пушкина. Разумеется, сходство сюжетов во многом объясняется самой темой обоих посланий. Однако по силе откровенности, по характеру обвинений высших властей мы собственно не имеем документов 1837 г., подобных черновой части письма В. А. Жуковского к шефу жандармов.
Заслуживает серьезных размышлений сходство этой рукописи с отчетом Геверса, — как раз в части самых резких обличений «раздражительной тягости» полицейского надзора.
Тот факт, что Жуковский не послал письма и спрятал его в своем архиве, не только не противоречит возможному распространению его подлинного мнения, но, кажется, только усиливает эту возможность. Такое письмо без последующего его отправления по адресу, конечно, лежало камнем на сердце у В. А. Жуковского. Вместе с Вяземским он по-своему пытался многое сделать для памяти Пушкина. Впечатления от чтения «полицейских» писем Бенкендорфа к Пушкину не могли как-то не выйти наружу. Видимо, Жуковский сообщил о них иностранному дипломату.
Высказанное соображение о Жуковском как источнике информации (возможно, косвенном) для Геверса может быть усилено некоторыми другими наблюдениями. Мы ничего не'знаем о «настоятельных просьбах Карамзина» — возвратить Пушкина из Михайловской ссылки. Между тем такая просьба была весьма вероятной. В конце 1825 и начале 1826 г. Николай I, как известно, не раз беседовал с Карамзиным, который рекомендовал царю некоторых лиц. Считалось, что Николай I принял во внимание просьбу Карамзина, выдвинув на значительные государственные посты двух «арзамасцев» — Д. Н. Блудова и Д. В. Дашкова.30 Для умиравшего в начале 1826 г. Карамзина, прежде уже заступавшегося за Пушкина перед властями, было бы естественно замолвить слово за опального поэта перед новым императором, посоветовать Николаю привлечь к себе гений Пушкина.
Понятно, что о таком совете, если он был, Пушкин и его друзья не стали бы распространяться: это уменьшало бы инициативу самого императора. Ближайший друг Карамзина, постоянный заступник Пушкина, Жуковский, однако, должен был знать обо всем.
Значительный интерес представляет рассказ Геверса о приеме Пушкина Николаем I в 1826 г. Все известные воспоминания об этом событии — А. В. Веневитинова,31 Кс. Полевого,32 В. Ф. Вя-
30 См.: Е. Ковалевский. Граф Блудов и его время (царствование императора Александра I). СПб., 1866, стр. 169. Об этом же факте свидетельствует А. Д. Блудова и другие мемуаристы.
81 «Русская старина», 1880, № 3, стр. 675. А. П. Пятковский писал, что А. В. Веневитинов «мог слышать всю эту историю из первых уст».
32 Записки Кс. Алексеевича Полевого. СПб., 1880, стр. 201.
земской33 — были записаны и напечатаны много позже, чем составлялся отчет дипломата.
Описание Геверса вполне совпадает с этими источниками, и ближе всего к наиболее авторитетному рассказу В. Ф. Вяземской, единственному, где царь произносит не просто «теперь он мой» («этот Пушкин мой»), но — «теперь ты не прежний Пушкин, а мой Пушкин») (у Геверса: «Ce n'est plus l'ancien Pouchkine. . . .c'est Pouchkine repentant et sincère; c'est mon Pouchkine» и т. д.). Веневитинов и Полевой говорят, что царь обратился к «приближенным» («окружающим его») особам; Геверс сообщает неизвестную подробность: министр двора П. М. Волконский (естественно, находившийся на первом плане среди приближенных) выразил удивление по поводу такого «успеха» Пушкина; царь ответил Волконскому. . .
Правдоподобность записи Геверса еще раз подтверждает, что его информация восходила отчасти к близкому окружению Пушкина — Жуковскому, может быть Вяземским и др. Особый интерес представляют строки Геверса, посвященные анонимному пред-дуэльному пасквилю. Хотя они не раз публиковались Щеголевым в составе вюртембергской «Заметки о Пушкине», а также вошли в отрывок из донесения Геверса, который воспроизводился в «Revue des Etudes slaves», однако этот текст почти не привлекал внимания историков дуэли. Вероятно, одна из причин тому — досадная ошибка в переводе «Заметки о Пушкине», оказавшаяся в книге П. Е. Щеголева «Дуэль и смерть Пушкина»: вместо правильного «некоторые письма даже пришли из провинции» {«de l'intérieur») — там почему-то напечатано: «. . . некоторые из этих анонимных писем были доставлены даже знакомыми».34 В «Записке о Пушкине» из Вюртембергского архива после этого было указание на письмо, доставленное В. П. («celle de W. de P.»).35 Происхождение этих инициалов пока не поддается объяснению; между тем у Геверса ясно сказано о письме «к госпоже де Фикельмон» («celle envoyée à Madame de Fiquelmont»).
Это единственное известие об анонимном пасквиле против Пушкина, полученном женой австрийского посланника. Пушкин писал Бенкендорфу 21 ноября 1836 г., что «семь или восемь человек получили в один и тот же день по экземпляру» (Акад., XVI, 191). В настоящее время известно о получении пасквиля шестью адресатами: А. И. Васильчиковой, Е. М. Хитрово, В. Ф. Вяземской, М. Ю. Вьельгорским, А. О. Россет и Карамзиными.36
33 «Русский архив», 1888, № 7, стр. 307.
34 Щеголев III, стр. 395.
36 Щеголев I, стр. 231.
36 Пушкин. Письма последних лет. 1834—1837. Изд. «Наука», Л., 1964, стр. 339 (комментарии к письму Пушкина — Бенкендорфу от 21 ноября 1836 г.).
временник lib.pushkinskijdom.ru
Предполагаемый портрет Арины Родионовны, няни Пушкина.
Как видно, до пушкинских «семи или восьми человек» не хватает еще одного-двух близких ему лиц.
Дарья Федоровна («Долли») Фикельмон, без сомнения, может считаться столь же близким поэту человеком, как большинство получивших по почте анонимный диплом. Заметим, что авторы пасквиля старались больнее уязвить Пушкина, адресуя большую часть экземпляров женщинам — друзьям поэта. Так, в дом Вяземских диплом пришел на имя княгини Веры Федоровны; столь же предусмотрительно пасквиль отправили к тетушке В. А. Соллогуба А. И. Васильчиковой, а также — Е. М. Хитрово.
Геверс, по светским и дипломатическим связям, мог легко узнать о получении пасквиля в доме австрийского посланника Фи-кельмона, в конверте, адресованном на имя его жены.
Подробности о самом пасквиле, разных почерках на конверте и прочее обнаруживают значительную осведомленность нидерландского дипломата во всей этой истории. Поэтому почти не вызывает сомнений, что существовал экземпляр «диплома», отосланный Д. Ф. Фикельмон. Заслуживает серьезных размышлений и указание на то, что последний документ прибыл «из провинции». Как известно, письма, отправлявшиеся внутри Петербурга, шли через особый почтовый канал и легко могли быть сопоставлены с письмом, пришедшим «извне». Остается гадать, действительно ли письмо к Фикельмон было отправлено не из Петербурга (впрочем, это могло быть с первой же почтовой станции за городом) или авторы пасквиля каким-то образом отправили его из города, но не по городской почте.
Геверс акцентирует последнюю подробность, так как в скрытой форме это — комментарий к слухам о причастности к авторству и распространению пасквилей барона Геккерна. В первой редакции отчета Геверса — «варианте Гогенлоэ» — находилась приписка о двух мнениях относительно авторов анонимных писем. «Наиболее пользующееся доверием публики указывает на О. Другое мнение, мнение власти. . ./ обвиняет Н». Щеголев считал, что подразумевается С. С. Уваров (Оиуаго!) и Геккерн (Неескегеп).
Как видим, в окончательном варианте Геверс снял эти сведения и вообще оставил сюжет «без обсуждения», как бы предоставляя своему начальству самому делать выводы из приведенных фактов (о подозрениях насчет Геккерна, кстати, знали в Гааге от самого Геккерна, прежде жаловавшегося в своих отчетах, что ему без основания приписывается авторство анонимных писем).
Так или иначе, сведения Геверса о Д. Фикельмон — еще одна важная подробность к зловещей тайне анонимных писем.
К сожалению, в дневнике Д. Фикельмон, как сообщил автору статьи М. И. Гиллельсон, нет никаких записей, относящихся к этому событию: дневник, как известно, велся неравномерно, иногда записи (как, например, известные строки о смерти Пушкина) делались «задним числом», спустя некоторое время после
происшедшего. Как и в вопросе о Жуковском — «информаторе» Геверса, — мы не беремся|определять, записывает ли нидерландский поверенный в делах рассказ самого очевидца или пользуется посредничеством (например, князя Гогенлоэ-Кирхберга). Заметим только, что еще одна запись Геверса — о манере пушкинского разговора — очень близка к соответствующему рассказу Д. Ф. Фикельмон.
Геверс: «Пушкин. . . был рассеян, разговор его был полон обаяния для слушателей. Вовлечь его в беседу было нелегко, заговорив же, он выражался изящно и ясно, ум у него был язвительный и насмешливый».
Д. Ф. Фикельмон: «Когда он [Пушкин] говорит, забываешь о том, чего ему недостает, чтобы^быть красивым, — он так хорошо говорит, разговор его так интересен, -т сверкающий умом, без всякого педантства».37
Разумеется, и это сходство могло быть порождено совпадением независимых друг от друга наблюдений, но мы должны констатировать близость описания Геверса (как и в нескольких других местах его отчета) к воспоминаниям людей, хорошо знавших поэта и дружески к нему расположенных.
В данной работе, конечно, не исчерпаны возможности, открывающиеся для пушкинистов при изучении донесения Геверса.
Надо думать, в будущем удастся обнаружить новые подробности о самом Геверсе и дипломатической переписке 1837 г. в нидерландских архивах; подлинник «Заметки о Пушкине», принадлежавшей князю Гогенлоэ-Кирхбергу, и другие документы из вюр-тембергских архивов также могли бы открыть немало существенного во всей этой истории.
Пока же нужно констатировать, что донесение Геверса — ценный исторический источник. Важный сам по себе, он вдобавок ч<оживляет» давно известную (вюртембергскую) «Заметку о Пушкине», определяя ее происхождение, достоверность. Вместо одного очень интересного, но как бы «висящего в воздухе», анонимного документа неизвестной ценности («редакция Гогенлоэ»), мы имеем теперь две редакции важного отчета, понимая в общем их происхождение и значение.
Отныне в число лиц «вокруг Пушкина» вводится еще один прежде почти не замеченный важный свидетель — Иоганн Геверс, молодой нидерландский дипломат, затем тридцать пять лет представлявший в Петербурге свою страну.
Откровенность при передаче важных фактов, сочувственное, при всех дипломатических оговорках, отношение к погибшему поэту, важность первоисточников отчета (Жуковский, Д. Фикельмон и др.) — все это позволяет нам достаточно высоко оценить секретное донесение И. Геверса о Пушкине как общественный и исторический документ.
37 Н. В. Измайлов. Пушкин в переписке и дневниках современников. Временник Пушкинской комиссии, 1962. Изд. АН СССР, М.—Л., 1963, стр. 34.
