CC BY
125
ДИАЛОГ И ДИСКУРС:
ФУНКЦИОНАЛЬНО-СТИЛИСТИЧЕСКИЙ АСПЕКТ
Э. Г. Куликова
Статья посвящена исследованию ортологических норм литературной разновидности параязыка. Чистота в отношении паралингвистической нормы исключает грубые и неприличные знаки. Правильность предполагает соответствие знаков определенному стандарту. Стилистический аспект нормирования параязыка ответственен за функционально-стилистическое (уместное) употребление параязыковых средств, а также за соблюдение единства стиля в пределах нефункциональных стилей.
Ключевые слова : ортология, норма, параязык, диалог, дискурс
Ученые обращают внимание на своеобразие современной коммуникативной ситуации. Все большее предпочтение отдается «эластичной кодификации», «кодификации рекомендательной», когда, вместо простых ограничений (запретов), используется расширенная подача нейтральных единиц с указанием на их стилистическую [6. С. 337] или коммуникативную ценность [5. С. 256]. При этом отмечается, что терпимая к отклонению кодификация должна после отклонения как бы вновь пружинить в стабильное состояние [7. С. 43]. Эластичность кодификации de facto является приметой наших дней. Вопрос о том, насколько такая «эластичность» адекватна задаче сохранения языка, разумеется, остается открытым. Вопрос о том, ведет ли такая кодификация, даже если она адекватна такой задаче, к усовершенствованию языка (реальной полифункциональности и отшлифованности), также открыт. Чтобы приблизиться к ответам на эти вопросы, надо проанализировать сложившуюся ситуацию в возможно более широком контексте.
С категорией чистоты связано исключение из употребления неприличного, постыдного или грубого. В обычном языке это описывается как проблема соотношения литературного языка с грубопросторечной и нецензурной лексикой. Следует, однако, отметить, что иконы и индексы параязыка гораздо в большей степени, чем
лексика, связаны с недопустимыми в рафинированной, культивированной среде формами знакового поведения, именно в силу своей «прозрачности», природной дисфемистичности.
Ограничения, накладываемые на мимику и жест, наиболее точно соответствуют нашим рассуждениям. Существует понятие «неприличных жестов», недопустимых как раз в тех средах, в которых распространен литературный язык.
В среде носителей определенных диалектов и фольклорного сознания распространены жесты заголения, недопустимые в культурной среде.
Наличие так называемых «детских жестов» [3. С. 187-188] свидетельствует о том, что жесты эти запрещены в общении взрослых. Таков, например, жест «чебурашка», приводимый в пример Г. Е. Крейдлиным. Описание жеста достаточно наглядно свидетельствует о его неприемлемости в культурном общении.
Все это говорит о наличии ортологического контроля, а точнее контроля за чистотой коммуникации.
Что касается правильности, то здесь, очевидно, можно говорить о «правильности» исполнения того или иного жеста, допущенного соображениями той же чистоты. Например, жест бить себя в грудь в «Словаре языка русских жестов» снабжен пометой «обиход.» («обиходное»). Описание его выглядит следующим образом: «Жестикулирующий ударяет себя в грудь кулаком или ладонью. При этом корпус жестикулирующего может подаваться вперед по отношению к адресату. Вариант жеста, исполняемый ладонью, может восприниматься как более мягкий» [2. С. 37]. Представляется, что в «мягком» варианте этот жест можно толковать не как обиходный, а как «литературный», особенно если рука, ударяющая в грудь, задерживается (ср.: жест приложить руку к груди). С другой стороны, ударять себя в грудь кулаками обеих рук, как это делают самцы приматов, - жест явно не для беседы на литературном языке. Не случайно он и обозначается с использованием просторечной формы: бил себя в груди. Примером правильного и неправильного исполнения жеста может также служить показывание пальцем и указание рукой. В первом случае «нелитературность» жеста подчеркнута в обозначении: тыкать пальцем.
Относительно жеста показать кукиш Г. Е. Крейдлин пишет, что он «употребляется детьми или людьми с низким культурным уров-
нем» [4. С. 319]. Описание этого жеста автор сопровождает пометами «грубое» и «просторечное», т.е. выносит его за пределы «литературного». Ср. у Чуковского: А какой-то малыш показал ему шиш.
Нехороший малыш, невоспитанный.
Графика также связана с чистотой, цензурными запретами, хотя здесь присутствует и имеет больший удельный вес компонент правильности.
В отношении чистоты ограничения, накладываемые на парагра-фемику, вытекают хотя бы уже из того обстоятельства, что тексты сопровождаются изображениями, иллюстрациями, фотографиями, коллажами. Кроме того, графическое купирование непристойных слов, в том числе и тогда, когда они легко восстанавливаются благодаря контексту или рифме, следует относить скорее к графическим, чем к лексическим запретам. Таково купирование в стихотворении М. Лонгинова, приводимое на страницах собрания сочинений К. И. Чуковского.
Лексический запрет исключал бы возможность восстановления пропущенных слов. То, что купирование чаще всего связано не с лексическим, а графическим, заметно по тем случаям, когда печатаются первые буквы табуированного или полутабуированного слова, как в собрании сочинений В. Маяковского: ... где б... с хулиганом и сифилис.
Ограничения, накладываемые на параграфемику, в большей, чем в кинесике, степени связаны с категорией правильности, так как параграфемика непосредственно взаимодействует с пунктуацией, будучи своего рода ее расширением. Ср. такие феномены, как перечисление пунктов, оформленное висячим дефисом или специальными знаками, экспрессивное использование знака тире, использование знаков препинания при оформлении библиографий и других номенклатурных списков. Параграфемика взаимодействует и с орфографией. Ср. написания с перечеркнутыми буквами в дидактических и рекламных текстах, употребление маленькой буквы при написании патронимов, в том числе не в уничижительных целях, а для демонстрации особой эстетики, связанной с постмодернизмом (например, имена авторов в журнальных публикациях). Широко используется в современных текстах пазиграфия. Нормой становится графический макаронизм, ощутимый именно для русского языка, вследствие различия латиницы и кириллицы.
Подобные тенденции можно обозначить как проявления особой параграфической книжности.
В отношении фоники нормы «литературного» параязыка и собственно нормы литературного языка во многом сливаются. К акцентным, интонационным и фонетическим нормам прибавляются требования не говорить слишком громко или слишком тихо, не убыстрять темп речи, но и не замедлять его, очищать речь от слов-паразитов и посторонних звуков, междометий, псевдомеждометий. Ср.: «хотя громкий голос хорошо слышен, его этическая оценка в условиях нормального диалога - как правило отрицательная, что вполне соответствует физическим или/и психическим особенностям этого голоса» [4. С. 232]. Вспомним ставший крылатыми словами совет Фамусова: «Читай не так, как пономарь, а с чувством, с толком, с расстановкой».
Наличие литературного параязыка предполагает его полифункциональность, способность к смысловому и стилевому варьированию. Так возникает стилистический аспект изучения параязыка.
Если ортологический аспект восходит к такому качеству речи, как правильность (чистота), то стилистический - к такому качеству, как уместность.
Стилистический аспект паралингвистических норм может быть рассмотрен в двух отношениях: функционально-стилистическом и собственно стилевом. Под функционально-стилистическим мы понимаем закрепление параязыковых средств за сферами общения, или шире - за коммуникативными ситуациями. Под собственно стилевым аспектом - отнесение паралингвистического средства к той или иной манере, к тому или иному стилю общения.
Наложение функционально-стилистических ограничений на использование параязыка - факт достаточно очевидный и тесным образом связанный с этикетом. Этикет при этом не столько предлагает выбор из вариантов, как в случае с обычным языком, сколько оформляет сам репертуар средств в целом. Так, в отношении ки-несики он запрещает определенные жесты, позы, выражения лица и в то же время вводит необходимые жесты, позы и выражения. Это практически не связано с обычной вариантностью, так как речь идет не о выражении одного и того же смысла разными жестами, а о введении жестов с обязательным выражением определенных смыслов или о запрете на выражение определенных смыслов сред-
ствами параязыка, даже когда они могут быть выражены вербально. Скажем, не во всех ситуациях уместно сопровождать требование ударом кулаком по столу. С другой стороны, поклон может входить в обязательный репертуар некоторых коммуникативных ситуаций.
Яркий пример кинесического этикета - правила воинской вежливости, где определенные кинесические действия предписываются, а определенные запрещаются. Например, правила отдавания воинской чести представляют собой введение и регламентацию жеста, невыполнение которого может повлечь дисциплинарное взыскание. С другой стороны, в воинском строю даже поза, соответствующая команде «вольно», отнюдь не допускает произвольного положения тела или тем более спонтанных жестов, вроде покачивания ногой.
Отличие кинесических функциональных стилей от обычных функциональных стилей языка состоит, таким образом, в том, что функциональные стили используют вариантность при выражении схожих смыслов, т.е. лексическую и грамматическую синонимию, а кинесические стили основываются на этикетном отражении тех или иных референтов, синонимия же играет второстепенную роль. Крайним проявлением функциональных запретов на кинеси-ку служит запрет: «Не жестикулируй!»
Другое отличие функциональных стилей кинесического общения состоит в том, что само деление на функциональные стили, принятое в науке [8], не совпадает с делением, релевантным для кинесики.
Так, оппозиция «разговорный - деловой» еще может быть осмыслена с точки зрения жестов, хотя различия «подстилей» делового стиля будут, по-видимому, более существенны для кинесики, да и сами границы «делового стиля» потребуют более ответственного описания. Так, релевантно выделение врачебного жестового этикета, соответствующего этикета официантов и т.д.
Научный этикет в кинесическом отношении ничем не отличается от этикета делового общения, причем внутренняя дифференциация здесь тем более не релевантна.
Что касается параграфемики, то она соотносится с выделяемыми функциональными стилями уже по-другому, а именно, параграфем-ные стили стоят гораздо ближе к классическим функциональным, восходящим к классификации В. В. Виноградова [1], так как стилистически маркирована именно параграфемика научного и научно-
делового стиля. В качестве примера можно привести культуру сносок и ссылок в научном стиле, культуру соблюдения и расположения реквизитов документа в деловом стиле. Дифференциация графеми-ки внутри научного и тем более делового стиля существенна.
Если считать пазиграфию, например, математическую символику элементами параграфемики, то следует признать, что математический этикет особым образом регламентирует соотношение вербального и невербального в изложении результатов. В «суровом» варианте математического изложения будут преобладать формулы, а словесных комментариев будет мало. Существует свой этикет в использовании диаграмм, описании блок-схем алгоритмов, иллюстраций к школьным задачам по физике и математике, относительно которых в методической литературе специально оговаривается степень условности рисунка.
Мы можем отметить стремление к унификации в использовании так называемых компьютерных «иконок». Так называют Д-знаки, чаще всего иконичные, но также и индексные, используемые в интерфейсах прикладных программ. Таковы иконки, используемые в редакторе Word: изображение раскрытой папки, принтера с листом бумаги, ножниц, чемодана и т.п. Здесь налицо стремление к замкнутому коду. Графическое оформление таких программ-оболочек, как Norton-Commander и его более поздних версий показывает стремление к преемственности, желание воспользоваться тем, что уже стало конвенциональным знаком.
В отношении произношения функционально выделяется художественно-публицистический стиль, стиль публичной речи. В науке существует устойчивое понятие «сценическая речь», а в наивной лингвистике такое, например, как «театральный шепот».
Но стилевой аспект для параязыка не ограничивается функциональными стилями. В диахроническом плане «стилевое» проявляется особенно наглядно в категории «стиль эпохи» («барокко», «ренессанс» и пр.), не связанной со стратификациями по сферам общения. В синхронном плане стиль связывается с определенной манерой, эстетическим течением («пышный стиль», «высокий стиль», «манерный стиль», «аскетический стиль» и пр.).
Стилевой аспект, таким образом, может связываться с разными стилями, определенными не через коммуникативную ситуацию («лаконичный стиль», «цветистый стиль»). Такие стили на-
зываются также «манерами». Нормативность здесь проявляется в категории цельности, уместности не по отношению к ситуации общения, а по отношению к целому. Основное нормализаторское усилие направлено на то, чтобы «не выбиваться из стиля». Центр тяжести этой категории лежит в экстралингвистической области (ср.: «спортивный стиль», «солидный стиль», «деловой стиль», «молодежный стиль» в одежде). Источником стилизаций - и это видно в дизайне - выступают некие образы, в сути своей - метафоры, которые подвергаются некоему развертыванию, детализации. Например, матросский костюм женщины или ребенка, ресторан в восточном стиле и другие семиотические игры, правило которых состоит в «выдерживании стиля».
Подобные игры проявляются гораздо активнее в отношении визуальных невербальных знаков, нежели в отношении звучащей речи. Лингвистические средства могут лишь встраиваться в дизайн (скажем, названия ресторанов соответствуют оформлению их интерьеров). Но даже когда название инициирует изобразительный стиль, оно не задает стилистический тон, играет подчиненную роль. Здесь, скорее, сам язык занимает позицию «пара», нежели какие-то неязыковые средства сопутствуют языку.
Исключение в этом отношении составляют графические стили. Ср. выбор шрифтов, «стилей» или других шаблонов на компьютере, что вполне аналогично выбору почерков (устав, полуустав, скоропись) переписчиками. Подобные стили тяготеют к нормированию в связи с потребностью в унификации и целостности (единство стиля).
Список литературы
1. Виноградов, В. В. Стилистика. Теория поэтической речи.
Поэтика. М., 1963. - 319 с.
2. Григорьева, С. А., Григорьев Н. В., Крейдлин Г. Е. Словарь языка русских жестов.
М. - Вена: Языки славянской культуры. 2001. 256 с.
3. Крейдлин, Г. Е. Риторика позы // Язык и культура. Факты
References
1. Vinogradov, V. V. Stilistika. Teorija pojeticheskoj rechi. Poje-tika. M., 1963. - 319 s.
2. Grigor’eva S.A., Grigor’ev N. V., Krejdlin G. E. Slovar’ jazyka russkih zhestov. - M. Vena: Ja-zyki slavjanskoj kul’tury. 2001. 256 s.
3. Krejdlin, G. E. Ritorika pozy // Jazyk i kul’tura. Fakty
и ценности. / Отв. ред. Е. С. Ку-брякова. М.: Языки славянской культуры, 2001. С. 207-217.
4. Крейдлин, Г. Е. Невербальная семиотика. М.: НЛО. 2002. 577 с.
5. Ласкова, М. В. Грамматическая категория рода в аспекте гендерной лингвистики: дисс. ... докт. филол. наук. Краснодар, 2001. 302 с.
6. Ласкова, М. В., Лазарев В. А. Множественность грамматической нормы // II Международная конференция «Кавказ - наш общий дом». Ростов-на-Дону: ИППК ЮФУ, Южно-Российский филиал Института социологии РАН. 2010. C. 337.
7. Саари, Х. Норма, потенциал и эластичная кодификация // Общелитературный язык и функциональные стили. Вильнюс, 1986. С. 30-73.
8. Солганик, Г. Я., Дроняе-ва Т С. Стилистика современного русского языка и культура речи. М.: ACADEMIA. 2002.
i cennosti. / Otv. red. E.S. Ku-brjakova. M.: Jazyki slavjanskoj kul’tury, 2001. S.207-217.
4. Krejdlin, G. E. Neverbal’naja semiotika. M.: NLO. 2002. 577 s.
5. Laskova, M. V. Grammatiches-kaja kategorija roda v aspekte gendernoj lingvistiki. diss. . dokt. filol. nauk. Krasnodar, 2001. 302 s.
6. Laskova, M. V., Lazarev V. A. Mnozhestvennost’ grammaticheskoj normy // II Mezhdunarodnaja konferencija «Kavkaz - nash obshhij dom». Rostov-na-Donu: IPPK JuFU, Juzhno-Rossijskij filial Instituta sociologii RAN. 2010. C. 337.
7. Saari, H. Norma, potential i jelastichnaja kodifikaci-ja // Obshheliteraturnyj jazyk i funkcional’nye stili. Vil’njus, 1986. S. 30-73.
8. Solganik, G. Ja., Dronjae-va T. S. Stilistika sovremennogo russkogo jazyka i kul’tura rechi. M.: ACADEMIA. 2002.
