CC BY
9«До 6(1)0 по р не пноъо &ыло ^ /пеня
чавоД»
(Новые страницы из дневника Франца Залеского)
Знакомство с переводом некоторых фрагментов дневника Франца Залеского1 позволяет по-новому интерпретировать его содержание и иллюстрации.
Особый интерес представляют записи Ф. Залеского о малоизвестных страницах повседневной жизни студентов-поляков Казанского университета. Залеский так тщательно описал все подробности быта и времяпрепровождения своих земляков, что прошлое как будто оживает. Видимо, настолько сладостны были для него воспоминания о студенческих годах в Казани, что ему удалось их почти художественно воспроизвести. Читаешь, и картины студенческого быта словно оживают перед глазами: звучат бойкие студенческие голоса, дымят трубки, звенят стаканы, раздаются песни под звуки гитары, флейты и кларнета. Одновременно друзья Залеского переводят Тацита и Ливия, изучают анатомический атлас, пишут диссертации.
Учебу в университете Ф. Залеский описывает довольно кратко: сдавал экзамен — кому, когда, какой предмет. А вот время после учебы — очень подробно: по понедельникам и пятницам — верховая езда, по
средам и субботам — музыка. День после учебы делился от обеда до ужина, после которого свободное времяпрепровождение.
Представители польского землячества жили компактно, по-видимому, в специальном доме, вроде современного общежития. Скорее всего, под это общежитие были приспособлены постройки внутри университетского двора.
Быт был скромен. Питались все вместе в столовой. Пища была непритязательной: на обед мясной суп, на ужин тот же суп, но уже разогретый, сбитень с булкой, молоко, пирожки с луком, квас. Из крепких напитков — кизлярская водка, ром, пунш. «Ужин для меня не еда, а развлечение», — пишет автор дневника. И потому подробно описывает то, как вечерняя трапеза превращается в шумную студенческую пирушку.
Главным развлечением было общение. Другой вид отдыха — пешие прогулки по городу и окрестностям Казани. Описания Ф. Залеского сливаются в один восхищенный гимн волжской природе, воспоминания о красотах которой он сохранил на всю жизнь.
Прогулки по городу входили в распорядок будничной жизни студентов. Поляки с любопытством наблюдали образ жизни местного населения: татарскую борьбу, игры маленьких детей, вечерние намазы.
Студенты жили дружно и без церемоний заходили в комнаты друг к другу, свободно перемещаясь по трем этажам общежития. Тем не менее, существовали землячества: виленцы, киевляне, петербуржцы, изгнанники из Сибири (Тобольска и Иркутска) селились вместе. Вечером, во время игр и развлечений, все объединялись: играли в карты, в шашки; особое удовольствие доставляло пение песен под гитару.
Поляки с удовольствием общались со своими сородичами из числа преподавателей. Так, Ф. Залеский пишет, что они частенько заходили к известному впоследствии слависту Григоровичу послушать сербские, словацкие, чешские, польские и другие россказни. Ф. Залеский записал и рассказы профессора права А. Станиславского. Все эти сведения Ф. Залеского в настоящее время приобретают все большую значимость в связи с возросшим интересом к истории не просто Казанского университета, а к истории университетской корпорации.
СВИДЕТЕЛЬСТВА. МЕМУАРЫ
Сегодня появились новые возможности раскрытия тайны зарисованных Ф. За-леским персонажей. Это касается, прежде всего, портретов нескольких Залеских: Иг-нация и Антония, Мариана, Федора, двух Янов разных возрастов — пожилого и юноши, с весьма похожими чертами лица. В книге И. Свириды, посвященной художественной культуре поляков, упоминается несколько Залеских, связанных родственными узами2. Оказывается, большинство представителей рода Залеских жили в Вильно, который в первой половине XIX в. представлял собой своеобразный центр художественной жизни поляков. Кроме того, в Вильно сложились художественные династии Ремеров, Русецких, Слендзиньских, Андриолли, архитекторов Подчашинских, скульпторов Ельских. Можно предположить, что автор казанского дневника принадлежал к художественной династии Залеских.
Особый интерес представляют сведения И. Свириды о двух братьях-художниках — Антонии и Игнации Залеских, которые запечатлены на страницах дневника. Оказывается, братья посещали дом композитора С. Монюшко3, который был большим знатоком живописи. Работы А. Залес-кого (1824-1885) привлекали внимание ви-ленских критиков. О нем писали, что у него «эстетическое начало служит только для того, чтобы украсить сферу духа, это плоды ...истинного вдохновения, рядом с которыми замолкает критика и рождаются почитание и любовь». Основанием для подобных оценок была, прежде всего, национальная тематика, изображение сцен ставропольского быта, обращение художника к популярным литературным сюжетам4.
Примечательна фигура и другого представителя рода Залеских — Бронислава. Известно, что он учился в Дорпате, а с 1856 г. осел в Минской губернии. Еще будучи ссыльным, он участвовал в научных экспедициях по Уралу, Казахстану и Западной Сибири, где сделал многочисленные рисунки5.
Судьба разбросала Залеских по всей Европе. Имя одного из них было связано с Италией. Среди поляков, проживавших в начале XIX в. в Риме, был и Мартын Михайлович Залеский. Его отмечали как одного из талантливейших польских исторических живописцев. Он прибыл в Рим из Кракова в 1818 г. «Это человек ученый и, хотя хворый, но предобрый и преласковый
д
пан», — так характеризовал его один из современников.
Местом встречи русских и польских художников в Риме был дом российского посла Г. И. Гагарина. В 1830 г. «Варшавский курьер» сообщал: «Художник Залес-кий, находящийся в Риме, написал декорации для любительского спектакля князя Гагарина». Гагарин был столь доволен Залес-ким, что предложил ему место придворного декоратора. Однако в июне 1830 г. тот вернулся в Варшаву.
В 1829 г. в Рим приехал и Марцин За-леский (1796-1877), получивший стипендию Королевства Польского как предполагаемый художник для строившегося тогда Национального театра. Он вошел в историю как крупнейший польский ведуист первой половины XIX в.
Новые сведения представленного нами дневника придают значимость портре-
там династии Залеских. Они позволяют утверждать, что художественный талант Франца Залеского унаследован, поскольку многие представители этого семейства были связаны с историей становления польского изобразительного искусства. Для ссыльного Франца Залеского пространство художественного текста было необходимым элементом его духовной жизни. Рисовать ему было так же необходимо, как дышать. Запечатленные им лица позволяют составить более полное представление о людях той эпохи, черты и выражения которых значительно отличаются от лиц наших современников. Этим, наверное, они и притягивают наше внимание: чем дольше всматриваешься, тем больше хочется узнать о них.
Предоставим возможность читателю самому познакомиться с текстом дневника и окунуться в минувшее...
ПРИМЕЧАНИЯ:
1. Об авторе дневника см.: Л. Сыченкова. Рисунки из дневника Франца Залеского // Гасырлар авазы - Эхо веков. - 1999. - № 1/2. - С. 221-226.
2. Свирида И. И. Между Петербургом, Варшавой и Вильно: художник в культурном пространстве. XVIII - середина XIX вв. Очерки. - М., 1999. - 360 с. В монографии упоминаются Антоний, Игна-ций, Бронислав, Мартын Михайлович, Марцин и ксендз Залеский (см.: с. 199, 208, 215, 222, 227, 229-230, 232, 245, 235, 256).
3. Там же - С. 230-231.
4. Там же. - С. 232.
5. Там же. - С. 229, 230, 235.
Из дневника Франца Залеского
Казань, 21 апреля 1841 г. Я собирался начать эту книжечку с того момента, когда завершу курс в Казанском университете, но потом подумал, что лучше написать хоть что-нибудь, пока еще не закончилась моя ученическая жизнь.
Не знаю, будет ли у меня когда-нибудь столько неприятных хлопот, как сейчас. Не знаю как на кого, а на меня эти экзамены всегда влияют исключительно неприятно. Я должен помимо своего желания перечитывать огромное количество книг, уже заранее зная их содержание, только для того, чтобы силком все это вбить себе в память на какие-нибудь три недели без всякого дальнейшего проку.
Эти полтора месяца (даже точнее, 37 дней), которые остались до окончания курса, кажутся мне бесконечно долгими. Не знаю, приключится ли когда в моей жизни такое чудесное ожидание, чтобы время летело как можно быстрее и обещало в то же время как можно больше. Уже тринадцатый год я влачу это подлое школьное существование. Так мне это надоело, что даже не знаю, чтобы я стал делать, если бы мне пришлось еще хотя бы год оставаться в этом положении. Сомневаюсь, что когда-нибудь это все покажется мне далеким прошлым, которое предстанет в моем воображении в приятном свете.
21 апреля. Сегодня я слушал последнюю университетскую лекцию. Сегодня понедельник, я надеялся, что все закончилось еще в субботу, но сегодня Иванов1 читал дополнительную лекцию, чтобы закончить русскую историю.
Длилась она два часа, в течение которых я исписал от силы три листка. Кажется, я в последний раз использовал свое искусство записывать со слуха слова беспрерывно говорящего профессора, а можно сказать, что я совершенствовался в этом искусстве постоянно, с момента приезда в Казань. Мой способ записи у меня здесь переняли некото-
«ДО СИХ ПОР НЕ МНОГО БЫЛО У МЕНЯ СЧАСТЛИВЫХ ЧАСОВ» (НОВЫЕ СТРАНИЦЫ ИЗ ДНЕВНИКА ФРАНЦА ЗАЛЕСКОГО)
рые студенты, и, может быть, они со временем займут здесь мое место. До этого момента, однако, никто не мог сравниться со мной.
1 мая. Уже три дня, как я готовлюсь к всеобщей истории. Что-то не слишком полагаюсь я на свою память. Есть еще надежда повторить завтра, да еще обычно дают 5-10 минут на обдумывание. Очень хочу поскорее перевалить через эту сессию, тогда, может быть, голове будет свободнее, и я смогу побольше записать в этой книжке, а впрочем, не знаю, может быть, ничего из этой затеи не получится, и тогда я найду для себя множество других занятий.
Я не хочу записывать свои воспоминания, следовать каким-то планам или правилам. Буду писать тогда, когда найдется время, и то, что придет в голову. Если получится, буду стараться украшать их листками с моими рисунками. Эти записи предназначаются не для посторонних, а для меня самого.
Если Бог даст сколько-то еще пожить, будет приятно заглянуть в свою прошлую жизнь и прошлые мысли. И дай мне, Боже, счастливой жизни, потому что до сих пор не много было у меня счастливых часов. Постоянные невзгоды, неудачи, постоянные перемены, ни минуты покоя. С самого рождения моя жизнь - это жизнь бедолаги. Матери своей я не знал никогда. Детство под тяжелым ярмом бабки, потом мачехи. Потом школы под присмотром разных надзирателей, которые сами не знали, как неверно они понимали свои обязанности.
После экзамена я еще немного задержался в зале, присматривался к чертам куратора, а придя домой, нарисовал его.
Вчера я ходил за город, где проходил праздник татар под названием «Сабан»2. Собираются татары, старые и молодые, мужчины и незамужние татарки на поле, гуляют, бегают. Наконец, собирается большое количество народу и усаживаются на восточный манер, образуя большое кольцо, а сзади, за сидящими, стоят, чтобы лучше было видно, и татары, и москали, и чуваши, и многие другие. Среди них были и я, Антоний Станиславский3, Тилли, Виткевич. В середину кольца выходят желающие побороться. Искусство борьбы у татар доведено до определенного совершенства, так же, как у кацапов кулачные бои. В круге стоят двое татар, исполняющие роль хозяев. Один держит платок с медяками, а другой вызывает желающих, иногда просто силком их вытягивает; он так же держит два длинных пояса, которые берет каждый из борющихся, складывает их вдвое, одну руку кладет туда, где сложен пояс, потом охватывает этим поясом противника и берется за другой конец. Оба нагибаются, склоняются друг к другу так, что голова одного лежит на плече другого, и тогда начинают бороться; и все же это очень медленно, с ленцой. Сначала они некоторое время ходят так, сцепившись, переминаясь с ноги на но-
Мир-абу-Талибов, лектор персидского языка.
Студенты Казанского университета.
.178,
СВИДЕТЕЛЬСТВА. МЕМУАРЫ
гу, переваливаясь как медведи. Разными способами они стараются повалить друг друга на землю. Чаще всего один хватает другого за пояс, поднимает вверх и бросает перед собой, а иногда и сам падает, при этом самое главное для него оказаться сверху. Много кацапов выходили бороться с татарами; все они люди, как правило, плечистые, здоровые, и, казалось, татарин должен сдаться, но не знаю, то ли благодаря своей собственной силе, или тренировке и необычайной собранности, татарин всегда одерживает верх. Вообще, говорят, что татары гораздо более ловкие и сообразительные. Тот, который повалил противника, получает за это несколько монет, их количество зависит от того, как он себя показал - ловким или посредственным. Обычно он идет снова бороться с новым противником, и были такие, что валили одного за другим.
После окончания этих соревнований, которые длились часа два, а то и больше, собралось несколько татар-конников, чтобы скакать наперегонки до финиша. Финишем была объявлена жердь, которую держал маленький мальчик. На этом шесте висело четыре награды разной ценности, предназначенные для тех четверых, которые доскачут первыми. Для самого первого висела красивая ситцевая рубашка с галунами, для второго - широкий красный пояс, для третьего - большой женский платок. Десятники разгоняли народ, чтобы ждали на дороге тех пор, пока разгоряченный конь чуть не затоптал самого десятника. Пришлось бы ему плохо, да к его счастью, случилось так, что я, Вит-кевич и Тилли пришли ему на помощь, и, зная, что делать в подобных случаях, вернули его к жизни.
Антон Григорьевич Станиславский, профессор права.
13 мая. Сдавал экзамен по камеральному праву. Я долго ждал, потому что сначала сдавал первый курс. Наконец я подошел к столу, сдал и получил «пять». Еще до того, как начался экзамен, я рассмотрел как следует физиономию ректора4 и, наконец, нарисовал (накарябал) ее здесь. Теперь я должен еще попробовать, удастся ли мне сделать набросок с Сергеева5. Удивительно, что мне уже в третий раз не удается сделать это сразу. Приходится зачеркивать, а со второго раза получается хорошо.
15 мая. Сдавал экзамен по международному праву. Записали пять. Даже Евланов получил «четыре», чему так обрадовался, что сегодня, наверное, как следует напьется. Потом я пошел домой и нарисовал профессора турецкого и татарского языков. Хотел еще присмотреться к Мир-абу-Талибову6, но не знаю, удастся ли мне изловчиться. Вчера во время моих хлопот с международным правом, трактатов по которому я по большей части никогда не читал, я был несказанно обрадован письмом от Антония Кулаковс-кого. Я еще более обрадовался, когда распечатал письмо и нашел там рисунок, сделанный им с натуры (какой-то нищий) и показывающий истинный талант художника. Я вшил этот рисунок сюда, чтобы он мне постоянно напоминал о моем друге. Он просит меня,
«ДО СИХ ПОР НЕ МНОГО БЫЛО У МЕНЯ СЧАСТЛИВЫХ ЧАСОВ» (НОВЫЕ СТРАНИЦЫ ИЗ ДНЕВНИКА ФРАНЦА ЗАЛЕСКОГО)
Г179
чтобы я постарался быть у него в Умани. Это очень трудно, но мне хотелось бы это сделать: чем в большее количество мест я совершу набеги, тем лучше для моего развития.
17 мая. Сдавал экзамен по процессу. Записали пять. На экзамене нашем присутствовал Мусин-Пушкин и очень хвалил наш курс.
29 мая. Вчера я сдавал экзамен по гражданскому судопроизводству. Сергеев и Юшков7 задавали мне попеременно вопросы, но я мужественно отбивался. Не смог только ответить на один вопрос: «Какие пишутся бумаги при покупке недвижимости с публичных торгов?» Я сказал, что оформляется купчая крепость, но мне было сказано, что это не так, что оформляется данная крепость, согласно особым правилам. Но все же они поставили мне пять. Еще остались «финансы», которых я очень боюсь. Это все придется читать перед самим экзаменом совершенно заново. Вчера я также получил письмо от папы из Луцка от 12 мая (отослано 13-го). Я на самом деле был растроган, видя, какой у меня добрый отец, как многим он для меня жертвует. Наконец я закончил экзамены и университет. Из этого всего следует, что надо думать об отъезде.
2 июня. Жду только денег из дома, и сразу буду отправляться в путь. Рынцкий страшно спешит, он хочет ехать сразу после заключительного акта. Не знаю, как все будет - поспешишь, людей насмешишь. Куратор хочет оказать нам бесплатную казенную подорожную. Таким образом, несколько рублей серебром останутся в кармане.
7 июня. Все еще жду денег и бездельничаю, иногда переписываю ноты, а вечером хожу купаться на «Кабан»8. Вчера хохотал до упаду над татарчатами. Верчинский, который ходил купаться со мной, потом начал вытрясать воду из уха, закрывши правое ухо и подпрыгивая на правой ноге. Это так понравилось маленьким татарчатам. Они начали смеяться. Потом все, сколько их было на берегу, начали делать то же самое, совершенно не понимая, зачем это делается.
Свияжск, 13 июня. Я уже в пути домой. Сегодня пятница. В воскресенье проходил торжественный акт окончания университета. Рынцкий получил золотую медаль, Микульский - серебряную, а мы трое и Тюльпан получили степень кандидатов. На собрании выступил проф[ессор] Скандовский9, говорил о положении Казани с точки зрения здоровья ее жителей, о преобладающих там болезнях, их причинах и способах борьбы с ними. Иванов прочитал доклад о положении университета, после чего вручили дипломы. Так все закончилось. Во вторник батюшка мне прислал из дому деньги. Мы хотели ехать в четверг, но не удалось так быстро собраться. Выехали мы только сегодня утром в десять часов.
Перед этим мы еще сегодня заходили к куратору, который с нами, как полагается, попрощался. Инспектор тоже. Я оставил у инспектора 5 руб. серебром за диплом. Когда мы выехали, нас до первой станции провожали друзья: Левандовский, Жилевич, Олесь (Ян-кевич), Тхоржевский, Поп, Монюшко, Здруевс-кий и Доренговский10. На станции «Кузметье-во»11 все вместе мы попили чай, попели пес-
Павел Залеский.
180.
СВИДЕТЕЛЬСТВА. МЕМУАРЫ
ни хором, а потом, после долгого прощания, сели в повозки; мы поехали в одну сторону, а они в другую - в Казань.
Перенесись мое воображение в те далекие места, в Казань, которая до сих пор пробуждает во мне много воспоминаний. Вот я снова в Казани. Вхожу в университет, еще не подошел к дверям, а швейцар их уже отворяет. Иду по белому каменному полу налево, в отделенный дверями коридор, каблуки стучат по железному узорному полу; в глубине коридора день и ночь горит прикрученная лампа; миную двери архитектурного зала, мастерской Нея12, так называемого «дома» сосланных виленцев и киевлян, и добираюсь до собственного дома. Открываю дверь. Вечер. Пятеро уже зажгли свечи, а скоро их будет восемь. Сенкевич возле печи - поставил табурет на накренившийся стол и что-то пишет. Дальше Рынцкий около забитых дверей за столом и двумя стульями, на которых вечно лежит и читает какую-нибудь Тегллу или Абеггу, которых я, признаюсь, так и не смог осилить. Толстый Озембловский допивает уже третий стакан молока и доедает третью булку. Манюшко, обложенный множеством книг и бумаг, пишет диссертацию. Тхоржевский стоит около невероятно высокого стола в старой шапочке, халате в широкую белую и голубую полосу. Он читает какое-то сочинение древних авторов, поочередно хватается то [за] Тацита, то Ливия, то Цицерона, то к другим, тоже лежащим перед ним. Жилевич сидит на табурете перед столом, опершись спиной на стену, читает анг-
лийскую книгу «The little visitors». Также перед ним лежит знаменитая красная книжечка, множество разбросанных конспектов и коробка из-под сигар, в которой лежит полщепотки саратовского или мусатовского, сухая булка, оставшаяся после вчерашнего сбитня. Он докуривает уже 49-ю трубку - трубка невероятно маленькая, чубук страшно старый и ободранный, а сверху уже давно обгрызен. Левандовский курил трубку после сбитня и уже спрятал чубук, протерев его сукном, в деревянный чехол, а сейчас читает и выскабливает саму трубку гвоздиком и собирается положить ее в чехол, сделанный из бумаги; перед ним лежит разобранная флейта. Сейчас он будет ее мыть и чистить, потому что сегодня четверг.
Повесив плащ в шкаф и поставив калоши под софу, я сажусь около своего стола, вытаскиваю sexterna sexterniki и конспекты и начинаю работать над диссертацией. Старик Левандовский, закончивши чистку флейты, зажигает свечу в огромном канделябре, сбрасывает шаровары и сапоги, надевает халат и тапочки и опять к Ливию, из которого он взял четыре или пять мыслей, которые стали предметом его диссертации. Озембловский тоже зажег свечи и переписывает ноты для барышни немки, в которую он влюблен. Так проходит вечер.
Открываются двери, входит Михальченко с возгласом: «Пожалуйста, господа, ужинать!». Рынцкий добавляет: «Кому угодно?». Идем только я, Санкевич и Жилевич. На ужине место мое между русскими. Дмитровский, Островидов, «душегуб» Холмогоров, Рушко, Нигматуллин - вот мои соседи. Я специально выбрал себе место на обеде среди своих, а на ужине - между москалями, чтобы было больше разнообразия.
«ДО СИХ ПОР НЕ МНОГО БЫЛО У МЕНЯ СЧАСТЛИВЫХ ЧАСОВ» (НОВЫЕ СТРАНИЦЫ ИЗ ДНЕВНИКА ФРАНЦА ЗАЛЕСКОГО)
Ужин для меня не еда, а развлечение. Солдат подает подогретый, оставшийся с обеда суп, в который вечером долили два ведра воды. Подают отвратительные пирожки с луком. Дмитровский показывает вытащенную из котла огромную кость и забавляется с ней весь ужин. Затевается оживленная беседа.
Музыка на стаканах. Наконец все встают. Надо пойти развлечься к забавникам. Идешь на третий этаж, в первую комнату, там стоят вода и квас, во второй комнате сидит человек 15 на табуретах у печи и играет на одном столе в три листика. В третьей комнате страшный шум; Холмогоров, или как мы его прозвали, душегуб, уже пришел и выводит песню: «Как по матушке, по Волге»; кто-то начал ему вторить, потом добавляется третий, в конце концов, собралось голосов тридцать — крик страшный. Один играет на флейте, другой на кларнете, третий на гитаре, а вот тот пиликает на скрипке. Это ежедневная сцена, разыгрывающаяся после каждого ужина.
Тут приходит Эверсманн. Его окружает свора медиков - под плащом он принес бутылку рому и бутылку кизлярской водки. В уголке начинается пьянка, пьют стаканами. Замечаю здесь Овсянникова, он первый бас университетской церкви, шея у него раза в три толще, чем у обычного человека. Мы прозвали его «золотой трубой». Потом приходят Иванов или Волк, знаменитый гитарист, Попов, Иващен-ко, Пятигорович, Казанцев и Червинский, изгнанники из Петербурга Плотников и маленький Андронников из Тобольска и Семков из Иркутска. Но пора мне уже оттуда уходить, потому что я уже вижу, что Гмызин танцует и кидается табуретками, Мукачев-маленький уже сильно пьян. Я собираюсь пойти выкурить трубочку у кандидатов. Там уже начались посиделки. Пришел Вейштарт, все сели в круг, не хватало только меня. Начинаются разговоры, истории, анекдоты. Каждый, насладившись трубкой, идет спать. Я иду вниз к себе в комнату работать. Остались только Санкевич и Ле-вандовский.
Ничего не хочется делать, надо еще сходить к виленцам. Там постоянная игра в шашки; лучшие матадоры Жиркевич, Кленовский, Новокунский. На столах разбросаны человеческие ноги, руки, головы каких-то покойников из анатомического театра; и трубки, которые набивают из черепа мертвеца, в котором хранят табак. Вот кто-то взял кусок человеческого горла и изучает его с книгой в руках, другой терзает кусок ноги.
Но пойдем к сосланным киевлянам. Тилли уже спит, Ячевский сидит в рубашке, сапогах и халате, без штанов, разговаривает о чем-то с Еремеевым и при этом кричит: «Максим, трубки!». Тут входит Россоловский. Он ездил за четвертаком (на частный урок), а сейчас раздевается и кричит: «Герасим! Сотвори гарды-мана!». И Михальченко ставит самовар и делает пунш, который является релаксатором «musculorum et nervorum», как говорит Россо-ловский. А я в это время возвращаюсь к себе
Антоний Залеский.
г
Игнаций Залеский.
и
I
182.
СВИДЕТЕЛЬСТВА. МЕМУАРЫ
Мариан Залеский.
работать... Наверное, десятый час, солдатик звонит по коридорам. Христосик прокрадывается в дом и зовет идти спать. Я последний, кто остался на ногах, поработаю еще с полчаса, а потом пойду спать и положу ключ «старшему» под голову в спальне, где мы, киевляне, спим, так же как и днем сидим в одной зале.
Такими или почти такими были вообще мои вечера в Казани. После обеда по понедельникам и пятницам - верховая езда; по средам и субботам - музыка.
Послеобеденное время я уделял отдыху и развлечениям, а работал шесть часов утром и вечером с шести до десяти (от сбитня до ужина) и после ужина с половины одиннадцатого столько, сколько получится посидеть.
Надо еще пойти прогуляться по городу. Пойдем направо за университет. Зайдем к Григоровичу, наслушавшись его сербских, словацких, чешских, польских и других россказней, идем дальше, мимо аптеки Николая и Проломной улицы, пройдем мимо Торлингера, не заходя туда, потому что его нет дома, но можно заглянуть в окно, чтобы посмотреть, что делает барышня Торлингер. Она сидит у окна и переписывает ноты, подле нее видна арфа и угол фортепиано.
Переходим «Булак»13, где он впадает в «Кабан», встречаемся с Дмитриевским и Островидовым. Нанимаем лодку, и вперед, на всех парусах, на «Кабан». Когда мы выплываем на середину, слева на горе остается дом полиции, дальше суконная фабрика и дальше купеческие дома над самой водой. На правом берегу видны три мечети, над водой причудливой восточной формы татарские беседки на высоком берегу. На минаретах надрывают горло муллы, славя Аллаха. Стягиваются зеленые и белые тюрбаны и бараньи шапки - татары спешат на вечернюю молитву.
Дальше видна старообрядческая церковь, а за ней снова татарские дома вперемежку с русскими, пока, наконец, город не заканчивается жандармскими казармами и мыловаренной фабрикой невероятной протяженности. Заканчивается и Ближний Кабан, мы входим в теснину, и, наконец, перед нами открывается Дальний Кабан - озеро гораздо большее и контрастирующее со своим людным соседом, дикими обрывистыми берегами. Если на Ближнем Кабане привлекают внимание дома, домишки, церкви и мечети, то здесь -только дикие заросли покрывают берега, а вокруг - насколько хватает глаз - поля и горы. Никому еще не пришло в голову их вспахать. Вода здесь чище и лучше, спокойная, потому что со всех сторон окружена горами. Около вершей видно много разных водоплавающих птиц, они не страшатся охотника на открытой воде. Слева виден роскошный дворец архиепископа, стоящий над водой в окружении деревьев, церковка и несколько хижин. Все это называется Иерусалим. Эти склоны покрывает густой лес, чернеющий на дальних горах и постепенно переходящий в прибрежные заросли. Озеро подпитывается только подземными источниками и чрезвычайно глубоко. Мы возвращаемся с прогулки обратно через другую теснину со стороны так называемой Суконки14. Мы входим в Ботанический сад и снова выплываем на середину озера. Дмитриевский начинает играть на кларнете, и эхо подхватывает мелодию чудесным образом, что характер- Ксендз Запеский.
«ДО СИХ ПОР НЕ МНОГО БЫЛО У МЕНЯ СЧАСТЛИВЫХ ЧАСОВ» (НОВЫЕ СТРАНИЦЫ ИЗ ДНЕВНИКА ФРАНЦА ЗАЛЕСКОГО)
Г183
но именно для этого места. Из окна маленького домика при Ботаническом саде эхо повторяет целые пассажи и мелодии, сыгранные на инструменте. Потом едем дальше, и эхо отзывается из всех деревянных домов, стоящих непосредственно над водой, но сильнее всего оно там, где мы приближаемся к одной церкви шагов на 1000, а может, меньше. Чистый звук кларнета, начиная с низких нот и кончая самыми высокими, кажется, льется из церкви на протяжении целого такта анданте и потом еще слабо отзывается на гористых берегах татарской стороны. Такую игру природы я наблюдал только там.
Высаживаемся на берег и расходимся в разные стороны. Я иду закоулками, потом между садов Чеме-сова и Чертова15, потом по Лядской улице до Арского поля16. Это прекрасное место, но его быстро застраивают. Когда-то поле было огромным, когда-то стояли на нем лагерем десятки тысяч москалей. Там, где сейчас стоит дом Ковалевского17, был центр поля. Когда-то оно было полем битвы. Там, где сейчас виден кирпичный завод на конце Арского поля, стоял лагерем Пугачев, возглавлявший многотысячный отряд крестьян и уральских казаков.
Направо от Арского поля стоит застава, а дальше виден тракт и прекрасный Радио-новский институт благородных девиц18. За ним лес и горы над Казанкой. Это Русская Швейцария, а за ней - Немецкая Швейцария19, где очень красиво располагаются летние домики. Тут часто устраивают однодневные гуляния, и еще раз в год - недельное, в котором принимает участие весь город.
С Арского поля пойдем на прекрасную Грузинскую улицу; она идет вначале ровно, потом начинается спуск, а потом снова подъем. С нее прекрасный вид на Кремль, виднеющийся вдали. В нижней части улицы находится «Черное Озеро» и публичный сад с большим четырехугольным прудом, полным мутной, действительно, черной воды. Это место ежедневных прогулок. По аллеям, расположенным в нижней части парка, справа гуляет высший свет, а слева - купечество и мещане. Если усесться наверху в тени под деревом, можно наблюдать прелюбопытные сцены. Но мы не пойдем туда, а сразу свернем в начале Грузинской направо и пойдем по Верхней Федоровской на берег Казанки. К Крюкову20 заходить не будем, потому что Лев Дмитриевич спит, барышня Крюкова что-то читает, ее брат переписывает тетради, а матушка играет с собачками. Пойдем на берег Казанки, чтобы полюбоваться видом на здешние заболоченные заливные луга. Тут целое лето промышляют тысячи две охотников, но все их старания уменьшить количество животных и птиц [н]и к чему не приводят.
Но и сама река здесь особенная. Она изгибается здесь полукругом. На одной его стороне - крепость, а на другой - Русская и Немецкая Швейцария. В самом центре полукружья берега особо высокие, голые, обрывистые, светло-желтого цвета. Но за локоть или пол-локтя от самого обрыва начинается тропинка, в нескольких местах осыпавшаяся. Но люди не обращают на эти маленькие обвалы внимания и протаптывают новую тропинку.
Вид самой реки настолько притягателен, что поневоле идешь к самому обрыву, чтобы им полюбоваться. Небо над головой серое, а вода под вашими ногами такая голубая, как небо южных стран. Кажется, когда стоишь наверху, то с легкостью можно перепрыгнуть с одного берега на другой.
Но пойдем дальше берегом до крепости. Осматривая Кремль, не будем углубляться в его прошлое, вспоминать о церквах, перестроенных из мечетей, об остатках дворца древних ханов, переделывавшихся несколько раз и служащих теперь складами амуниции, о башне и мечети Сююмбике21, построенных в старом стиле, а пойдем на стену, а оттуда - на большую башню. Отсюда открывается вид, соединяющий в себе несколько типов пейзажей, волнующих и чарующих, сентиментальных, таких прекрасных, что, поверьте мне, невозможно выразить словами. Кто не видел этого, может быть, посмеется над моим рассказом. С этого места видно большую половину казанских окраин. Нижний
Федор Залеский.
184.
СВИДЕТЕЛЬСТВА. МЕМУАРЫ
Перевод с польского М. Козыревой.
Новгород и, частично, Киев могут потягаться с этим местом в плане возвышенности, но по красоте ему нет равных. У ног плещется Казанка, а под крепостью, ниже по течению, стоит мельница. И поэтому множество маленьких суденышек приходит по Волге и идет сюда. Река эта, отодвигая горы, мимо которых текла, вьется среди лугов и впадает в Волгу. Направо тоже луга, озерца, леса на горизонте. По левую руку - остатки древнего могучего леса и среди них - Кизичес-кий монастырь22 с колоссальной башней (в 7 верст высотой), еще левее - Зилантов монастырь23. На горе, словно насыпанной человеческими руками, длинной и почти четырехугольной, высится это[т] монастырь, окруженный стенами, образуя, таким образом, небольшую крепость, которая весной оказывается полностью окружена водой и вокруг нее плавают лодки и парусные суденышки. Дальше -пирамида из тесаного камня, в которой находится церковка, где покоятся останки воинов, павших при славном и трудном взятии Казани. Дальше - адмиралтейская слобода с несколькими церквями красивой архитектуры, за ней - высокие горы, под которыми протекает Волга, важная река, которой как нельзя лучше подходит прозвище «Матушка», что ей дали люди, живущие здесь, как матери их промыслов и благополучия и как самой большой реке в Европе.
Я смотрю на запад, вверх по течению. Берега этой реки - луга с одной стороны и горы с другой -
Повар Михальченко.
тянутся до бесконечности, ускользающей от глаз, и сливаются с небосводом. Река извивается, и поэтому гористые берега исчезают и снова появляются, ходят все дальше, становятся все более синими, светлеют, наконец, исчезают между небом и водой, и остается только светло-голубая мгла, у которой нет границ. Это захватывающий, возвышенный, непостижимый, как сама поэзия, вид. В таких видах есть нечто вечное, всеобщее, чего нельзя высказать. Кажется нам, что когда мы смотрим на них, что мы что-то припоминаем, чего, однако, никогда с нами не происходило в этой жизни и чего разум наш объять не в состоянии, потому что смыслы эти служат не разуму, а внутренним ощущениям, у которых в нашей душе особое предназначение. Если перенести такой образ на бумагу, мы получим только серый цвет, пустой звук, когда на самом деле есть в нем слово, слово, явственно обнаруживающее Творца. Но разум его не понимает, а если и поймет, то выразить не сможет, потому что чувства и мысль - не одно и то же, а только мысль может быть выражена человеческими словами...
Закончу на этом мои воспоминания о пребывании в том далеком крае, о котором я написал здесь исключительно для того, чтобы потом, по прошествии какого-то времени, вернуться с помощью воображения в прошлое и задержаться в нем на мгновение. Как правило, настоящее представляется нам если не в черном, то в туманном и грустном свете, а прошлое - чем дальше от нас, тем более чистые и яркие краски оно приобретает. В натуре человека постепенно забывать все плохое, а помнить хорошее. Так дай нам Бог и в будущем жить без невзгод настоящего.
«ДО СИХ ПОР НЕ МНОГО БЫЛО У МЕНЯ СЧАСТЛИВЫХ ЧАСОВ» (НОВЫЕ СТРАНИЦЫ ИЗ ДНЕВНИКА ФРАНЦА ЗАЛЕСКОГО)
Г185
ПРИМЕЧАНИЯ:
1. Иванов Николай Алексеевич (1810-1869), профессор русской истории, доктор философии Казанского (1839-1855), затем Дерптского университета (1855-1859) (см.: Руднева Я. Б. Н. А. Иванов: жизнь и научно-педагогическая деятельность. Автореф. дис. канд. ист. наук / Я. Б. Руднева. -Казань, 2003. - 16 с.).
2. Сабан — Сабантуй, татарский национальный праздник в честь окончания весенних полевых работ.
3. Станиславский Антон Григорьевич (1817-1883), профессор энциклопедии и права Казанского университета. В 1839 г. вместе с Залеским был выслан в Казань из Киевского университета Св. Владимира. По окончании Казанского университета в 1842 г. был оставлен на кафедре для подготовки к профессорскому званию. С 1851 г. — экстраординарный профессор кафедры энциклопедии законов и государственного права. В 1866-1868 гг. — сотрудник, 1861-1868 гг. — ректор Харьковского университета.
4. Залеский нарисовал портрет ректора Казанского университета, математика, создателя неевклидовой геометрии, Николая Ивановича Лобачевского (1792-1858).
5. Сергеев Петр Сергеевич, профессор кафедры государственного благоустройства и благочиния. С 1823 г. преподавал в Казанском университете. С 1824 г. был утвержден ординарным профессором философии, а с 1837 г. — ординарным профессором по кафедре государственного благоустройства и благочиния. Работал до 1844 г. Скончался в 1868 г. (см.: Загоскин Н. П. Биографический словарь профессоров и преподавателей Казанского университета. 1804-1904 гг. В 2-х частях. -Казань, 1904. - Ч. 1. - С. 71.).
6. Мир-абу-Талибов — Мир-Муминов, Хаджи Мир Абуталиб (1795-1864), лектор персидского языка Казанского университета (1839-1864).
7. Юшков Фирс Григорьевич (р. 1811), адъюнкт кафедры гражданского права. Работал в Казанском университете с 1838 по 1845 г.
8. Кабан — озеро в центре Казани.
9. Скандовский Никанор Алексеевич (1798-1867), ординарный профессор медицины Казанского университета. 8 июня 1841 г. на торжественном собрании Казанского университета он произнес речь на тему: «О причинах перемежающейся лихорадки в Казани».
10. В телефонном справочнике г. Казани встречается много польских фамилий, которые упоминаются среди друзей Ф. Залеского. Среди них есть такая редкая фамилия, как Монюшко, а также фамилии Гаевских, Гейсманов, Левандовских, Станиславских, Черного, Кленовских и др. Вероятно, некоторые их них просто однофамильцы. Но возможно, что они являются потомками ссыльных поляков, попавших в Казань еще в конце 30-х гг. XIX в.
11. Кузметьево — железнодорожная станция недалеко от Казани.
12. Мастерская Нея связана с именем Карла Петровича Нея (р. 1808). Известно, что он в 30-40-е гг. XIX в. работал преподавателем немецкого языка в Казанском университете.
13. Булак — протока в центре Казани, вытекающая из о. Кабан и впадающая в Казанку.
14. Суконка — так в простонародье называлась Суконная слобода, где селились ткачи.
15. Сады «Черное озеро» и «Чермесов» — первоначально усадьба помещика Чермесова, впоследствии городской сад. С конца XIX в. сад получил название «Эрмитаж».
16. Арское поле — окраина города, через которую шла дорога в сторону города Арска. Со второй половины XVШ в. и по настоящее время там располагается центральное городское кладбище.
17. Ковалевский Осип Михайлович (1800-1878), монголовед, тибетолог, профессор Казанского университета (см.: Валеев Р. М. Осип Михайлович Ковалевский (1800-1878). - Казань, 2002. -288 с.).
18. Родионовский институт благородных девиц — учебное заведение при Дворянском собрании для девушек дворянского происхождения.
19. Русская и Немецкая Швейцария — так назывались живописные окрестности города. Исторически это были места городских парков.
20. Крюков Лев Дмитриевич (1793-1843), первый университетский живописец, с 1807 г. руководил рисовальными классами в Казанском университете.
21. Башня Сююмбике — башня в Казанском кремле, построена в XVII в.
22. Кизический монастырь — монастырь вблизи г. Казани. Основан в 1687 г. иеродиаконом Стефаном, который привез из Палестины (города Кизик) части мощей девяти мучеников. Монастырь был построен для исцеления верующих от свирепствовавшей в городе во второй половине XVII в. лихорадки.
23. Зилантов монастырь — монастырь вблизи Казани. Основан во второй половине XVI в. по инициативе Ивана Грозного, пожелавшего увековечить память «об убиенных воинах». Название монастыря связано с красивой эпической легендой о крылатом змее (Зиланте), обитавшем в том месте, где была построена Казань.
Рисунки и дневник хранятся в Рукописном фонде Национального музея РТ.
Лидия Сыченкова,
доктор исторических наук
СВИДЕТЕЛЬСТВА. МЕМУАРЫ
