CC BY
71
Итак, мифологический каркас антиутопического мира в романах Ю. Буйды и Т. Толстой представлен следующими проявлениями:
1. Эсхатологической и космогонической основой функционирования общества.
2. Изображением циклического развития, что неизменно влечет за собой наложение пространственно-временных пластов в произведениях.
3. Представлением общественного поведения как устоявшегося в рамках традиционности и ритуальности.
4. Объяснением подсознательных страхов общества мифологическими представлениями о социальной иерархии и верховных силах.
5. Обязательным присутствием в мифологической картине мира культурного героя.
6. Тенденцией к математическому преображению хаоса в космос.
Несмотря на явную очевидность всех перечисленных мифологических констант в романах, при таком подходе еще нельзя определить особую значимость форм мифологической условности в построении социально-фантастической модели общества, поскольку ее обоснование требует некоторой локализации и конкретики, как в социальном, так и в художественно-фантастическом аспекте.
Литература
1. Иванова Н. Возвращение к настоящему // Знамя. -1990. - № 8.
2. Елисеев Н. КЫСЬ, БРЫСЬ, РЫСЬ, РУСЬ, КИС, КЫШ! // Электронный ресурс: http://www.guelman.ru/slava/kis/index.html
3. Буйда Ю.В. Город Палачей: роман // Знамя. - 2003 . - №2, 3.
4. Толстая Т.Н. Кысь: роман. - М.: Подкова: Иностранка, 2001.
5. Шафранская Э.Ф. Роман Т. Толстой «Кысь» глазами учителя и ученика: мифологическая концепция романа // Русская словесность. - 2002. - № 1.
6. Латынина Ю. В ожидании Золотого века // Октябрь. - 1989. - № 6.
7. Ланин Б.А. Русская литературная антиутопия. - М., 1993.
8. Пелевин В.О. Generation "П": Роман. - М. : Эксмо, 2004.
9. Мелетинский Е.М. От мифа к литературе. - М.: РГ-ГУ, 2000.
10.Гордович К.Д. История отечественной литературы XX века. - 2-е изд., испр. и доп. - СПб.: СпецЛит, 2000.
11.Крыжановская О.Е. Антиутопическая мифопоэтиче-ская картина мира в романе Татьяны Толстой "Кысь": ав-тореф. дис. ... канд. филол. наук. - Тамбов, 2005.
12.Давыдова Т.Т. Роман Т.Толстой «Кысь»: проблемы, образы героев, жанр, повествование // Русская словесность. - 2002. - № 6.
13.Степанян К. Реализм как заключительная стадия // Знамя. - 1992. - № 9.
14. Тронский И. М. Античный миф и современная сказка // Академик С.Ф. Ольденбург: зап. Ин-та востоковед. АН СССР. Т. 4. - Л., 1934.
Имихелова Светлана Степановна, профессор кафедры русской литературы БГУ, доктор филологических наук
Imikhelova Svetlana Stepanovna, candidate of philological science, professor of department of Russian literature of Buryat State University.
Tel: 3012-223015; e-mail: [email protected]
Перепелицына Наталья Викторовна, преподаватель литературы и английского языка школы для одаренных детей «Арктика» (г. Нерюнгри).
Perepelitsyna Natalya, teacher of literature and English language at school for gifted children "Arctic" (Neryungri).
Tel: 9243625080; e-mail: [email protected]
УДК 80+8р2
М.Ю. Гаврилкина
Дискурс пустоты в рассказе О. Славниковой «Басилевс»
В статье анализируются проблемы поэтики и эстетики О. Славниковой. В частности исследуется дискурс пустоты в рассказе «Басилевс». Существуя в художественном пространстве Славниковой как некая самостоятельная субстанция со знаком минус, пустота несет разрушение и даже смерть.
Ключевые слова: Славникова, пустота, зеркало, живое, мертвое, перевертыш, сознание.
M.Y. Gavrfflina
The discourse of emptiness in O. Slavnikova's story «Basileus»
The article analyzes the problems of poetics and aesthetics of O. Slavnikova, in particular, the discourse of emptiness in the story «Basileus». The emptiness as a kind of self-substance with a negative, existing in the art space of Slavnikova, bears destruction and even death.
Key words: Slavnikova, emptiness, mirror, living, dead, inversion, consciousness.
Десять лет в литературе - это слишком незначительный срок для того, чтобы литературоведение успело отразить свой профессиональный интерес к писателю в научных статьях и тем более монографиях: творчество Славниковой - область неизведанная. Критики на ее произведения немного: «язык Славниковой, словно
песнь сирены, сбил с пути не одного отважного рецензента» [1], и только некоторые разноречивые отклики в литературных обзорах Интернета отражают интерес не к одному только языку, но и к метафизической картине мира в неординарной прозе писательницы [2].
Проблема, которая заинтересовала нас в
рассказе «Басилевс» (2007), имеет к метафизике прямое отношение: пульс «смысла жизни и таинства смерти» [1] обнаруживает себя в сюжете посредством концептуализации категории «пустота».
В культуре концепция пустоты имеет множество трактовок, и если попытаться выжать экстракт значения, то пустота есть отсутствие содержания или смысла, ничем не заполненное пространство.
В рассказе Славниковой понятие «пустота» служит смысловой коннотацией дискурса «зеркало», которое в мировой культуре выступает как образ мира и Бога, истины и познания, но и обманчивости, неподлинности. Мотив отражения, составляющий основное содержание образа, оказывается представленным в космогонии и космологии: Бог творит мир, чтобы видеть в нем свое отражение; мир - это отражение божества, не тождественное ему, но все же являющееся его подобием, образом. В своей способности отражать человека и окружающую его реальность, зеркало устойчиво соотносится с сознанием, мышлением как инструментами самопознания и отражения универсума, и понятие «рефлексия» (лат. - «отражение») сближает понятия «зеркало» и «мысль». Воображение как порождение образов мира также находит свое олицетворение в зеркале. Поскольку зеркало лишь отражает облики других предметов, не обладая своим, оно подобно луне, которая отражает солнечный свет, не имея собственного; его природа переменчива - оно то «населено», то пустынно [3].
Связь понятий «зеркало» и «пустота» неслучайна. Х. Хоси в своих «Записках от скуки» писал, что «зеркалу не дано ни своего цвета, ни своей формы, и потому оно отражает любую фигуру, что появляется перед ним. Если бы имелись в зеркале цвет и форма, оно, вероятно, ничего не отражало бы. Пустота свободно вмещает разные предметы» [Цит. по 7]. С другой стороны, широко известно о роли пустоты во многих учениях Востока. Здесь она понимается как полнота восприятия и действенность, как небытие, порождающее бытие. Понятие «пусто -ты» является центральным в философии буддизма, тесно связываясь с понятием формы, ибо «пустота - это истинное бытие, проявляющееся через форму» [7].
Зеркальная коннотация пустоты в рассказе «Басилевс» реализуется на материале классической темы любви и смерти. Героиня Елизавета Николаевна Ракитина после смерти мужа погружается в состояние, соотносимое с небытием: пыльная неуютная квартира в «сталинке», ветхое старье вещей и предметов, кот по кличке
Басилевс - весь ее мир, за пределами которого -почти другая реальность, недоступная для адекватного существования или вовсе не нужная.
Внешность Елизаветы Николаевны представлена автором по всем правилам зеркальности. Портрет героини выступает как классический пример оптической мистификации, зеркального перевертыша, как в картинках-иллюзиях, на которых можно разглядеть то молодую красавицу, то старушку: «При ближайшем рассмотрении становилось ясно, что Елизавета Николаевна никакая не старуха, но дивная и удивительная женщина без возраста» [5, с. 330]. Эта «удивительная женщина без возраста» принимает в своей «плюшевой комнате» мужчин, но не с целью любовных или просто человеческих отношений. Все мужчины выступают в роли неких покровителей, приносящих ей в конвертах немалые деньги, и практически ничего не требуют взамен. И только с одним мужчиной, Павлом Ивановичем Эртелем, Елизавета Николаевна встречается регулярно, примерно раз в неделю и более заинтересованно. Предметом этих встреч, названных автором как «отношения», был кот -«породистый вислоухий шотландец», который «на склоне кошачьих лет более всего напоминал русского мужика в шапке-ушанке и толстом, местами продранном тулупе. Но, несмотря на почтенный возраст, рыжие глаза кота пылали опасным огнем, и каждый, кто тянул к нему непрошеную руку, получал украшение в виде параллельных кровоточащих царапин. Звали кота Басилевс» [5, с. 323]. Любимой игрушкой Баси-левса была плюшевая крыса, и даже сидя на окне, слушая запахи улицы, он оставался ей верен, всюду таская за собой.
Эртель, как и другие мужчины, питает к Елизавете Николаевне весьма нежные, но неоднозначные чувства. Он думает о ней постоянно, долго сидит в машине перед ее подъездом или топчется во дворе, как преступник, поджидающий жертву. Однако он не заводит разговоров о своих чувствах и не может объяснить, почему его так тянет к этой маленькой женщине, «глядевшей на мир такими густо-синими глазами, что все вокруг, должно быть, казалось ей подсиненным» [5, с. 331]. Таким образом, образуется целая цепь привязанностей: Эртель - Ракитина -Басилевс - плюшевая крыса.
Центральное звено в этой цепи - кот. Почему именно Басилевс служит медиатором отношений мужчины и женщины? Все дело в том, что Эртель - таксидермист, чучельник с «бесцветными, но словно гранеными маленькими глазами», отчего сам напоминает чучело: «В сорок лет Эртель был худощавый господин, подчеркнуто опрятный, несколько бесцветный, точно
вода и лосьоны смыли с его костистого лица природные краски; только нос его, тонкий, с чернильной прожилкой по узкой горбинке, наливался на холоде розовой кровью - и такими же ярко-розовыми были кончики пальцев, которыми мастер необыкновенно чутко препарировал тот или иной деликатный экземпляр» [5, с. 325].
Казалось бы, профессию Эртеля можно сравнить с ролью Творца, поскольку попытка оживить неживое есть попытка повторения божественных деяний, как предполагает Е. Варакина [1]. Но эта попытка, на наш взгляд, не есть повторение пятого и шестого дней творения, когда в косную (и никогда не бывшую живой) материю вдыхается жизнь, а скорее стремление оживить то, что уже утратило свойство живого. Эр-тель словно возлагает на себя функции Демиурга: «Истинно, истинно говорю вам: наступает время, и настало уже, когда мертвые услышат глас Сына Божия и, услышав, оживут» [Иоанн, 5: 25]. У Славниковой: «Работа Эртеля часто давала ему ощутить, что воспроизводимые им живые формы кем-то сделаны; повторяя за Творцом, будто первоклассник за учителем, он иногда, ненароком, попадал руками в какие-то трепещущие токи жизни, как попадают в ручей» [5, с. 329]. Таким образом, деяния Творца в случае Эртеля отзеркаливаются автором, меняя местами элементы оппозиции: «живое» сменяется «мертвым».
В состоянии этой смены и показана героиня. Елизавета Николаевна притягивает к себе мужчин не молодой энергией, а неясной прелестью эфирной обветшалости, обмякшей жизненности: «У Эртеля буквально слабели жилки, казавшиеся сделанными из крученого металла. Так она была трогательна, эта девочка-женщина-старушка» [5, с. 337]. Противиться этой тяге практически невозможно. Один из благодетелей, господин К., отчаявшись вдохнуть жизнь в пустое существование этого непостижимого существа, устраивает погром в ее квартире, пытаясь обнажить мертвенную пустоту того замкнутого круга, в который она сама себя заключила, и безжалостно разбивает безжизненные предметы ее мира. Но и это обнажение сути не помогает мужчине забыть о ней и прийти к внутреннему успокоению, ибо, круша и ломая, он понимает, что «разбитые тарелки склеят и на этих фаянсовых блинах кому-то подадут заветренный десерт; что шляпы расправят и, подшибленные, будут носить, отвалившуюся сушеную розу подошьют ниточкой, и эта ниточка пронзит насквозь чью-то неопытную душу» [5, с. 349]. Он предупреждает Эртеля: «вдовица - прирожденный паразит. Такие существа издают вибрации,
чтобы подманивать доноров вроде нас с вами. Знаете, как сладко их баловать, намного слаще, чем своих детей, например. А по мне, так нет ничего страшней, чем призывная песня паразита. С ними делаешь массу добра - и ни во что, в пустоту. И так от этого устаешь, что лучше бы камни таскал. Мой вам совет: не ходите вы к ней. Ее там все обобрали - соседи, прислуга. Ей сейчас много надо. Поберегите себя» (здесь и далее курсив в цитатах мой. - М.Г.) [5, с. 335336].
Но именно эта пустота неумолимо манит Эр-теля, который испытывает невыносимую, страстную «любовь к беспомощному, не пригодному к жизни» [5, с. 344]. Эртель и сам «угадывал в Елизавете Николаевне какую-то бесформенную, ничем не наполняемую пустоту. Перед пустотой, в которую она, туманно улыбнувшись, вдруг давала заглянуть, он, взрослый мужчина, дворянин, ощущал себя маленьким и слабым, словно перед стихией, перед несоразмерным человеку явлением природы» [5, с. 336].
Сущность пустоты вокруг и внутри героини подобна зеркалу: в ней обнаруживаются все объекты мира, которые, казалось бы, остаются недвижимы и неизменяемы, но система координат переворачивается, и то, что должно вызывать ужас и попытку бегства, напротив, тянет к себе, разрушая и обезображивая. Несмотря на любые усилия к высвобождению, мужчины, окружающие Елизавету Николаевну, все равно посещают ее квартиру, несут деньги, желая чувствовать, что помогают женщине, творят добро. Однако такое добро, будучи отраженным, превращается в зло: «Эртель догадывался, что добрые дела, на которые Елизавета Николаевна провоцирует и подвигает нескольких мужчин, на самом деле не становятся добром - тем подлинным субстратом, прибавление которого в мире благотворно для человечества. Ничего на самом деле не прибавлялось от всех этих умиленных порывов, фальстартов добра. Это изнуряло, высасывало соки. Все это было лишено какой-то высшей целесообразности, и оставалось только удивляться, сколько всего способна поглотить единственная, подвешенная на ниточке человеческая жизнь» [5, с. 337].
По мысли Е. Варакиной, «Эртель настолько одержим желанием вернуть жизнь мертвому телу, что начинает в живом предчувствовать и предвкушать мертвое, которое нужно будет оживлять и увековечивать» [1]. Именно поэтому всякое стремление Эртеля в направленности к добру или прекрасному сталкивается с пустотой - не просто «отсутствием», но неким разрушительным принципом растворения живого. И поэтому же таксидермист Эртель не столько пыта-
ется вдохнуть жизнь в мертвое тело, сколько ускоряет его смерть.
Несмотря на то, что в рассказе, казалось бы, нет ни слова о возможности любовной связи между Эртелем и Елизаветой, становится очевидным: эти отношения значительно отличаются от тех, которые связывают Елизавету с господином К., словно обреченного на благотворительность. Женатый Эртель и вдовая Елизавета, несомненно, испытывают некие эмоции, но, как это часто бывает у Славниковой, их чувства остаются нереализованными. И поэтому сама любовь Эртеля к Елизавете напоминает не любовь, но любование живым мертвецом: эта женщина без возраста для таксидермиста - как бы материал, наглядное воплощение проекта ожившего чучела - «как бы» живое. Пустота, которая чувствуется в этой женщине, манит к себе Эртеля, как зародыш смерти в еще живом существе. Примерно то же он испытывает к Басилевсу -объекту своего профессионального интереса. Пристальное внимание к любым физическим повреждениям на шкуре животного лишний раз подтверждает желание Эртеля сделать из живого мертвое.
Трагическая смерть Елизаветы Николаевны также связывается автором с пустотой, поскольку водитель, сбивший ее на дороге, «видел пустоту, похожую на помрачение рассудка» [5, с. 368], в то время как свидетели происшествия не могли вообще дать объективной оценки аварии на дороге: самым мистическим образом одним виделась старуха с кошелкой, другие утверждали, что никакой старухи не было, третьи были уверены, что «...горбатая старуха, с которой все началось, нашарила в месиве свою драгоценную кошелку и преспокойно уковыляла с места происшествия. В каком-то смысле так оно и произошло. Никакой старухи не было на дороге; там лежала, примерзнув рассыпанными волосами к липкому полотну, бледная красавица лет тридцати; ее полуприкрытые сонные глаза были кружевными от легкого снега, садившегося на ресницы, ватное пальтишко задралось, открыв прекрасные ноги, затянутые в дешевые старушечьи чулки» [5, с. 372].
При жизни Елизавета Николаевна составляла для Эртеля предмет беспокойства, поскольку была буквально образцом всех его стремлений. Живая в физиологическом смысле Елизавета становится для героя образцовым примером пустого множества, итогом этой формулы «не совсем умершего», когда живая жизнь, помноженная на смерть, находит возможность существования в логическом итоге пустоты. У него «... лучше всего получалось передать движение и силу освежеванных мускулов... когда на от-
ливку натягивали шкуру, казалось, будто зверь не совсем умер» [5, с. 328]. После смерти Раки-тиной Эртелю «казалось, будто пустота, которую он угадывал в Елизавете Николаевне, теперь освободилась и стояла вокруг, обеспечивая ее присутствие» [5, с. 374].
Таким образом, смерть Елизаветы можно назвать победой Эртеля, поскольку только теперь он способен чувствовать себя «приобщенным к тому безвидному миру, от которого в доме умершего завешивают зеркала» [5, с. 382]. Но одновременно с этим гибель Ракитиной становится трагедией для героя, поскольку идеальное подтверждение остановленного времени в формально живом существе оказывается недостижимым. В этом смысле рассказ «Басилевс» подтверждает авторскую концепцию смерти как умножения пустоты. Антонов, герой романа «Один в зеркале», узнав о погибшей в автомобильной катастрофе жене, подобно Эртелю, ощущает «обнажение дна реальности» - всепоглощающую пустоту: «. все предметы, представлявшие взгляду не настоящее, но исключительно прошлое, сделались странно примитивны, и те из них, что были полыми изнутри - в основном посуда, которой оказалось не так уж мало в кабинете, - были, словно бомбы, заряжены пустотой. На одну просторную секунду в воображении Антонова возникло математическое описание колебательного, глубокого, как омут, взрыва пустоты...» [5, с. 298-299]. Катерина Ивановна в романе «Стрекоза, увеличенная до размеров собаки», похоронив мать, свою мучительницу, тюремщика и при этом единственного близкого человека, чувствует пустоту, которая поглощает не только предметы и явления досягаемого мира, но даже небо: «Но скоро Катерине Ивановне снова сделалось беспокойно. Небесная пустота как-то отвечала пустоте половины зала, откуда забрали столы для поминок, - между ними словно тянуло сквозняком» [6, с.8].
Пустота, заявлявшая о себе еще при жизни героев, с их смертью словно легализуется в реальности на законных основаниях - заполняет освободившееся пространство.
После смерти Елизаветы мысли об умерщвлении Басилевса воплощаются в реальность, и Эртель с удовольствием проделывает почти невозможную работу по восстановлению «подгнившей тушки» [5, с. 383]. Он совершает то, что обещал ей, и в то же время владеет тем единственным, что от нее осталось. Долгожданное создание макета кота работает в тексте как своего рода постскриптум, поскольку в образах чучела Басилевса и его любимой игрушки -плюшевой крысы - прочитывается своеобразная параллель взаимоотношений Елизаветы Никола-
евны и Эртеля: «Басилевс получился длинноват и клочковат, но все-таки это был не труп, а живой кот. Выгнув спину, он словно пускал расчесанной шкурой электрические искры, его сахаристо-рыжие глаза горели дозорным огнем. Рядом с ним на полке в рабочем кабинете Эртеля жила постиранная, заново набитая поролоном плюшевая крыса. Теперь эти два существа стали ровней и подобием друг другу; теперь, наконец, их союз состоялся. На этом сумасшествие Эрте-ля закончилось» [5, с. 384]. Выведенная цепь привязанностей достраивается в воображении Эртеля: «Иногда... он подумывал, что неплохо бы каким-нибудь способом попасть туда, где они с Елизаветой Николаевной станут подобны и равны, где они наконец поговорят» [5, с. 385].
В этом персонажном параллелизме прочитывается авторская ирония. Казалось бы, Эртель наконец-то дождался своего часа и сделал столь желанное чучело кота, но трагедия звучит гораздо отчетливее: как Басилевс не мог существовать без своей игрушки, не имея возможности жить полноценной животной жизнью, так и Эр-тель, потеряв Елизавету, становится еще более одиноким. Пустота, столь привлекавшая в Раки-тиной, теперь, после ее смерти, не исчезла, а, напротив, окружила таксидермиста, не оставив возможности освобождения. Чучело Басилевса и его любимая игрушка, получившая неизвестно для кого новую жизнь, теперь приравнены в своей сути, давая надежду Эртелю на возможное единство с Елизаветой по ту черту жизни. Однако заведомо ясно, что преодолеть существующую между ними пропасть нет никакой возможности, поскольку мир, в котором пребывают персонажи рассказа, кажется огромным резервуаром пустоты, справиться с которым или заполнить практически невозможно. Следовательно, пустота есть онтологическое свойство мира у Славниковой. Пустота не просто скрыта за поверхностью предметного мира - она существует параллельно, как некая самостоятельная субстанция.
Пустота всякий раз заявляет о себе в тексте Славниковой. Ее невозможно заполнить ни бесчисленными предметными деталями, ни мета-
форическими конструкциями. Изобилие витиеватых авторских метафор заставляет полнее воспринимать душевное опустошение внутреннего пространства героев на фоне перезаполненного внешнего. Дискурс пустоты в «Баси-левсе» приобретает особенный смысл: «незаполненность» проявляет себя не просто как отсутствие чего-либо, а как агрессивная угроза живому.
Пустота в прозе О. Славниковой неблагозвучна миру, она вытягивает живую жизнь, словно приобретая особую власть, определяя свои законы и обнаруживая Ничто, на фоне которого невозможно осмысленное существование. Пустота не проявляется в качестве созидающего начала, поддерживающего или обогащающего жизнь, напротив, она заряжена отрицательно и воспринимается как метафизическая недостроенность мира.
Примечания
1. Варакина Е. «Басилевс» Славниковой: смысл жизни и таинство смерти [Электронный ресурс] // URL: http://www.rusk.ru/monitoring smi/2008/02/01/basilevs slavni kovoj smysl zhizni i tainstvo smerti ch 1/. - Заглавие с экрана.
2. Речь идет о статьях Л. Вязьмитиновой, А. Гарроса, А. Гриценко, К. Крохиной, В. Лукьянина, А. Немзера, М. Ремизовой, Е. Харитонова.
3. Образ зеркала мы рассматриваем как базовый в поэтике О. Славниковой в магистерской диссертации «Архетип зеркала в романах Ольги Славниковой («Стрекоза, увеличенная до размеров собаки», «Один в зеркале»), защищенной в 2008 г.
4. Зеркало. Магические символы, сигналы и знаки [Электронный ресурс] // URL: http://sigils.ru/symbols/zerk.html. - Заглавие с экрана.
5. Славникова О.А. Вальс с чудовищем: роман, рассказы. - М.: Вагриус, 2007.
6. Славникова О. А. Стрекоза, увеличенная до размеров собаки: роман. - М.: Вагриус, 2000.
7. Функционирование зеркала в мифологическом сознании [Электронный ресурс] // URL: http://www.philosophy.ru/library/mirror/3.htm. - Заглавие с экрана.
Гаврилкина Маргарита Юрьевна, аспирант кафедры литературы Восточно-Сибирской государственной академии образования.
Gavrilkina Margarita Yurievna, post-graduate of department of literature of East Siberian State Academy of Education.
Те!: 8-9642645507; E-mail: [email protected]
УДК 80+8р2
Г.А. Симон
Онтология зла в книге рассказов Н.Н. Садур «Проникшие»
Статья исследует формы проявления метафизики зла в цикле рассказов Н.Н. Садур «Проникшие». Встреча со злом не проходит для человека бесследно, но она может стать условием духовного сопротивления, стимулируя обратиться к добру, долгу, ответственности, любви и вере, а может привести к ненависти, предательству, оцепенению. Ключевые слова: Садур, цикл, онтология, хтоническое зло, хаос, страх, проникшие.
