CC BY
39
Э.Г. Куликова
ЯЗЫКОВАЯ НОРМА: СИНОНИМИЧЕСКОЕ МЫШЛЕНИЕ И КАТЕГОРИЯ ВАРИАНТНОСТИ
В современном научном дискурсе проблема нормы становится ведущей для целого ряда гуманитарных наук. В лингвистике свидетельством этого интереса является спецификация понятия "норма", проявившаяся в образовании множества терминов: "системная норма", "стилистическая норма", "риторическая норма", "вертикальная норма", "императивная и диспозитивная норма" и др. Повышенное внимание к вопросам нормирования русского языка наблюдается и за пределами научного дискурса - в публицистике. Для сегодняшней языковой ситуации характерен также общий всплеск языковой рефлексии и обостренного интереса к норме, проявляющийся в интенциональных отклонениях от нормы, языковой игре, паронимической аттракции, контаминации. Популярно копирование и пародирование речевых манер, использование языка в мимесических функциях, в моде анекдоты, связанные с речевыми ошибками, соответствующие киноцитаты, на слуху неудачные выраже-
ния публичных персон.
Категория нормы тесно связана с понятием "вариант". Под вариантностью в языкознании понимается, во-первых, "представление о различных способах выражения языковой сущности как о ее модификации, разновидности или как об отклонении от некоторой нормы", во-вторых, "способ существования, функционирования и эволюции (исторического развития) единиц языка и системы языковой в целом" [23, с. 60]. При этом вариантность признается очень существенным свойством языка. Так, по выражению Романа Якобсона, "постоянное, всеобъемлющее, исполненное глубокого смысла взаимодействие вариантов - это существенное, сокровенное свойство языка на всех его уровнях" [26, с. 310].
Вариантно-инвариантный подход в лингвистике и математике связан с представлениями о системе. Если в математике речь идет о сохранении инвариантов при смене системы координат, то в лингвисти-
2005
№ 1 (20)
Вестник Академии
ке XX в. с вариантом и инвариантом связан алло-эмический подход, оправдавший себя вначале в фонологии, а затем и в других отраслях языкознания вплоть до семантики, Однако само представление о варианте старше представлений о системе и об инварианте. "Способность к варьированию является универсальным свойством языка, проявляющимся как в его структурной организации, так и в процессе функционирования. "Открыти" данного свойства языка было не революционным, а, скорее, естественным процессом, и обращение к его всестороннему изучению в лингвистике следует считать вполне закономерным явлением, не требующим специального обоснования" [3, с. 8].
В самом деле, истоки современных представлений о вариантности можно обнаружить уже у французских энциклопедистов, проявлявших интерес к проблеме синонимии ("синонимистов"). С разработкой этой проблемы, по наблюдениям Силь-вена Ору, связана деятельность Д'Аламбе-ра и аббата Жирара. Подводя итоги этой деятельности, С. Ору проницательно замечает: "Результаты работы над серией синонимических словарей определили развитие лингвистики; по нашему,мнению, понятие синонимии в том виде, в каком оно предстало в традиции Жирара (а оно постоянно обновлялось, сопоставлялось со своими истоками и изучалось в историческом плане), лежит в основе одного из главных понятий лингвистики Соссюра" [18, с. 320]. Речь в данном случае идет о понятии значимости - ценности.
Ранний интерес к синонимии, идущий бок о бок с нормализаторскими усилиями, отмечается и на отечественной почве. Так, уже в ХУШ в. Д.И. Фонвизин создает первый словарь, синонимов. Лексикографическое описание синонимии сопровождало нормативные усилия лингвистов в первой трети XIX в., пока всеобъемлющий историзм не отодвинул эти проблемы на второй план.
Подчеркнем, что представление о вариантности тесно связано с селективным
мышлением, свойственным стилистике и всевозможным попыткам упорядочения языкового материала в духе стилистики. Уже в 1929 г. Г. О. Винокур замечал: "Стилистика изучает употребление той совокупности "установившихся в данном обществе привычек и норм, в силу которых из наличного запаса средств языка производится известный отбор, неодинаковый для разных условий языкового общения" [7, с. 221]. Обратим внимание на слово отбор.
Ср. также: "Норма сопряжена с понятием селекции, отбора. В своем развитии литературный язык черпает средства из других разновидностей национального языка - из диалектов, просторечия, жаргонов, но делает это чрезвычайно осторожно. И норма играет в этом процессе роль фильтра: она пропускает в литературное употребление все наиболее выразительное, коммуникативно необходимое и задержи-" вает, отсеивает все случайное, функционально излишнее. Эта селективная и одновременно охранительная функция нормы, ее консерватизм - несомненное благо для литературного языка, поскольку он служит связующим звеном между культурами разных поколений и разных социальных слоев общества" [14, с. 83]. Идея отбора вариантов настолько тесно срослась с идеей нормы, что даже отсутствие варианта вписывается в общий ряд нормативных явлений на правах нулевой реализации. Там, где выбора нет, говорят о "реализующей" стороне нормы, там, где он есть, - о "селективной" [21, с. 563].
Наличие вариантов создает избыточность, причем именно на оси селекции. К. С. Горбачевич отмечает, что "вариантность слова ...представляет собой в известной мере необычное явление языка, а в плане теории информации, предусматривающей однозначное и прямолинейное отношение между знаком и референтом, -даже анормальное" [9, с. 8]. Многие авторы отмечают парадигматический характер этой избыточности, связанной с асимметрией языкового знака и являющейся одним из условий функционирования языка [8; 11;
12]. Ср. также следующее высказывание А.А Потебни: "Язык вовсе не есть такое целое, в коем нет ничего лишнего" [20, с. 149]. По поводу этого "лишнего" Ф.П. Филин замечает: "Не всякая вариантность средств языкового выражения "избыточна". Она становится "избыточной" только тогда, когда варианты не имеют никакой особой нагрузки [28, с. 16].
Таким образом, парадигматическая избыточность языка служит поставщиком вариантов, а норма отбирает из этих фиксированных вариантов необходимый, руководствуясь принципом гибкой стабильности, или, как полагал Л. А. Булаховский, балансом между ассоциацией с прошлым опытом и собственными потребностями: "... никогда, ни в какую эпоху говорящими не были и не могли быть использованы до конца все формальные возможности, предоставляемые языком; каждая последующая эпоха в своих новообразованиях руководилась не общей тенденцией к систематичности, а кругом ассоциаций, с одной стороны, с тем, что уже реально в языке осуществилось, и, с другой стороны, с тем, что нуждалось в выражении" [6, с. 130].
Для нас сейчас важна сама идея варианта, заключающаяся в существовании некоего набора единиц (в пределе состоящего из одной единицы, но всегда обозримого), из которого осуществляется селекция. Такой взгляд можно назвать синонимическим мышлением.
Синонимическое мышление лежит в основе современной стилистики, восходящей к идеям Шарля Балли. Принцип отбора вариантов из синонимического ряда, возникший как результат нормализаторс-ких усилий и углубленный пониманием системы сначала в соссюровском, а затем в функциональном, "пражском", смысле, и лег в основу современных представлений о норке. Этот принцип связан с выбором дискретных единиц. Стилистико-ортологи-ческое мышление опирается на селекцию неких дискретных и вполне исчислимых вариантов.
В справочниках по орфографии и
пунктуации читателю все время предлагается выбор: слитно, раздельно или через дефис, не или ни, о или е и т.п. В курсах стилистики постоянно предполагается существование синонимического ряда, из которого осуществляется выбор в соответствии с тем или иным функциональным стилем, высоким или низким, и даже между нейтральным и экспрессивным употреблением, несмотря на то, что последнее по логике вещей не может быть ограничено синонимическим рядом хотя бы из-за возможности создания окказиональных слов (высоко вероятные и низко вероятные реализации не симметричны, как не симметрична логическая импликация из истинных и ложных высказываний). Единственный ли это способ описания нормы? Следует признать, что нет. Риторическое мышление, в отличие от мышления стилистического, предполагает опору на другую категорию. Правда, это мышление, зафиксированное в нормативно ориентированных риториках и поэтиках, недостаточно от-рефлексировано в современной риторике. Новая риторическая теория испытала влияние семиотических идей, вместе с которыми были усвоены представления об оппозициях, вариантах и инвариантах. Это несколько затемняет для нас истоки самой риторики, к которой следует обратиться в поисках расширения контекста для понимания нормы. Истоки риторического мышления обусловлены античной категорией аномалии и обнаруживаются в категории метаплазма, перекочевавшей из риторики в средневековые грамматики, включавшие специальный раздел Бе шеШар^шо. Такой раздел встречался в грамматиках Доната, Присциана, Диомеда и Харисия [27, с. 1865-1868].
Грамматический и риторический термин "метаплазм" восходит к греческому глаголу р,£талХастстю, означавшему "преображать, переделывать, превращать" [9, с. 1083]. Ср. само существительное лХаст^а, имевшее значения: "вымысел", "лепное изображение", "подделка" [Там же,
с. 1322]. Метаплазм мыслился не как готовый вариант, но как результат некой "лепной" работы, преобразования, которому подвергнуто слово. В основе категории лежит не идея выбора, а идея трансформации.
В группу метаплазмов при суженном толковании термина входили разнообразные фонетические явления, такие как систола (сужение), диастола (расширение), протезис (приставление) и пр., связанные с изменением фонетического облика слова. Ср. современное толкование термина "метаплазм": "Обобщенное обозначение разнообразных изменений, претерпеваемых словами, т.е. таких, как протеза, эпентеза, парагога, аферезис, синкопа, апокопа, элизия, стяжение, синерезис, ложное сандхи" [2, с. 230]. Ср. также: [25, с. 243]: метаплазм - "1. Общее название целого ряда фонетических процессов (и соответственно их отображения в графике), связанных с приращением, опущением, перемещением, заменой звуков, слогов или букв в слове. 2. Использование этих явлений как в паронимических фигурах (ср.: анаграмма, акростих, логогриф, палиндром), так и в фигурах убавления (апокопа), размещения и перестановки, мимезисе".
При расширенном толковании, которое отмечается в приведенной выше цитате (метаплазм во втором значении), те же явления проецируются на другие уровни языка до синтаксического включительно [16, с. 68-82], т.е. речь идет о приращениях, элизиях и перестановках на уровне словосочетания и предложения. В упомянутой работе Е.В. Маркасовой приводится список метаплазмов по риторикам Псевдо-Макария и Лоссия.
Нетрудно заметить, что и аномалия, и метаплазм не совсем укладываются в представления о варианте, так как последние принципиально дискретны и исчислимы. В идее же метаплазма заложена иная мысль —мысль о преображений правильной формы в некую новую, а не о выборе одного из вариантов из закрытого списка. Если в анекдотах о писателях, приписыва-
емых Даниилу Хармсу, Толстой характеризуется словами графф и хамм, то это не выбор между удвоенной и неудвоенной согласной, а просто искажение слов граф и хам. В принципе ничто не помешало бы и написанию граффф, хотя тройных согласных русское правописание не предполагает.
Аналогичным метаплазму образом понимался древними авторами и троп, притом что сама этимология термина восходит не к образу переноса значения, а к глаголу поворачивать, направлять [10, с. 1641]. Ср. также определение риторической фигуры, связанное с понятием "уклонение от обычного способа выражения": "уклонение в мысли и выражении от присущей им природы"; "изменение выражения из обычного в более сильное на основе какой-нибудь аналогии" [1, с. 276].
Уклонение, поворот, метаплазм не предполагают списка дискретных возможностей, и списки фигур и тропов в античных классификациях в самом деле носят принципиально открытый характер. Разумеется, предпринимались специальные усилия по исчислению и описанию фигур, но сам характер этих усилий еще раз подчеркивает различие между поздней (стилистической) и древней (риторической) парадигмами.
Определяя метаплазм, латинские авторы выстраивали триаду "обычное употребление - метаплазм-варваризм -метаплазм-фигура". Обычная речь в неориторике стала восприниматься как норма, или "нулевой вариант" [19, с. 71], варваризм - как ошибка, отклонение от нормы, а фигура - как интенциональное, сознательное, отклонение от нормы, устанавливающее новую норму Такое понимание риторики "подверстано" под современную научную парадигму и вполне совпадает с тем, что связано с представлением о сознательном отклонении от нормы. Ср.: "Противопоставление "норма -антинорма" носит, разумеется, относительный характер. Важнее подчеркнуть, что они предполагают друг друга, и то, что
называют отступлением от нормы, столь закономерно, что для языкового механизма является нормативным: это тоже норма, хотя и отрицающая норму в обычном смысле слова. Отсюда и термин - антинорма" [17, с. 9].
Однако различие в древних и современных взглядах на аномалию весьма существенна Во-первых, метаплазм предполагал не дискретный, а континуальный подход к аномалии. Отсюда открытый список фигур. Даже Марк Фабий Квинтилиан, в отличие от Цицерона не отказавшийся от подробного описания фигур разных типов, заключает это описание следующими словами: "Мне встречались также и такие авторы, которые прибавляли к этому то, что греки называют диаскена, или обстоятельность, апогоресис - запрещение, пардиегпесис - подтверждение со стороны... Но хотя все они рассматриваются как фигуры, все же могут быть и другие, ускользнувшие от меня; а может быть, могут появиться и новые, искусственно созданные, но все-таки они будут такой же природы, того же сорта, о котором я уже говорил" [29, с. 182]. Такое заключение с предположениями и уступительными конструкциями, сделанное к целой книге (одной из двенадцати книг "Об образовании оратора"), ясно свидетельствует о том, что перечень фигур не базировался на строгом логическом фундаменте, позволяющем их исчислить.
Во-вторых, "нулевой вариант" для фигуры можно указать далеко не всегда (ср.: "использование представлений о риторически "нейтральных" синтаксических структурах для описания риторических фигур не может считаться методологически безупречным" [16, с. 55]). В самом деле, идея "нулевого варианта" глубоко современна, не случайно сам термин, придуманный для ее обозначения, этимологически родствен и "нулевому письму", и "нулевому знаку". При этом указать нулевой знак для каждой фигуры практически никому не удается. Так, если зевгма - конструкция с пропуском сказуемого - это фигура (Крас-
на птица перьем, а человек [красен]учением), то и конструкция с реализацией сказуемого - гиперзевгма (Птица красна пе-ръем, человек красен ученьем) - также является фигурой. В таком случае возникает вопрос, какова же "нулевая конструкция" для этих фигур? Иными словами, если эти фигуры входят в некую синтаксическую парадигму (образуют варианты), то какой член этой парадигмы является нейтральным, "бесфигурным"?
В-третьих, "варваризм", как это ни парадоксально, вовсе не обязательно соотносится с заимствованием или использованием реальных ненормативных вариантов, встречающихся, например, в провинции в речи "варваров". Ср. например, следующее определение варваризма: Barbarismus est una pars orraciones corrupta, sed hoc virtium in solute oratione nomen suum reticent, ceterum apud poetas metaplasos vocatur [28, с 265]. В этом определении Флавия Харисия варваризм толкуется как порок прозаической речи, называемый, впрочем, метаплазмом у поэтов. В определении поднимается тема "поэтических вольностей", также связанная с метаплаз-мом и имеющая отношение к древним представлениям о норме в поэтике и риторике.
Для античной мысли вообще характерно метонимически расширенное толкование явления "варваризм-солецизм", что способно вызвать у нас эффект некоего оптического обмана. В городе Солы нечисто говорили по-гречески, следовательно, всякое проявление языковой нечистоты можно назвать солецизмом. Но это отнюдь не означает, что то или иное отклонение связано именно с конкретными диалектными особенностями речи населения города Солы. Литота этимологически соотносима с простотой речевого поведения провинциального жителя, а астеизм с речевой утонченностью жителя столицы. Литота в античном понимании является фигурой, астеизм - тропом, разновидностью иронии. Но и литота, и астеизм есть лишь приписывание неких черт языкового поведе-
ния виртуальному провинциалу или столь же виртуальному жителю столицы.
Таким образом, исконное понимание триады "обычное употребление - варваризм - метаплазм" существенно отличается от его современной трактовки.
Все это говорит нам о том, что категория вариантности не единственный способ описания нормы и отклонения от нее. Другой подход к проблеме отклонения от нормы опирается накатегорию ано малии, которая предполагает целый континуум метаплазмов, т.е. всевозможных преобразований, которым может быть подвергнута обычная форма.
Если мы обратимся к сегодняшним экспрессивным текстам, активно использующим параграфемику и всевозможные отклонения от нормативной графики, мы легко убедимся, что двигателем таких отклонений выступает не представление о вариантах, из .которых выбирается самый экспрессивный, а представление о возможностях преобразования графической формы текста, включая вмешательство в формат, шрифт, введение в текст элементов пазиграфии, картинок, использование цвета и т.п. Компьютерная графика открывает для этого широкие возможности, неизвестные ранее. Прообразом современных графических изысков можно считать табличку Не курить. Не сорить, где НЕ набрано один раз, но так, что оно покрывает сразу две строки. Конечно, после того как подобная форма найдена, ее можно включить в парадигму и представить ее реализацию как выбор из этой же парадигмы, хотя это и было бы большой натяжкой. Суть состоит не в выборе из двух вариантов, а в пластичном преобразовании графической формы.
Собственно, уже употребление окказионального слова не может быть описано через выбор слова из синонимического ряда. Именно это явление первоначально называлось ономатопеей (что и соответствует этимологии - "сотворение имени"). Известный окказионализм А. С. Пушкина кюхелъбекерно соответствует
примеру ономатопеи у Квинтилиана - сул-лъствоватъ: 8и11о1шю - "желание действовать так, какСулла" [29, с. 123]. Лишь впоследствии термин "ономатопея" получил значение "звукоподражание", так как древние греки считали, что новое слово должно "соответствовать" обозначаемому явлению. Слово очепятки (вместо опечатки), приводимое в энциклопедии "Русский язык" как иллюстрация произносительного окказионализма, - типичный метаплазм [4, с. 284].
Если комизм выражения Дайте мне один кофе и один булка явно вызван неправильным выбором варианта (в сочетании с эффектом обманутого ожидания), то уже в случае с выражением фифект фикции (вместо дефект дикции) комичеркий эффект достигается за счет афатического искажения слова, хотя, формально этот случай еще можно рассматривать как выбор варианта. В самом деле, мимесическое подражание заиканию можно толковать как "вариант" правильного произношения уже с очень большой натяжкой.
В своде риторических фигур "Занятная риторика" авторы упоминают графические фигуры, отсутствующие в древних перечнях [5, с. 30-33, с. 38-39]. Среди них графон - намеренное искажение орфографического облика слова с целью создания комического эффекта:
На прашлагодние ашибки Сматреть мне трудно без улыбки. Пишу я лучче многих в классе.
Мне падарил падарок Вася:
Мы изучяли весь енварь Арфаграфический словарь. Приведенные ошибки достаточно "реалистичны" и в принципе могут быть рассмотрены как неправильно выбранные варианты написания слов. Но в следующем примере графона, приводимом в том же источнике, говорить о варианте уже довольно сложно:
Левидов от ума большого Решил затмить Бернарда Шоу.
Но то, что хорошо у Шоу,
То у других нехорошоу.
В каком смысле нехорошоу является вариантом написания слова нехорошо ? Количество таких "вариантов" непредсказуемо.
В отношении паравербальных средств категория метаплазма также оказывается востребованной. Ср.: "Естественные языки все состоят из относительно стабильных и дискретных единиц; никакой сопоставимой стабильности и дискретности в языках тела не обнаруживается" [15, с. 168-169]. Жесты континуальны по своей природе. Можно выбирать между формами приветствия: помахать рукой, поклониться или подать руку, но каждый из жестов имеет континуум исполнений. Правда, в каждом из них, по-видимому, возможно выделение инварианта, однако исчисление вариантов невозможно.
Попытка вписать паралингвисти-ческие нормы в ряд родственных явлений естественным образом связывает их с риторической нормой, а это, в свою очередь, наводит на мысль о расширении контекста самой нормы. Как видим, опора на дискретно исчисляемые варианты - один из путей введения нормативности. Это пара-дигмальный путь, связанный с осью селекции. Теоретически возможен и другой путь -трансформационный, синтагматический, связанный с осью комбинации. Этот путь использовался при описании фигур как полезных отклонений от нормы. Он, очевидно, релевантен для риторической нормы и, можно предположить, для нормы паралингвистической.
Библиографический список
1. Античные теории языка и стиля / Под ред. О.М. Фрейденберг. -М.-Л: ОГИЗ, 1936.-341с.
2. Ахманова О. С. Словарь лингвистических терминов. - М.: Советская энциклопедия, 1966. - 607с.
3. Бабенко, Н.С., Володарская, Э.Ф., Кириленко, Е.Н., Крючкова, Т.Б., Селиверстова, О.Н., Семенюк, Н.Н. К теории вариантности: современное состояние и не-
которые перспективы изучения // Вопросы филологии. - 2000. - № 2. - С. 8 - 20.
4. Бельчиков, Ю.А. Окказионализмы // Русский язык. Энциклопедия. - М: Большая российская энциклопедия, 1998. -С.283-284.
5. Береговская, Э.М., Верже, Ж.М. Занятная риторика. - М., 2000. - 152с
6. Булаховский, Л. А. Курс русского литературного языка.-5-е изд. - Киев: Ра-дяньска школа, 1952. Т.1. -447 с.
7. Винокур, Г. О. Культура языка. 2-е изд. - М.: Федерация, 1929. - 346с. Крысий, Л.П. Современная литературная норма и ее кодификация // Русский язык в школе. - 2002. - № 2. - С. 82-87.
8. Глисон Г. Введение в дескриптивную лингвистику / Пер. с английского. -М., 1959. - 486с.
9. Горбачевич К.С. Нормы современного русского литературного языка. -М., 1981.-208с.
10. Дворецкий И.Х. Древнегреческо-русский словарь. -М.: Государственное издательство иностранных и национальных словарей, 1958. Т.2. - 1904с.
11. Звегинцев В.А. Мысли о лингвистике. - М.: МГУ, 1996. - 336с.
12. Колшанский, Г.В. Паралингвистика. - М.: Наука, 1974. - 87с.
13. Крейдлин, Г.Е. Кинесика//Гри-горьева С А, Григорьев Н.В., Крейдлин, Г.Е. Словарь языка русских жестов. - М. -Вена, 2001.-С.168-169.
14. Крысин, Л.П. Современная литературная норма и ее кодификация // Русский язык в школе. - 2002. - № 2. - С. 82-87.
15. Лахманн, Р. Демонтаж красноречия / Пер. с нем. - СПб, 2001. - 365с.
16. Маркасова, Е.В. Представления о фигуре речи в русских риториках XVII - начала ХУТТТвека. -Петрозаводск, 2002. -204с.
17. Мурзин, ЛН. Норма. Речевой прием и ошибка с динамической точки зрения // Речевые приемы и ошибки. Типология. Деривация, функционирование. Сб. науч. тр. - М.: АН СССР, Институт языкознания, Пермский госуниверситет, 1989. -С. 210-228.
18. Ору С. Д'Аламбер и синонимис-ты // Сильвен Ору. История, эпистемология, язык/Пер. с фр. -М.,2000. -С. 319-342.
, 19, Общая риторика /Ж. Дюбуа, Ф. Эделин, Ж.М. Клинкенберг, Менте Ф., Три-нон А. /Пер. сфр. - М: Прогресс, 1986. -392с.
20. Потебня, А. А. Мысль и язык: Поли. собр. тр. /Подгот. текста Ю.С. Рассказова, О. А Сычева. - М.: Лабиринт, 1999. -300с.
21. Семенюк, Н.Н. Норма // Общее языкознание. Формы существования, функции, история языка. - М.: Наука, 1970. -С.549-596.
22. Скворцов, Л.И. Норма языковая //Русский язык. Энциклопедия. - М.: Советская энциклопедия, 1979. - С. 163-165.
23. Солнцев, В.М. Вариантность // Русский язык. Энциклопедия. - М: Боль-
шая российская энциклопедия, 1998. - С. 60-61.
24. Филин, Ф.П О слове и вариантах слова // Морфологическая структура слова в языках различных типов.-М., 1963.
25. Хазагеров, Т.Г., Ширина, JI.C. Общая риторика. Курс лекций. Словарь риторических приемов. 2-е изд. - Ростов н/Д: Феникс, 1999. - 320с.
26. Якобсон, Р. Лингвистика и поэтика //Структурализм: за и против. - М: Прогресс,! 975. - С. 193 - 230.
27. Grammatici latini /Ехгес. Н. Keilii. Lipsiae, 1855 -1868.
28.Flavii Sosipatri Charistii Artis grammaticae libri V // Grammatici latini /Ex rec. H. Keilii. Lipsiae. 1857, V. 1.
29. Quintilians institutes of oratory or elocution of an orator. London, 1909. 300p.
