CC BY
70
евны и Эртеля: «Басилевс получился длинноват и клочковат, но все-таки это был не труп, а живой кот. Выгнув спину, он словно пускал расчесанной шкурой электрические искры, его сахаристо-рыжие глаза горели дозорным огнем. Рядом с ним на полке в рабочем кабинете Эртеля жила постиранная, заново набитая поролоном плюшевая крыса. Теперь эти два существа стали ровней и подобием друг другу; теперь, наконец, их союз состоялся. На этом сумасшествие Эртеля закончилось» [5, с. 384]. Выведенная цепь привязанностей достраивается в воображении Эртеля: «Иногда... он подумывал, что неплохо бы каким-нибудь способом попасть туда, где они с Елизаветой Николаевной станут подобны и равны, где они наконец поговорят» [5, с. 385].
В этом персонажном параллелизме прочитывается авторская ирония. Казалось бы, Эртель наконец-то дождался своего часа и сделал столь желанное чучело кота, но трагедия звучит гораздо отчетливее: как Басилевс не мог существовать без своей игрушки, не имея возможности жить полноценной животной жизнью, так и Эр-тель, потеряв Елизавету, становится еще более одиноким. Пустота, столь привлекавшая в Раки-тиной, теперь, после ее смерти, не исчезла, а, напротив, окружила таксидермиста, не оставив возможности освобождения. Чучело Басилевса и его любимая игрушка, получившая неизвестно для кого новую жизнь, теперь приравнены в своей сути, давая надежду Эртелю на возможное единство с Елизаветой по ту черту жизни. Однако заведомо ясно, что преодолеть существующую между ними пропасть нет никакой возможности, поскольку мир, в котором пребывают персонажи рассказа, кажется огромным резервуаром пустоты, справиться с которым или заполнить практически невозможно. Следовательно, пустота есть онтологическое свойство мира у Славниковой. Пустота не просто скрыта за поверхностью предметного мира - она существует параллельно, как некая самостоятельная субстанция.
Пустота всякий раз заявляет о себе в тексте Славниковой. Ее невозможно заполнить ни бесчисленными предметными деталями, ни мета-
форическими конструкциями. Изобилие витиеватых авторских метафор заставляет полнее воспринимать душевное опустошение внутреннего пространства героев на фоне перезаполненного внешнего. Дискурс пустоты в «Баси-левсе» приобретает особенный смысл: «незаполненность» проявляет себя не просто как отсутствие чего-либо, а как агрессивная угроза живому.
Пустота в прозе О. Славниковой неблагозвучна миру, она вытягивает живую жизнь, словно приобретая особую власть, определяя свои законы и обнаруживая Ничто, на фоне которого невозможно осмысленное существование. Пустота не проявляется в качестве созидающего начала, поддерживающего или обогащающего жизнь, напротив, она заряжена отрицательно и воспринимается как метафизическая недостроенность мира.
Примечания
1. Варакина Е. «Басилевс» Славниковой: смысл жизни и таинство смерти [Электронный ресурс] // URL: http://www.rusk.ru/monitoring smi/2008/02/01/basilevs slavni kovoj smysl zhizni i tainstvo smerti ch 1/. - Заглавие с экрана.
2. Речь идет о статьях Л. Вязьмитиновой, А. Гарроса, А. Гриценко, К. Крохиной, В. Лукьянина, А. Немзера, М. Ремизовой, Е. Харитонова.
3. Образ зеркала мы рассматриваем как базовый в поэтике О. Славниковой в магистерской диссертации «Архетип зеркала в романах Ольги Славниковой («Стрекоза, увеличенная до размеров собаки», «Один в зеркале»), защищенной в 2008 г.
4. Зеркало. Магические символы, сигналы и знаки [Электронный ресурс] // URL: http://sigils.ru/symbols/zerk.html. - Заглавие с экрана.
5. Славникова О.А. Вальс с чудовищем: роман, рассказы. - М.: Вагриус, 2007.
6. Славникова О. А. Стрекоза, увеличенная до размеров собаки: роман. - М.: Вагриус, 2000.
7. Функционирование зеркала в мифологическом сознании [Электронный ресурс] // URL: http://www.philosophy.ru/library/mirror/3.htm. - Заглавие с экрана.
Гаврилкина Маргарита Юрьевна, аспирант кафедры литературы Восточно-Сибирской государственной академии образования.
Gavrilkina Margarita Yurievna, post-graduate of department of literature of East Siberian State Academy of Education.
Те!: 8-9642645507; E-mail: smerti_net@list.ru
УДК 80+8р2
Г.А. Симон
Онтология зла в книге рассказов Н.Н. Садур «Проникшие»
Статья исследует формы проявления метафизики зла в цикле рассказов Н.Н. Садур «Проникшие». Встреча со злом не проходит для человека бесследно, но она может стать условием духовного сопротивления, стимулируя обратиться к добру, долгу, ответственности, любви и вере, а может привести к ненависти, предательству, оцепенению. Ключевые слова: Садур, цикл, онтология, хтоническое зло, хаос, страх, проникшие.
G.A. Simon
The ontology of evil in N.N. Sadur's cycle of stories «The penetrated»
The author deals with the manifestation of the forms of evil in N.N. Sadur's cycle of stories «The penetrated». The encounter with the evil always leaves a mark in a person's destiny, it may cause the soul resistance, stimulating the appeal to good, duty, responsibility, love and faith, however it can lead to hate, betrayal, freezing up. Key words: Sadur, cycle, ontology, chthonic evil, chaos, fear, the penetrated.
Тенденция разрушения доминирующего мифа конца XX в. определила деструктивное начало современной литературы. Уход из мощной культурной эпохи советского режима, по утверждению М.С. Галиной, оказался возможен только в сферу, лишенную какой бы то ни было структуры, в начало начал, в хаос [1, с. 174, 175]. Писатель этой эпохи воссоздает картину языческого мифа.
Мифология добра и зла - основная тема творчества Н. Садур. Книга рассказов «Проникшие» свою причастность к этой теме обозначает уже предисловием - предупреждением: «...это все время с нами и следит за каждым нашим движением. <...> Но человек должен от этого убегать <...> А тот человек, который из упрямства захочет проникнуть в это, погибший человек. Он либо с ума сойдет, либо умрет, либо сопьется» [2, с. 199].
Десять рассказов объединены в цикл темой встречи человека с хтоническим злом мира, жанром городского фольклора, который уже использовали в своем творчестве Л. Петрушевская и Ю. Мамлеев, а также единством авторской концепции: из-за неспособности сопротивляться злу герои «заражаются» страхом и ненавистью, становятся п р о н и к ш и м и , невольными посредниками и оружием зла - завистливыми, жестокими, мстительными, готовыми на убийство. Но даже для того, кто сумел сохранить чистоту души, контакт со злом не может пройти бесследно. Цикл Н. Садур показывает начало начал: где и как э т о просыпается в человеке.
Изображение зла в цикле можно условно представить в нескольких формах активности его проявления.
Во-первых, это нецеленаправленное действие зла. Как вирус, оно угрожает любому существу, лишенному духовного иммунитета. Кажущееся случайным столкновение со злом вызывает в герое испуг, что свидетельствует об опознании зла. Проявление запрещенного автором любопытства становится уже синдромом заболевания человека, изначально склонного к проникновению в тайное.
Во-вторых, это прицельная охота зла за выбранной жертвой. Подобно античному герою, персонаж Садур либо смиряется с роковыми обстоятельствами, либо проявляет героизм сопротивления злу.
В-третьих, зло проникает в человека через его собственные пороки и слабости - через душу с «пятнышком» («Брат Чичиков»). Здесь герой становится не жертвой, а потенциальным союзником зла, и их сближение можно рассматривать как «встречное движение».
Наконец, герой с патологической порочностью становится изобретательным инициатором зла, его проводником и воплощением.
Носителями индивидуальной точки зрения в цикле являются несколько рассказчиц - неразвитых, необразованных подростков-пэтэушниц, лишенных внимания и заботы взрослых, легко идущих на предательство и страдающих от него. Они пьют, безнадежно ищут любви, а «загляды-вание» в запретное является условием их взросления. Садур изображает испытание злом как обряд инициации: подростковый возраст, по В.Я. Проппу, связан с обрядом посвящения юношества при наступлении половой зрелости [3, с. 149-150]. Такой обряд проходит под наблюдением взрослых, радующихся обретению нового полноценного члена общества. Именно с обрядом инициации связано удаление героя из дома, отчуждение от окружающих и непосредственно испытание.
Инициация воспроизведена в цикле рассказов «Проникшие», но обряд происходит без руководства взрослых, а подростки не умеют ориентироваться в окружающем мире, поэтому зло, ловец неокрепших душ, целенаправленно идет на контакт с ними.
Объединяет в цикл манера повествования и жанр. Первый рассказ цикла содержит прямую отсылку к случаю: «У нас в училище был такой случай с одной моей знакомой девочкой» («Блеснуло») [2, с. 199]. Последующие рассказы связаны с первым задачей поддержания разговора и сказовой формой повествования: «У нас еще одна девочка была, Наташка Соловьева. » («Миленький, рыженький») [2, с. 202]; «Один парень нас всех удивил.» («Две невесты») [2, с. 221]. Первая реплика «Насчет дебилов» («Замерзли») [2, с. 216] как бы продолжает поднятую в разговоре тему необычного случая из жизни. Структура цикла воспроизводит схему «Декамерона»: герои собрались в одном месте и рассказывают друг другу страшные, услышанные или придуманные кем-то истории. Так выстраивается циклическое повествовательное целое.
Классическая структура былички вполне отвечает запросам духовно неразвитого героя. Рассказчицы - девочки из той же среды, что и их герои, - делятся жизненным опытом встреч с непонятным: с любовью и нелюбовью, добром и злом, не опознавая их в лицо. Персонажи их историй совершают ошибку за ошибкой. Пустота существования, отсутствие цели, веры и контроля старших породить могут только телесные желания. Таким образом, в самом выборе героя Садур проясняется первое условие уязвимости человека перед силами зла - это бездуховность.
Например, в рассказе «Блеснуло» Ольга, «девушка боевая», провоцирует роковой взгляд Алика, потому что «прямо скажем, зря времени не тратила - сидела так развалясь и оглядывала молодых людей, собравшихся на шашлык» [2, с. 199]. В этом эпизоде сталкиваются взгляды двух ищущих жертву охотников. Красавице Ольге Алик кажется недостойным ее внимания, она выбирает сама - стремительно и с напором. Динамичное глагольное описание выбора изображено рассказчицей как «нападение»: «Зашли в гости...», Ольга «увидела...», «повисла...», «напилась ...», «прогнала...», «проснулась...», «вспомнила.», «решила позвонить на всякий случай» [2, с. 200].
В отношениях героев нет любви: Аликом руководит запретное влечение, Ольгой - стремление пополнить список «трофеев». Герои и не подозревают, что ими уже манипулирует некто, скрытый от глаз: Алик ожидает Ольгу «не своей волей», «всегда соглашается с нею увидеться, но сам не звонит и гуляет с ней через силу» [2, с. 201]. Ольга ищет внимания нелюбимого Алика. Герои связаны телепатической связью, предугадывая места появления друг друга, а Ольга даже видит события его настоящей и будущей жизни. Ее собственная жизнь меняется: она теряет интерес к мужскому полу, забрасывает учебу, и «молодые люди стали от Ольги шарахаться» [2, с. 201].
Избавиться от наваждения Ольге помогает подруга, уводя ее от предсказанной встречи с Аликом. Однажды не найдя подтверждения своему предчувствию, героиня открывает в себе резерв к сопротивлению: «Мне все это осточертело» [2, с. 202] - и последний раз обреченно и мстительно предсказывает Алику стать инвалидом: «Все равно Алик скоро калекой останется» [2, с. 202]. Таким образом, в рассказе «Блеснуло» реализован вариант спасения - уход, побег от э т о г о .
Рассказ «Кольца» продолжает идею «помощников», на этот раз мистических. Сюжет открывается пространным обоснованием тайной силы колец: «В кольцах, конечно, что-то есть. Так же,
как в снах. Если сны отражают нашу жизнь с одной стороны, то кольца - с другой» [2, с. 211].
Главные героини - Любка и Лариса, типичные представители контингента ПТУ, не обременены какой-либо внутренней работой мысли, раздираемы телесными страстями и поэтому являются легкой добычей для зла. Любка невменяема, бесконтрольна, неадекватна, но при этом добра и заботлива по отношению к подруге и -главное - непорочна. Лариса старше «шальной» Любки на три года, сдержанней, но так похожа на свою подругу, что матери их путают.
Когда жизнь ничем не заполнена, кроме переживаний растущего организма, и нет рядом мудрого советчика, человек начинает ориентироваться по тайным знакам судьбы. Ларису от постыдных отношений с женатым Леваном спасает кольцо и серия снов, подсказавшие ее незавидную участь. В навязчивых снах Леван предстает страшной куклой, «не своей волей вышедшей к нам из мрака», невольно наталкивая Ларису на мысли о смерти как освобождении от морока. Бешеная Любка подхватывает эту мысль с радостью, соразмерной с ее энергией наслаждения жизнью. Любка - истинный провокатор: не имея возможности красиво жить, она предпочитает красиво умереть: «Он некрасивый! Мужик. А мы с тобой будем в одном гробике такие красивенькие, молоденькие, как близняшки!» [2, с. 214]. Любой человек испытывает страх перед двумя стихиями: жизнью и смертью. Страх перед жизнью может быть объяснен отсутствием опыта. Страх перед смертью - напоминает каждому человеку о его жизненном замысле. Любка не боится смерти не потому, что исполнила свое предназначение - она об этом даже не подозревает, и ее тяга к смерти -тоже искушение злом.
Вмешательство тайных знаков отводит смерть, лишая рассказ запланированного сюжетом ужасного финала. Лариса прозревает, и в этот момент сна искуситель Леван исчезает: "«Ведь можно так жить! Найти хорошего парня. Родить детей. А это - зачем?!» А когда я поднимаю глаза, я вижу пустую полуприкрытую дверь, там нет Левана, там понизу тянется струйка дыма" [2, с. 215]. Опознав зло и отвергнув его, Лариса получает освобождение от непосильной ноши. Это воспринимается в рассказе Садур как сигнал провидения. Лариса, таким образом, выдержала инициацию.
Любку от опасности спасает «какая-то фантастика»: из-за найденного кольца ее и всю ее семью «поставили на гособеспечение», теперь она объедается и толстеет, и Лариса замечает: «мы не знаем, как нам жить дальше, потому что Любка не хочет учиться в каком-то ПТУ...» [2, с. 216].
Одна беда миновала, но другая ничем не лучше: «денежная» Любка и вовсе становится овощем.
Таким образом, кольцевая композиция рассказа, повторы ситуаций и снов, варьирование образов-символов становятся ключом к пониманию замысла автора: нельзя пренебрегать тайными подсказками, потому что это голос интуиции - природа, сопротивляющаяся разрушению, но и от выбора человека тоже что-то зависит.
В цикле Садур одним из каналов проникновения зла в мир является предательство. Оно оказывается последней каплей в призрачных человеческих отношениях. Пробужденное предательством зло приносит смерть и горе. Узнав об измене одной из своих подруг, Коля в рассказе «Две невесты» отправляется в лес, чтобы повеситься. Парень хватается за ускользающую жизнь, заводя сразу двух невест, но забывает о своей матери, которая одна будет всегда о нем помнить. Другой солдат Гена вернулся со службы в мирной Германии сумасшедшим: у парня ноют ложные раны, но ни одного ранения он не получил. Его белые, как у мертвеца или слепца, глаза, злоба и неповижность выдают в нем состоявшуюся жертву темной силы. Оцепенение, обмирание у Садур - это результат «запродан-ности» души. В таком опасном пространстве в группу риска попасть может каждый человек: молодые парни, их девушки, жены и будущие матери, старушки-мамы. Каждый может оказаться непонятым, преданным и остаться один на один с мировым злом - в Афгане, в армии, в быту.
Нецеленаправленное действие зла может быть неопасным, если герой находит достойную линию поведения. В рассказе «Миленький, рыженький» читателям открывается языческое олицетворение зла - домовенок. Этот бытовой демон, вмешивающийся в ведение хозяйства, связан с обрядами, соблюдение которых гарантирует «покровительство» мистических сил. Героиня рассказа Наташка - трудолюбивая, терпеливая, порядочная - попадает в избушку к Бабе Яге и оказывается на распутье, имеющем два направления - темный потусторонний мир и светлый мир земной [3, с. 146-147]. Наташка «умирала от страха каждую ночь» при появлении домовенка, но терпела и никому не рассказывала.
Демон на поверку оказывается милым: Наташа «видит малюсенького непонятно кого, личико у него было, а сам какой-то рыженький, грязненький, какой-то тряпочкой обмотанный <...> Она видит, что он на нее немножко похож, и что-то ласковое появилось, и в то же время страшно до кошмара какого-то» [2, с. 206-207]. Ужасное в рассказе предстает прирученным, одомашненным. Дружить с непонятным, не
умея его одолеть, - такая форма поведения заложена в человеческой древней бессознательной природе. Сама того не зная, девочка «откупается» от зла смирением и сорочкой, сшитой к зачету в училище.
«Маленькой к добру», - предсказывает до-мовенок, и через несколько дней героиня переезжает к своему новому жениху. Созвучие «маленькая» и «миленький» сближает героев, кроме того, они оказываются похожи, «мордочка, как у Наташки, носик, бровки, как у нее самой!» [2, с. 206-207]. Незащищенность подростка, ее простодушное терпение и неопытность располагают к себе домовенка, и он опекает, покровительствует слабому существу, устраивая ее судьбу вопреки воле более могущественной хозяйки квартиры.
Как источник потенциальной беды в цикле представлено родительское невнимание к детям. Главные героини цикла - девочки, и мать для них определяет образ мира. В цикле полноценных семей нет, как нет и полноценных человеческих связей. Только в рассказе «Блеснуло» упомянуто: «ей мать очень помогает». В целом у Садур образ матери представлен моделью одинокой женщины с присущими ей комплексами брошенности и обиды на весь мир. Они заняты устройством своей вечно разлаженной и беспорядочной жизни и их роль предопределена амбивалентностью смысла образа матери в мифе: мойра, ведьма.
Понимание безразличия матери, все пропивающей со своими любовниками, приходит к героине рассказа «Замерзли» через испытание страхом смерти. Девочка беззаботного возраста, вынужденная подрабатывать в каникулы уборщицей, сталкивается с могучим, смертельным вселенским злом в театре, бывшем когда-то церковью. Садур, обморочно любящая театр, на этот раз показывает его не со стороны его духовного содержания, а с изнанки - с хозяйственной части. Дебил, слоняющийся там, оказывается не церковным юродивым, а правителем, ключником страшного мира. Отношение к неполноценным людям высказано Садур в статье «Догадки о народе»: «народу <...> даже лень изучать опасные ловушки внешнего мира, поэтому первый претендент на беду - это «черный», некультурный народ» [4, с. 183-184].
Голос дебила героиня слышит «как из пропасти», «как будто стихию подземную». Очерствевшие, «замерзшие» люди не замечают, что все вокруг - ад, а дебил - его правитель: «Скользко, снег валит, снизу горячий пар <... > прямо ад, а у стены сушится Бог <... > и вот я вижу, я вижу, у него лицо меняется!» [2, с. 218]. Бог оказывается в аду, умирает, и героиня с нежностью вытирает лицо распятья: «Тогда я
перчатку содрала и рукой ему глазки отерла, щечки, ротик и бородку» [2, с. 218].
Освободиться от пережитого ужаса девочка не в силах даже дома. Ее комнату заполняет жар: «И стала раскаляться моя комната, а за стеной легкие, как ветерок, шаги моей неопытной, недалекой мамы. А если я шевельнусь, я обожгусь, потому что зной обтекает меня, а если я изменю положение, он вопьется» [2, с. 221]. Вопль героини «Мамочка моя родная!» - звучал в рассказе давно, но он так и остается неуслышанным: «Не бери в голову! - сказала мама и тук-тук-тук пошла, тоненькая, на свидание» [2, с. 221]. В норме мать формирует у ребенка внутренние «удерживающие» структуры: вину, стыд, совесть. В отсутствии материнской поддержки на помощь приходит внутренний голос, интуиция, а значит - вера в разумную силу природы и «нежность» к распятью. В рассказе «Замерзли» подросток успевает выскочить из объятий сжигающего зноя. Завет автора: «человек должен от этого убегать» - выполняется.
Духовная миссия материнства, требующая в жестоком мире истинного героизма от матери, открывает новую тему цикла. В рассказе «Шелковистые волосы» автор предлагает две ипостаси матери. Первая замешана на вампиризме. Ведьма Елена - «ведающая мать», облаченная тайными знаниями, колдовством отнимает силы у ребенка подруги юности и питает ими своего сына. Особенный колорит привносит языческое заклинание, воспроизводящее древний обряд колдовства: «Бог злой, демон злой, клянись небом, клянись землей» [2, с. 210].
Вторая мать, молодая женщина, отчаянно защищает своего сына. Сражаясь с ведьмой, женщина плачет от чувства безысходности и горя, принесенного очередным предательством. А со слезами в ней крепнет решимость к сопротивлению: «какая-то сила швырнула женщину мою вон, она ударилась об косяк, ободрала плечо, но вылетела на улицу и размахнулась и забросила пуговицу» [2, с. 210]. Ей помогает ее материнская любовь, заменяющая недоступных Бога и веру. Истинная же суть происходящего раскрывается в простой формуле: нельзя в горе обращаться к темным силам, это пробуждает цепную реакцию.
Судьбы детей в прозе Садур часто оказываются растоптанными грехами, преступлениями взрослых. Вампиризм человека, его склонность отнимать силы, здоровье, жизнь распространяется даже на близких людей: «И почему это самые любимые люди так любят отнимать последнее?» [2, с. 208].
Добровольное обращение ко злу составляет корпус рассказов цикла. Смена повествователь-
ницы в рассказе «Ведьмины слезки» обусловливает перемену языка, насыщаясь метафорами и поэтическими оборотами, призванных передать страшное в поэтике прекрасного. Героиня рассказа, ищущая лиха для предавшего ее жениха, не замечает предостережений ведьмы, к которой она пришла за местью: вздыхает старый тротуар, настороженно молчат дома на темной улице, где пролилась кровь.
Ведьма, старая, высохшая, в пропитанной усталостью домашней одежде, с пустым взглядом, долго пытается вынудить девушку отказаться от мести: не пускает в дом, отвлекает смехом, пугает ужасной смертью волшебной голубки, намекает на причастность пришедшей к убийству своего ребенка, провоцирует заговорить, когда надо молчать, прибегает даже к помощи стихий: «звездочки в небе дрожат, переполох подняли, что они там ей сигналят?» [2, с. 234]. Но девушка не отказывается от задуманного. Ведьма уводит ее на реку и, не дав опомниться, топит.
Гибель девушки внешне не меняет мир: с пароходе люди провозглашают гимн жизни и любви «О, Марекьяре!», «проплывают радостные огоньки». Плачет одна только ведьма, привычно ожидая призрака утопленницы, и учит его, продолжающего требовать лиха обидчику: «Уйди, любимым разве делают лихо?» [2, с. 235]. Непрощение и ожесточенность - пороки, которые, подобно выросшему уродливому клюву волшебной голубки, убивают человека.
Автор парадоксально становится на позицию зла, потревоженного людьми: «Хорошо доброте - она светлая, открытая, нечего ей бояться - в ней одна радость. А когда в страдании обращаются ко злу, кто знает, какие муки оно, пробужденное, выносит, бродя на поводу у боли и несправедливости» [2, с. 235].
Зло, заражающее человека через его пороки -зависть, ненависть, страх, - представлено также в рассказах «Злые девушки» и «Синяя рука».
Две подруги («Злые девушки») сталкиваются с настоящим зверем, рожденным за решеткой немцем Гарри, с бешенством в прозрачных глазах, с бледной кровью, с нетающими блестящими снежинками в волосах и с губительной притягательностью. Автор пишет: «Всегда в жизни то, что нас губит, - притягивает» [2, с. 232]. Симптоматика заражения злом показана в реакциях одной из героинь: озноб, сжимание колен, удерживающее эротическое желание, проявления зависти, жестокости и эгоизма. Подобные проявления свидетельствуют о силе древнего инстинкта, а не разума и совести. Поддавшись адскому обаянию немца, девушки начинают низкую борьбу, которую не останавливает даже будущий ребенок одной из них. Действием мис-
тических конфет-присушек героиня предает свою беременную подругу: «тихонько, как беленькая крыска», отбирает желанного зверя Гарри. Садур говорит: «"Злые девушки" - у них ведь души мятущиеся, их злость - реакция на то, что невозможно исправить» [5, с. 41].
В рассказе «Синяя рука» коммунальное чудовище Марья Ивановна вместе со своей семьей затравливает соседку Валю, худенькую, слабенькую, пьющую, не способную достойно ответить на унижения. «Марья Ивановна отсидела в тюрьме за воровство и всех возненавидела, кто не сидел. Она навсегда испугалась, перекалечилась этой тюрьмой.» [2, с. 223]. Пораженная страхом, Марья Ивановна дублирует атмосферу тюремного испуга, чтобы в нем встать на позицию «пугающего». Она ворует свободу, эмоции, заполняя свою пустоту унижением ближнего. Кража состоялась: у Вали, вызывавшей зависть своей востребованностью у мужчин, прекратилась вся ее телесная жизнь, истощавшая ее и без того не способную на защиту или побег сущность. Как только героиня поддается страху, она оказывается жертвой зла, а затем и его носителем: травлей создано новое чудовище, ходячий мертвец, урод со свисающими с лица гроздьями бородавок и синими холодными руками. «Бессильная сопротивляться бытовому террору, Валентина начинает сочинять для Марьи Ивановны сюжеты катастроф, то есть в мыслях обращается к помощи зла» [6, с. 151]. Сквозь нее проходят подземные токи ненависти и агрессии: «от шеи к затылку поднимается горячая струя боли, и все сильнее с каждым разом» [2, с. 224]. Однажды ночью Валя убивает своего создателя, а от нее самой остается пепел ночной рубашки. Зло испепелило человека.
Рассказ-монолог «Червивый сынок» выводит обиду как источник заражения злом. Квинтэссенцией зла представлен мужчина. Внешне мужчина закрывает уродства этого мира, а по истинной сути - это искуситель, «мелкотряский» козел, алчный наемник: «Они сжирают нас с нашей невинностью, с будущим, с костями. Они нас растлевают и заражают смертью» [2, с. 226]. В голове мужчины заводятся «черви» - тщеславие и жестокость, которые сосут его мозг, отчего он еще более звереет. Женщина, несчастная в любви и браке, ожесточается против всего мира. Все героини цикла обижены жизнью: мужчиной, нищетой, хамством, бесперспективностью завтрашнего дня. Но причина такого несчастья часто лежит в собственной природе женщины: она корыстна («мужчина полезен для здоровья» [2, с. 226]), агрессивна («И так и надо с ним - ногой по башке - знай место, слуга»), невежественна, блудлива и не
думает о том, чтобы кому-то дать счастье. В условиях преимущественно женского воспитания мужчина - творение женщины, ее червивый сынок, и вина здесь обоюдная. А мистическое зло
- это лишь фон, который проявляет неготовность человека к духовным усилиям.
Таким образом, большинство героев Садур оказывается неспособными к распознаванию зла, а тем более - противостоянию ему и открываются тьме через сферу низовой человеческой психики - фрейдовское «оно». Хаос легко подчиняет себе человека, используя его многочисленные пороки, проникает в людей через страх и ненависть. В соответствии с мифологической картиной мира, которую воспроизводит Н. Са-дур, зло искушает человека, но оставляет шанс возродить и укрепить свой дух сопротивлением тьме. Так всегда устанавливалась гармония мира. Редкие случаи сопротивления злу, подкрепленные любовью, верой, чувством ответственности, долга и трудолюбием героя, - открывают новую духовную глубину личности, ее временное просветление и преображение. Но эта победа не окончательна: жизнь и покой могут быть отобраны в любой момент недремлющим злом. Так чудовищно опасен и страшен мир Садур.
За проникновение в неизведанное, за контакт со злом человек может заплатить своей жизнью, но его смерть никого не останавливает во влечении к тайнам - это катастрофа без катарсиса. Образуется замкнутый круг: из-за предательства, боли и страха обиженный герой творит зло любимым людям и становится еще более одиноким. Завет «Нельзя любимым делать лихо» звучит лейтмотивом цикла и нравственным императивом всего творчества Садур.
Литература
1. Галина М.С. Деструктивные начала в женской прозе // ОНС. - 2001. - № 5.
2. Садур Н.Н. Проникшие // Ведьмины слезки: книга прозы. - М.: Жур. Глагол, 1994.
3. Пропп В.Я. Исторические корни волшебной сказки // Собрание трудов. - М.: Лабиринт, 1998.
4. Садур Н.Н. Догадка о народе // Вопросы литературы.
- 2001. - № 2.
5. Садур Н.Н. Я самый маленький человек в своем дворе: интервью берет Евгения Ульченко // Новое время. -2003. - № 42.
6. Климова Т.Ю. Страх как условие познания Абсолюта (В. Маканин «Сюр в пролетарском районе», Л. Петрушев-ская «Рука», Н. Садур «Синяя рука») // Художественный текст: варианты интерпретации: тр. XIV междунар. науч.-практ. конф. - Бийск: Изд-во БПГУ им. В.М. Шукшина, 2009.
Симон Галина Александровна, аспирант кафедры литературы Восточно-Сибирской государственной академии образования.
Simon Galina Alexandrovna, post-graduate of department of literature of East Siberian State Academy of Education.
Tel.: 8-950-13-06-854; E-mail: simona-vivat@mail.ru
