CC BY
22
4.2. ДОРЕВОЛЮЦИОННАЯ РОССИЙСКАЯ ЮСТИЦИЯ НАЧАЛА XX ВЕКА: ВЕКТОР РАЗВИТИЯ И СОЦИАЛЬНЫЕ ДЕТЕРМИНАНТЫ
Соломко Зарианна Владимировна, канд. юрид. наук, доцент. Должность: ведущий научный сотрудник. место работы: Российский государственный университет правосудия. Подразделение: отдел теории и истории права и судебной власти. E-mail: solzary@gmail. com
Аннотация: Статья нацелена на уточнение научного понимания тенденций развития дореволюционной российской юстиции начала XX века и ее социальных оснований. Опираясь на историко-материалис-тическую методологию, автор обосновывает вывод о том, что существенное отклонение российской судебной системы от модели, заложенной судебной реформой 1864 г., а также ее повышенная репрессивность в конечном итоге обусловлены периферийным и зависимым характером российского капитализма. Это положение служит усилению и конкретизации тезиса о том, что дореволюционный российский правопорядок развивался в направлении, противоречащем идеалу «правового государства».
Ключевые слова: дореволюционный российский суд, периферийный капитализм, правовое государство.
PRE-REVOLUTIONARY RUSSIAN JUSTICE OF THE EARLY 20TH CENTURY: THE VECTOR OF DEVELOPMENT AND SOCIAL DETERMINANTS
Solomko Zarianna Vladimirovna, PhD at law, associate professor. Position: Leading researcher. Place of employment: Russian State University of Justice. Department: Theory and history of law and judicial power. E-mail: solzary@gmail.com
Annotation: The article is aimed at clarifying the scientific understanding of the trends in the development of pre-revolutionary Russian justice of the early 20th century and its social foundation. On the basis of historical-materialist methodology the author substantiates the conclusion that a significant deviation of the Russian judicial system from the model laid down by the judicial reform of 1864, as well as its increased repressiveness eventually were caused by peripheral and dependent nature of Russian capitalism. This idea strengthens and concretizes the thesis that the pre-revolutionary Russian legal order developed in a direction contrary to the ideal of «the rule of law». Keywords: pre-revolutionary Russian court, peripheral capitalism, the rule of law.
В конце XIX - начале XX в. судебная система России представляла собой эклектичную постройку с порядком обветшавшим фасадом из буржуазных пореформенных учреждений и мрачным внутренним устройством, спроектированным архитекторами контрреформ 70-80 годов XIX в. На каждом из элементов этой системы лежал отпечаток двойных стандартов, коррумпированности и зависимости от усмотрения верховной власти и ее полномочных представителей на местах.
Суд пребывал под каблуком у администрации. Последняя не только фактически подменила его в отношениях с крестьянством, введя институт земских начальников, - этих, по меткому выражению А. Ф. Кони, «излюбленных детей произвола», - но и делала
его блюстителями своих верных слуг: министр юстиции Н. В. Муравьев изначально взял себе за правило соизмерять политику министерства прежде всего с «видами правительства» и неуклонно придерживался этой линии - ни в чем ему в этом смысле не уступал и И. Г. Щегловитов.
Попытки консервативной реконструкции эклектичного и дававшего серьезные трещины здания, предпринятые было в конце века комиссией Н. В. Муравьева, не вызвали ни общественного сочувствия, ни воодушевления в судейском сообществе и закончились не только организационным провалом, но и моральной дискредитацией министерства юстиции. А. Ф. Кони, непримиримый противник этого нового курса в судебной политике, писал о начавшейся с осени 1895 г. «бесстыдной ломке судебных уставов», о том, что «вместо необходимого ремонта драгоценного здания, воздвигнутого в лучшие годы и лучшими людьми царствования Александра II, началось его беспощадное разрушение и коверканье при помощи всевозможных ренегатов...» [5, с. 321]. Суть этой неудавшейся реформы, с его точки зрения, сводилась к тому, что Муравьев «... стал подкапываться под главные устои нового суда, под суд присяжных, несменяемость судей, единство кассации, предварительное следствие и ряд постановлений, обеспечивающих судье независимое и достойное положение судебного деятеля, а не судейского чиновника....» [5, с. 321].
Не удивительно, что в таких условиях практика судебного ведомства характеризовалась застоем и внутренним упадком и к концу XIX - началу XX века были практически полностью выхолощены идеалы справедливого и независимого правосудия, вдохновлявшие лучших судебных деятелей пореформенного периода. Политические процессы 70-90 годов XIX века способствовали быстрому отрезвлению широких слоев общества от либерально-демократических иллюзий относительно границ независимости суда от самодержавной власти и самой возможности беспристрастного, скорого и стоящего на страже общественных интересов правосудия, а государственная власть и придворная камарилья сделали все для того, чтобы поставить суд прежде всего на службу самым реакционным силам своего времени.
Отдельные либеральные новации в материальном праве начала века, в частности связанные с принятием нового Уголовного уложения, не изменили общего положения дел в лучшую сторону, а единственное значимое новшество, действительно серьезно повлиявшее на деятельность судебного ведомства, лишь подтвердило решимость правительства и дальше идти по пути не уступок, а репрессий: законом от 7 июня 1904 года «О некоторых изменениях в порядке производства по делам о преступных деяниях государственных и о применении к оным постановлений нового Уголовного уложения» был положен конец многолетней практике массового разрешения дел о так называемых государственных преступлениях в административном порядке (наиболее важные дела разрешались по соглашению министров юстиции и внутренних дел [12, с. 274-275]) - эта прерогатива накануне первой русской революции неслучайно была возвращена суду [12, с. 279-280].
О том, что и в законодательстве, и в практической области прогрессивный буржуазный дух Судебных уставов 1864 года был загнан в глубокое подполье, с горечью повествовали небезучастные свидетели эпохи.
«... обновленный русский суд, - вспоминал в 1913 году Владимир Галактионович Короленко, - вначале был действительно орудием правового сознания и прогресса в области права. Он учил русское общество, только что вышедшее из крепостничества, новым отношениям, вытекавшим из освобождения крестьян, и внедрял в него идею равенства перед законом. Самой власти он умел внушить на некоторое время уважение своей независимостью и подчинением только закону (...) С тех пор многое радикально изменилось (...) «Виды правительства» поглотили сначала институт следователей и прокуроров. Потом низшую магистратуру, затем сенат. На этом учреждении, как на высокой горе, дольше всего держались еще отблески великой реформы, но, наконец, и они погасли, последними... На наших глазах сенат явно и покорно склонился перед влиянием министра юстиции...» [6].
А. Ф. Кони еще более жестко писал о ситуации в высшем судебном органе после контрреформ: «... старые департаменты сената стали наполняться и даже переполняться всякими административными отбросами и часто такими людьми, которым было зазорно подавать руку или отдавать официальный визит. В среде сенаторов появились губернаторы, засекавшие "жидов" и крестьян во время вымышленных бунтов, и целая вереница неудачных директоров департамента полиции, которые, хапнув огромное содержание, отпрашивались, оберегая свою драгоценную шкуру, в сенаторы. Мало-помалу характер и состав общего собрания изменился до чрезвычайности, и прежние представители строго консервативного элемента сравнительно с вновь назначенными оказались либералами, так что звание сенатора для тех, кто стоял за кулисами этого учреждения, утратило всякое внешнее достоинство» [5, с. 303-304].
Положение дел в судебном ведомстве вполне соответствовало общим принципам государственно-правового бытия, относительно которых не было иллюзий даже у таких далеких от радикализма российских интеллектуалов, как Петр Струве. Последний в 1906 году констатировал: «... что такое закон, право и права в правовом государстве, этого наша администрация органически не понимает. Но, конечно, в общем и в главном нарушения закона низшей администрацией и ее пренебрежительное отношение к правам граждан определяются тем, что эта администрация прекрасно понимает, что неправомерные ее действия соответствуют интересам и так называемым "видам" высшего правительства (...) Честь и слава гг. Витте, Дурново и Акимову! Они хорошие учителя конституционного права и неоценимые адвокаты парламентарного строя - от обратного! Они в самое короткое время Россию многому научили» [13, с. 221] .
В немалой степени своим удручающим состоянием российская юстиция и правопорядок начала XX века были обязаны многолетнему действию на значительной части территории страны режимов так называемого «исключительного положения», которые вводились на основании Положения о мерах к охранению государственного порядка и общественного спокойствия от 14 августа 1881 года и Правил о местностях, объявляемых состоящими на военном положении 1892 года. В. М. Гессен ничуть не сгущал краски, утверждая, что закрепленные первым из этих актов состояния «усиленной» и «чрезвычайной» охраны, по сути, были тождественны режиму гражданской дикта-
туры [1, с. 181], а «фиктивное военное положение» (термин В. М. Гессена), не предусмотренное, строго говоря, никакими нормативно-правовыми актами, но официально устанавливавшееся со ссылкой на Правила 1892 года, означало не что иное, как военную диктатуру [1, с. 200]. В совокупном действии «исключительные положения» давали тот «режим произвола и бесправия» [1, с. 357], который и определял не только формат деятельности судебного ведомства, но и весь строй государственно-правовой жизни.
Иначе говоря, если ориентироваться на те формально-юридические принципы, которые ассоциируются с режимом законности и идеалом «правового государства», то российская юстиция в начале XX века, безусловно, в целом катилась по наклонной плоскости.
В тех случаях, когда исследователи так или иначе обращаются к фундаментальным социальным детерминантам дореволюционной судебной власти, большинство из них в качестве общей посылки исходят из того, что социальный контекст, обусловивший особенности российской судебной системы начала XX века, в конечном итоге определялся противоречием между развитием в России буржуазных социально-экономических отношений и сохранением различных феодальных пережитков в экономике (помещичье землевладение) и политической сфере (самодержавие): не желавшее расстаться со старыми политическими и экономическими формами самодержавие, которое выражало интересы реакционных помещичье-дворянских кругов, препятствовало реализации буржуазных принципов судебной реформы и использовало репрессивный аппарат, в том числе органы юстиции, для сохранения status quo. Некоторые авторы сводят проблему только или преимущественно к отжившим свой век политическим формам и поддерживавшим их реакционным силам [14, с. 13; 8, с. 157; 7, с. 6-7; 3]. При этом судебные репрессии в лучшем случае понимаются как способ борьбы самодержавия с буржуазно-демократическим или социалистическим освободительным движением. Однако даже в своем наиболее конкретном варианте, отсылающем не просто к «самодержавию», но к социально-экономическим основаниям в виде рудиментов феодализма, это объяснение не дает вполне удовлетворительного ответа.
Усилиями историков прежде всего марксистского направления доказано, что в дореволюционной России конца XIX - начала XX века бурно развивались не просто капиталистические отношения, а капиталистические отношения особого типа, существенно отличавшиеся от тех социально-экономических связей, которые к тому времени господствовали в западных странах [10; 11, с. 275-280; 4]. Главная сущностная особенность российского дореволюционного капитализма - не его отсталость, а его зависимость от Запада: Россия вошла в мировую экономическую систему на правах периферийной страны, эксплуатируемой странами капиталистического «центра», фактически - на правах полуколонии. Вот как об этом пишет знаменитый западный историк Исаак Дойчер:
«В эпоху последних Романовых великая империя была наполовину колонией. В руках западных держателей акций находилось 90 % шахт России, 50 % предприятий химической промышленности, свыше 40 % металлургических и машиностроительных предприятий и 42 % банковского капитала. Собственный капитал страны был невелик. Национальный доход
явно не удовлетворял имеющиеся потребности. (...) Однако иностранные предприниматели не были особенно заинтересованы вкладывать получаемые высокие дивиденды в русскую промышленность, особенно когда этому препятствовали капризы своевольной бюрократии и беспорядки в стране. (...) Царские правительства находились в слишком большой зависимости от западного финансового капитала и не могли отстаивать перед ним национальные интересы России... » [2, с. 170-171].
Экономическая зависимость России от Запада еще более усугубилась в результате Первой мировой войны: «Если на начало 1914 г. "чистый" внешний долг правительства России равнялся 4300-4600 млн. рублей, а с учетом гарантированных займов - 5404 млн., то к октябрю 1917 г. он достиг величины в 14860 млн. рублей. Из всей внешней задолженности всех стран мира, составлявшей к началу 1917 г. сумму в 16385 млн. долларов по паритету, на Россию приходилось 5937 млн. долларов (36,2 %). Такой колоссальный долг, - заключает Ю. И. Семенов, - Россия никогда бы выплатить не смогла. Она была обречена превратиться из зависимой страны в настоящую полуколонию» [11, с. 282].
Огромная доля прибавочного продукта, который производился российским пролетариатом и крестьянством, вывозилась из страны и оседала в карманах западных инвесторов, а значит - население России находилось под гнетом двойной эксплуатации: внутригосударственная эксплуатация дополнялась межгосударственной, межнациональной.
Характерной чертой стран зависимого периферийного капитализма является отсталая экономическая структура, замедленное развитие производительных сил, ориентация на «сырьевую» модель экономического развития, критическая кредитная зависимость от стран Запада. Кроме того, зависимый паракапита-лизм (термин Ю. И. Семенова) - это всегда тупиковый путь социально-экономического развития, и с него невозможно сойти, не порвав с «членством» в глобально-капиталистической системе (этот сценарий в России был реализован в результате Октябрьской революции 1917 года).
Для понимания процессов в сфере юстиции имеют первостепенное значение два обстоятельства. Первое: «двойная» классовая эксплуатация с необходимостью превращает режимы соответствующих стран в авторитарные: прибавочный продукт, в котором заинтересованы уже «два кармана», неизбежно приходится выбивать с помощью мер внеэкономического принуждения. Второе: в обществах зависимого периферийного капитализма, наряду с капиталистическими, играют заметную роль некапиталистические социально-экономические отношения - в дореволюционной России именно они идентифицируются многими исследователями как те самые «пережитки феодализма». Однако в действительности в России картину классических буржуазных отношений «портили» не феодальные пережитки, а тот способ производства, который господствовал до буржуазных реформ, - полагаю, наиболее убедительным образом он был осмыслен в качестве особой разновидности азиатского способа производства («политаризма») [10; 11].
При таком способе производства господствующей формой собственности на средства производства является собственность государственная, а господствующим классом - ядро государственного аппара-
та. Для любого политаризма характерно использование, помимо экономического, внеэкономического принуждения к труду, а также - в пределе - наличие у главы государства права на жизнь и смерть всех своих подвластных (в качестве гарантии поддержания режима государственной собственности на основные средства производства), что означает обязательное систематическое использование репрессивного аппарата государства как инструмента государственного террора.
Поскольку в дореволюционной России политаризм сосуществовал с капитализмом, постольку в правовой сфере становилась неизбежной «корректировка» буржуазных принципов и форм, присущих буржуазному режиму «правового государства», мерами государственно-правового произвола и формами «административно-командного» правового регулирования, причем последние не столько мешали развитию периферийного капитализма, сколько ему благоприятствовали [4, с. 383-384]: буржуазный режим «правового государства», как это в XX веке еще раз убедительно показала история многих стран Латинской Америки и Азии, не обеспечивает возможности для такой сверхэксплуатации, которая отличает экономику всех периферийно-зависимых государств.
Объективной закономерностью, предопределенной существовавшим способом производства, было и особое положение силовых структур дореволюционного российского государства и той части политической элиты, которая занимала ключевые посты в этих ведомствах: в отличие от ортокапиталистических европейских государств, где государственный аппарат по большому счету выступает «слугой» буржуазии, в странах зависимого периферийного капитализма эти силовые структуры представляют интересы в первую очередь не классической буржуазии как таковой (буржуазии, ориентированной на развитие классических ортокапиталистических отношений), а относительно самостоятельного и более или менее консолидированного социального «блока», который в России начала XX века включал в себя ту часть бюрократ-буржуазии, дворянства и высшего чиновничества, которая связывала свое будущее с сохранением самодержавия и именно периферийного капитализма, а в развитии классического ортакапитализ-ма видела для себя угрозу и поэтому всячески стремилась «подминать» под себя, условно говоря, буржуа-западников, заинтересованных в развитии ортокапиталистических отношений.
То есть сильный «аппарат принуждения» в России начала XX в. был необходим не только для того, чтобы обеспечивать условия для сверхэксплуатации крестьянства и рабочего класса, но и для того, чтобы поддерживать господство этого специфического социального «блока», не дать классической буржуазии, составлявшей оппозицию режиму с платформы орто-капитализма, шансов на перехват власти. Именно в этих отношениях следует искать причины того, что царизм шел на конфликт с предпринимателями типа Саввы Морозова, вынуждая их становиться спонсорами революции, и безоговорочно доверял, условно говоря, генералам Думбадзе - вплоть до передачи им чуть ли не суверенных полномочий на вверенных территориях.
Получается, что «повышенная» репрессивность российской юстиции начала XX века была объективно предопределена сложившейся социально-экономической системой. В странах зависимого пе-
риферийного капитализма, особенно если в них имеют более или менее значительный вес политарные социально-экономические отношения, выход судебных органов из рамок привычного буржуазного правового поля, превращение этих органов в инструменты прямых, в том числе массовых, репрессий, в орудия государственного террора, является объективной закономерностью. История России начала XX века это убедительно демонстрирует: военная и военно-полевая юстиция эпохи первой русской революции в тех формах, которые они приняли, суть не произвольные эксцессы «самодержавия», не атавизмы феодального «помещичье-дворянского» строя и тем более не вынужденное отступление от пути «правового государства» под натиском левого террора, а закономерный эпифеномен зависимой периферийно-капиталистической экономики.
Зависимые периферийно-капиталистические общества крайне сложно переживают любые кризисы мировой капиталистической экономики, становясь -прежде всего в силу кредитной и иной «инвестиционной» зависимости от Запада - наиболее слабыми «звеньями» в мировой капиталистической системе. Именно в такой ситуации российское общество оказалось в начале XX века. Мировой экономический кризис в значительной степени обесточил российскую экономику и, обрушившись прежде всего на плечи самого угнетенного социального класса - крестьянства, внес свой вклад в создание революционной ситуации.
По своему объективному характеру первая русская революция была направлена против зависимого периферийного капитализма, в практическом же плане в ее центре оказался «аграрный вопрос». И власть, не найдя лучших средств, для начала попыталась решить этот вопрос периодической «поркой» деревни и даже лишением крестьян продовольственных ссуд, а затем, убедившись в неэффективности таких частных мер, - комплексными мероприятиями: регулярными карательными экспедициями, военными и военно-полевыми судами, с одной стороны, половинчатыми реформами, нацеленными на разрушение крестьянской общины и формирование в деревне прослойки «сельской буржуазии», - с другой.
Так в начале XX века Россия стала той точкой, в которой противоречия глобально-капиталистической системы достигли максимального обострения. Процессы, которые происходили в системе юстиции, должны быть поняты как одна из форм проявления этих противоречий.
Несостоявшийся пересмотр судебных уставов, провалившаяся реформа законодательства об исключительном положении, нереализованные (к примеру, создание института административной юстиции) или лишь частично и крайне непоследовательно реализованные (среди них в первую очередь нужно упомянуть реформу местного суда 1912 г.) проекты других преобразований в судебной сфере были верными симптомами того, что «верхи» более не могли «управлять по-старому», а «по-новому» управлять не хотели - единственное, что им оставалось, - искать спасения в иллюзорной практике и продолжать «завинчивать гайки». Это означает, что путь «правового государства» в дореволюционной России начала XX века был невозможен, напротив - в том или ином виде был предопределен путь правового произвола, в том числе систематических судебных и внесудебных репрессий.
Список литературы:
1. Гессен В. М. Исключительное положение. СПб.: Издание Юридического книжного склада «ПРАВО», 1908. 410 с.
2. Дойчер И. Незавершенная революция. Россия: 1917 - 1967. М.: Интер - Версо, 1991. С. 156-270.
3. Ефремова Н. Н., Немытина М. В. Местное самоуправление и юстиция в России (1864-1917 гг.) // Государство и право. 1994. № 3. С. 126-133.
4. Кагарлицкий Б. Периферийная империя: Россия и миросистема. М.: Ультра. Культура, 2004. 528 с.
5. Кони А. Ф. Триумвиры // Собрание сочинений в 8 томах. Т. 2. Воспоминания о деле Веры Засулич. М.: Юридическая литература, 1966. С. 253-328.
6. Короленко В. Г. О суде, о защите и о печати // URL: http://korolenko.lit-info.ru/korolenko/public/o-sude-o-zaschite-i-o-pechati.htm (дата обращения: 16. 07. 2016).
7. Немытина М. В. Суд в России: вторая половина XIX - начало XX вв. Саратов: СЮИ МВД РФ, 1999. 254 с.
8. Петухов Н. А. История военных судов России. М.: Норма, 2003. 352 с.
9. Рогов С. Л. Меры предупреждения распространения экстремистских идей и терроризма в России в XIX веке - до 1917 года // Пробелы в российском законодательстве. 2012. № 1. С. 254-256.
10. Семенов Ю. И. Политарный (азиатский) способ производства: Сущность и место в истории человечества и России. Философско-исторические очерки. М.: Центр новых издательских технологий «Волшебный ключ», 2008. 401 с.
11. Семенов Ю. И. Философия истории от истоков до наших дней: Основные проблемы и концепции. М.: Старый сад, 1999. 382 с.
12. Слухоцкий Л. Очерк деятельности министерства юстиции по борьбе с политическими преступлениями // Историко-революционный сборник . Т. 3. М., Ленинград: Государственное изд-во, 1926. С. 247-286.
13. Струве П. Заметки публициста // Полярная звезда. 19 марта 1906 г. № 14. С. 218-222.
14. Шагаев В. А. Военно-судебная система России во второй половине XIX века: историко-правовое исследование: Дисс. ... канд. юрид. наук.: 12.00.01. Владимир, 2007. 181 с.
Отзыв
на научную статью к.ю.н., доцента Соломко Зари-анны Владимировны «Дореволюционная российская юстиция начала XX века: вектор развития и социальные детерминанты»
Научная статья З.В. Соломко посвящена анализу общего состояния российской юстиции начала XX века, тенденций ее развития и тех фундаментальных социальных оснований, которые предопределяли ее форму и содержание.
Несмотря на наличие значительного числа исследований, принадлежащих дореволюционным, советским и современным авторам, эта тема до сих пор порождает споры, в том числе связанные с переоценкой дореволюционного суда в постсоветский период на основе новых методологических и идеологических ориентиров. Повышенное внимание к опыту дореволюционной юстиции со стороны современных исследователей обусловлено и понятным желанием найти в прошлом ориентиры для научного обоснования реформы современных российских судов.
Полагаю, статья З. В. Соломко представляет научный интерес, характеризуется оригинальностью и определенной новизной: данный в ней очерк состояния российской юстиции опирается на не исчерпавшую своих возможностей историко-материалистическую методологию, а центральная авторская гипотеза позволяет уточнить современное понимание дореволюционного российского правопорядка и тех факторов, которые обусловливали его развитие. Проблемати-зация взаимосвязи между общим состоянием дореволюционной российской юстиции начала XX века и магистральной линией ее развития, с одной стороны, и способом производства материальных благ, специфической диспозицией классовых сил в дореволюционном российском обществе, с другой, является вполне обоснованной.
Автор достаточно свободно владеет исследуемым материалом, опирается на достижения не только юриспруденции, но и других гуманитарных наук, излагает свои мысли последовательно, аргументированно и в доступной для читателя форме.
Статья соответствует предъявляемым требованиям, ранее не публиковалась и может быть рекомендована к публикации в открытой печати.
Заместитель заведующего кафедрой теории права, государства и судебной власти Российского государственного университета правосудия, к.ю.н., доцент Т. В. Власова
