CC BY
132
Новый филологический вестник. 2019. №2(49). --
А. Молнар (Дебрецен, Венгрия) ORCID ID: 0000-0002-7896-1480
ЛИЦО КАК МЕТАФОРА ДИСКУРСИВНОЙ ТРАНСФОРМАЦИИ В «ПЕРВОЙ ЛЮБВИ» И.С. ТУРГЕНЕВА
Аннотация. В статье предложен дискурсивный подход к повести И.С. Тургенева «Первая любовь». В нарративной структуре выделяется ключевая метафора лица, относящаяся к главной теме повести - осмыслению любви. Письменный дискурс, на основе метафоризации, позволяет проследить те глубинные пласты смыслопорождения, которые не раскрываются устным рассказом. Именно необходимость описания главного события жизни с фокусированием на детали приводит к его пониманию. Такой сюжетообразующей и метафорической деталью является лицо героини повести, его требуется распознать и понять. Окно, через которое отражается и показывается лицо, выполняет также поэтическую функцию в повести, выступая в качестве символической границы и посредника между мирами. Более того, окно, обрамляющее лицо, становится дискурсивным «овеществлением» структуры «рассказа в повести». В ходе анализа прослеживается мотивный повтор появлений «лица» и «окна» в тексте, с учетом того, как при этом образуются новые знаки и как лицо становится метафорой дискурса. Кризис романтических шаблонов главного героя обнажается в речи рассказчика, а в акте письма субъектом создается текст, демонстрирующий свое формирование. Первая любовь не «потеха», как это предполагается в начале рассказывания (в рамке повести), а, во-первых, в мире повести она становится центральным событием жизни, за которым следует смерть, во-вторых, - мотиватором письменного высказывания. Единственный способ прекращения действия смерти - это текстопо-рождение, в результате которого разоблачаются идеологемы и концепты, а также раскрываются новые смыслы в связи с главной темой повести - любовью.
Ключевые слова: И.С. Тургенев; «Первая любовь»; дискурсивный подход; метафора лица; литературные стереотипы; обнажение метафоры.
A. Molnar (Debrecen, Hungary) ORCID ID: 0000-0002-7896-1480
The Face as a Metaphor of Discourse Transformation in Turgenev's "First Love"
Abstract. The paper uses a discourse approach to Ivan Turgenev's short story "First Love". Based on the narrative structure, a key metaphor of face is singled out, and it is related to the main theme of the story - a reflection of love. Through metaphor, written discourse allows us to trace those underlying layers of meaning generation, as they are not demonstrated in oral story telling. The need for detailed descriptions of the main events of life leads to the understanding of it. In the short story, the main female charac-132
ter's face becomes a plot-generating and metaphorical factor that should be recognized and understood. The window through which the face is reflected and shown, becomes a symbolic borderline, a mediator between the two worlds, and therefore performs a special poetic function in the story. Moreover, the window, framing the face, becomes a discursive "objectivation" of "the oral story in the written story". Thus, the analysis first traces the motif-repeating occurrences of the "face" and the "window" in the text, and then goes to emphasize how new signs are formed and how during this process the face becomes the metaphor of discourse. A romantic crisis of the main male character is tem-plated by the narrator, and in the act of writing a text entity is created by the text subject that demonstrates its genesis. "First love" is not a "poteskha" (an amusement), as it is predicted at the beginning of the story-telling (see the frame), but on the one hand, it is the central event of life, followed by death, and on the other hand, it is the motivation of written verbalisation. The only way to terminate the death is text-processing, which exposes the ideologies and concepts, and reveal new meanings, in particular, about the main theme of the short story in question - love.
Key words: I.S. Turgenev; "First Love"; discursive approach; literary stereotypes; the face metaphor.
О внимании исследователей к повествовательной структуре, романтизму и любовной проблематике в романах и повестях И.С. Тургенева, в том числе и в «Первой любви», свидетельствуют многочисленные труды: статьи и книги [см. Муратов 1980; Недзвецкий 2008; Пустовойт 1973]. Вопросы вставного текста (сновидение) [Дедюхина 2007] и интертекстуальных отсылок [Хохлова 2015] также занимают важное место в современном тургеневедении. В нашей статье анализ проводится в связи с этими же аспектами произведения, только в новом ракурсе. Не хотелось бы приводить известные факты [ср. Басова 2012; Половнева 1998], однако для разъяснения собственных мыслей требуется небольшая оглядка на нарративное построение введения (рамки) повести И.С. Тургенева «Первая любовь».
В самом начале при чтении повести сразу же бросается в глаза точное определение места и времени действия как рамки, так и самого рассказа. Как выясняется из рамки, рассказ о первой любви является делом, обговоренным заранее хозяином и его гостями. Последние за исключением хозяина-семьянина - холостяки средних лет, высказывания которых раскрывают причины одиночества. Их фамилии не указаны, но внешний облик детально описан, будучи более релевантной информацией. Все это призвано подчеркивать заурядность гостей.
Соответственно, посредством стилистической окраски предикатов подчеркивается у персонажей и обыкновенность любовных связей, а этот признак влечет за собой невозможность составления нарратива. У кругленького Сергея Николаевича нет ничего глубокого и замечательного в его отношениях с женщинами. В детстве любовь к няне не бывает особенной, а первая взрослая любовь так же поверхностна и мимолетна, как и все последующие (см. глагол «приволокнулся»). Рассказ не может быть соз-
дан и потому, что не запомнились детали и сама история первой любви. У безымянного хозяина не было настоящей любви, он только «полюбился» своей сосватанной невесте и она тоже полюбилась ему. Здесь не идет речь о повествовании, т.к. вся история его брака называется «сказкой», которая «сказывается». В таком же долитературном модусе устного высказывания и обращается хозяин к своему другому гостью Владимиру Петровичу с просьбой: «потешите». На наш взгляд, именно в этом аспекте можно проследить главную поэтическую функцию рамки повести: во введении выбирается подходящая тема, и история настоящей любви становится мотивировкой для порождения поэтического нарратива повести.
Первая любовь Владимира Петровича получается из ряда вон выходящей, следовательно, стоящей того, чтобы о ней рассказали. По мнению говорящего, однако, устная форма не может удовлетворить слушателей, т.к. «выходит сухо и коротко или пространно и фальшиво» [Тургенев 1981, 304]. В этой фразе определения по своему близкому синтагматическому положению становятся своими семантическими эквивалентами, выдвигая на первый план вопрос, каким образом должен быть оформлен рассказ. Гости уже заинтригованы, поскольку они заранее готовились к слушанию, однако по настоянию Владимира Петровича создается тетрадка, которая будет прочтена вслух позже. Итак, требуется письменный дискурс для обработки нарратива, составленного для устного рассказа. В итоге получается повесть - литературное произведение Тургенева.
Повествование строится на основе воспоминаний, поэтому очень ярко различаются уровни героя и нарратора, а также и автора [Половнева 1998]. Молодой герой старается запомнить происходящее с ним вместе с «малейшими подробностями», а взрослый Владимир Петрович припоминает все эти детали, акцентируя то, что давняя история не сгладилась в памяти. Такая работа памяти служит не только сохранению чувств, но и воссозданию самой истории. В письменном виде можно организовать воспоминания в детальное, следовательно, подлинное, захватывающее и поэтическое повествование.
Повествуя о мыслях, чувствах и поведении своего прежнего «я» как героя, автор тетрадки часто употребляет фразеологизмы и избыточные выражения, разоблачает их неадекватность. С этой целью он вставляет, например, пояснение «как говорится», когда подросток думает, что Зинаида особо выделяет его из круга своих поклонников и гордится этим: «в ус не дул и в грош не ставил ничьих насмешек и ничьих косых взглядов» [Тургенев 1981, 320]. Автор тетрадки пока еще не намерен раскрыть то, что в заблуждении подростка играет роль, скорее всего, его положение как сына любимого человека и, следовательно, наблюдателя, а не героя любовной истории Зинаиды. Настоящим же героем повести мы будем называть подростка, чтобы легче проследить сюжет осмысления настоящей любви, а на другом уровне - образование нового слова, повествующего об этом. Именно составляющие этой последней трансформации и интересуют нас в первую очередь.
Рассмотрим базовую метафору, служащую развертыванию данного аспекта дискурсивности. Речь идет о лице Зинаиды и об окне домика флигеля, который она снимает вместе с матерью. Через это окно главный герой и подсматривает за вечно изменяющимися чертами героини. Если лицо Зинаиды удастся раскрыть и разгадать, это будет равнозначно познанию личности героини, уловлению настоящих черт ее характера под внешней маской. В этой связи обратим внимание на повтор предиката «потешаться» в тексте: «Зинаида очень потешалась надо мною» [Тургенев 1981, 328]. В результате такой общности любовь к героине становится равнозначной «сказке-потехе». Образуется интересная жанровая модель в рамке повести: хозяин просит гостя потешить присутствующих рассказом, а в рассказе гостя Зинаида тешит себя и своих поклонников своими же «сказками». Обозначение акта действия имеет различные смысловые коннотации, однако в повести именно разгадка (лица - образа) героини и становится поэтической мотивировкой осмысления любви в форме текста. Собственно, представление различных проявлений любви есть не что иное, как попытка понять героиню, а на дискурсивном уровне это является метафорой текстопорождения.
Обратимся сначала к мотивным проявлениям осмысления образа Зинаиды. В повести особо подчеркивается, что ограждения между барским домом и его флигелями практически нет: герой легко перелезает через низкий забор и заглядывает в окно Засекиной. Ему даже чудится за занавеской, т.е. под прикрытием ее лицо. Подглядывание героя уже в первый раз оборачивается в нечто позорное - доктор Лушин высмеивает молодого Владимира Петровича, который от стыда закрывает свое лицо. Восторженный взгляд наблюдающего подростка, которым он пытается изучить, познать Зинаиду, она не терпит и грозит ему как мать. Лицо героини отражает как образованность, так и милые черты, - согласно утверждению отца героя. Кроме того, оно подвижное, оживленное, выражает тесную связь между ее игривой и изменчивой фигурой и жизнью.
Отметим в этой связи и то, что до знакомства с Зинаидой молодой Владимир Петрович испытывает неопределенную нехватку. Явления природы (солнце, тихий ветер), а также колокольный звон навевают ему романтические ощущения. Им одолевают сентиментально-пантеистические чувства (см. книжные фразы, содержащие знаковые мотивы: слезы, грусть, певучий стих, красота вечера), все его тело (кровь) охватывает предчувствие наступающей, «молодой, закипающей жизни». При этом «сладкое» и «женское» становятся для него синонимами. Это подростком еще не осмысляется, он только ожидает пресуществление своей мечты и восполнение нехватки, однако автор тетрадки уже присваивает ему имя: «назвал это все одним именем - именем Зинаиды» [Тургенев 1981, 329]. Невыразимое будет воплощаться в фигуре любимой женщины. Метафорическое сближение жизни и Зины наблюдается не только на уровне знаков, но и в плане генерирования нового смысла. Можно убедиться также в том, что это созвучие развертывается и в отношении поэзии. И тогда более ярко
намечается другая, не сюжетная, а поэтическая история: путь отказа субъекта письма от разных литературных и жанровых шаблонов и увлечение поэзией, представленной образом Зинаиды.
Образ героини определяется как светлый: на нее проливается свет через открытые глаза, а на изменяющемся лице играют разные чувства, которые уподобляются «тени облаков в солнечный ветреный день» [Тургенев 1981, 326]. Ее ясный и быстрый взгляд озаряет героя, заставляя его потупиться. На фигуру также падает луч солнца через окно, освещая ее сквозь белую же штору. До момента влюбленности героини вся ее фигура в восприятии героя и передаче автора тетрадки отражает ангельскую чистоту и спокойствие. Итак, образ Зинаиды становится подобным солнцу и метафоризуется явлениями природы: луч обливает «мягким светом ее пушистые золотистые волосы» [Тургенев 1981, 312].
Героиня не только в восприятии подростка кажется богиней солнца, но и в кругу своих поклонников ведет себя как повелительница. Имя княжны Засекиной «Зинаида» означает «божественная». В повести подчеркивается также ее сословие как отличающая черта: она устойчиво называется княжной. Героиня исполняет роль Зинаиды Александровны, т.е. взрослой и доминирующей по отношению к подростку. Несмотря на то, что герой также требует относиться к себе как к взрослому, он готов припасть к ее ногам. Однако именно такое обожествление героиня не терпит: оно не может вызвать в ней взаимных чувств, кроме сестринских или материнских.
Влюбленный герой присваивает Зинаиде разные образы, либо же героиня представляет себя в разных масках, примеряя на себя всевозможные роли: то Клеопатры, то мечтательницы, то королевы. К примеру, вместо подлинного «лица» Зинаида в доме подростка демонстрирует только «личину» - героиня ведет себя «прилично»: «она превращалась в барышню» [Тургенев 1981, 328]. Одежда героини остается светлой, однако лицо ненатурально холодное и неподвижное. Глаза тоже становятся холодными, лицо, т е. образ героини наделяется атрибутами, характерными для отца героя. Зинаида ведет себя соответственно своему общественному положению, и, вследствие этого, ее фигура лишается жизненности.
Добавим, что во время грозы лицо героини словно плывет перед героем во мраке; оно скрывает совершенно другие черты характера Зинаиды, ибо ее лицо загадочно улыбается, а ее глаза глядят «задумчиво и нежно» [Тургенев 1981, 322]. Окно как рама и средство разделения либо связывания внешнего и внутреннего мира включается в игру света и тени: «Переплет его четко отделялся от таинственно и смутно белевших стекол» [Тургенев 1981, 322]. Мотив окна, неоднократно повторяющийся в тексте повести в связи с образом Зинаиды, вводится и в ее рассказ о королеве. Окна во дворце распахнуты, их шесть - они могут представлять собой шесть поклонников Зинаиды, скрываясь за которыми героиня глядит в темный сад, ожидая свидания со своим настоящим возлюбленным. Окно, обрамляющее лицо, таким образом превращается в метафорическое «овеществление» рассказа в повести, структуры «текст в тексте», которая вместо «по-
техи» основывается на рассказе говорящего, содержащем также «сказки» (см. «сочинения» Зинаиды).
В ходе действия и повествования постепенно обнажаются книжные шаблоны, которыми герои руководствуются при понимании друг друга и самих себя. Зинаида познает истинную любовь, и по мере углубления ее чувств литературные образцы также устраняются из ее описания. Однако подросток пока еще толкует каждое проявление любви героини ошибочно. От ее поцелуев он чувствует «большое смущение, которое напрасно старался скрыть под личиною скромной развязности, приличной человеку, желающему дать знать, что он умеет сохранить тайну» [Тургенев 1981, 337].
После более близкого знакомства героини с отцом Владимира Петровича как лицо Зинаиды, так и окно ее комнаты выражают уже бледность («до белизны»); исчезает жизненность, подвижность героини. Закрыв решительно окно, героиня будто устраняет как границу / препятствие ее свиданий с отцом героя, так и посредника между мирами, через которое герой подсматривает за ней. К тому же, она выполняет волевой акт, решаясь на особый поступок. Впоследствии описание окон героини тоже меняется: они тускло синеют «при слабом свете, падавшем с ночного неба» [Тургенев 1981, 351]. Наблюдая, как изменяется Зинаида и как опускается белая штора ее окна, молодой Владимир Петрович, однако, пока еще не способен делать выводы из увиденного.
В последний раз герой видит Зинаиду и ее лицо как «бледное пятно» через окно, полускрытое занавеской. Теперь на героине не светлое, а темное платье. Автор тетрадки не может лучше выразить все оттенки ее лица, запечатленного в его памяти, чем утверждая то, что любовь сочетается с отчаянием. На вид героиня покоряется отцу, однако на словах она, по всей вероятности, не соглашается расстаться со своей прежней жизнью или конвециями. По этой причине отец и ударяет ее хлыстом. После своего удара он «ворвался в дом» [Тургенев 1981, 360], загладить свою вину. Однако подросток уже не видит, что происходит в комнате после этого, т.к. и Зинаида отходит от окна как места встречи и ее унижения. Герой затем расспрашивает отца, куда тот дел хлыст, с намерением увидеть его лицо. Отец неохотно отвечает, что не уронил, а бросил свое орудие, видимо, стыдясь совершенного проступка. Лицо отца отражает теперь его глубокие чувства: «сколько нежности и сожаления могли выразить его строгие черты» [Тургенев 1981, 361]. Таким образом, раскрывается не книжная холодность, а поэтичная незаурядность отца героя - так он может быть подлинной парой героини.
При прощании с молодым Владимиром Петровичем в Зинаиде проявляется только женственность, кротость и искренняя любовь, а не властность или различные роли в игре. До этого в тексте рассказа слово «сладость» обнажало неправильность догадок героя о любви, теперь же он «жадно вкусил» [Тургенев 1981, 356] сладость самой жизни. Он говорит только о Зинаиде, что она снесла удар по любви, однако из повести же из-
вестно, что молодой герой также претерпел муки от нее. В этом месте текста утверждается, что прощальные слова и долгий поцелуй героини вызывают в подростке настоящую любовь «до конца дней». Вероятно, по этой причине Владимир Петрович и не женится в будущем. Однако молодой герой еще долго не осознает это, называя объект своего чувства всего лишь «пассией». Герой-юноша, готовящийся к экзаменам, а затем брезгующий увидеть героиню, пока еще не умеет постичь настоящий смысл любви.
Автором тетрадки же осмысляется, что его любовь казалось детской по сравнению со взрослым чувством отца и Зинаиды. Это чувство представляется как «незнакомое, красивое, но грозное лицо, которое напрасно силишься разглядеть в полумраке...» [Тургенев 1981, 361], и в этой фразе гроза, лицо и любовь сближаются. Все соединяется в лице Зинаиды, что позволяет понимать его в качестве метафоры любви, которую необходимо разглядеть, т.е. понять.
Когда герой узнает, что не только его отец, но и Зинаида умерла, его фантазия снова начинает работать и он представляет лицо женщины, переполненной жизнью и носящей в себе новую жизнь, в темном гробу вместе с отцом, т.е. связанной с отцом навсегда в смерти. Элегический тон восклицаний автора тетрадки, обращений взрослого Владимира Петровича к молодости, выражает его столкновение с ошибками, совершенными много лет назад. Их можно поправить только созданием наррации и становлением в качестве субъекта собственного текста. Только в письменном осмыслении есть возможность приблизиться к пониманию любовного чувства, осмыслению своей и чужой истории, разоблачению и обновлению книжных шаблонов дискурса.
Итак, сопоставление любви и жизни ввиду неизбежной смерти завершает повесть Тургенева, в которой лицо (образ) Зинаиды стало метафорой дискурсивности, порождения нового текста о первой любви.
В дальнейшем мы рассмотрим на примерах, каким образом образ Зинаиды делается метафорой поэтического творчества в повести Тургенева «Первая любовь». Тема, которая относится к данной проблематике, т.е. сочинительская деятельность героини, не является широко изученной турге-неведами. Обращения к ней ограничиваются филологическим и текстологическим анализом; см., например, наблюдения Н. Чернова относительно сюжета, рассказанного Зинаидой, который перекликается с содержанием поэмы «Сновидения» (1833) Екатерины Шаховской [Чернов 1973, 231]. Вопросы любовной интриги как «власти и подчинения», с неизбежностью смерти, стали предметом большинства исследований [Карпов 2003]; [Маркович 2001]; [Романов 2008]. Интертекстуальное сравнение встречается в отдельных статьях, в частности, [Хетеши 2001]; [Хохлова 2005]. Мы же обратимся более подробно к «сказкам», «рассказам» и сочиненным сновидениям Зинаиды, героини повести «Первая любовь».
Параллельно развитию чувства героини к отцу героя все более явно развертывается поэтическая сторона ее натуры. Она придумывает игру в сравнения, т.е. поэзию. Сравнение красных облаков на закате солнца,
сделанное Зинаидой по книжному образцу, содержит явные отклики на реальную жизненную ситуацию героини. Она делает эксплицитным сходство с отцом Владимира Петровича, уточняя возраст Антония (ему за сорок). Следовательно, очевидна и параллель ее образа с Клеопатрой, роль которой Зинаида примеряет на себя в отношении своих поклонников. Не случайно упоминается и имя Пушкина: его отрывок о Клеопатре («Египетские ночи») является явным претекстом повести Тургенева и примером для подражания героев. Зинаида слышит об этой истории у поэта Майда-нова, т.е. узнает о ней через романтическую трансляцию. Автор тетрадки помещает здесь сравнение с одной сценой из «Гамлета», - также для освещения книжности ситуации.
Поклонники же лишены всякой оригинальности: ни придумать ничего нового не могут, ни возражать, только поддакивают (ср. с присвоенным им словом «подданные»). Воображение молодого героя тоже работает шаблонно, однако более достойно Зинаиды. Фантазии подростка еще слишком романтические. Он видит Зинаиду сквозь призму различных образцов: живо воображает себе, «как она вдруг, в припадке неудержимой печали, ушла в сад и упала на землю, как подкошенная» [Тургенев 1981, 330]. Представляя героиню в «пейзаже», субъект тетрадки приводит основные мотивы описания ее образа: ветер качал, голуби ворковали, пчелы жужжали. О разнице между заданной шаблонностью поведения молодого героя и осмыслением взрослого автора тетрадки свидетельствует и то, как желание Владимира Петровича предаться грусти сменяется наслаждением тихой природой: светлый день, гуляет свежий ветер, а он сам лежит в густой траве. Память, оттесняющая негативные мысли, при этом снова задействована, точно так же, как и воображение героя.
Молодой Владимир Петрович фантазирует над литературными образцами, представляя себя спасителем девицы и романтическим героем: «как умру у ее ног» [Тургенев 1981, 339]. Однако настоящий героизм заключается не в книжных поступках, а в испытании взрослой, всеобъемлющей любви и в отказе от общественных и других конвенций. При «полете» воображения героя в тексте повести рождается новая метафора в связи с образом птицы: цветной дятел взбирается на дерево. Автор тетрадки сопоставляет это с движением музыканта, выглядывающего из-за шейки контрабаса. Это сравнение переносится и на действия молодого героя: он начинает напевать известный романс и цитировать трагедию Хомякова. Таким образом, разоблачается попытка героя сочинить что-нибудь чувствительное. Подросток еще должен дорасти как до понимания любви, так и до освоения поэтического языка. Это может означать его настоящее взросление. Только истинная любовь сопоставляется с настоящим словом, только при таком условии может рождаться поэзия.
Это особенно видно в отношении Зинаиды. Ее воображение, поэтическое чутье становится особенно обостренным, когда она влюбляется. Все придуманные ею игры служат тому, чтобы ярче осветить ее поэтичность. Игра в сравнения сменяется предложением Зинаиды рассказать свои сны.
Поклонники героини, однако, не умеют ни видеть сны, ни сочинять их поэтически. Сочиненное сновидение Майданова напоминает подражание неоготической, романтической повести. Зинаида потому и перебивает его, отвергая таким образом ложную фантазию и требуя создать более поэтичное и правдиво выдуманное сочинение. У Беловзорова сюжет слишком заданный и приземленный, без малейшего оттенка инновативности или фантазии. То, что кажется в его сне молодому герою неинтересным, однако, имеет особое значение в контексте всей повести (см. мотив лошади). Не случайно Зинаида выпытывает у гусара таким образом - при помощи сочинения, - как бы он поступил, если бы она вышла за него замуж.
Возникает также метапоэтический вопрос о правдивости или вымыш-ленности творчества. Умение понимать и исполнять произведения тесно связано с этим вопросом. Влюбленная героиня просит подростка прочитать ей стихотворения (например, «На холмах Грузии»), которые отвечают расположению ее души. Она справедливо критикует героя за напевность чтения, но сама же объясняет это его молодостью. Зинаида усматривает правду поэзии, которая заключается не в подобии действительности, а в вымысле, что «больше похоже на правду....» [Тургенев 1981, 330].
По этой же причине отрицается поэзия Майданова. Проблема с творчеством пошлого квази-поэта восходит корнями к той же романтической установке, как и у молодого героя, и автор тетрадки критично относится к слову поэта («Он выкрикивал нараспев»), строя инновативное сближение: «рифмы чередовались и звенели, как бубенчики, пусто и громко» [Тургенев 1981, 330]. Громкий звон становится обозначением неадекватного слова, плохого сочинения. Слишком клиширована поэма «Убийца» (ирония по отношению к штампам романтизма), которую Майданов хочет издать романтическим же образом: «в черной обертке с заглавными буквами кровавого цвета» [Тургенев 1981, 321]. Между тем поэтическая цитата служит в понимании молодого Владимира Петровича для обнажения тайны любви героини: Зинаида краснеет, а подросток холодеет от этого знания. Для сокрытия своего замешательства героиня станет хвалить будто бы «чистосердечно» романтическую поэму об убийце. Зинаида предлагает другой сюжет для поэтического воспроизведения. Этим выражается неприятие ею майдановского «творчества», и именно здесь вступает в силу смыслопорождение от приема «текст в тексте». В то время как поэма «Убийца» может скрывать в себе сюжет о ревнивце (ср. Отелло), ссылки на существующие художественные произведения освещают мир повести Тургенева, и выдумки / поэтические творения героини направляют его интерпретацию в другом русле.
Итак, здесь же открывается дискуссия о темах и сюжетах; как утверждает Зинаида: «если б я была поэтом, я бы другие брала сюжеты» [Тургенев 1981, 333]. В видении-сочинении героини белые, чистые девушки противопоставляются шумным, поющим вакханкам. Вместо гимна слышен шумный визг, вместо обманутой девушки только венок. Зинаида уступает поэту дело созидания целостного произведения, однако акцентирует
необходимость деталей, которые как раз выполняют самую поэтическую функцию: красные и дымящиеся клубами факелы, блестящие глаза, тесные венки, много золота. Представленный сюжет и маркируемые детали служат доказательством для героя влюбленности Зинаиды в кого-то. Поэт и граф спорят о достоинствах поэтической идеи Зинаиды и о разнице романтизма Байрона и Гюго. Поэт же приводит в пример и незаслуженно оцененную книгу, однако героиня быстро оспаривает ее, заостряя внимание на испанской орфографии.
При второй игре в фанты Зинаида предлагает новый сюжет. Сочинение Зинаиды также отличается яркостью и красочными деталями, в силу которых рассказ кажется стилизованным под сецессион. Героиня же утверждает, что роскошь красива. Если ее рассказ должен представить саму героиню, то интересно, как она сама видит себя: она является королевой бала, однако в отличие от действительности, настоящего образа Зинаиды, в ее рассказе у королевы волосы черные, а не светлые. Это делает ее еще более загадочной и величественной, подобной Клеопатре. В своих комментариях к рассказу поклонники стараются растолковать предмет высказывания Зинаиды. Автор тетрадки же видит ее королевский рост и отождествляет девушку с героиней ее рассказа: «диадема на черных волосах. <...>, веяло таким светлым умом и такою властию» [Тургенев 1981, 344]. Дискурс представляет предмет речи посредством частицы слова «власть». Зинаида включает в свой рассказ и образы поклонников, произносящих неправдивые, льстивые речи. Проецируя сочинение на действительность, Лушин и Малевский выпытывают реальные чувства и мысли девушки. Таким образом тематизируется оппозиция наивного и поэтического чтения литературных текстов. Зинаида же раздражается тем, что перебивают поток ее речи. Она точно так же не слушает своих гостей, как в ее сочинении королева.
В рассказе Зинаиды таинственный возлюбленный не отличается ни богатством, ни изящной речью, однако именно он имеет власть над королевой-героиней. Сад с фонтаном является местом встречи влюбленных. Их свидание обозначается и другими известными мотивами (небо, звезды, деревья). Фонтан, у которого ждет королеву тот, кого она любит, отмечен мотивом света. На уровне дискурса можно утверждать, что речь объекта любви, метафоризуемая как «тихий плеск воды», слышна сильнее говора гостей и музыки дворца-дома, т.е. тихое слово противопоставляется шумной речи поклонников. Это можно толковать и как оппозицию «громкого» романтического дискурса и тихого поэтического слова.
Обсуждение рассказа Зинаиды ведется в плане выяснения его правдивости, и поклонники проецируют его тему на себя. Это называется «хитростью», или же, добавим от себя, «наивным чтением». Если сопоставить предмет рассказа Зинаиды с действительностью, то наблюдается как будто реальная ситуация: молодой Владимир Петрович так же проявляет свою готовность умереть у ног Зинаиды, отождествляя ее с королевой, и другие поклонники героини ведут себя, как гости на балу. Однако Зинаида - автор
рассказа сочиняет продолжение истории на заданный сюжет (как если бы они действительно были в числе гостей). Вспомним также, что у Пушкина история о Клеопатре является основой импровизации на заданную тему.
Зинаида предсказывает и действительные поступки поклонников, когда ее тайна раскроется. Здесь также можно найти отклики на литературные произведения. Как в «Египетских ночах» Пушкина, так и у Тургенева появляется образ воина. По всей вероятности, Зинаида именно поэтому и называет так Беловзорова, придавая их истории отсвет пушкинской: «.. .воин! - сказала она наконец, как бы не найдя другого слова» [Тургенев 1981, 338]. На самом деле Беловзоров не вызывает отца Владимира Петровича на дуэль, но преследует влюбленных, а после скандала уезжает на Кавказ на верную смерть. Это вполне романтический сюжет, но предполагаемое героиней действие поэта Майданова так же соответствует его образу, как плохому сочинителю. Зинаида с проницательностью настоящего поэта предугадывает все. Однако она пока не представляет, как действовал бы Лушин. Доктор в самом деле не может реагировать на происходящее более действенно, чем иронической фразой. Подростку Владимиру Петровичу героиня не хочет предсказать его будущие поступки, а отравленная конфета Малевского, о которой говорит героиня, реализуется в анонимном письме графа, посредством которого тот в переносном и буквальном смысле отравил жизнь как Зинаиды, так и отца героя и его семейства. В данный момент же он отравляет встречу гостей тем, что «ядовито» [Тургенев 1981, 346] издевается над статусом пажа молодого Владимира Петровича. Зинаида защищает своего «пажа» и величественно показывает графу на дверь. В ее жесте нарратор усматривает реализацию жеста истинной королевы. Провинившийся граф старается восхвалить пошлые стихи Май-данова, чтобы компенсировать свои дерзкие слова.
Малевский, в имени которого уже содержится корень *мал, т.е. злость, своими ядовитыми словами позже опять приводит юношу в ревнивую ярость. Именно граф подталкивает его реализовать функцию пажа: караулить свою властительницу ночью в саду. Он, как Яго, побуждает юношу поступать, как Отелло. Подросток теперь уже называет Зинаиду изменницей, переводя ее снова в другой статус в своем понимании. Однако, поскольку именно он понимал ее заботу ошибочно, как любовь, здесь налицо заблуждение героя. Он не только поступает неправильно, но и пользуется неадекватным словом. Ревнивому подростку, толкующему рассказ героини как реальность, не удается убедиться в правильности своих догадок, потому что в их собственном саду он не настигает влюбленных на свидании. Он видит только своего отца, возвращающегося со свидания, однако объяснить это не может.
Из сказанного следует, что сочинения героини нельзя воспринимать буквально, а только как поэтические, несмотря на то, что они заключают в себе долю истины. Это «сказки для потехи», которые не оформлены полностью, лишь красочно представлены в деталях в виде рассказа. Именно такая поэтическая детализация демонстрируется в письменном виде, ибо
рассказ включен в повествование автора тетрадки. Употребляя метафору из повести, можно сказать - как лицо героини в раме окна-сочинения. Итак, параллельно дискурсивному развертыванию нарративной истории первой любви все более развивается ее соответствие поэзии.
Подводя итоги нашему анализу, можно справедливо утверждать, что в повести Тургенева тематизируется не только то, что задано в заглавии, но и формы его воспроизведения, т.е. создается дискурс о самом созидании, творчестве.
ЛИТЕРАТУРА
1. Басова Е.А. Пролог и эпилог как структурно-семантические элементы в повести И.С. Тургенева «Первая любовь» // Вестник Череповецкого государственного университета. 2012. № 4 (44). С. 49-52.
2. Дедюхина О.В. Мотив сна в повести И.С. Тургенева «Первая любовь» // Вопросы методологии современного литературоведения. Хабаровск, 2007. С. 84-88.
3. Карпов И.П. Любовь - первая, последняя, единственная (И.С. Тургенев, И.С. Шмелев, А.П. Чехов, И.А. Бунин). Йошкар-Ола, 2003.
4. Маркович В.М. О «трагическом значении любви» в повестях И.С. Тургенева 1850-х годов // Поэтика русской литературы: к 70-летию проф. Ю.В. Манна. СПб., 2001. С. 275-290.
5. Муратов А.Б. Повести и рассказы И.С. Тургенева 1867-1871 годов. Л., 1980.
6. Недзвецкий В.А. Герой И.С. Тургенева и мироздание // Русская словесность. 2008. № 6. С. 11-15.
7. Половнева М.В. Автор, повествователь и герой в повести И.С. Тургенева «Первая любовь» // Писатель и литературный процесс. СПб.; Белгород, 1998. С. 117-124.
8. Пустовойт П.Г. Романтическое начало в творчестве И.С. Тургенева // Романтизм в славянских литературах / под ред. В.И. Кулешова. М., 1973. С. 258-277.
9. Романов Д.А. «Закипающая жизнь» (о повести И.С. Тургенева «Первая любовь») // Русский язык в школе. 2008. № 7. С. 47-52.
10. Тургенев И.С. Первая любовь // Тургенев И.С. Полное собрание сочинений и писем: в 30 т. Соч.: в 12 т. Т. 6. М., 1981. С. 301-364.
11. Хетеши И. Повесть И.С. Тургенева «Первая любовь»: (Архетип и интертекстуальность) // Studia Slavica Academiae Srientiamm Ни^апсае. 2002. Т. 47, fasc. 1-2. Р. 115-132.
12. Хохлова М.П. О роли литературных реминисценций и аллюзий в повести И.С. Тургенева «Первая любовь» // Вестник Костромского государственного университета им. Н.А. Некрасова. 2015. № 6. С. 65-69.
13. Чернов Н.М. Повесть И.С. Тургенева «Первая любовь» и ее реальные источники // Вопросы литературы. 1973. № 9. С. 225-241.
REFERENCES (Articles from Scientific Journals)
1. Basova E.A. Prolog i epilog kak strukturno-semanticheskiye elementy v povesti I.S. Turgeneva "Pervaya lyubov" [The Prologue and Epilogue as a Structural and Semantical Elements in I.S. Turgenev's "First Love"]. Vestnik Cherepovetskogo gosudarst-vennogo universiteta, 2012, no. 4 (44), pp. 49-52. (In Russian).
2. Chernov N.M. Povest' I.S. Turgeneva "Pervaya lyubov" i eye real'nyye istochniki [I.S. Turgenev's Short Story "First Love" and Its Real Sources]. Voprosy literatury, 1973, no. 9, pp. 225-241. (In Russian).
3. Hetesi I. Povest' I.S. Turgeneva "Pervaya lyubov": (Arkhetip i intertekstual'nost') [I.S. Turgenev's "First Love": (Archetype and Intertextuality)]. Studia Slavica Aca-demiae Scientiarum Hungaricae, 2002, vol. 47, no. 1-2, pp. 115-132. (In Russian).
4. Khokhlova M.P. O roli literaturnykh reministsentsiy i allyuziy v povesti I.S. Turgeneva "Pervaya lyubov". [On the Role of the Literary Recollections and Allusions in I.S. Turgenev's Short Story "First Love"]. Vestnik Kostromskogo gosudarstvennogo universiteta im. N.A. Nekrasova, 2015, no. 6, pp. 65-69. (In Russian)
5. Nedzvetskiy V.A. Geroy I.S. Turgeneva i mirozdaniye [I.S. Turgenev's Hero and the Worldview]. Russkaya slovesnost', 2008, no. 6, pp. 11-15. (In Russian).
6. Romanov D.A. "Zakipayushchaya zhizn'" (o povesti I.S. Turgeneva "Pervaya lyubov'") ["Simmering Life" (On I.S. Turgenev's Short Story "First Love")]. Russkiy yazyk v shkole, 2008, no. 7, pp. 47-52. (In Russian).
(Articles from Proceedings and Collections of Research Papers)
7. Dedyukhina O.V. Motiv sna v povesti I.S. Turgeneva "Pervaya lyubov" [The Motif of Dream in I.S. Turgenev's Short Story "First Love"]. Voprosy metodologii sovremennogo literaturovedeniya [The Methodology Issues of Contemporary Literary Criticism]. Khabarovsk, 2007, pp. 84-88. (In Russian).
8. Polovneva M.V Avtor, povestvovatel' i geroy v povesti I.S. Turgeneva "Pervaya lyubov" [The Author, Narrator and Hero in I.S. Turgenev's Short Story "First Love"]. Pisatel'i literaturnyyprotsess [A Writer and Literary Process]. Saint-Petersburg; Belgorod, 1998, pp. 117-124. (In Russian).
9. Markovich V.M. O "tragicheskom znachenii lyubvi" v povestyakh I.S. Turgeneva 1850-kh godov [On "The Tragic Meaning of Love" in I.S. Turgenev's Short Stories of the 1850s]. Poetika russkoy literatury: k 70-letiyu prof. Yu.V Manna [The Poetics of Russian Literature: To the 70th Anniversary of Prof. Yu.V Mann]. Saint-Petersburg, 2001, pp. 275-290. (In Russian).
10. Pustovoyt P.G. Romanticheskoye nachalo v tvorchestve I.S. Turgeneva [The Romantic Roots in I.S. Turgenev's Works]. Kuleshov V.I. (ed.) Romantizm v slavyan-skikh literaturakh [Romanticism in Slavic Literatures]. Moscow, 1973, pp. 258-277. (In Russian).
(Monographs)
11. Muratov A.B. Povesti i rasskazyI.S. Turgenevagodov [I.S. Turgenev's Novellas and Short Stories in 1867-1871]. Leningrad, 1980. (In Russian).
12. Karpov I.P. Lyubov' - pervaya, poslednyaya, edinstvennaya. (I.S. Turgenev, I.S. Shmelev, A.P. Chekhov, I.A. Bunin) [Love - the First, Last, the Only one. (I.S. Turgenev, I.S. Shmelev, A.P. Chekhov, I.A. Bunin)]. Yoshkar-Ola, 2003. (In Russian).
Молнар Ангелика, Дебреценский университет.
PhD, Dr. habil., доцент Института славистики. Область научных интересов: русская литература, литературоведение.
E-mail: [email protected]
Angelika Molnar, University of Debrecen.
PhD, Dr. habil., Associate Professor at the Institute of Slavistic. Research interests: Russian literature, literary studies.
E-mail: [email protected]
