CC BY
8
Новый филологический вестник. 2022 №3(62). ----
НАРРАТОЛОГИЯ Narratology
А. Молнар (Дебрецен, Венгрия) ДИСКУРСИВНАЯ ПОЭТИКА И КРИЗИС НАРРАЦИИ
Аннотация. В настоящем кратком обзоре проводится опыт рассмотрения некоторых аспектов соотношения дискурсивной поэтики и кризиса наррации. В этой связи придается особое значение научно-исследовательской деятельности профессора Арпада Ковача, разработчика теории и методологии дискурсивной поэтики. Дискурсивная поэтика предполагает интегративный принцип в своем подходе к литературным текстам. Это означает, что любой текстовый элемент должен теоретически обсуждаться на уровне дискурса, на котором знаковые, смысловые и прочие новаторства текста интегрируются. В этом подходе бахтинское понятие «высказывания» употребляется в значении дискурса, т.е. как надъязыковой и надречевой термин, указывающий на «презентацию наррации» и создающий новый, уникальный язык, занимающий место кризиса повествования. Основатель будапештской поэтической и научной школы выдвигает один из своих ключевых тезисов - потребность нового называния и смысла, т.е. письменного поиска не хватающего в речи слова, результат которого, творческий продукт, потом становится частью общей культуры. Акт письма, согласно Ковачу, это способ действия, отличающийся от фабульного, такое событие, которое порождает собственное, личное слово субъекта текста. Здесь изображена история самопонимания, демонстрируется дискурс, обращенный на понимание смысла жизни, скрытого в главном поступке героя. С целью более наглядной демонстрации этих положений, в статье мы прибегаем к произведениям Достоевского и Тургенева, на основании их анализа ученым.
Ключевые слова: дискурсивная поэтика; кризис наррации; Арпад Ковач; Достоевский; Тургенев.
A. Molnar (Debrecen, Hungary) Discursive Poetics and the Crisis of Narration
Abstract. This brief paper presents an experience of considering some aspects of the relationship between discursive poetics and the crisis of narration. In this regard, special importance is attached to the research activities of Professor Arpad Kovacs, the developer of the theory and methodology of discursive poetics. Discursive poetics presupposes an integrative principle in its approach to literary texts. This means that any textual element should be theoretically discussed at the level of discourse, at which the symbolic, semantic and other innovations of the text are integrated. In this approach, the
Bakhtin concept of "utterances" is used in the sense of discourse, i.e. as a supralingual and supra-speech term that indicates the "presentation of narration" and creates a new, unique language that comes to the place of the crisis of the narrative. The founder of the Budapest school of poetics and doctoral science puts forward one of his key theses - the need for a new naming and meaning, i.e. a written search for a word missing in speech, the result of which, the creative product, then becomes part of the general culture. The act of writing, according to Kovacs, is a way of acting different from the fabular, such an event that gives rise to the own, personal word of the subject of the text. Here the story of self-understanding is presented, a discourse is demonstrated aimed at understanding the meaning of life hidden in the main act of the hero. In order to more clearly demonstrate these provisions, in the article we resort to the works of Dostoevsky and Turgenev, on the basis of their analysis by the scientist.
Key words: discursive poetics; the crisis of narration; Arpad Kovacs; Dostoevsky; Turgenev.
Сейчас как кризис наррации, так и бахтинская концепция «интонационной метафоры» рассматриваются под углом зрения дискурсивности, т.е. текстопорождения, содержащей и личностную оценку поступка [Ковач 2015]. Тональность, выражающая ценностное отношение человека, является частью как языка, так и того, что происходит. Арпад Ковач называет это «диспозицией» и определяет его как наиболее важный момент в акте «освоения» собственного языка, например, в понимании поступка «подпольного человека». Взаимодействие бахтинской интонации, тропа и понятия (ср. «триединство слова» у А.А. Потебни) дополняется венгерским ученым и с точками зрения словесного представления и дискурсивной трансляции [Ковач 2012].
Итак, Ковач использует термин «диспозиция» в качестве обозначения «наличной модальности субъекта» и представляет ее в двух планах на примере прозаического дискурса Достоевского, в «Записках из подполья»: как «тоска» в жизни и как «тоска» по выражению этой тоски. Метафора ресемантизирует диспозицию говорящего человека («подпольного человека»), который осваивает свою главную жизненную проблему (тоску) в своем собственном тексте. Мокрый снег в анарративном отступлении начинает падать в качестве метафорического маркера этого процесса. В изображении снегопада создается не пейзаж, описание природы, а вступает в силу «метафорическая дигрессия»: демонстрируется кризис повествования, поиск нового слова. Дискурсивная поэтика раскрывает, как традиционно названные «(лирическими) отступлениями» от фабулы фрагменты на самом деле оказываются не описаниями природы, а анарративными «па-рабазами», в которых «слово обращается на самое себя» (ср. «самовитое слово»). Анарратив требует наличия нового, «персонального» нарратива. Парадоксалист начинает писать после того, как основная история его жизни уже прошла [Ковач 1985].
Следовательно, можно подчеркнуть, что в прозаическом тексте необходимо раскрыть взаимосвязь между наррацией, становящейся личной, и
метафоризацией, порождающей новые знаки и значения, так как развертываемое новое слово с инновативной семантикой образуется в результате кризиса повествования, а сюжет же, который ответственен за образование истории, в свою очередь, тематизирует семантику этого слова. В нашем примере: снегопаду присваиваются признаки письма, а тексту - метафорические предикации снега, т.е. языковая и семантическая инновация транспонируется в сюжет и обратно: диспозиция претворяется в акт письменной презентации, семантического осмысления поступка в результате «ментального сдвига от тоски» [Kovacs 2004].
Действие такой метафорической дигрессии на наднарративном уровне Ковач показывает и на примере «Дневника лишнего человека» Тургенева, в котором также изображены личный голос и побуждающая диспозиция, скрывающая потребность оформить свою историю письменно и «персонально». «Лишний человек» вместо самоопределения и ведения традиционного дневника превращает свою историю в личное высказывание: это - письменное повествование об истории жизни, которое помещает поступок в контекст жизни. Письменная форма (дискурс) предназначена для выявления речевых клише («фраз»), кризиса жизни, речи и идеологии, а также для создания новых знаков (см. звуковую и внутреннюю форму слова «лишний») и создания нового значения. Кроме того, включение исторического фона и расширение анализа словесного произведения вводит произведение, образ «лишнего человека», в русскую литературу [Ковач 2009].
Вослед М.М. Бахтину, Ковач утверждает, что эмоционально-волевым отношением в интонации постулируется необходимость нового языкового оформления. Это языковое оформление займет место опустошенных, окаменелых, шаблонных дискурсов. Венгерский ученый определяет звук как индекс искомого нового слова, но расширяет его роль, поместив его в контекст всей жизни как «диспозицию пережитого опыта дефицита, нехватки». Именно этот дефицит поощряет выход из кризиса. Репрезентацию этого кризиса наррации исследователь выявляет в трансфигуциях слова «лишний» в речи героя, наррации и дискурса. Там, где наблюдается кризис языка наррации, вступает в силу поэтическая организация высказывания, его перекодировка. Ковач детализирует, как транспонируется кризис жизни в прозрение, а на уровне дискурса, в акте писания - в потребность смены слова в высказывании (ср. оппозицию «громкое слово фразы» - «тихое слово элегии»). В результате такой сюжетной тематизации сменяется и «образ персонажа»: т.е. здесь мы говорим уже не о герое Чулкатурине, а о «метафоре дискурса данного нарратива». Он уже понимается как «лишний человек», который демонстрирует свою волю в личном поступке - как в жесте, так и вербально: «отличное слово я придумал» (ср. корни «лиш» -«лич»). Итак, поэтика поступка рассматривается как установление интонации акта, что связано с необходимостью смены языка и созданием субъекта.
Отметим в этой связи, что поэтический язык играет субъектную роль со-автора в литературном произведении, поэтому метафора имеет не по-
знавательную или стилистическую, а текстообразующую функцию, потому что новая семантика создается в дискурсе. Из-за новаторского характера художественной метафоры, она противопоставляется логической структуре высказывания. Слово «лишний» приобретает в поэтическом тексте Тургенева новый смысл; оно развертывается в таких знаковых формациях, как ни в одном другом контексте или произведении, и, следовательно, не может быть описано логическим путем, исключительно поэтически.
Самопонимание является конечным итогом истории героя Тургенева, ибо оно - результат осмысления этой истории в «персональном повествовании». Акт письма действительно является событием, и его нельзя назвать «фиксацией», так как это не технический процесс. С одной стороны, это фактически новый этап сюжета (как единица повествовательной композиции). В отличие от кризиса «идеи любви», написание дневника становится новым способом действия. С другой стороны, письмо - это семантическое событие, которое создает «свой, собственный язык» субъекта текста (дискурсивный порядок). Акт письма - это изложение личной истории, которая является не «историей жизни», а проявлением дискурса понимания, вопрошающем ее смысл, эксплицирующей историю самопонимания посредством языкового изображения.
Самопонимание превращает индивида в личность, а сопровождающее это письменное оформление речевого высказывания предполагает становление другого субъекта - субъекта дискурса, ответственного за превращение звуковых сочетаний в текстопорождение. Дискурсивная поэтика делает упор на процессе динамического становления слова, мысли и субъекта. Произведение должно стать и катализатором самоосмысления реципиента, призывая его применить воспринятое на своем собственном жизненном опыте, как это осуществляется и в самой разработке дискурсивной поэтики. Ковач также в своем деле основывает свою поэтику на опыте чтения произведений русских классиков. Он вводит понятие «персонального повествования», подразумевая под ним наднарративное оформление истории суверенного актанта-героя, описанного Бахтиным. Эволюцию героя человеческой жизни в субъекта он связывает с оформлением самопонимания в письменном высказывании. Это - экзистенциальная проблема, которая разворачивается в наиболее полной форме в художественной прозе в жанре романа, представленного в первую очередь творчеством Достоевского [Ковач 1994].
Венгерский ученый отмечает и в связи с поступком Раскольникова, что выход из тупика, вызванный чрезмерной рефлексией сознания, - совершение «поступка», выход из самоизоляции, что, по Бахтину, и есть диа-логизация жизни. Этот шаг вперед от повествования «истории судьбы» и понимается дискурсивной поэтикой как языковое изображение (репрезентация) поступка, неотделимое от процесса смыслопорождения. Поступок же определяется как «акт хотения понять свое существование, само бытие». Поступок всегда сопровождается языковым актом. Из этого следует, что голос и его модальность, которые представлены в письменной форме,
неразрывно связаны с «поступком» как демонстрацией личного «присутствия» человека. Это важнейшее осмысление Ковача, сделанное в том числе на основании теории М.М. Бахтина, М. Шелера и М. Хайдеггера, и к которому он также приходит при изучении художественных (поэтических) прозаических текстов. Ковач интерпретирует произведения Достоевского также исходя из конфессионально-исповедальных текстов, называя их «романами прозрения» [Ковач 1985].
Дискурсивная поэтика сосредоточена на кризисе жизни, языка и идентичности, что делает рассмотрение проблемы Раскольникова многоплановым. Ковач интерпретирует столкновение идей не просто как «умственную борьбу» или «полифонию», а вводит термин «демонстрация речи». Как утверждает ученый, «рефлексивное сознание» - это просто маска, статус, который сменяется языковым и текстовым субъектом, критикующим в качестве реципиента «доминирующий способ речи» и собирающимся его сменить. Это также вызывает самоосмысление в романе, которое сопровождается образованием коренной метафоры произведения. В своем анализе Ковач обнаруживает тождество двух несовместимых вещей (в истории) и значения (в семантике) как «экзистенциальной метафоры». «Преступление и наказание» должно обретать совершенно новый смысл. Поиск Раскольниковым этого нового слова, наименования, становится настоящим поступком в романе. В соответствии с этим, опыт героя, согласно которому свой поступок он повторяет и вербально, также вписывается в литературу [Kovacs 2004].
Ковач выявляет, что принцип «превращения действия в свою противоположность» как условие драматической композиции относится и к метафоре (например, «преступление и наказание»), которая конституирует и произведение в целом. Таким образом, контекст экзистенциальной метафоры, по мнению Ковача, является полным текстом как написанным, так и вставленным в соавторскую позицию. Таким образом, вводится акцент формалистов на «деавтоматизации», «переосмыслении», который подчеркивает неожиданность и алогическую связь. У Достоевского Ковач раскрывает диспозицию и развертывающую ее метафору, относящиеся к реальному чувству дефицита и необходимости смены слова на поэтическое. Сон Алеши Карамазова, метафоризирующий брак в Кане Галилейской, после которого он записывает сказанное Зосимой, не может быть истолкован просто путем уравнивания двух вещей. При этом венгерский ученый вдохновлен концепцией «видения» Н. Фрая, утверждающей «способ проявления акта действия», а в интерпретации Ковача подчеркивающей, как способ повествования в «мире текста» становится метафорическим [Kovacs 2017]. Коренная метафора произведения, следовательно, интерпретируется как «жизненное событие» («брак»), с одной стороны, и как «языковое событие» в мире текста, который создает акт письма («братство»), с другой. Поэтическое «событие письма» раскрывает демонстрацию смыслопорождения, т.е. в отличие от деконструктивистских теорий, будапештская школа поэтики фокусируется на упорядочении дискурсив-
ного (наднарративного) уровня, который нарушает конвенциональные отношения между обозначающим и обозначаемым в литературном произведении, таким образом разрушая традиционные способы речи и создавая новое слово.
Таким образом можно понять особенность дискурсивной поэтики, охватывающей целое высказывание, да и больше. Развертывание представленных вопросов на уровне человеческого существования осуществляется путем переосмысления Ковачом поэтических и философских концепций П. Рикера, М.М. Бахтина, Н. Фрая, М. Хайдегерра и т.д. Следовательно, линейное чтение истории должно быть заменено анализом или интерпретацией, ориентированной на мир текста и мир читателя. Первое указывает на то, что прозаическая дискурсивность подвергает повествование критике, т.е. оно отражает и язык говорящего, представляющего проблему и это важно для понимания контекста жизни в целом. А последнее означает, что в процессе обработки экзистенциального опыта литературный дискурс сталкивает реципиента с тем, как он или она говорит. По замыслу же Ковача, это - «освоение своего собственного языка», которое ученый осуществляет особым способом. Художественный анализ поэтических текстов, осуществляемый дискурсивной поэтикой, предлагает, с одной стороны, их нетрадиционное чтение, а с другой, - по ним строится теоретическая концепция (и методологический инвентарь), которая осмысляет и дополняет поэтическую и философскую традицию.
ЛИТЕРАТУРА
1. Ковач А. Дискурс, рассказ и троп. («Покой» в творчестве Пушкина) // Диалог согласия: сборник научных статей к 70-летию В.И. Тюпы. (ред. О.В. Федуни-на и Ю.Л. Троицкий). М.: Intrada, 2015. C. 336-349.
2. Ковач А. На пути к литературной антропологии // Studia Slavica Hung. 2009. № 2(54). C. 363-386.
3. Ковач А. Память как принцип сюжетного повествования. «Записки из подполья» Достоевского // Wiener Slawistischer Almanach. 1985. B. 16. P. 81-97.
4. Ковач А. Персонализм литературной антропологии Михаила Бахтина (От феноменологической эстетики к поэтике прозы) // Russian Literature. 2012. № LXXII-I. P. 1-44.
5. Ковач А. Персональное повествование. Пушкин. Гоголь. Достоевский. B. 7. Frankfurt: Peter Lang, 1994. 231 с.
6. Ковач А. Роман Достоевского. Опыт поэтики жанра. Budapest: Tankönyvkiado, 1985. 368 с.
7. Kovacs Â. Diszkurziv poétika. Budapest: Argumentum, 2004. 338 с.
8. Kovacs Â. La métaphore et l'identité générique (L'actualité de Northrop Frye) // Genres et identité dans la tradition littéraire européenne. Orizons, Comparaisons. Paris: L'Harmattan, 2017. P. 49-62.
REFERENCES (Articles from Scientific Journals)
1. Kovacs A. Personalizm literaturnoy antropologii Mikhaila Bakhtina (Ot fenome-
Новый филологический вестник. 2022 №3(62). ----
nologicheskoy estetiki k poetike prozy) [The Personalism of Mikhail Bakhtin's Literary Anthropology (From Phenomenological Aesthetics to the Poetics of Prose)]. Russian Literature, 2012, no. LXXII-I, pp. 1-44. (In Russian).
2. Kovacs A. Na puti k literaturnoy antropologii [Towards Literary Anthropology]. Studia Slavica Hungaricae, 2009, no. 2 (54), pp. 363-386. (In Russian).
3. Kovacs A. Pamyat' kak printsip syuzhetnogo povestvovaniya. "Zapiski iz pod-pol'ya" Dostoevskogo [Memory as a Principle of Storytelling. "Notes from the Underground" by Dostoevsky]. Wiener Slawistischer Almanach, 1985, B. 16, pp. 81-97. (In Russian).
(Articles from Proceedings and Collections of Research Papers)
4. Kovacs A. Diskurs, rasskaz i trop ("Pokoy" v tvorchestve Pushkina) [Discourse, Story, and Trope ("Peace" in the Works of Pushkin)]. O.V. Fedunina, Ju.L. Troits-kiy (eds). Dialog soglasiya: sbornik nauchnykh statey k 70-letiyu V.I. Tyupy [Dialogue of Consent: a Collection of Scientific Articles for the 70th anniversary of V.I. Tyupa]. Moscow, Intrada Publ., 2015, pp. 336-349. (In Russian).
5. Kovacs Â. La métaphore et l'identité générique (L'actualité de Northrop Frye). Genres et identité dans la tradition littéraire européenne. Orizons, Comparaisons. Paris, L'Harmattan, 2017, pp. 49-62. (In French).
(Monographs)
6. Kovacs A Personal'noe povestvovanie. Pushkin. Gogol'. Dostoevskiy [Personal Storytelling. Pushkin. Gogol. Dostoevsky]. B. 7. Frankfurt, Lang, 1994. 231 p. (In Russian).
7. Kovacs A. Roman Dostoevskogo. Opytpoetiki zhanra. [Dostoevsky's Novel. Experience of Poetics of the Genre]. Budapest, Tankonyvkiado, 1985. 368 p. (In Russian).
8. Kovacs Â. Diszkurztv poétika [Discursive Poetics]. Budapest, Argumentum, 2004. 338 p. (In Hungarian).
Молнар Ангелика, Дебреценский университет.
Доктор филологии, доцент Института славистики. Научные интересы: русская литература и литературоведение.
E-mail: molnar.angelika@arts.unideb.hu
ORCID ID: 0000-0002-7896-1480
Angelika Molnar, University of Debrecen.
Doctor of Philology, Associate professor at the Institute of Slavistics. Research interests: Russian Literature and Literary Studies.
E-mail: molnar.angelika@arts.unideb.hu
ORCID ID: 0000-0002-7896-1480
