CC BY
201
Вместе с тем есть и различия. Например, ирония романтиков связана с пониманием бессмысленности персональных усилий проникнуть в пространство «далевого идеала». Ирония постмодернизма наделена пониманием бессмысленности как основного свойства жизни. Духовная вертикаль романтизма выстраивается с учетом высоких стремлений героев в присутствии Абсолютного начала в мире. Божественное у Садур лишено силы, испито злом, а пото-
му не несет надежды. Полустертые знаки и тексты прошлых культур в литературе романтиков ориентированы на архетипическую связь с традициями. В «Немце», вопреки усилиям автора спасти мир любовью, нагромождение дискурсов мешает героине определиться с аутентичностью. Это дает основание вслед за Ж. Голенко увидеть «постмодернизм как “романтизм наизнанку” «(курсив мой - Г.С.) [10, с.213].
Литература
1. Липовецкий М.Н Театр Нины Садур // Лейдерман Н.Л., Липовецкий М.Н. Современная русская литература. 1950 -1990-е годы: учеб. пособие: в 2 т. - Т. 2.: 1968 - 1990. - М.: Академия, 2003.
2. Садур Н.Н. Немец // Садур Н.Н. Злые девушки. - М.: Вагриус, 2003.
3. Зарубежная литература XIX века: Романтизм: хрестоматия историко-литературных материалов / сост. А.С. Дмитриев, Б.И. Колесников, Н.Н. Новикова. - М.: Высшая школа, 1990.
4. Лебедушкина О. Роман с немцем, или Русский человек на геМе7-уош с Западом // Дружба народов. - 2001. - № 9.
5. Трыкова О.Ю. Роль сказки в отечественной прозе конца XX века (на примере романа Н. Садур «Немец»). ЦКЪ: Мір://ц'ц'цг.ьіьііоіїоп(1ш/уіецг.а8рх?і(і=82693
6. Жирмунский В.М. Из истории западноевропейских литератур. - Л.: Наука, 1981.
7. Подковыркин П.Ф. Поэтика романтизма в повести-сказке Т. А. Гофмана «Золотой горшок». ЦКЪ: http://ppf.asf.ru/Gofman.html
8. Грешных В.И. Мистерия духа: Художественная проза немецких романтиков. - Калининград: Изд-во КГУ, 2001.
9. Перышко Финиста-ясна сокола // Народные русские сказки А.Н. Афанасьева: в 3 т. Т. 2. - М.: Наука, 1985. - (Лит. памятники).
10. Голенко Ж. Один из посторонних. Проблема лишнего человека в романе Б. Пастернака «Доктор Живаго» // Нева. -2011. - № 2.
Симон Галина Александровна, аспирант кафедры литературы Восточно-Сибирской государственной академии образова-я.
Simon Galina Aleksandrovna, postgraduate student, department of literature, East Siberian State Academy of Education.
Tel.: +79501306854; e-mail: simona-vivat@mail.ru
УДК 821.0
М.Ю. Гаврилкина
Психология пустоты в романе О. Славниковой «Стрекоза, увеличенная до размеров собаки»
Исследуется психология пустоты в романе Ольги Славниковой «Стрекоза, увеличенная до размеров собаки» (1997). Экзистенциальное переживание пустоты связывается с отсутствием или потерей смысла существования. В результате утраченной близости матери и дочери пустота захватывает любые душевные движения героинь и превращается в самостоятельную субстанцию, угрожающую жизни.
Ключевые слова: Славникова, пустота, зеркало, несчастье, смерть, сознание.
M.Yu. Gavrilkina
Psychology of Emptiness in O.Slavnikova’s novel «Dragonfly, Enlarged to the Size of Dog»
The article deals with psychology of emptiness in the novel of O. Slavnikova «Dragonfly, enlarged to the size of the dog» (1997). The existential experience of emptiness is associated with the lack or loss of the meaning of existence. As a result, the lost of propinquity between mother and daughter, emptiness captures any spiritual movement of characters and turns into independent life-threatening substance.
Keywords: Slavnikova, emptiness, mirror, misfortune, death, consciousness.
Психологизм в литературе, по А. Есину, в веческих характеров», следовательно, автор
широком смысле заключается «в воспроизведе- должен быть в определенной мере психологом и
нии человеческой жизни, в изображении чело- «понимать человеческую душу, проникать в
скрытые мотивы поступков, словом - изучать человека» [1, с.2]. Воссоздание писателем человеческого характера, безусловно, - явление психологическое, а потому правомерно говорить о психологии того или иного явления, воплощенного в рамках художественной условности.
Психология пустоты - едва ли не главный конструктивный элемент прозы Ольги Славни-ковой. Ее персонажи погружены в одно чувство: странное, вязкое переживание одиночества, с которым связано неизбежное столкновение с пустотой. Давление пустоты испытывают на себе Вика и Антонов («Один в зеркале»); Иван ощущает присутствие своей возлюбленной Тани неуловимым, как сама пустота («2017»), а в рассказе «Басилевс» главная героиня выступает олицетворением этой пустоты и способна поглощать все вокруг. Пустота у Славниковой проявляется сущностно и всегда ощутима в человеческих взаимоотношениях.
Первый роман автора - «Стрекоза, увеличенная до размеров собаки» (1997) - изобилует образами, которые так или иначе связаны с пустотой: незаполненным пространством, отсутствием как таковым или состоянием душевного опустошения. Посвященный отношениям самых близких людей, роман не может быть глубоко и полно охарактеризован без учета психологизма как доминанты стиля. Вместе с тем психологический феномен пустоты позволяет выявить новые грани интерпретации текста, за которыми подчас скрывается ключ к пониманию основных смыслов. Внутреннее состояние опустошения, которое свойственно героям романа, во многом определяет развитие как сюжетной линии, так и композиции в целом.
В романе «Стрекоза, увеличенная до размеров собаки» Славниковой переживание пустоты тесно связано с образом зеркала, которое несет повышенную идейно-художественную нагрузку: душевные состояния персонажей открываются благодаря его отражательному модусу. Чувство пустоты, умножаясь в зеркале, становится непреодолимым и окружает героя со всех сторон. Взаимосвязь понятий «зеркало» и «пустота» концептуализирована в философии буддизма: зеркало, подобно пустоте, способно вмещать (отражать) любые объекты [3]. Отражение не является материальным: к нему, как к пустоте, нельзя прикоснуться, попробовать на вкус. Метафизика зеркальности проявляется в том, что отражения не всегда выдают симметрию и могут деформировать окружающий мир в кривизне отражающей поверхности или хранить следы предшествующих отражений.
На первый взгляд, пустоту нельзя исказить, ведь пустота - это то, чего нет, но в романе Славниковой пустота, изначально выступающая в качестве пространственной и вещной характеристики, трансформируется в душевное состояние героев. Открываясь как чувственное переживание, она умножается отражением и становится доминантой мироощущения и сутью экзистенции.
Психология пустоты проявляется в истории взаимоотношений матери и дочери, живущих в тесном пространстве однокомнатной квартиры. Их совместное существование искусно замаскировано лоском внешних приличий, на поверку оказывающихся видимостью: под флером социального благополучия скрывается десятилетиями копившееся взаимное раздражение.
Исключительной эту историю можно назвать уже потому, что она рассказана в совершенно особой повествовательной манере. Герои романа, связанные семейными узами, казалось бы, самые близкие родственники, тем не менее никогда не говорят друг с другом. Взаимоотношения матери и дочери, условно говоря, следует назвать немыми, или некоммуникативными, поскольку в тексте не содержится ни одного диалога, ни одной реплики прямой речи, ни даже привычной читателю формы внутреннего монолога. «Озвучивание» осуществляется повествователем, который в общей структуре романа становится одним из центральных «зеркал» - в нем преломляются событие и персонаж с его психикой. Именно нарратор ищет для передачи скованности каждого героя причудливый словарь души, не сходный с языком повседневности. Здесь пустота выражает молчание как отсутствие значимых слов и связанное с этим чувство взаимного непонимания и одиночества. Сама Славникова определяет содержанием зоны молчания «тихий ужас повседневной жизни», при котором близкие люди избирательно занимаются издевательством друг над другом, собственными усилиями создавая ситуацию этого ужаса и взаимной ненависти.
Трагедия повседневности разворачивается в замкнутом пространстве небольшой однокомнатной квартиры, где в «пустоте нарисованных комнат» [4, с.111] на соседних, зеркально расположенных кроватях ютятся мать и дочь. Эта изначально заявленная зеркальность определяет иллюзию буквального повтора. Роман начинается с похорон матери, Софьи Андреевны, когда ее дочь, Катерина Ивановна, к этому моменту уже взрослая женщина, точно так же одинока, как была одинока ее мать на протяжении всей
своей жизни. Большая часть повествования отводится существованию этих женщин примерно в один возрастной период. Номинируя героинь преимущественно как Софья Андреевна и Катерина Ивановна, Славникова убирает между ними возрастную разницу. Смещая временные пласты, автор представляет детство и взросление Катерины Ивановны параллельно с молодостью Софьи Андреевны - в форме воспоминаний. Такое de'ja' уи не случайно. В тексте неоднократно подчеркивается одинаковость, похожесть матери и дочери, а представление обеих в одном возрасте усиливает ощущение зеркальных копий: даже спят они в одинаковых позах и переворачиваются с боку на бок синхронно. Глядя на дочь, «Софья Андреевна испытывала настоящий страх - извечный ужас оригинала перед копией, сходный со страхом смерти», в то время как Катерина Ивановна с детства «мысленно повторяла за матерью то и другое - просто так, без всякой цели. Даже черты Катерины Ивановны всю жизнь послушно следовали ее чертам», и, стоя друг перед другом, мать и дочь «были гораздо более одинаковы, чем рядом: различия поглощала пустота, которая и сама была никакой» [4, с.80, 111, 180].
Душевная пустота героинь, как правило, не сопровождается конкретным описанием психических состояний. Софья Андреевна и Катерина Ивановна никогда не говорят о своих переживаниях и уж тем более не в состоянии почувствовать и правильно понять настроение друг друга. Чувства как будто переворачиваются, искажаются в восприятии, и то, что чувствует одна, никогда не находит отклика в другой. Отрицая своего «двойника», героини одновременно отрицают себя.
В резком контрасте с изображением внутреннего мира героев текст романа изобилует детальными характеристиками окружающего мира: автор тщательно вырисовывает каждую мелочь интерьера или пейзажа, тем самым создавая иллюзию наполненности. Но при отсутствии субъекта ощущение пустоты только возрастает: в переполненном вещами мире не остается места любви, душевной близости, человеческим отношениям.
Еще ребенком Катерина Ивановна стесняется своей матери-учительницы, от которой пахнет как из «открытой стиральной машины» [4, с.44], но это, в сущности, есть «стеснение» себя самой, поскольку слишком уж они похожи, и в девочке живо это ощущение, живо чувствование матери, которое, тем не менее, остается неудовлетворенным. Их отношения подчеркнуто конфликт-
ны и даже протестны. Когда Софья Андреевна впервые заболевает, дочь, не отыскав аспирина, дает ей неизвестную таблетку. Получив задание вызвать «скорую», девочка не спешит выполнить просьбу, и Софья Андреевна, наблюдая из окна, как дочь ест во дворе грязный снег, обвиняет ее в злом умысле: «Вдруг до Софьи Андреевны дошло, что девчонка глотает снег, чтобы тоже простудиться и не ухаживать за матерью, что ей лучше лежать больной и голодной, чем принести для матери стакан воды. Именно этого Софья Андреевна от нее и ждала» [4, с.51].
Катерина Ивановна в сущности обречена зеркально отражать чувства матери: она, в свою очередь, «подумала, что все-таки мать заболела нарочно (курсив авторский. -М.Г.) <...> Девочке было нисколько не стыдно и не жалко мать, просто страшновато не чувствовать того, что полагается» (курсив мой. - М.Г.) [4, с.55]. Эта фраза определяет эмоциональную атмосферу всего романа, поскольку и Катерина Ивановна, и Софья Андреевна только и делают, что чувствуют друг друга, но мучаются своей неспособностью чувствовать то, что полагается .Они принципиально не способны к выражению эмоций, адекватных происходящему в настоящий момент событию и принятой в отечественной культурной традиции этике семейных отношений, когда «хочется к маме - прилечь щекой на ее подушку и не знать никаких забот» [4, с.48].
Следовательно, психологический конфликт обусловлен физическим законом отталкивания одинаково заряженных частиц. По мысли З. Фрейда, «дочь видит в матери человека, мешающего ее нежным отношениям к отцу и занимающего место, которое с радостью заняла бы сама девочка» [2, с.186]. Катерина Ивановна растет без отца, и его место остается пустым, но враждебность к матери сохраняется по инерции. Любая смена диспозиции двойников вызывает необходимость освоения нового качества пустоты: «Так получилось, что раньше болела только дочь <...> Теперь же девочка совершенно растерялась. По эту сторону болезни было гораздо страшнее, чем по ту, - пусто и очень одиноко» [4, с.44-45].
Между матерью и дочерью находится не стена непонимания, а зеркало, демонстрирующее их внешнее сходство и идентичность самоощущения. Истинные чувства, попадая в зеркало, переживаются как условность «чужой» - «не моей» - жизни, т.е. реальности «снятой», ненастоящей.
Одно из центральных состояний в романе -состояние Катерины Ивановны-ребенка. Струк-
тура ее детских чувств полярна. Девочка осознает, что все окружающее ее искусственно, неподлинно, что эмоции ее не соответствуют ситуации, и она как и всякий ребенок любит мать, но, тем не менее, эти ощущения зеркально отражаются, переворачивая когда-то правильные чувства. Задавленная психологическим напором матери, абсолютно бесполым воспитанием, не способная к сближению с другим человеком в принципе, она уже в детстве обделена возможностью общения с другими людьми. Ощущение жестко замкнутого в своих границах существования возникает у Катерины Ивановны в результате отсутствия собственного Эго. В привычном понимании взросление каждого человека сопровождается рождением самосознания, персонально отделяющего его от мира и создающего ощущение целостности своего «я», которое заполняется индивидуальным опытом, формирует личность. К.Г. Юнг отмечал, что человек, утративший детскую непосредственность и взамен усвоивший искусственные манеры, теряет свои корни. «Все это представляет благоприятную возможность для столь же враждебного противостояния первичной истине» [5, с.98]. Для Катерины Ивановны оторванность от матери означает оторванность от мира в целом, самоощущение девочки натыкается на пустоту. Отношения с другими людьми становятся принципиально невозможными. Из этого невыносимого состояния девочка бессознательно ищет выход и находит: чтобы удержаться в пустоте, она начинает воровать - окружать себя материальными предметами, закрепленными в эмпирическом мире. Присвоенные ею чужие предметы по сути оказываются совершенно ненужными: «Лаковые вещицы с золотыми ободками и надписями <...> были совершенно чужие. Их просто нельзя было представить лежащими где-нибудь дома - на столе, на этажерке <. > Девочка теперь понимала, что она и мать гораздо дальше от остальных людей, чем все они между собой, что между другими людьми, наверное, не бывает таких расстояний, через которые нельзя переправить даже пустяк, обиходную вещь, сувенир» [4, с.65]. Воруя чужие вещи, пытаясь заполнить внутреннюю пустоту, Катерина Ивановна еще сильнее чувствует отсутствие душевного тепла и столь необходимой близости с матерью.
Обделенная пониманием матери, Катерина Ивановна в придачу растет в кармической пустоте безотцовства. Выпадение этого звена неизбежно приводит к ущербности понятия «семья». С самого начала повествования на роду героинь
лежит печать обреченности: «То была семья потомственных учителей, вернее учительниц, потому что мужья или отцы очень скоро исчезали куда-то, а женщины рожали исключительно девочек, и только по одной» [4, с.21-22]. Отсутствие в доме мужчины накладывает отпечаток на душу маленькой Катерины Ивановны, для которой «с матери все началось, на матери все замкнулось» [4, с.73]. Софья Андреевна и Катерина Ивановна одинаково обделены любовью мужской половины и сами не умеют любить и проявлять заботу о другом. Тема отца «была у них такой же запретной и неприличной, как и другие темы касательно брака и мужчин.» [4, с.115]. Неполная семья превращается в жалкий мир без разнообразия.
Переход в качественно новое состояние наполненности становится невозможным именно по причине отчуждения друг от друга. Мать с ее жизненным опытом чувствует, что «она, со своею внутренней темнотою, представляет собой небольшой независимый ад» [4, с.327]. Этот ад навязывается дочери в качестве образа жизни: Софья Андреевна - ментор не только по профессии, но и по жизни. Уже не различая, где урок литературы, а где реальность, она педантично учит Катерину Ивановну жить правильно, не имея на то серьезных оснований. Жесткий дидактизм матери приводит к тому, что Катерина Ивановна теряет чувство своего, становится совершенно неподвластной собственной воле. Пустота целиком поглощает ее душу. При полном отсутствии способов прямой коммуникации повествователь изредка пишет, что Софья Андреевна «думает», в то время как про ее дочь не говорится и этого.
Содержание «думанья» Софьи Андреевны имеет своеобразную векторную направленность на «великолепную коллекцию своих обид - богатство, предназначенное для обмена на счастье» [4, с.438]. В психологическом отношении чувство пустоты Софьи Андреевны проявляется очень болезненным непрекращающимся дурным настроением, ненормальным интересом к внешнему миру, когда окружающие люди вызывают исключительно чувство неприязни, агрессии, раздражения. Внешний мир матери ограничен ее коллегами и бывшими и настоящими учениками: «Большинство из них она попросту ненавидела» [4, с.80]. Уничтоженное чувство собственной значимости выражается в обвинениях, в неприкрытой злости. Каждый, с кем хотя бы раз доводилось встречаться Софье Андреевне, оставался, сам того не подозревая, в «моральном долгу» перед ней: «. и у Софьи Андреевны бы-
ло законное чувство, что она обладает непочатым сокровищем, составленным из чужой неблагодарности, пороков, наносимых ей людьми незаслуженных обид» [4, с.82].
В жизни Софьи Андреевны нет ни одного близкого человека. Известно, что способность любить есть в первую очередь способность любви к самому себе, ибо сказано: «Возлюби ближнего твоего, как самого себя».
По мысли Э. Фромма, «недостаток заинтересованности в себе самом и заботы о себе. опустошает и фрустирует личность» [6, с.102-103]. Неприкрытое отвращение к своему телу, желание жить «по правилам» и только так, «как надо», подчеркивает неспособность героини испытывать позитивные чувства. Эта нелюбовь к самой себе перешла к ней по наследству.
Мать Софьи Андреевны, учительница рисования, старалась растолковать дочери, как следует разукрашивать картинки, но уроки не давали результата, потому что «закрасить значило полюбить» [4, с.28]. В зоне умолчания остались сложности взаимоотношений с матерью, мы видим только результат: чувства Софьи Андреевны уже тогда «не умели приложиться к чему-то конкретному» [4, с.28]. Увлекшись лишь вышиванием, она создает чудовищную галерею картинок, на одной из которых стрекоза совпадает по размерам с вышитой собакой. Нарушение пропорций имело целью заполнить пустое пространство картины, но она оказалась спроецированной на жизнь героини. Эти вышитые картинки, хранившиеся в семье как реликвии, впоследствии поражают Катерину Ивановну именно ощущением пустоты, «отсутствием ожидания, полным бесчувствием» [4, с.30].
Бесчувствие, скрывающее любовь-ненависть матери к собственной дочери, неизбежно уродует мир Катерины Ивановны. Э. Фромм отмечал, что мать, так болезненно привязанная к своему ребенку, на самом деле «испытывает к объекту своей озабоченности глубоко подавленную враждебность» и «вынуждена компенсировать отсутствие способности вообще любить его» [6, с.103].
Софья Андреевна, не сумевшая полюбить себя, пристально следит за каждым движением дочери, истолковывая любой ее поступок как тайный умысел преступления. Катерина Ивановна, физиологически превращаясь из девочки в женщину, нуждается в матери, но желание поделиться самым сокровенным оборачивается ужасной пыткой, потому что «медицинская процедура, которую могут с ней сотворить, воображалась страшнее самого несчастья» [4, с.274].
Отсутствие близости провоцирует в девочке желание умереть: «При мысли, что ее никто не пожалеет, девочка ощутила ко всем жестокое презрение. С неловкого размаху она поддала сандалией какую-то штуку, белевшую на меже: пустая картонка перевернулась в воздухе, и от этой перевернувшейся пустоты, легкости коробки мысль о смерти наполнила девочку невесомым ужасом» (курсив авторский. - М.Г.) [4, с.274].
Таким образом, эквивалентом метафизической пустоты в этой модели мира становится смерть. Трагедия в том, что, похоронив мать, Катерина Ивановна не избавляется от душевного опустошения и тяжелых, будто бессознательных мыслей о смерти. Молчание, длившееся годами, усиливается тишиной, и пустота целиком вступает в свои права, заставляя Катерину Ивановну сомневаться в собственном существовании: «Двое суток не видевшая своего отражения в занавешенном зеркале, она ступала и двигала руками словно наугад, словно потеряла свое подтверждение в зазеркальной темноте, и ежилась от чувства собственного отсутствия» [4, с.6].
Пугающее Катерину Ивановну зеркало и невозможность поговорить с матерью превращаются в тягостное «отсутствующее молчание» [4, с.9]. Это уравнение, заданное смертью, лишает всякого смысла ее жизнь, настроенную на сопротивлении двойнику. И хотя Софья Андреевна возвращается в ее быт собственным от-сутствием,это не решает проблемы. Мучимая тягостным одиночеством, Катерина Ивановна видит мать призраком: «После того как она, вернувшись с похорон, обнаружила мать на диване, где та возилась, перебирая тонкими руками и ногами, будто увязнувшее насекомое, в душе Катерины Ивановны образовалась пустота» [4, с.464].
Исковерканные чувства, недолюбленность и неумение любить самой в итоге превращают пустоту в экзистенцию, в непреложную данность бытия: пустота вовсе не исчезает после смерти, а, напротив, растекается в мире, угрожая человечеству в целом. Катерина Ивановна, похоронив мать, остается в абсолютной пустоте, поскольку на ней родовая программа дала сбой: все поколения женщин в их семье рожали по одной девочке, а она осталась совершенно одна.
Задачам невозможности заполнить Пустоту во многом служит композиция романа, зеркально отражающая событие, предмет, судьбу в ситуации повтора. Роман начинается и заканчивается смертью. Раздавленная автобусом, Катерина Ивановна почти не меняет сущности своего
не-присутствия-в-мире и чувствует только, что «теперь она окончательно свободна» [4, с.501].
Казалось бы, смертью Катерины Ивановны должна оборваться роковая цепь семейных несчастий, однако пустота проливается в мир. Квартира несчастных женщин, пропитавшись пустотой при их жизни, сохраняет ее после смерти и становится неким храмом Пустоты: «По мере того как реальность исчезала под возникающей из ниоткуда непрозрачной пылью, тело пустоты обретало определенность, обрастало мягкими отложениями, затягивалось пленками и дышащими легкими из больших белесых
паутин» [4, с.502].
Таким образом, характеристики пустоты в тексте Славниковой применимы к чувствам человека и законам текстообразования - структуре романа, его образному строю, сложной, многоплановой метафоре, наконец, метафизике времени и пространства. Два человека - сообщающиеся сосуды, но в равной мере это справедливо в отношении человека и мира. Порожденная людьми, пустота демонстрирует свою самостоятельную онтологию, разрушительную для мира в целом.
Литература
1. Есин А. Б. Психологизм русской классической литературы. - 2-е изд., перераб. - М.: Флинта; Московский психоло-го-социальный институт, 2003.
2. Синкевич В. А. Феномен зеркала в истории культуры. URL: http://zhurnal.lib.ru/s/sinkewich w a/mirror.shtml
3. Славникова О. А. Стрекоза, увеличенная до размеров собаки: роман. - М.: Вагриус, 2000.
4. Фрейд З. О психоанализе. Лекции / пер. М.В. Вульф. - Минск: Харвест, 2007.
5. Юнг К. Г. Душа и миф: шесть архетипов / пер. с англ. - Киев: Государственная библиотека Украины для юношества, 1996.
6. Фромм Э. Искусство любить / пер с англ. - М.: АСТ, 2010.
Гаврилкина Маргарита Юрьевна, aспирант кафедры литературы Восточно-Сибирской государственной академии образования.
Gavrilkina Margarita Yurievna, postgraduate student, department of literature, East Siberian State Academy of Education.
Те!.: +79642645507; e-mail: smerti_net@list.ru
УДК 821.1б1.1
О. С Чебоненко
Литературные интерпретации жизненных смыслов дзэн-буддийского Востока в произведениях XX в. (на примере романа В.О. Пелевина «Чапаев и Пустота»)
Освещается вопрос о влиянии восточных философско-религиозных представлений на творчество писателей ХХ в. Подробно рассматривается роман В.О. Пелевина «Чапаев и Пустота» в свете интереса писателя к культуре дзэн-буддийского Востока.
Ключевые слова: Восток, Запад, литература XX в., дзэн-буддизм, Будда, В.О. Пелевин, роман «Чапаев и Пустота».
O.S. Chebonenko
Literary Interpretations of the Zen Buddhism Oriental Life Purports in the XXth Century Works (on the example of V.O. Pelevin’s novel “Chapayev and Emptiness”)
The article highlighs the influence of oriental religious and philosophical views on the creative work of the XXth century authors. V. O. Pelevin’s novel «Chapayev and Emptiness» is thoroughly considered in the light of the writer’s concern in the Zen Buddhism oriental culture.
Keywords: Orient, West, the XXth century literature, Zen Buddhism, Buddha, V.O. Pelevin, novel «Chapayev and Emptiness».
В литературе ХХ - начала ХХ1 в. можно без труда обнаружить образцы соприкосновения многих писателей с восточными философско-религиозными системами, осмыслением сути бытия и своеобразным, отличающимся от западного взглядом на мир и человека в этом мире, на смысл жизни, прошлое и будущее цивилизаций. В качестве ярких примеров, иллюстрирующих эту тенденцию, можно привести доста-
точно большой ряд произведений: «Ночь»,
«Братья», «Сны Чанга», «Освобождение Толстого», «Готами», «Ночь отречения», цикл «Вне» И.А. Бунина, роман «Игра в бисер», поэму в прозе «Сиддхартха» Г. Гессе, «Сад расходящихся тропок», «Алеф», «Другой», «Вавилонская библиотека», «Тлён, Укбар, Orbis Тегйш», «Книга Песка» Х.Л. Борхеса, роман «Бродяги Дхармы» Д. Керуака, рассказ «Тедди» Дж. Д.
