CC BY
22С.а. Шерлаимова
Драматургия Ваилава Гавела
Имя Вацлава Гавела (1936-2011) - лидера пражской «бархатной революции», последнего президента Чехословакии и первого президента Чехии - широко известно во всем мире. Он был выдающимся общественным и политическим деятелем, сыгравшим важную роль в демократическом преображении не только своей страны, но, по сути, всего центрально-европейского региона, и не меньшие заслуги принадлежат ему в области развития современной чешской культуры
«Моя жизнь, моя работа, моё положение и деятельность кажутся мне сотканными из подозрительно большого количества парадоксов»1 - писал Гавел в своей книге «Заочный допрос». «Заочный допрос» - обширное интервью, которое он дал чешскому критику-эмигранту Карелу Гвиждяле, впервые был издан в Лондоне в 1986 г. и за короткое время переведен на множество языков. Гавел тогда, будучи одним из лидеров набиравшего размах чешского диссидентского движения, находился в перерыве между двумя арестами и в Праге письменно отвечал на присылаемые из-за границы вопросы. Размышляя о ситуации в Чехословакии и под напором опытного интервьюера рассказывая о себе, будущий президент так поясняет приведенное выше определение: «Посудите сами: я ввязываюсь во все, во что только возможно - а ведь собственно ни в одной области не являюсь специалистом». И далее: «С течением времени я оказался в положении какого-то политического деятеля, но при этом никогда политиком не был, не хотел быть, и у меня нет для этого надлежащих способностей [...] То и дело философствую, но какой же я философ? [...] Иногда пишу о литературе, но уж совершенно точно я не литературный критик. Порой вмешиваюсь даже в проблемы музыки, но моя музыкальность может служить разве что источником общего веселья. Наконец даже в том, что я считаю своим главным призванием, то есть в области театра, я не являюсь настоящим специалистом»2.
Гавел, конечно же, преувеличивает свой дилетантизм, но момент парадоксальности в его биографии несомненно присут-
ствует, что не помешало ему к концу ХХ века стать фигурой международного масштаба, а что касается послевоенной чешской драматургии и теоретического осмысления миссии театра в современном мире, то здесь его вклад просто трудно переоценить.
Прежде чем обратиться собственно к теме настоящей статьи, надо хотя бы кратко сказать о жизненном пути первого чешского президента, также не лишенном парадоксальности.
В отличие от большинства известных чешских литераторов, которые были выходцами из демократических слоев общества, Вацлав Гавел по своему происхождению принадлежал к чешской буржуазной элите. Основу процветания семьи заложил его дед, выучившийся на архитектора и построивший в чешской столице много прекрасных домов, в том числе знаменитую Луцерну - теперь это называется торгово-развлекатель-ным комплексом - первое в Праге железобетонное здание возле Вацлавской площади с кабаре, кинотеатром, ресторанами и разными магазинами, которое успешно функционирует по сей день. Отец Гавела - Вацлав Гавел старший - на городской окраине - холмистом берегу Влтавы построил квартал фешенебельных вилл Баррандов, а дядя - Милош Гавел, увлекавшийся кино, там же воздвиг киностудию Баррандов - этот чешский Голливуд и, как свидетельствует племянник, в годы первой республики и протектората был в Чехии «главным киномагнатом». Но я хотела бы обратить внимание на то, что богатство семейства было «трудовое»: успешные предприниматели, все эти Гавелы работали как архитекторы, как строители, применявшие новые материалы и методы и, с другой стороны, не были чужды культуре. Луцерна, Баррандов и сегодня остаются чешскими культурными объектами первого ряда; Милош Гавел (дядя) сам пробовал делать фильмы, Вацлав Гавел (отец) дружил с театральными деятелями, с писателями, так что Вацлав Гавел - будущий драматург и президент - вырастал в среде не только весьма состоятельной, но и культурной, в доме была прекрасная библиотека, собирались интересные люди, некоторых выдающихся артистов и литераторов он лично знал еще с самого детства. Вместе с тем себя в первые школьные годы Гавел вспоминает как толстого мальчика, который из-за высо-
кого социального статуса своей семьи испытывал определенные комплексы, ему хотелось быть «как все». Наверное, о том же свидетельствует фраза Людвика Вацулика, сказанная о Гавеле уже после его кончины: «Очень скромный человек, казалось, он стремился сбросить с себя тяготившую его печать человека из богатой семьи. Всегда, держался очень скромно, щепетильно, был толерантным и выдержанным»3.
Преимущества происхождения, обеспечившие Гавелу в детстве отличное домашнее воспитание, обернулись для него большим минусом после февраля 1948 г., когда власть в стране оказалась полностью в руках коммунистической партии. Все предприятия семьи Гавелов были национализированы, однако Вацлав Гавел-отец остался служащим в Луцерне: в межвоенный период он предоставлял коммунистам большой зал этого заведения для проведения партийного съезда и, возможно, теперь это кто-то из нового начальства вспомнил. После ряда попыток «уплотнения» за семьей осталась их большая квартира на набережной Влтавы. А вот с устройством судьбы детей возникли непреодолимые трудности. Вацлава-сына из-за «буржуазного происхождения» не приняли в гимназию, пять лет он работал лаборантом-химиком, но одновременно окончил вечернюю гимназию рабочей молодежи; затем безуспешно пытался поступить в высшую школу на гуманитарную специальность - его приняли только в технический вуз по специальности «экономика путей сообщения». Не окончив этого учебного заведения, Гавел отправился на два года служить по призыву в армии, где включился в художественную самодеятельность, сначала как исполнитель роли отрицательного героя в пьесе Павла Когоута «Сентябрьские ночи», затем вместе с товарищем, будущим режиссером Карелом Брындой, написал и поставил, по его насмешливому выражению, «социалистически-реалистическую» и одновременно «отважно-критическую» пьесу из армейской действительности под оптимистическим названием «Вся жизнь впереди». Хотя Гавел вспоминает об этих театральных опытах с юмором, но очевидно, что уже именно тогда он определился со своим «главным призванием». По возвращении из армии он поступил в качестве рабочего сцены в
театр «АВС», которым руководил старый друг его отца, знаменитый чешский артист-автор-режиссер комического жанра Ян Верих. С 1960 г. Гавел связал свою судьбу с театром «На забрад-ли» («На балюстраде»). В 1966 г., уже будучи известным драматургом, он окончит Академию изящных искусств по специальности «драматургия».
В «Заочном допросе» Гавел говорит о себе, что он принадлежал к «поколению Битлов», к первому в Чехии «неидеологическому поколению»: во время войны он был ребенком, а его юность пришлась на годы уже начинавшейся «оттепели». Среди его тогдашних друзей надо назвать будущего знаменитого оскароносного режиссера Милоша Формана, с которым они учились в одной школе. Молодые люди сторонились декларативного официального искусства, почитали таких относительно независимых писателей социалистической Чехословакии как Иржи Коларж, Владимир Голан, Ярослав Сейферт. Позже Гавел гордился тем, что распознал талант Богумила Грабала по его еще рукописным произведениям. С пятнадцати лет Гавел пробовал писать стихи, хотя и не пытался их печатать. Другое дело - театр, где его способности очень быстро были замечены.
«Золотые шестидесятые», когда Гавел пришел в «На за-брадли» - было временем культурной и литературной оттепели, в которой заметную роль играли пражские «маленькие театры», возрождавшие традиции чешского авангардизма межвоенного периода. «На забрадли» выделялся среди других популярных маленьких театров своей интеллектуальной направленностью. Гавел занимал в театре разные должности: рабочего сцены, осветителя, помощника режиссера, соавторствовал с уже признанными драматургами, начал писать собственные пьесы. В 1963 г. здесь состоялась премьера его пьесы «Праздник в саду», которая имела большой успех. Но собственно вступление Гавела в литературу состоялось раньше и не в качестве драматурга.
Гуманитарные наклонности наследника громкой предпри-нимательско-строительной фамилии обнаружились очень рано. И с самого начала - благодаря своим наклонностям, родственным
по духу молодым друзьям и старым связям отца, он оказался вовлеченным в ту литературную среду, которая не пользовалась благосклонностью партийного начальства, была оттеснена «соцреалистическими авторами» на задний план, хотя в этой среде было немало талантов. Гавел ходил к Ярославу Сейфер-ту, Владимиру Голану, подружился с Иржи Коларжем - это были крупные поэты, в ту пору оказавшиеся «в тени». Однажды он был и у самого знаменитого чешского поэта того времени Витезслава Незвала. Гавел интересовался творчеством «Группы 42», входившие в которую молодые поэты и художники в темную пору войны и оккупации искали опору в неизменных ценностях будничной городской жизни.
В начинавшемся процессе либерализации культурной жизни в стране важную роль сыграл Второй съезд чехословацких писателей (1956), на котором группа молодых поэтов (Иржи Шотола, Карел Шиктанц, Мирослав Голуб, Мирослав Фло-риан, Мирослав Червенка и другие) выступила с программой «Поэзии будничного дня». Еще до съезда, в 1955 г., Союз писателей именно для этой группы создал журнал «Кветен». В своих выступлениях на съезде кветенцы решительно отказывались от преобладавшей тогда лозунговой и схематичной поэзии и ратовали за отображение обычной жизни обычного человека. В таком же духе было выдержано содержание их журнала. Гавел во многом симпатизировал «Кветну», однако у него возникло немало возражений, которые он изложил в письме в журнал, к его удивлению, сразу же опубликованному. В этом письме он напоминал о «Группе 42», ещё во время войны выдвигавшей близкие «Поэзии будничного дня» лозунги сближения с жизнью простых людей, называл социалистическими и реалистическими такие послевоенные произведения, как «Семь кантат» и «Дни в году» И. Коларжа, «Красноармейцы» и «Тебе» В. Голана, настаивал на необходимости при формулировке программы точнее определить понимание социалистического реализма: «Будущие успехи искусства зависят, и этого нельзя недооценивать, от качества современной теории»4. В «Заочном допросе» он следующим образом определял свое отношение к «Кветну»: «Для меня этот журнал был, с одной стороны, частью официальной ли-
тературы (большинство его авторов были коммунистами, он находился под влиянием официальной идеологии), но, с другой стороны, я чувствовал, что эти авторы все-таки стремятся преодолеть застывшие схемы социалистического реализма и приблизиться к жизни»5.
Статья Гавела была замечена, и когда осенью 1956 г. Союз писателей проводил Актив молодых писателей, его пригласили принять в нем участие. На Активе Гавел, который вызвался выступать первым, повторил в обостренном варианте тезисы своего письма в журнал и призывал расширить круг допускаемых в печать современных писателей. Выступление вызвало дискуссию, а за Гавелом закрепилась слава литературного смутьяна. Но признание его как оригинального автора пришло позже - с громким успехом «Праздника в саду». Об этой пьесе надо сказать подробнее, потому что в ней уже обозначились некоторые важные особенности драматургии Гавела, которые будут характеризовать практически все его творчество как с точки зрения формы, так и с точки зрения злободневной сатирической заостренности содержания.
В чешской литературе, прежде всего молодой, в 1960-е гг. широко распространилась мода на французский «новый роман» и театр абсурда. Элементы театра абсурда проявились и в пьесе Гавела - при том, что в ней отражены приметные черты чешской действительности социалистического периода. Там изображена семья Олдржиха Плудека, которая, судя по всему, вполне прилично существовала при прежнем капиталистическом режиме, а теперь глава семьи во что бы то ни стало стремится приспособиться к новым порядкам. Он раздражается тем, что его сын Петр похож на «буржуазного интеллектуала» и возлагает надежды на другого, гораздо более гибкого сына Гуго, собирается представить его какому-то важному лицу, который обещал к ним зайти. Между тем Гуго сам с собой играет в шахматы, перебегая с одной стороны доски на другую. Это выглядит так (цитирую по переводу И. Безруковой):
Плудкова. Ну и как партия?
Гуго. Хорошо, мама. (Делает ход) Шах! (Обходит доску.)
Плудек. Ну и как партия?
Гуго. Плохо, папа. Очень плохо.
Гуго делает ход и огибает доску.
Плудкова. Ну и как партия?
Гуго. Отлично, мама. (Делает ход.) Мат!
Плудек. Проиграл?
Гуго. Нет, выиграл.
Плудкова. Выиграл?
Гуго. Нет, проиграл.
Плудек. Так выиграл или проиграл?
Гуго. Здесь выиграл, а здесь проиграл...
Плудкова. Если ты здесь выигрываешь, то здесь
проигрываешь?
Гуго. А если я здесь проигрываю, то здесь выигрываю.
Эта сцена сразу же вызывает в памяти шахматную партию между братьями - близнецами коммунистом и фашистом из драмы Карела Чапека «Мать». Но тогда было грозовое время - кровью гражданской войны заливалась Испания, надвигалась трагедия Второй мировой войны, оба брата в пьесе Чапека были обречены на гибель и погибали, не добившись решения спора ни за шахматной доской, ни в жизни. Гуго - герой другого времени, с другим характером, он готов играть и белыми и черными, перебегая с одной стороны доски на другую, легко меняя позицию. «Такой игрок далеко пойдет!», - восклицает Плудек и оказывается прав. Гуго делает головокружительную карьеру благодаря способности мгновенно адаптироваться к любой перемене ситуации.
Сатира на забюрократизированный общественный порядок воплощается в комедии не только в сюжете, но и в языке, в диалогах. Оказавшись на празднике в саду и встретившись с неким начальником, Гуго восхищается любой его фразой и, повторяя ее в разных псевдофилософских вариантах, доводит до полного абсурда, вызывая недоуменный восторг у своего собеседника. Здесь не было адресных политических аллюзий, но пьеса воспринималась тогдашними зрителями как острая сатира на веру в мощь идеологии, которая в тогдашнем чешском обществе очевидно заходила в тупик. В то же время в «Празднике» наметилось скептическое отношение автора к
ещё не вполне осознанной этим обществом, но уже нарождавшейся в интеллигентской среде моде на «антидогматизм». Так, один из организаторов праздника восклицает: «Большой зал "А" и в самом деле большой. Я восхищен смелостью, с которой нам на это открыли глаза». Гавел, естественно, не был членом партии, в тот момент ещё не был и членом Союза писателей, он категорически не принимал официальную партийную идеологию, тогдашними фрондирующими интеллектуалами чаще всего обозначавшуюся понятием «догматизм», которому, соответственно, противопоставлялся «антидогматизм», но он почувствовал опасность идеологической моды как таковой, что и отразил в своём «Празднике». Ведь Гуго - явный «антидогматик», а по сути - ловкий приспособленец, он не держится ни за одно им же самим произнесенное утверждение и эта гибкость помогает ему возвыситься настолько, что теперь на квартиру Плудеков приходит и перед Гуго прогибается то самое важное лицо, которое в семье Плудеков напрасно ждали в начале пьесы.
Гуго показал себя блестящим мастером жонглирования пустыми фразами. Язык, фраза выходят на самый первый план в следующей пьесе Гавела «Уведомление» (1965), действие которой происходит в каком-то бессмысленном учреждении, по сути дела олицетворяющим бюрократическую систему современного общества. Здесь по указанию сверху многократно меняют язык делопроизводства, ничего ни в чем даже не пытаясь понять. Очевидно, что объектом сатиры являются в пьесе не только лингвистические казусы, но сама готовность, ни во что не вникая, выполнить любое начальственное распоряжение.
В 1968 г. в театре «На забрадли» состоялась премьера последней перед наступлением эры «нормализации» комедии Гавела «Трудно сосредоточиться», посвященной личной жизни современного интеллектуала. Её герой мечется между женой и любовницей, приволакивается за молоденькой секретаршей, откликается на любовный призыв учёной дамы и одновременно пишет философский труд в духе «метафизической диалектики» Гуго Плудека. По сюжету пьеса напоминает «Осенний марафон», только у чешского автора нет и тени симпатии ни к од-
ному из персонажей, а над псевдонаучностью сочинений главного героя он явно издевается. Эта пьеса интересна тем, что здесь наметилась оригинальная разработка психологической проблематики, которая получит развитие в ряде последующих произведений Вацлава Гавела.
Театр был «главным призванием» Гавела, однако, по мере подъема в стране реформаторского движения, получившего впоследствии название «Пражская весна», он всё больше и больше втягивается в это движение, сохраняя при этом определенную независимость своей позиции. В 1965 г. Гавел входит в редколлегию молодежного студенческого журнала «Тварж», приверженного к авангардизму и новой западной эстетике. Он становится членом Союза писателей, по его словам, прежде всего ради защиты журнала против нападок более консервативно настроенных литераторов, хотя и сам критикует «Тварж» за групповщину. Но в писательской организации Гавел по-прежнему остается своего рода смутьяном, ибо он был настроен гораздо более радикально, чем большинство её лидеров. В первых рядах реформаторов активно выступали бывшие кветенцы (Иржи Шотола, Карел Шиктанц), а также раньше стоявшие на позициях социалистического реализма писатели-коммунисты, осознавшие необходимость серьезных перемен (Павел Когоут, Ян Прохазка) и многие другие признанные литераторы, но Гавел по-прежнему воспринимал их как «антидогматический истеблишмент». Из писателей - беспартийных он организовал «Круг независимых писателей», был избран его председателем, однако, по его собственному свидетельству, безусловно не находился в центре событий, хотя достаточно остро выступал, например, на знаменитом IV съезде Союза чехословацких писателей. Позже он признает, что, как и большинство мечтавших о переменах деятелей культуры, поддался чувству эйфории по поводу происходящего, но его не покидал и своего рода скептицизм. Так, в «Заочном допросе» он описывает самый многолюдный тогдашний митинг оппозиции в Славянском доме. Гавел сидел на балконе, откуда наблюдал и за сценой, где находились лидеры движения: Смрковский, Швермова, Когоут, Прохазка и другие, и за переполненным зрительным залом. Он испытывал
радость, удовлетворение, но к этому чувству примешивалась досада, что пришлось так долго ждать вроде бы давно назревших перемен. И ещё: «Подчас мне также немного мешала та слегка эстрадная манера, с которой "герои Января" соревновались друг с другом в сентенциях и остроумных ответах. Возможно, я подсознательно побаивался, что это сигнализирует о каком-то фатально опасном легкомыслии, с которым здесь вершится история»6.
Гавел считал правильным, что его страна не попыталась с оружием в руках обороняться от советских танков. Для его дальнейшего поведения большое значение имело недельное пребывание после 21 августа 1968 г. в северочешском городе Либерец, где он в тот момент оказался совершенно случайно, но сразу же принял самое активное участие в организации выступлений против присутствия советских войск, писал комментарии для радио: «Эта неделя показала всё бессилие военной мощи перед лицом противника, бороться с которым она не предназначена, и как на самом-то деле трудно овладеть страной, которая, хотя и не оказывает вооруженного сопротивления, но все гражданские структуры которой поворачиваются к агрессору спиной»7. Агитационно-пропагандистская работа на радио сыграла роль своего рода поворотного пункта во всей дальнейшей судьбе драматурга, который благодаря этому активно включился в формировавшееся в Чехии движение сопротивления, в борьбу за новое независимое государство, первым президентом которого ему предстояло стать.
На рубеже 1968-1969 гг. произошла знаменательная полемика между М. Кундерой и В. Гавелом, отголоски которой можно услышать и сегодня. В рождественском номере еженедельника Союза писателей «Листы» Кундера опубликовал статью «Чешская судьба», в которой превозносил достоинства чешского народа и чешской культуры, полагая, что установившаяся в первые месяцы после разгрома «Пражской весны» относительная свобода сохранится надолго и что в этом смысле «Пражская осень» демонстрирует не меньшее величие чешского духа, чем «Пражская весна». Гавел, вообще не склонный к восторженности, да к тому же умудренный опытом работы в Ли-береце, ответил Кундере в «Тваржи» статьей с тем же назва-
нием, добавив к нему знак вопроса: «Чешская судьба?». В спокойном, но жестком тоне он опровергал эйфорические заявления Кундеры, не усматривая ничего обнадеживающего в явно промежуточной ситуации осенних месяцев 1968 г., предрекал неминуемые столкновения и репрессии, призывал собирать силы для долгого сопротивления: «Если мы не будем способны ни на что иное, как только согревать друг друга воспоминаниями о прошлых достижениях, внушающих веру в сохранение чешского народа, он очень скоро исчезнет. Не исчезнет он только в том случае, если тысячи его представителей без долгих разговоров приступят к борьбе за совершенно конкретные ценности как к своей каждодневной, очень важной и связанной с риском обязанности - не национальной, а попросту человече-ской»8. В брненском журнале «Гост до дому» перепечатали статью Гавела вместе с резким ответом Кундеры, который обвинил оппонента в бесполезном радикализме и «моральном эксгибиционизме», в желании прослыть героем, хотя ему ничто не угрожает, даже напомнил о его буржуазном происхождении. На этом полемика оборвалась, хотя принять в ней участие стремились многие авторы. Но свободная чешская печать была остановлена, была введена жесткая цензура, под запретом оказались оба участника спора и, как оказалось в дальнейшем, они начали бороться против установленного после замены Дубчека Гусаком режима «нормализации» на одной стороне баррикады, только Кундера с 1975 г. - в эмиграции, а Гавел, отказавшийся от предоставлявшейся ему возможности уехать в США, у себя на родине.
Два десятилетия гусаковского режима стали периодом самой массовой в истории чешской литературной эмиграции, создавшей в странах Запада целый ряд издательств, из которых наиболее активным и влиятельным было издательство Йозефа Шкворецкого и Здены Саливаровой «Сиксти-ейт-паблишерс» в Торонто. Постепенно сложился и чешский самиздат, в котором наибольшие заслуги принадлежат «Эдице экспедице» Вацлава Гавела и «Петлице» Людвика Вацулика. Произведения альтернативной литературы выходили в небольшом числе машинописных экземпляров в самиздатовских сериях, лучшие из них затем
переправлялись за границу, печатались в издательстве Шкворец-кого, переводились на многие иностранные языки. Самым известным в мире писателем чешской эмиграции стал Милан Кундера, известностью пользовались также такие писатели, как Павел Когоут, которого в 1979 г. при возвращении из заграничной поездки буквально силой не впустили в Чехословакию, жившие постоянно в Праге Людвик Вацулик, Богумил Грабал и другие. Все участники движения «Пражской весны», как и симпатизировавшие этому движению или просто заподозренные в этом литераторы были лишены доступа в легальную печать (если только они, как, например, Шотола, не выступали с публичной самокритикой: это открывало дорогу к возможности публиковаться), их книги запрещались, изымались из библиотек, их детям, как в «шоковый период» после 1948 г., закрывали доступ к высшему образованию. Очень тяжелыми стали условия существования чешского театра, который подвергся тем же ограничениям и репрессиям, что и литература. Моментально были запрещены популярные пьесы Гавела и Когоута, их новые произведения могли реализоваться только на «домашних сценах» -тайно, для очень узкого круга зрителей на квартирах и дачах -при том, что вся жизнь людей диссидентского круга находилась под неустанным наблюдением полиции и службы государственной безопасности.
Самым подходящим для характеристики положения альтернативной культуры в «нормализованной» Чехословакии Гавел считал термин «гетто». Тем не менее он был верен программе, начерченной им в полемике с Кундерой на рубеже 1968-1969 гг. - о сопротивлении превосходящей силе официальной власти, сопротивлении в том числе и путем создания новых произведений. Сразу же после разгрома «Пражской весны» он попытался в драматургической форме выразить свое понимание причин этого поражения в гротесковой пьесе «Заговорщики», которая была тайно переправлена в ФРГ и поставлена в Рейнбеке близ Гамбурга в 1974 г. Сам он эту пьесу, которую несколько раз переделывал, считал слабой, хотя это вряд ли справедливо, так как в ней отражены некоторые существенные стороны тех событий и вообще революционных перево-
ротов. В этой пьесе участники антиправительственного заговора, добившись власти, не умеют ею распорядиться и в конце концов приглашают диктатора.
Важным шагом в развитии диссидентского движения явилось создание Гавелом «Оперы нищих» - актуальной адаптации известного сюжета, но иной, чем в «Трехгрошовой опере» Брехта, которого Гавел упрекал в дидактизме, и насыщенной намеками на чешскую реальность. «Опера нищих» была поставлена в 1975 г. в местечке Горне Почернице недалеко от дачи Гавела в Градечке, куда к нему летом приезжали писатели-диссиденты, среди которых были и те, кого он раньше справедливо причислял к «антидогматическому истеблишменту»: Ко-гоут, Вацулик, Клима, Трефулька и другие. Теперь все они оказались «в одной лодке». Пропущенная по недосмотру полиции постановка «Оперы нищих», осуществленная самодеятельным коллективом под руководством давнего приятеля Гавела Андрея Кроба, собрала многих деятелей культуры и простых окрестных зрителей и стала заметным событием в развитии протестного движения.
1975 г. можно считать рубежом в биографии Гавела -диссидента. Была поставлена, пусть, конечно же, всего один раз, его «Опера нищих», он запустил самиздатовскую серию «Экспе-дице»; поработав в качестве подсобного рабочего на пивоваренном заводе возле Градечка, написал на этом материале одноактную комедию «Аудиенция» (1975), в которой пивоваренный начальник в занудной беседе безуспешно пытается завербовать в доносчики подсобного рабочего - интеллектуала, диссидента, писателя Фердинанда Ванека. Успех «Аудиенции», которую разыгрывали в «домашних театрах», подпольно записали на пластинку (Гавел - в роли Ванека), подвиг автора на продолжение цикла злободневных «ванековских» (так их стали называть) пьес («Вернисаж», премьера в Рейнбеке возле Гамбурга в 1976 г.; «Протест», премьера там же в 1979; разумеется, речь идет о переводах на немецкий язык.) Категорически запрещенные в Чехии, пьесы Гавела переводились и на многие другие языки, ставились в театрах США и других стран, награждались престижными зарубежными премиями.
В апреле 1975 появилось открытое письмо Гавела Густаву Гусаку, которое во множестве переписанных от руки копий ходило по стране.
Письмо Гусаку - это даже не письмо, а объемная статья, брошюра, в которой Гавел, по форме обращаясь к руководителю КПЧ, в подчеркнуто сдержанном тоне рассуждает о положении в «нормализованной» стране, признает, что в материальном отношении население стало жить лучше, но вместе с тем убедительно показывает углубляющийся в обстановке несвободы упадок нравственности, оскудение и деградацию культуры. По его определению, Гусак использует метод «экзистенциального давления», благодаря которому любой неугодный власти человек может оказаться в числе жертв «чехословацкого политического апартеида». Относительное спокойствие в обществе достигается ценой духовного и нравственного кризиса. По словам Гавела, правительство Гусака выписало ордер на арест культуры: «Общий вопрос, следовательно, таков: к сколь глубокой духовной и нравственной импотенции нации приведет завтра нынешняя кастрация его культуры? Боюсь, что пагубные общественные последствия этого надолго переживут конкретные политические интересы, которые их вызвали к жизни. Тем большей будет вина тех, кто принес духовное будущее нации в жертву интересам собственного настоящего»9.
В 1977 г. Гавел выступил одним из основных, если не главным, организатором «Хартии-77», в которой отстаивались права человека и которую в течение короткого времени подписало более двухсот человек (в первую тройку подписавших «Хартию» вместе с Гавелом вошли бывший министр иностранных дел Иржи Гаек и философ Ян Паточка). «Хартия», число подписантов которой неуклонно продолжало увеличиваться, несмотря на все усилия властей, пытавшихся создать ей искусственное противодействие в виде так называемой «Анти-Хар-тии», была не просто текстом, «Хартия», по сути, играла роль практического организатора разраставшегося и усиливавшегося оппозиционного движения.
Допросы и разного рода притеснения преследовали Гавела с первых дней гусаковской «нормализации», а теперь, осо-
бенно после выхода «Хартии-77», для него наступило время многократных арестов. По разным сконструированным обвинениям он провел в тюрьмах и колониях около пяти лет, порой на тяжелых физических работах, но и в таких условиях он не прекращал творческой деятельности. В колонии под видом разрешенных писем жене, контролируемых тюремной цензурой, Гавел писал философско-этические эссе, которые критик Ян Лопатка собрал в книгу «Письма к Ольге» (вышла по-чешски в 1985 г. в Торонто). Среди прозаических сочинений Гавела тех лет («О человеческой идентичности», «Сила бессильных» и др.) особенно выделяется, на мой взгляд, «Заочный допрос», о котором уже шла речь. Эта книга, насыщенная по содержанию, охватывающая и автобиографический, и исторический, и общественно-политический материал, написана живо, лаконично и с неизменным юмором.
В задачи настоящей статьи не входит анализ политических и философских концепций Вацлава Гавела, я лишь хотела бы подчеркнуть такую их сторону, как специальная сосредоточенность на проблемах этики, морали, как внимание к вопросам культуры. Он часто повторяет призыв: «Жить по правде», что, конечно же, сразу напоминает нам лозунг Солженицына «Жить не по лжи». Надо заметить, что в эссе Гавела нередко и с большим уважением называется имя Солженицына как смелого борца за свободу, хотя он вообще не читал его книг.
В период «нормализации» Гавел продолжает искать новых путей и в драматургии. Пьесы «ванековского цикла»: «Аудиенция», «Вернисаж», «Протест» пользовались в Чехии большой популярностью, пусть и «подпольной». Условия их распространения по «домашним театрам» предопределили и особенности их «квартирной поэтики»: принцип единства места и времени, узкий круг действующих лиц и т.п. Тем не менее в этих пьесах автору удалось выпукло показать разные типажи интеллигентов того времени: кто-то сумел в той обстановке вполне благополучно устроиться, а тот, кто на это не способен - обречен влачить жалкое существование. В «Вернисаже» удачливый приспособленец Михал назидательно объясняет своему давнему знакомому интеллектуалу Бедржиху, почему
тот не поднялся выше подсобного рабочего на пивоваренном заводе: «Я уверен - похлопочи ты немного да откажись от своих амбиций - давно бы уже сидел в какой-нибудь редакции».
Кроме «квартирных одноактовок», отражающих жизнь интеллигенции в период «нормализации», Гавел обращается и к другим драматургическим жанрам. Экспериментальный характер присущ его пьесам «Гостиница в горах», «Искушение», «Реконструкция», которые ставятся в переводе на немецкий в ФРГ и печатаются по-чешски в Торонто. В любых жанровых вариантах Гавел использует комические акценты, игру с языком. Показательно, что он не только не стремится героизировать диссидентское движение, а, напротив, подчеркивает его слабые стороны, неизменно сохраняет по отношению к нему ироническую дистанцию.
Лучшей пьесой тех лет можно назвать «Largo de solato» («Скорбное Largo»), премьера которого состоялась в 1985 г. в Мюнхене. Главный герой - доктор философии и диссидент Копршива бесконечно устал от допросов и постоянного надзора полиции, но утомляют его и верные почитатели и назойливые возлюбленные. Он критикует «нормализацию», любуясь своей смелостью, и в то же время вызывает умиление окружающих приступами самообвинения, он мечтает изменить свою ненормальную жизнь, хотя бы и угодив в тюрьму. Гавел признавался, что наделил героя частью собственного жизненного опыта, но при этом подчеркивал, что это не автобиографическая пьеса, это - «притча о человеческой сущности, она, что называется, «о человеке вообще»10.
Когда Гавел в «Заочном допросе» отвечал на вопросы Гвиждялы, он охотно раскрывал секреты поэтики своих драматургических произведений, собирался писать новые пьесы, но вряд ли предполагал, что почти на десять лет его главным занятием станет политика. Но именно такой «парадокс» случился после «бархатной революции», которую он готовил и приближал всей своей диссидентской активностью.
29 декабря 1989 г. Гавел был избран президентом Чехословакии (по тогдашней конституции президента избирал парламент). По свидетельству его соратников, например, дисси-
дента, соорганизатора Гражданского форума, руководившего «бархатной революцией», затем первого чешского премьер-министра Петра Питгарта, Гавел долго колебался, прежде чем выставить свою кандидатуру, тем не менее это произошло. Однако сразу же после создания нового чехословацкого государства начались и связанные с этим трудности. Гавел, во всем пытавшийся следовать традициям Т.Г. Масарика, был сторонником единого государства чехов и словаков, но ему не удалось переубедить словаков не настаивать на отделении, однако он способствовал тому, чтобы разделение Чехословакии произошло мирно и спокойно. Вскоре после «бархатной революции» последовал «бархатный развод» и при этом сохранились нормальные дружественные отношения между Словакией и Чехией. В 1993 г. Гавел был избран президентом Чехии и потом переизбран на второй срок.
Как и концепция единого чехословацкого государства, многие мечты Гавела о свободной демократической и процветающей республике оказались невыполнимыми, утопическими, некоторые занимаемые им позиции и принимаемые решения -ошибочными, но он, пусть не всегда результативно, стремился соблюдать нравственный подход к политике. И по-прежнему оставался человеком искусства.
В пражской Академии изящных искусств, произнося речь по случаю присуждения ему звания почетного доктора, Гавел сказал о себе: «[...] я человек, которого судьба в одну ночь перенесла из мира драматического искусства в мир большой по-литики»11. Он рассуждал здесь о сходстве и различии политики и театра: «Один мой друг как-то сказал, что политика - это «концентрированное всё». Это право, экономика, философия и психология. Но это с неизбежностью также и театр. Театр как знаковая система, которая апеллирует ко всей человеческой сущности, к человеку как члену сообщности и посредством микродейства, её воплощающего, сообщает нечто о великом действе жизни и мира, пробуждая свойственным ей способом человеческое воображение и чувства»12. Он убежден, что в политике своеобразно присутствует элемент драматического чувства и театральности, но присутствие это неоднозначно и мо-
жет оказаться коварным: «Тот, у кого есть это чувство, может подвигнуть общество на великие и угодные Богу свершения, может культивировать в нём демократическую политическую культуру, гражданское мужество и ответственность, но точно так же он может пробуждать в людях самые низменные инстинкты и страсти, электризовать толпу и увлекать её в про-пасть»13. Существенное различие между театром как родом искусства и театральном компонентом политики он видит в том, что в театре безумное шоу каких-нибудь фанатиков «никому особенно не угрожает и скорее, наоборот, подкрепляет культурный плюрализм и способствует формированию пространства свободы. Безумное шоу фанатичных политиков, однако, может ввергнуть в пучину бедствий миллионы людей»14. Можно было бы поспорить о границах «культурного плюрализма», но гораздо важнее, что Гавел в этой речи, как практически во всех своих публичных выступлениях посленоябрьской эпохи, особо настаивает на ответственности политики и политиков. Это, как и внимательное, бережное отношение к культуре, остается для него главным.
На всём протяжении своего президентства Гавел не переставал пристально интересоваться театром, а выйдя в отставку, целиком отдался своему «главному призванию». В 2007 г. была опубликована его пьеса «Как уходят» («Odcházení»). Пьеса была оперативно и хорошо переведена на русский язык О. Лукиной и опубликована в журнале «Иностранная литература» № 1 за 2009 г. под заглавием «Уход». Но мне более адекватным кажется перевод «Как уходят» или «Так уходят», потому что «уход» по-чешски это «odchod», тогда как «odcházení» означает процесс, а не уже свершившееся действие. Я буду пользоваться своим переводом.
По моему мнению, это одна из лучших пьес Гавела, продолжающая линию таких его сочинений, как «Трудно сосредоточиться» и «Largo de solato», где своеобразная, по сути, пародируемая автобиографичность сочетается с притчевостью и важными обобщениями.
В «Как уходят» рассказывается об отставке канцлера некоей неназванной страны Ригера, на место которого заступает
его бывший заместитель, а позднее вице-председатель Кляйн, моментально сменивший подхалимскую манеру обращения с шефом на откровенное хамство и прибирающий к рукам всё его, да и государственное тоже, имущество.
Гавел, безусловно, использовал в пьесе опыт своего пребывания на посту президента и опыт отставки с этого поста, но это меньше всего можно рассматривать как стремление обелить самого себя и посредством сатиры рассчитаться с преемником. Он не был бы самим собой, если бы интрига заключалась в этом. В его пьесе обличаются многочисленные пороки современной «демократической» власти со всей присущей ей демагогией и показной заботой о человеке. Это может относиться к любой стране, к любому современному государству. Сатирическое обобщение подчеркивается упоминанием подлинных имен руководителей разных стран: Ригер говорит, что украшающий его виллу бюст Ганди «очень понравился Мао Цзедуну, когда он здесь у меня был», вспоминает о беседе в Афинах «с А. Папандреу», называется и «Гавел». «Многолетняя подруга» Ригера Ирена не разрешает чистить картошку «тем красивым ножом, который ей подарила госпожа Путина», упоминает о шведской королеве и т.п.
В «Как уходят» отображены не только перипетии управления государством. Здесь показано, как подмена моральных ценностей пустыми фразами разрушает и семейные, и просто межчеловеческие отношения. На сцене выведена беспринципная пресса; ищет встречи с Ригером, а потом с Кляйном преследующая отнюдь не научные цели аспирантка Биа; отдает приказания манерная и властная «многолетняя подруга» канцлера Ирена; только выгодой интересуется его корыстная старшая дочка Власта и другие колоритные персонажи. Но смешон и вовсе не благороден и сам главный герой. Ригер и его преемник Кляйн без конца повторяют одни и те же узнаваемые лозунги, которым на деле не собираются следовать: «человек в центре всего», «права человека», «меньше государства», «снизить налоги», «повысить выплаты», «свобода», «демократия», «рынок», «государство для гражданина, а не гражданин для государства» и т.п. Выброшенный из прекрасной виллы в вишневом саду, на месте
которого вдруг взлетевший на высший пост в государстве Кляйн намеревается «для блага народа» воздвигнуть торгово-развлека-тельный комплекс с казино, оставленный всеми бывший всесильный канцлер быстро выходит из оцепенения, он пытается любым способом зацепиться за приближенность к власти и с энтузиазмом готов согласиться на должность советника Кляйна.
В «Заочном допросе» Гавел писал: «Я умею писать только в своей собственной манере, в рамках своей строго ограниченной поэтики»15. Свою манеру он характеризует следующим образом: «Я автор-конструктор и признаю, что мои пьесы имеют в основе конструкцию, я намеренно делаю ее заметной, подчеркиваю, раскрываю, иногда даже придаю ей геометрически четкие контуры, питая, однако, надежду, что это не будет воспринято как неуклюжесть или самоцельная нарочитость, что во всем этом зритель уловит определенный смысл»16. Это было написано в 1980-е гг., но в полной мере может быть отнесено и к последней законченной пьесе Гавела. В «Как уходят» можно обнаружить и следы раннего увлечения автора приемами театра абсурда, соединенные здесь с тонким способом психологических зарисовок человеческих характеров, который был опробован в «Трудно сосредоточиться» и «Largo de solato». На новый уровень поднялось искусное владение языком, остроумное использование языковых штампов современной политики. Гавел признавался: «[...] меня интересует язык как организатор жизни, судеб и миров, язык как важнейшее из умений, язык как ритуал и заклинание; слово как носитель драматического развития [...]»17 (Какой президентский спичрайтер может соперничать с текстами, написанными Гавелом собственноручно!)
В последней пьесе Гавел широко задействовал и знакомый еще по «Празднику в саду» прием обращения к текстам классиков. В «Празднике» это была «Мать» Чапека (шахматная партия Гуго), в пьесе диссидентского периода «Искушение» -«Фауст» Гёте: главный герой - научный работник Фоустка, влюбленная в него секретарша Маргарита, Фоустку искушает пенсионер-инвалид Фистула, перекликаются основные линии сюжета. В «Как уходят» Гавел обращается к «Королю Лиру»
Шекспира: вроде бы заботливая старшая дочка Ригера Власта оборачивается обыкновенной хищницей, а легкомысленная младшая Зузана оказывается гораздо более человечной. Еще шире и многозначнее используются в пьесе мотивы «Вишневого сада» Чехова, начиная с вишневого сада при вилле канцлера, заготовок вишневого варенья, старого слуги Освальда, про которого забывают, и до включения в текст прямой чеховской цитаты: «Епиходов кий сломал!», хотя персонажа с такой фамилией в пьесе нет.
Чехов показал неминуемость гибели «вишневого сада», подчеркнутая перекличка с Чеховым придает, мне кажется, легкий оттенок неизбежной гибельности государственного здания на шатких подпорках демагогических фраз. Неожиданно врывающееся непонятное сообщение: «Епиходов кий сломал!» усиливает абсурдность всего происходящего. А само по себе обращение к Чехову, по моему мнению, должно напомнить зрителю о существовании настоящей культуры.
Гавел ввел в пьесу такой новый персонаж как «Голос». Действие пьесы многократно останавливается, все герои замирают, как в гоголевском «Ревизоре», и из репродуктора раздается этот Голос, дающий режиссерские указания и высказывающий разные комментарии. Вот, например, первое вступление Голоса: «Я прошу артистов, чтобы они играли как можно более непринужденно и естественно, без гротескных жестов и комических гримас, короче говоря, чтобы они не пытались сделать пьесу забавнее, всячески кривляясь. Благодарю вас». Затем все оживают и пьеса продолжается. Мне представляется, что эти авторские комментарии, сами по себе интересные, ничего пьесе не добавляют и даже напротив, разбивают ее и утяжеляют.
В апреле 2009 г. московские зрители имели возможность видеть на сцене «Театра на Таганке» спектакль по этой пьесе чешского театра из города Градец Кралове, причем режиссуру осуществил тот самый Андрей Кроб, который в 1975 г. в «нормализованной» Чехословакии поставил гавеловскую «Оперу нищих». В программке спектакля Кроб, убежденный, что «Абсурд надо играть серьезно», высказал свое мнение о последней
пьесе Гавела: «Мне кажется, что дух Кафки и Беккета в "Как уходят" отошел на задний план, если не вообще испарился. В соответствии с темой пьесы его заменяют шекспировский Лир и чеховский "Вишневый сад". В этой постановке Кроб заменил «Голос» «автором», который находится на сцене и в паузах произносит свои слова, не разбивая действие, нет здесь и «немых сцен». Показательно, что, когда Гавел стал делать на основе пьесы фильм, он вообще отказался от вставок в действие авторских комментариев. Он это объяснял спецификой кино, но, мне кажется, дело скорее в том, что сам автор ощутил известную необязательность этого приема.
С постановкой «Как уходят» в Чехии было связано много споров и типично театральных конфликтов: в выборе режиссера, в подборе актеров. Тем не менее, пьеса прошла по многим сценам, вызывая живой интерес. Но Гавел на этом не закончил работу с сюжетом «ухода». Так как он считал, что для пьесы первостепенно важно, как она разыграна, то он попробовал себя в совершенно новом для него амплуа: сделал по «Как уходят» фильм по собственному сценарию и сам выступил в качестве режиссера. В роли Ирены - «многолетней подруги» канцлера снималась вторая жена Гавела (Ольга умерла в 1996 г. после долгой болезни) - популярная актриса театра, кино и телевидения Дагмар (Даша) Вешкрнова. Она всегда была особенно хороша в характерных ролях комического плана, например, в фильме «Девушки из фарфора», в театре - в роли Катарины из «Укрощения строптивой», хороша она и в роли Ирены. Снимались у Гавела и другие популярные чешские актеры. Сам он говорил, что, став режиссером, осуществил свою давнюю мечту.
Мнения о фильме высказывались разноречивые, наверное, некоторые упреки критиков были справедливы: в картине немало мишуры и излишней суеты. Вполне возможно, что, набравшись опыта, Гавел какой-то следующий фильм сделал бы лучше, но этому уже не суждено случиться. Ему не суждено было и написать (дописать?) пьесу, о которой он говорил как о своей последней, над которой начал работать и от которой нам осталось только сообщенное им название - «Санаторий».
Я не была лично знакома с Гавелом, видела его всего несколько раз, но, в своего рода, переломные моменты и не могу не вспомнить об этом. Впервые я увидела его в 1965 г. в театре «На забрадли», где давали «Праздник в саду». В перерыве между действиями мне показали автора: рыжеватый молодой человек невысокого роста быстро передвигался между рядами, на ходу здороваясь с кем-то из знакомых. В следующий раз я увидела Гавела ровно через 34 года. 18 ноября 1989 г. группа сотрудников нашего Института приехала в Прагу в родственный академический институт на давно запланированную конференцию по современной литературе, и мы попали на самый пик «бархатной революции». Чешская столица бурлила. Бесконечная студенческая процессия шла по проспекту Народни тршида. На следующий день с балкона издательства «Мелантрих» Гавел, возглавивший только что возникший Гражданский форум, обращался с речью к людям, заполнившим до самых краев огромную Вацлавскую площадь. Перед этой сугубо мирной силой коммунистическое руководство страны стремительно отступало практически без сопротивления.
В июле 1990 г. я привезла в Прагу внука-школьника, чтобы показать ему этот старинный город. Только что состоялась инаугурация Гавела как президента Чехословакии, по этому поводу на Граде было устроено народное гуляние, куда отправились и мы с внуком - никакого приглашения не требовалось. Во всех дворах Града гремела музыка, народ угощали популярными крендельками и прочей снедью, вплоть до пива с сосисками. В разгар праздника на дворцовый балкон вышел веселый президент, приветствуя собравшихся. И еще одно тогдашнее воспоминание. Знакомые чехи рассказывали мне, что вскоре после избрания президент приехал на один из крупных заводов в куртке спортивного типа, которую обычно носил, а рабочие обиделись: что же, не посчитал нужным для нас одеться получше? Больше таких ошибок он не совершал. А в последний раз я видела Гавела в Москве на юбилее Ю.П. Любимова: он поднялся на сцену Таганки, чтобы поздравить своего давнего знакомого и театрального единомышленника со славным 90-летием и выразить надежду на совместную работу.
Серьезные проблемы с легкими обнаружились у Гавела еще в тюремной больнице во время очередного ареста в годы «нормализации»; став президентом страны, он перенес несколько тяжелых операций по поводу рака, но и в самых трудных условиях не прекращал выполнять свои обязанности. После очередной и, как оказалось, последней операции он поехал отдохнуть на свою старую дачу Градечек, откуда 18 декабря 2011 г. пришло печальное известие о его кончине, которое всех поразило, потому что в Чехии привыкли: да, Гавел часто болеет, одна операция следует за другой, но он всё так же активен, пишет, выступает, спорит, теперь вот взялся ещё и за режиссуру. Казалось, так будет всегда.
Гавел заработал репутацию бунтаря еще своей полемикой с представителями литературного истеблишмента, как догматического, так и «антидогматического», укрепил её в годы диссидентства выступлениями против гусаковской «нормализации», отсидками в тюрьме; эту репутацию не поколебало и его пребывание в должности президента. Он никогда не подчеркивал свое высокое положение, помнил старых друзей, приветливо здоровался с просто знакомыми; но не было в нем и ложной, показной скромности. Старея и болея, он сохранял интерес к жизни и почти молодой задор. И к нему относились как к обыкновенному человеку, тем более после его возвращения к театру и неожиданного для всех смелого обращения к кино. С ним многие полемизировали, его критиковали, о нем сплетничали, но подлинное отношение к нему народа показали те сотни тысяч пражан и приезжих, которые пришли проститься с ним на пражский Град. Похоронили президента-драматурга по его завещанию на старом пражском Ольшанском кладбище в семейном склепе Гавелов рядом с Ольгой.
Осталась память, остались книги, эссе, «Заочный допрос», спорный фильм, остались пьесы. Гавел прожил бурную и сложную жизнь в сложную бурную эпоху, он не просто наблюдал за происходящим, он действовал, подчас ошибался, но всегда стремился понять, что и почему происходит именно так и писал об этом. Гавел говорил, что его пьесы не стоит читать, надо смотреть спектакли по ним на сцене. Полагаю, что это всё-таки не
совсем так и что драматические произведения Гавела, как и другие его сочинения, еще по-настоящему не прочитаны, тем более -подробно не проанализированы, а они этого заслуживают.
примечания:
1 Havel V. Dálkovy vyslech. Rozhovor s Karlem Hvízd'alou. Praha, Academia, 2000. S. 224.
2 Ibid. S.224-225.
3 Literární noviny. 19.12. 2011.
4 Kveten, 1956, roc. 2, № 1. S. 30.
5 Havel V. Dálkovy vyslech... S. 31.
6 Ibid. S.111.
7 Idid. S.125.
8 Svedectví, 1990, № 89-90. S. 365.
9 Гавел В. Гостиница в горах. М: МИК, 2000. Перевод И. Безруковой. С. 109.
10 Гавел В. Трудно сосредоточиться. М: Художественная литература, 1990. Перевод М. Семеновой. С. 238.
11 Гавел В. Гостиница в горах... С. 171.
12 Ibid. P. 174.
13 Ibid. P. 176.
14 Ibid. P. 177.
15 Havel V. Dálkovy vyslech... S. 176.
16 Ibid. P. 166.
17 Ibid. P. 167.
