CC BY
4I. МАТЕРИАЛЫ И СООБЩЕНИЯ
Р. Ю. ДАНИЛЕВСКИЙ Э. СИЛЬВЕСТР И ЕЕ ПИСЬМО О ПУШКИНЕ
В зарубежных откликах современников на гибель Пушкина отразилась в той или иной степени острая борьба вокруг имени поэта, которая велась в русском обществе при жизни и после смерти Пушкина. Материалы, собранные в свое время П. Е. Щегол евым, а также опубликованные впоследствии,1 показывают, сколько усилий предпринималось официальными кругами николаевской империи для того, чтобы лишить в глазах русских людей и иностранцев историю гибели поэта всякого общественного значения, свести ее к истории ревности и приписать судьбу Пушкина случаю и «малодостойному» характеру его самого. Эта последняя оценка принадлежит, кстати, веймарской герцогине Марии Павловне, сестре Николая I. В эпоху Гете и Шиллера она успешно играла роль покровительницы искусств. Но в конфиденциальном письме к брату от 22 февраля (6 марта) 1837 г., разделяя его озабоченность тем, чтобы в Западной Европе не истолковали трагедию на Черной речке как событие политическое, она сняла свою изящную маску.2 Зависимость мнений высшего круга Веймара, «немецких Афин», от позиции Зимнего дворца отметил А. И. Тургенев, писавший из-за границы П. А. Вяземскому 4 (16) августа того же года: «Я узнал (между нами), что великая княгиня Мария Павловна была очень предубеждена против Пушкина и, следовательно, сначала не очень жалела о нем, но, кажется, письмо Жуковского к отцу и мои разговоры о нем <.. .> переменили мнение. Теперь она и сочинения и журнал его выписывает».3 Тургенев упоминает здесь письмо В. А. Жуковского к С. Л. Пушкину от 15 февраля (ст. ст.) 1837 г., написанное с целью защиты
1 См.: Щеголев П. Е. Дуэль и смерть Пушкина. Исследование и материалы. Изд. 3-е, просмотр, и дополн. М.—Л., 1928; Мей л ах Б. С. Талисман. Книга о Пушкине. М., 1975, с. 154—201, и др.
2 См.: Муза Е. В., С| е з е м а н Д. В. Неизвестное письмо Николая I о дуэли и смерти Пушкина. — В кн.: Временник Пушкинской комиссии. 1962. М.-Л., 1963, с. 38-40.
3 Литературное наследство, т. 58. М., 1952, с. 148.
памяти поэта от обвинений в политической и религиозной неблагонадежности.
Западноевропейская печать, повторявшая вначале рассказ о ревности Пушкина, все же привнесла в него новые оттенки, которые не совсем отвечали желанию русского двора. Боязнь общественного мнения, возникшая в эти месяцы в царской семье, была небезосновательной.4 Так, после первых сбивчивых сообщений немецкие газеты уже в начале марта стали помещать статьи о литературном значении Пушкина. «В день его отпевания, — писал о Пушкине корреспондент франкфуртской «Allgemeine Zeitung» (7 марта 1837 г., приложение), — можно было судить о том сочувствии всего здешнего общества, которое было возбуждено его смертью, главным образом вследствие литературной славы, приобретенной покойным во всей России».5 О том же в сущности писал и влиятельный парижский критик Ф.-А. Лёве-Веймар в «Journal de Débats» (2 марта 1837 г.): «...не станем говорить <.. .> о причинах, вызвавших событие, прервавшее его жизнь, так как он считал себя оскорбленным и сам начал нападение, и скажем только несколько слов о его столь высоком уме, о его личности и характере».6
Были и другие, скрытые пути распространения на Западе взглядов на гибель Пушкина как на трагедию русской национальной, культуры и как на акт мести придворных кругов. О вражде к поэту со стороны николаевской аристократии, не прощавшей ему «остроумных и язвительных намеков, направленных большей частью против высокопоставленных лиц», сообщал своему правительству вюртембергский посол в Петербурге.7
В нашем распоряжении находится еще один документ этого рода, однако не дипломатическая депеша, а частное письмо, посланное вскоре после смерти Пушкина из Петербурга в Веймар. Для истории русско-немецких литературных отношений это письмо не менее примечательно, чем донесение дипломата.
Адресатом письма был веймарский канцлер Фридрих фон Мюллер (1779—1849), один из друзей последних лет Гете, поддерживавший переписку с широким кругом литераторов и поклонников немецкой поэзии, в том числе и с русскими, из которых ему были хорошо знакомы А. И. Тургенев и В. А. Жуковский.8 Публи-
4 См.: Воронцов-Вельяминов Г. М. Пушкин в воспоминаниях дочери Николая I. — В кн.: Временник Пушкинской комиссии. 1970. Л., 1972, с. 24—29. См. также: ЛевковичЯ. Л. Заметки Жуковского о гибели
Пушкина. — В кн.: Временник... 1972. Л., 1974, с. 77—83.
6 Цит. по: Веневитинов М. Некрологи Пушкина в немецких газетах 1837 г. — Русская старина, 1900, № 1, с. 73.
6 Цит. по: Щ е г о л е в П. Е. Дуэль и смерть Пушкина, с. 413.
7 Там же, с. 391.
8 См.: Дурылин С. Русские писатели у Гете в Веймаре. — Литературное наследство, т. 4—6. М., 1932, с. 287—323; Тургенев А. И. Хроника русского. Дневники (1825—1826 гг.). Изд. подготовил М. И. Гиллельсон. М.—Л., 1964, с. 113 и сл.
куемое письмо позволяет увидеть в канцлере Мюллере человека, располагавшего определенными сведениями о русской литературной жизни и распространявшего эти сведения в Германии.
Письмо было написано швейцаркой Эсперанс Сильвестр (Sylvestre, ум. 1853), воспитывавшей в 1820-е годы в Веймаре двух дочерей Марии Павловны. Таким образом, она познакомилась с веймарскими литераторами еще при жизни Гете. Помимо канцлера Мюллера, она особенно сблизилась с известным И. П. Эккер-маном, который не раз упоминал о ней в своих дневниках-отчетах, составлявшихся специально для Гете.9 Эккермана сближало с Э. Сильвестр, вероятно, и демократическое происхождение, заставлявшее их болезненно переживать зависимое положение среди аристократов и знаменитостей Веймара. Сохранилось письмо к Э. Сильвестр ее брата Александра 1825 г., где перечислялись члены этой швейцарской семьи, разбросанные по разным странам (служили они и в России) : «Почему каждый из нас должен жить под властью равнодушных людей; ничто не трогает их, они нас не понимают».10
Семейство веймарского герцога не раз посещало Петербург (в частности, в 1821—1822 и 1824—1825 гг.), вместе с воспитанницами там могла побывать и Э. Сильвестр. Бывала она в России и после окончания службы при веймарском дворе, т. е. в 1830-е годы. По рекомендации А. И. Тургенева она стала воспитательницей детей С. С. Уварова. Некоторые письма ее 1834 и
1836 гг. помечены Петербургом. Об Э. Сильвестр как общей знакомой упоминал Александр Тургенев в переписке с П. А. Вяземским; встреча с ней отмечена в дневнике Жуковского под 4 сентября 1827 г.11
В переписке Э. Сильвестр с канцлером Мюллером, хранящейся ныне в Архиве Гете и Шиллера в Веймаре, собственно литературе посвящено одно письмо, и посвящено оно русской литературе. Для нас это письмо интересно тем, что в нем идет речь о Пушкине. Это — письмо Э. Сильвестр из Петербурга от 23 февраля (7 марта)
1837 г. (при пересчете со старого на новый стиль в письме допущена ошибка на один день) с припиской от 9 (21) марта (шифр: Millier, Nr. 460, Br. 9).
Рассказывая канцлеру Мюллеру о последних днях и гибели Пушкина, Э. Сильвестр во многом не точна. Нет необходимости поправлять сейчас ее ошибки в биографии поэта. «Ссылки» его на Кавказ, как известно, не было. Но сообщение о преследова-
9 См.: Eckermann J. Р. Gespräche mit Goethe in den letzten Jahren seines Lebens. 23. Originalausgabe. Hrsg. von H. H. Houben. Leipzig, 1948, S. 333 f.
10 Французский подлинник находится в Архиве Гете и Шиллера в Веймаре (шифр: Abteilung И, Nr. 3393).
11 С. Н. Дурылин считал Э. Сильвестр «довольно примечательным лицом русской гетеаны»; см. об этом в его материалах, помещенных в т. 4—6 «Литературного наследства» (с. 339—340).
ниях Пушкина за «вольности, которые выходили за пределы всех вольностей поэтических», соответствовало истине, как и упоминание о мести за «переводы с латинского», т. е. о хорошо известной в Петербурге истории с сатирой Пушкина «На выздоровление Лукулла» (1835). Понять подлинное положение Пушкина иностранная гостья, конечно, не могла, однако по-своему она ощутила его одиночество и вражду к нему аристократической клики. Воспитанная на представлениях Гердера и Гете о поэзии как выражении национального, народного сознания, Э. Сильвестр смогла оценить роль Пушкина в русской культуре и степень низости его врагов. По всей вероятности, она не владела русским языком — тем любопытнее для нас, что она убеждает своего веймарского знакомого обратить внимание на произведения Пушкина и вообще на современную русскую литературу: «... теперь наступил момент, когда народы Запада смогут воспользоваться ее плодами».
Можно с большой долей уверенности предположить, что встречи с А. И. Тургеневым,12 с П. А. Вяземским (записка которого к ней сохранилась в веймарском архиве) и, возможно, с Жуковским много помогли тому, что швейцарская уроженка и веймарская жительница сумела передать скорбь о Пушкине, охватившую передовых русских людей. Тон письма Э. Сильвестр созвучен настроению, выраженному в письме Вяземского к Э. К. Мусиной-Пушкиной от 16 февраля (ст. ст.) 1837 г. («С негодованием и сердечной болью отвернулся я от света.. .»).13
Несколько пояснений к публикуемому письму.14 Упоминаемые в начале Китти и Константин — это молодая супружеская пара Чевкиных. С Екатериной Фоминичной (происходившей из Австрии) и Константином Владимировичем Чевкиными Э. Сильвестр встречалась в Веймаре, Париже и Петербурге. К. В. Чевкпн (1803—1875), впоследствии крупный русский чиновник, а в те годы преуспевающий офицер и дипломат, посещал Веймар при жизни Гете; виделась с немецким поэтом и его жена. Были ли среди обширной немецкой родни Ж. Дантеса представители семьи Пап-пенгеймов — сказать трудно, во всяком случае они были среди знакомых Гете. Пребывание А. И. Тургенева в Веймаре летом 1837 г. подтверждается цитируемым выше письмом его к П. А. Вяземскому. Что же касается наивной надежды Э. Сильвестр на то, что великая герцогиня Веймарская осудит поведение петербургского «хорошего общества» по отношению к Пушкину, то она не оправдалась, потому что почти одновременно с письмом Э. Сильвестр было написано письмо Марии Павловны к брату, о котором уже упоминалось.
12 Письма А. И. Тургенева о смерти Пушкина см.: Пушкин и его современники, вып. VI. СПб., 1908, с. 46—116.
13 См.: Комаров Б. Письмам 131 год... — В кн.: Волжское слово. Ярославль, 1970, с. 184.
14 Письмо печатается с сокращениями; пропуски и конъектуры отмечены угловыми скобками.
Автор выражает признательность дирекции Архива Гете и Шиллера в Веймаре (ГДР) за разрешение опубликовать приводимый материал.
St.-Pétersbourg, 6 Mars/23 Février 1837.
12 degrés de froid.
Ne dirait-on pas, cher et précieux ami, que toutes les glaces du pôle nous séparent et je serais tentée de vous dire: «Vous qui vivez avec vos pensées ne me retrouvez-vous dans aucune d'elles?». Depuis que nous avons été si près, je n'ai cessé de regretter de ne vous avoir pas vu, votre présence eût été le complément de tous les petits et grands bonheurs que j'ai eu pendant le cours de cette promenade en Europe, que nous n'avons terminée que le trois Novembre; satisfaite du passé, sachant me contenter du présent, qui pour moi est rempli de nombreux devoirs, que de fois en sentant bien vivement l'absence de Kitty, celle de Constantin, ai-je senti l'absence de vos lettres, l'absence de nouvelles du cher Weymar, dont j'avais été si rapprochée, par les excellens amis que j'avais retrouvés, avec cette affection constante auxquels les Germains vouent un culte. Dieu soit loué: toutes les lettres de Kitty sont remplies des douces impressions de sa jeunesse qu'elle a retrouvée et reprise à Vienne, du bon accueil de ses amies, de ses projets d'aller à Weymar. Je participerai à la joie qu'elle aura de s'y retrouver et de celle que vous aurez à la revoir. La certitude du bien moral et physique que lui fait ce séjour nella cara patria,a me console de son éloignement; ne pouvant plus aller chez elle, je ne vais nulle part, et si, comme on le dit, nous retournons à Marienbad au printemps, je ne croirai pas avoir passé l'hiver à Pétersbourg; y ayant vécu au milieu de mes souvenirs, qu'ils me sembleront éloigner en m'occupant de la société qui m'entoure, où on a mille bontés pour moi quand j'y parais, mais ne devant qu'y passer, je trouve plus de véritables jouissances à m'occuper des absens que je chéris, qu'à cultiver des nouvelles connaissances, qui ne seront jamais que des relations. Un seul événement m'a profondément occupé cet hiver, et par les circonstances déplorables qui l'ont accompagné et par les regrets qu'il cause à tous les amis de la poésie, car vous le savez sans doute, la Russie a perdu son Orphée. Et on peut ajouter---
Muses, dans ce moment de deuil Elevez le pompeux trophée Que vous demande son cercueil.
Pouschkin est mort à l'âge de Raphaël, de Byron; que d'ouvrages, que de pensées a englouti la tombe! Entre tous les talens poétiques, qui maintenant brillent sur la terre, je crois que Pouschkin était le premier parmi les premiers génies. Il avait des rapports avec Byron; l'ironie, le sarcasme, le doute, le doute du Génie, ce feu
a в милом отечестве (игал.).
dévorant, se retrouvent dans ses vers, dont la forme est si belle que l'expression corrige la pensée. Exilé au Caucase pour des licences, qui dépassaient toutes les bornes des licences poétiques, l'Empereur Nicolas le rappela, l'accueillit très-bien, fut plutôt pour lui un père qu'un souverain. Mais il n'est aucune puissance au monde, il n'y a que Dieu, qui puisse dire aux torrens: «Soyez rivières!». Pousch-kin comme citoyen, époux, père, enfermé dans le cercle compact des devoirs sociaux qu'il ne pouvait remplir que de son besoin d'indépendance, leur échappait souvent, de la malaisée amertume, cependant retenu dans les formes par son manque de fortune, par ses amis, par les bontés de l'Empereur, qui l'avait nommé continuateur de Karamsin. Ne pouvant dans une telle situation se livrer à la fougue de son génie, il s'est livré à celle de ses passions, qui en dernier lieu ont été excitées de la manière la plus infâme par des lettres anonymes, elles étaient, on suppose, de lâches vengeances des vers satyriques, qu'il lançait quelquefois dans la société sous la forme de traduction du latin; les allusions étaient trop véridiques et poignantes, pour qu'on ne devine pas, qui, il avait voulu stigmatiser et stigmatiser avec justice. Dans ces lettres on avait cherché à éveiller sa jalousie à l'égard de sa trop jolie femme, il a dû provoquer en duel Mr d'Antès, un cousin de Mr Pappenheim, que les lettres lui désignaient. Il y avait trois semaines que Mr d'Antès avait épousé Mlle Ganchéroff, sa belle-soeur, qui vivait dans sa maison, afin d'anéantir ses soupçons et de le bien convaincre que c'était pour elle et non pour sa femme qu'il venait chez lui. Après le mariage il y eut quelques jours de repos, mais on ne voulait pas lui en laisser, de nouvelles lettres ayant de nouveau troublé son esprit; il n'a pu résister au démon qui le poussait à sa perte. Le duel a eu lieu le 27 <Janvier>/8 Février; un instant l'a vu passer de la vie à la mort, les trois jours qu'il a survécu n'ayant été qu'une longue agonie. Mr d'Antès est sous jugement, mais ne serait-il pas juste de dire que les lettres anonymes ont retranché ses jours autant que la balle fatale qu'elles ont provoquées!
Je me flatte que la G<ran>de Duchesse ignore cette circonstance, si déshonorante pour la société, et encore pour celle qu'on appelle la bonne société. J'entends dire que Pouschkin est peu à regretter, ces paroles me font frissonner. La poésie est la première instruction des peuples, celle qui naît du sol même, qui résume ses facultés, ses besoins, le poète est la voix de tous et celle de chacun en particulier, il est pour l'intelligence, pour le coeur, ce que le soc de la charrue est pour la terre; il lui fait porter des fruits, qu'il soit vase d'or ou d'argile, il accomplit une céleste mission. Comment ne pas pleurer la perte de ces messagers des cieux, surtout lorsque leur voix est populaire, comme l'était celle de Pouschkin, comment s'attacher à leurs faiblesses d'un jour; tandis que leurs accens immortels retentiront dans les siècles futurs, comment ne pas se dire, il n'y a, pas de cour des pairs pour juger le Génie! Déplorer ses écarts, en neutraliser les effets en ne s'irritant pas tel devrait être
у
; .■¿¿Л*' '
Фрагмент письма Э. Сильвестр к Ф. Мюллеру. 1837 г.
lib.pushkinskijdom.ru
l'action des contemporains éclairés des grands hommes. Mais bon Dieu, que la conduite du plus grand nombre est différente, on exige que la raison, le jugement soient les compagnes obligées des hautes facultés, tandis que le contraire 6 on ne voit malheureusement que trop souvent <.. .>
Mais où m'a conduit <sic!> mes regrets sur la fin prématurée de Pouschkin, qui maintenant repose avec ses pères dans le caveau de sa famille, dans le Gouvernement de Pskoff. C'est Mr Tourgué-nieff, que vous avez vu souvent à Weymar, qui y a conduit sa dépouille mortelle. L'Empereur s'est chargé de ses deux fils, qui seront élevés au corps des Pages. Il a assuré une pension à sa veuve et a ses deux petites filles; on dit même qu'il veut qu'on fasse à ses frais une édition de ses oeuvres pour acquitter les dettes qu'a laissé Pouschkin. Lorsque je cause avec vous je compte si bien sur votre indulgente amitié, cher et précieux ami, qu'avec vous je laisse courir ma plume sur le sujet qui m'intéresse le plus vivement et vous m'avouerez qu'en vous écrivant, il est impossible 'de ne pas penser à un poète et à la poésie <.. .>
21/9 Mars.
Encore un bonjour, cher et précieux ami; le courrier ne partant que demain, j'ai attendu jusqu'à aujourd'hui pour fermer ma lettre <.. .> Hier au soir j'ai eu le plaisir d'avoir Mr Tourguénieff. Il aura le bonheur d'être à Weymar au mois de Juin. Vous pourr<ez> lui parler de son ami Pouschkin dont il m'a d<it qu'on> allait publier quatre volumes d'Oeuvres posthumes, <il m'>a dit qu'il y a de très-belles choses dont la langue allemande pourra s'enrichir. Jusqu'à présent la Russie a moissonné chez les autres, maintenant le moment est arrivé, où les peuples de l'Occident pourront venir recueillir chez elle les fruits dont ils lui ont fourni les grains, fruits qui ayant pris le goût du terroir, nous initieront à l'histoire intime de cette vaste contrée, à celle de la portée de ses besoins et de son intelligence poétique. Vous pouvez voir que c'en est un pour moi de causer avec vous et aussi de vous lire; je me désire bientôt ce plaisir surtout si je lis que vous êtes tous bien. Goodbye,® excusez tous mes griffonnages, et pensez un peu à votre toute affectionnée amie
Speranza.
Перевод:
Ci.-Петербург, б марта/23 февраля 1837 г.
12 градусов мороза.
Не правда ли, можно сказать, милый и бесценный друг, что нас разделяют все полярные льды, и я хотела бы Вас спросить: «Живя в мире своих мыслей, встретите ли Вы меня в какой-нибудь из них?». После того как мы так близко узнали друг друга, я не перестаю жалеть, что не вижу
6 Окончание фразы зачеркнуто, новый вариант вписан над строкой. в До свидания (англ.).
Вас; присутствие Ваше дополнило бы все те маленькие и большие радости, которые я пережила во время путешествия по Европе, закончившегося лишь третьего ноября; удовлетворенная прошедшим, умея довольствоваться настоящим, которое наполнено у меня множеством обязанностей, как живо ощущала я иногда отсутствие Китти, Константина, как чувствовала отсутствие писем от Вас, отсутствие известий из милого Веймара, ставшего таким мне близким благодаря превосходным друзьям, которых я там обрела, и верности в дружбе, которую жители Германии возвели в культ. Слава богу, все письма Китти полны приятных впечатлений юности, которую она снова нашла и почувствовала в Вене, полны удовольствия от хорошего приема, оказанного ей подругами, полны планов возвращения в Веймар. Я разделю с ней радость видеть Вас вновь, а с Вами — радость встречи с ней. Я уверена, что пребывание nella сага patria а будет благотворно для нее в нравственном и физическом отношении, и это утешает меня в разлуке с ней. Не имея возможности поехать к ней, я не поеду никуда, и если мы, как говорят, возвратимся в Мариенбад весной, мне не поверится, что я провела зиму в Петербурге; здесь я живу своими воспоминаниями, которые, мне кажется, удаляют и отделяют меня от окружающего общества, где находят тысячу любезностей для меня, когда я там появляюсь, но, поскольку мне приходится бывать там мимоходом, гораздо больше подлинной радости приносят мне мысли о тех отсутствующих, кого я люблю, а не приобретение новых знакомств, которые так и останутся поверхностными. Единственное событие глубоко затронуло меня этой зимой по сопровождавшим его печальным обстоятельствам и по горестным сожалениям, которые оно вызвало у всех друзей поэзии, ибо, как Вы несомненно знаете, Россия потеряла своего Орфея. И можно добавить---
Музы, в этот скорбный миг
Возложите торжественный венец,
Который подобает его саркофагу.
Пушкин умер в возрасте Рафаэля, Байрона; сколько творений, сколько мыслей поглощено могилой! Среди всех поэтических талантов, которые блистают ныне на земле, Пушкин, я думаю, был первым из первых гениев. Он напоминал Байрона; ирония, сарказм, сомнение, сомнение гения, это всепожирающее пламя, соединяются в его стихах, форма которых так прекрасна, что выражение совершенствует мысль. Сосланный на Кавказ за вольности, которые выходили за пределы всех вольностей поэтических, он был возвращен императором Николаем, который встретил его очень хорошо и отнесся к нему скорее как отец, чем как монарх. Но нет на свете силы, кроме бога, которая могла бы повелеть потокам: «Станьте тихими реками!», Пушкин, гражданин, супруг, отец, замкнутый в тесном кругу общественных обязанностей, которые он мог исполнять лишь обретя независимость, часто отказывался от них с тяжелым и горьким чувством, сдерживаемый, однако, отсутствием состояния, друзьями, милостями императора, который назначил его преемником Карамзина. Не имея возможности в таком положении отдаться порывам своего гения, он отдался порывам своих страстей, которые в конце концов были возбуждены самым подлым способом с помощью анонимных писем, а эти явились, как полагают, трусливой местью за сатирические стихи, которые он порой бросал в общество под видом переводов с латинского; намеки были слишком очевидными и колкими, чтобы нельзя было догадаться, кого именно он хотел заклеймить, и заклеймить по справедливости. В этих письмах пытались разбудить его ревность к красавице-жене, он был вынужден вызвать на дуэль г-на д'Антеса, кузена г-на Паппенгейма, на которого ему указывали письма. За три недели до этого г-н д*Антее женился на мадемуазель Гончаровой, его свояченице, жившей в его доме, для того чтобы усыпить его подозрения и полностью убедить, что он посещал его ради нее, а не ради его жены. После женитьбы не-
а в милом отечестве (итал.).
сколько дней прошли спокойно, но его не пожелали оставить в покое, новыми письмами смущая его душу; он был не в силах сопротивляться демону, толкавшему его к гибели. Дуэль состоялась 27 <января>/8 февраля; одного мгновения было достаточно, чтобы жизнь его оборвалась; три дня, которые он еще прожил, были только затянувшейся агонией. Г-н д*Антее под судом, но разве не правильнее было бы сказать, что анонимные письма так же сократили его дни, как и роковая пуля, вызванная ими!
Надеюсь, великой герцогине не известно обстоятельство, столь позорное для общества и тем более для того общества, которое называется хорошим. Я слышала мнение, что о Пушкине едва ли стоит жалеть, эти слова заставляют меня содрогаться. Поэзия — это первооснова народного сознания, то, что рождено самой землей, что объединяет в себе способности народа, его потребности; поэт — это голос всех вместе и каждого в отдельности, для ума, для сердца он — то же, что лемех плуга для почвы; он заставляет ее приносить плоды, чем бы она ни была — золотым илом или глиной; он выполняет божественную миссию. Как же не оплакивать гибель этих посланцев небес, особенно когда голосу их внимал весь народ, как это было с Пушкиным; зачем касаться их мимолетных слабостей, если их бессмертные голоса отзовутся в будущих веках; как не сказать себе, что нет такого высокого суда, который был бы вправе судить гения! Оплакивать эти потери, преодолевать их последствия, не давая воли гневу, — так следует поступать современникам великих людей. Но, боже мой, как поведение огромного большинства не похоже на это; считается, что разум, здравое суждение должны быть принадлежностью высоких сфер, тогда как, к сожалению,6 мы слишком часто видим обратное <.. .>
Но куда завела меня скорбь о безвременной кончине Пушкина, который покоится ныне рядом с предками в фамильном склепе, в Псковской губернии. Г-н Тургенев, которого Вы часто видели в Веймаре, сопровождал его останки. Император принял на себя заботу о его двух сыновьях, которые будут воспитываться в Пажеском корпусе. Он установил пенсию для его вдовы и двух маленьких дочерей; говорят даже, что он пожелал, чтобы его сочинения были изданы за счет казны для оплаты долгов, оставленных Пушкиным. Когда я беседую с Вами, я так полагаюсь на Вашу дружескую снисходительность, милый и бесценный друг, что для Вас мое перо затрагивает предмет, который интересует меня сильнее всего, и согласитесь, что, если пишешь Вам, невозможно не думать о поэте и поэзии <.. .>
21/9 марта.
Еще раз привет Вам, милый и бесценный друг; курьер отправится лишь завтра, поэтому я до нынешнего дня не запечатывала письмо <.. .> Вчера вечером я имела удовольствие принимать у себя г-на Тургенева. Ему посчастливится в июне месяце посетить Веймар. Вы <сможете> поговорить с ним о его друге Пушкине, оставшиеся сочинения которого, как он мне <сказал>, только что изданы в четырех томах; <он мне> сказал, что там есть превосходные вещи, которыми мог бы обогатиться немецкий язык. До нынешнего времени Россия заимствовала у других, теперь наступил момент, когда народы Запада смогут воспользоваться ее плодами, семена которых они ей подарили, плодами, которые, приобретя местный вкус, откроют нам сокровенную историю этой обширной страны, историю всех ее забот и ее поэтического сознания. Видите, что значит для меня возможность говорить с Вами и читать Ваши строки; с особенным удовольствием надеюсь вскоре прочесть, что у Вас все благополучно. Goodbye,» простите мне мои каракули и вспоминайте иногда о Вашем преданном друге
__Сперанце.
б Окончание фразы зачеркнуто, новый вариант вписан над строкой,
в До свидания (англ.)
