CC BY
113
Спирин Михаил Юрьевич
кандидат юридических наук, доцент кафедры теории и истории государства и права,
международного права Самарского государственного университета (e-mail: [email protected])
Дуалистическая природа суверенности правовой системы
В статье предпринимается попытка определить возможность использования термина «суверенность правовой системы» на основе концепций государственного суверенитета и правовой системы общества. Выдвигается идея дуалистической природы суверенности правовой системы при определении ее одновременно как суверенной (государственной, публичной) и как несуверенной (субъективной, частной), затрагивается проблематика «мягкого права», рассматривается соотношение нормативно устанавливаемого государством «hard law» и выраженного в правовых обычаях, позициях высших судов, договорах и юридической доктрине «soft law».
Ключевые слова: правовая система, суверенитет, суверенность правовой системы, суверенное публичное право, несуверенное частное право, «жесткое право», «мягкое право».
M.Yu. Spirin, Master of Law, Assistant Professor of the Chair of Theory and History of State and Law, International Law of the Samara State University; e-mail: [email protected]
The dualistic nature of legal system's sovereignty
The article attempts to define the term «sovereignty of the legal system» based on the concepts of state's sovereignty and of legal system. The author puts forward the idea of the dualistic nature of legal system's sovereignty, in determining its both sovereign (state, public) legal system and as a non-sovereign (subjective, private) legal system that refers to «soft law» and correlation by the state «hard law» and expressed in legal traditions, positions of higher courts, in treaties and legal doctrine «soft law».
Key words: legal system, sovereignty, sovereignty of legal system, sovereign public law, non-sovereign private law, «hard law», «soft law».
При определении категории «правовая система» с национальной, внутригосударственной точки зрения следует согласиться с мнением И.Н. Сенякина о том, что такая система является предельно широкой, собирательной категорией, отражающей правовую организацию конкретного общества [1, с. 573]. В этом случае при анализе конкретных форм выражения права и механизмов его реализации в общественных отношениях мы определяем каждую правовую систему как динамическое отражение категории «право», которое при этом не заменяет и не подменяет само право как социально-регулятивную ценность [2; 3, с. 67-69; 4, с. 181, 182, 186]. Тем самым теоретическая и прикладная самостоятельность самой категории «правовая система» предоставляет возможность ее внутренним элементам обозначать собой структурные части права соответствующего общества.
Как подчеркивает Н.И. Матузов, правовая система фиксирует конкретную правовую реальность со стороны ее внутренней и внешней организации, структурных элементов, дина-
мического состояния, механизма действия и эффективности [4, с. 185]. Таким образом, правовая система в теории права определяется в качестве завершенной на момент ее анализа реальности социально-правового характера, которая подлежит изучению в качестве многокомпонентного и мультифункционального объекта. Существование и эффективное функционирование правовой системы фактически означает правовую организацию общества, формализацию или материализацию его правовой действительности (правовой жизни) [5].
Употребляя термин «правовая система» в значении национального (территориально ограниченного или внутригосударственного) права, следует внимательно отнестись к выбору подходящей для обозначения ее уникального характера характеристики. Суверенитет как признак верховенства и независимости государственной власти в пределах своих территориальных границ, очевидно, не подходит в полной мере для аналогичного определения так называемой «суверенной правовой системы». В то же время очевидно, что всякая существо-
35
вавшая в прошлом и действующая в настоящее время территориальная правовая система, публично-правовая часть которой определяется волей соответствующего государственного аппарата, обладает определенными чертами самостоятельности, которую важно учесть и надлежащим образом осмыслить.
Исходя из вышесказанного, необходимо производить логически точное соотношение терминов «суверенность правовой системы» и «суверенность системы законодательства»; в этом случае именно система законодательства, представляющая собой продукт деятельности органов государственной власти, обладает значительно большей степенью суверенности в своем действии в сравнении с правовой системой, которая в значительной мере определяется традиционной структурой и многочисленными терминологическими и формально-юридическими заимствованиями как из древнего права, так и из современных знаковых родовых групп правовых систем («материнских правопорядков»).
В современной правовой системе фактически именно публичная составляющая носит суверенный, самоидентификационный характер. Частное же право как в рамках романо-герман-ской традиции, так и в духе «общего права» обладает устойчивой тенденцией к внешнему заимствованию регулятивного материала и более высокой степенью изменчивости под влиянием постоянно модифицирующихся имущественных и личных неимущественных отношений и, следовательно, не может быть охарактеризовано как «суверенное частное право».
Тем самым, говоря о суверенности (суверенном характере) правовой системы, мы можем применить данную характеристику лишь к публичной и объективной составляющей данной системы. В этом случае такое право выступает в качестве имманентно присущего государству, которое, в свою очередь, обладает признаком внутреннего и внешнего суверенитета. Следовательно, если целое является суверенным образованием, то и каждая логическая часть его также суверенна вовне, а значит публичное объективное право как продукт деятельности государства и его неотъемлемая составляющая - право суверенное. В данном значении абсолютно справедлив известный тезис И.Д. Левина - «право как проявление суверенитета государства (национальное право)» [6, с. 53, 103]. Более того, такое право может быть названо неограниченно суверенным правом, что означает «формальную свободу государства устанавливать свое право... и самый порядок установления права» [6, с. 102]. Исходя из того, что суверенитет применительно к публич-
ному аспекту проявления правовой системы, по Георгу Еллинеку, «есть способность исключительного самоопределения» [7, с. 10], можно обозначить сферу и внутреннюю структуру именно публичного права как исключительно суверенную и определяемую в этом аспекте лишь волей конкретного государственного аппарата. Другой вопрос, есть ли смысл в этом случае говорить о самостоятельности такого регулятора, как публичное объективное право, и, более того, возможно то, что мы привыкли обозначать в качестве публичного права, системы публично-правового регулирования, таковым в этом смысле и вовсе не является, а образует лишь установленную организационно структуру закрепленного и поддерживаемого обществом в силу социальной привычки государственного произвола.
В случае с частным субъективным правом мы встречаемся с противоположным явлением, которое вызывает значительные сложности при определении суверенного характера такого права. Носителем частного права выступает индивид, свободная воля которого в силу объективных причин взаимодействует с юридически значимым волеизъявлением многих других окружающих его индивидов и глобально отражается в обобщенной правовой воле общества, проявляемой в сфере имущественных отношений. Следовательно, носителем суверенности частного права в данном случае является даже не само общество как единый субъект, но каждый индивид с присущими ему правовыми притязаниями. Но эти его притязания не суверен-ны, они перманентно ограничены незримыми и гибкими внешними пределами их осуществления, которые устанавливают другие индивиды с помощью своих субъективных правовых притязаний. Поэтому в области частного субъективного права мы фактически не сможем найти не только единого носителя суверенности, но всякий раз должны иметь в виду принципиальную ограниченность суверенитета правовых возможностей каждого конкретного реального и даже потенциального субъекта правовых отношений. Это обстоятельство в свое время подчеркивал И.Д. Левин, указывая, что «суверенитет не состоит из прав; он является основанием прав, выражая вместе с тем и характер осуществления этих прав» [6, с. 80]. Именно поэтому в рамках частного аспекта права, по сути, нельзя говорить о суверенности правовой системы.
На основании этого складывается достаточно любопытная картина двойственного (дуалистического) характера суверенности права в обществе: система нормативных предписаний, в соответствии с которой взаимодействуют
36
лица в социуме, является одновременно как суверенной (государственной, публичной), так и несуверенной (субъективной, частной). Попутно возникает вопрос о самой необходимости существования системы частно-правового регулирования как именно суверенного права.
Тем самым становится более определенным известный тезис сравнительно-правовой науки о принципиальном различении уже наднациональных (трансграничных) правовых систем именно по частно-правовым критериям. Фактически национальное публичное право, будучи суверенным и отражая выраженную в нем суверенную волю государства, не может быть адекватным объектом сравнения, во всяком случае для целей создания устойчивой юридической карты мира. В то же время частное право, имея определенный запас «несуверенной» прочности и будучи не столь жестко связанным государственной волей, обычно выступает в качестве основного объекта сравнительно-правовых исследований [8, с. 73].
Наряду с этим можно рассматривать активно обсуждаемую в современной научной литературе теорию «мягкого права» и соотношение выделяемых ее сторонниками двух элементов системы современного правового регулирования: «жесткого» права, нормативно устанавливаемого государством в соответствующих формальных источниках («hard law»), и «мягкого» права, выраженного в правовых обычаях (в том числе обычаях contra legem), правовых позициях высших судов, в частно-правовых договорах и юридической доктрине («soft law») [9, с. 86-87, 100, 154-156].
«Размыванию» суверенности правовой системы способствует не только сравнительно-правовой анализ и учение о «мягком праве», но и действие норм международного права, которое фактически является своеобразной «внешней питательной средой» для внутригосударственного правового регулирования. Тем самым сама по себе реализация норм международного права и (тем более) включение общепризнанных принципов и норм этого права в состав национальных правовых систем, определение этого постулата в основных законах современных цивилизованных государств указывает на нечеткое, «расплывчатое» значение суверенности в отношении фактически всего национального (территориально организованного) права (в большей степени - для его частно-правовой стороны).
Элементы так называемого «не-права» («non-law») также усложняют суверенную характеристику правовой системы. Особое значение в этом случае имеет «теневое право», происхождение которого может быть не просто
не связано с регулирующей деятельностью государства, но часто вовсе не сопряжено с ней и являет собой действенную социальную альтернативу регулирования общественных отношений в определенный момент развития конкретного социума. Поскольку правовая система фактически взаимодействует с элементами этого «теневого права» или, по крайней мере, вынуждена считаться с его существованием и изобретать адекватные варианты реакции на его проявление, она становится куда менее суверенной в отличие от допущения полного абстрагирования от альтернативных форм нормативного воздействия на социальное поведение.
В то же время, если согласиться с позицией формального позитивизма и принципиально не обращать внимание на категорию «теневого права», а также на различные инфраправовые явления, можно прийти к противоположному выводу, а именно - к апологии суверенного (государственного) права: «Вне государства нет права... Правила, бывшие не юридическими, с учреждением государственной власти превратились в право» [10, с. 28]. Тем самым можно констатировать стремление таким образом понимаемого позитивного права к суверенности относительно других социальных регуляторов, но в то же время абсолютно полной зависимости от воли государственного аппарата, что делает такое право весьма относительным и глобально (именно в смысле отдельного социального регулятора) несуверенным явлением.
Как признание суверенности правовой системы, так и анализ элементов ее взаимосвязи с другими образцами национального и наднационального права имеют свои положительные и отрицательные последствия.
Признание суверенности правовой системы, по сути, предполагает ее включение в «лоно государственной власти», которая вследствие этого распространяет свой суверенитет не только на общественные отношения, а также права и обязанности лиц в них, но и на легальные средства и способы упорядочения этих отношений. Однако в этом допущении есть известная опасность низведения национального права до уровня сиюминутного инструментального придатка государственного аппарата, что, естественно, значительно снижает как его глобальную культурную ценность, так и реальное регулятивное значение в обществе.
Пресловутое «размывание» суверенности «правовой системы» позволяет осуществлять более гибкую регламентацию различных общественных процессов и одновременно воспринимать право в классическом смысле ars boni et aequi не только в пределах территориально организованного общества, но и за его пределами,
37
на уровне межкультурного взаимодействия. В то же время такое понимание национального права не способствует четкости и логичной определенности профессионального юридического мышления и порождает известные трудности в вопросах реализации и толкования правовых норм.
Традиционным аргументом сторонников уменьшения степени суверенности любой национальной правовой системы является представление существующего территориально организованного права как не вполне самостоятельного явления, возникшего в ходе длительного исторического процесса под влиянием многочисленных рецепций и имплементаций и обозначающего собой в настоящее время один из вариантов (юридический вариант) социальной самоидентификации. В то же время очевидно, что, какими бы схожими не были ак-культурационные процессы даже в соседних родственных правовых системах, в итоге они непременно приведут к определенным терминологическим, структурным и содержательным отличиям. Рецепция римского частного права (как первичная, в эпоху Средневековья, так и вторичная, в Х1Х-ХХ вв.) в этом случае является наиболее характерным примером такой ситуации для многих стран мира и их современных правовых систем.
1. Общая теория государства и права. Акад. курс: в 3 т. / отв. ред. М.Н. Марченко. 3-е изд. М, 2010. Т. 2.
2. Алексеев С. С. Право и правовая система // Правоведение. 1980. № 1.
3. Алексеев С. С. Общая теория права. 2-е изд. М., 2008.
4. Теория государства и права: курс лекций / под ред. Н.И. Матузова и А. В. Малько. 3-е изд. М., 2012.
5. Правовая жизнь в современной России. Теоретико-методологический аспект / под ред. Н.И. Матузова и А.В. Малько. Саратов, 2005.
6. Левин И.Д. Суверенитет. СПб., 2003.
7. Хвостов В.М. Общая теория права: элементарный очерк. 5-е изд. М., 2011.
8. Цвайгерт К., Кётц Х. Сравнительное частное право: пер. с нем. М., 2010.
9. Демин А. В. «Мягкое право» в эпоху перемен: опыт компаративного исследования. М.
10. Шершеневич Г.Ф. Общее учение о праве и государстве: лекции. 2-е изд. М., 2015.
Итогом наших размышлений о значении категории «суверенитет» («суверенность») для отдельной национальной правовой системы может быть вывод о принципиальном влиянии на территориально-государственное нормативное регулирование объективного процесса глобализации в современном правовом воздействии в целом. Данную тенденцию стоит рассматривать не только в рамках сугубо юридических явлений, которые имеют тенденцию к сближению, но, в более общем смысле, в пределах всех реально существующих культурных процессов, протекающих в жизни человечества. Изменение информационной среды, развитие английского юридического языка как новой lingua franca юриспруденции, ускорение многих формально-юридических процессов, которое одновременно находит свое отражение в текущем правовом регулировании - все это способствует пониманию по сути любого национально организованного права не как отдельно существующего и суверенного, а как несколько обособленного, но, в то же время, связанного невидимыми логическими и ци-вилизационными нитями с существующим общечеловеческим правовым пространством (глобальным правопорядком).
1. General theory of state and law. Acad. course: in 3 vol. /ed. by M.N. Marchenko. 3rd ed. Мoscow, 2010. Vol. 2.
2. Alexeev S.S. Law and legal system // Jure-sprudence. 1980. № 1.
3. Alexeev S.S. General theory of law. 2nd ed. Мoscow, 2008.
4. Theory of state and law: course of lectures / ed. by N.I. Matusov and A.V. Malko. 3rd ed. Мos-cow, 2012.
5. Legal life in modern Russia. Theoretical and methodological aspects /ed. by N.I. Matusov and A.V. Malko. Saratov, 2005.
6. Levin I.D. Sovereignty. St. Petersburg, 2003.
7. Khvostov W.M. General theory of law: elementary sketch. 5th ed. Мoscow, 2011.
8. Zweigert K., Kotz H. Comparative private law: transl. from German. Moscow, 2010.
9. Demin A.V. «Soft law» in an era of change: experience of comparative study. Мoscow.
10. Shershenevich G.F. General theory of law and state: lectures. 2nd ed. Мoscow, 2015.
38
