CC BY
7DOI 10.20310/2658-5383-2021-4-370-377 УДК 340
ДИАЛЕКТИКА ОПРЕДЕЛЕННОСТИ И НЕОПРЕДЕЛЕННОСТИ В ЗАПАДНОЙ ПРАВОВОЙ КУЛЬТУРЕ
Владимир Анатольевич Цыгановкин
старший преподаватель кафедры теории права и сравнительного правоведения,
Российский государственный гуманитарный университет E-mail: whitehall@bk.ru
ORCID: https://orcid.org/0000-0001-6518-9703
Аннотация. Данный текст содержит попытку теоретико-философского описания и осмысления диалектического соотношения факторов правовой определенности и неопределенности в западной правовой культуре. Утверждается, что особенности их взаимодействия в значительной мере определяют процесс развития и характерную специфику правовых систем Запада. Различные версии концепции «правовой определенности» — формальная и практическая — рассматриваются как разные стороны одного целостного явления. Обосновывается, что традиционное понимание определенности как четкости, общеизвестности и однозначности правовых норм является условием необходимым, но недостаточным, и только длительное интерсубъективное признание и использование регулятивных правил обеспечивает полноценную определенность — то есть достаточную предсказуемость юридической практики. Специфика западной правовой культуры объясняется направленностью вектора диалектики ее элементов к динамичному порождению нового, а не к восстановлению традиционного единства, гармонии и копмлиментарности восточного типа. При этом подобная инновативность и динамичная прогрессия предполагают (и порождают) в свою очередь правовую неопределенность — свободу смыслового и поведенческого пространства и возможность отрицания существующего.
Ключевые слова: правовая определенность, правовая неопределенность, правовая культура, философия права, теория права.
DIALECTICS OF CERTAINTY AND UNCERTAINTY IN WESTERN LEGAL CULTURE
Vladimir A. Tsyganovkin
senior lecturer of the Department of Theory of Law and Comparative Law, Russian State University for the Humanities E-mail: whitehall@bk.ru
ORCID: https://orcid.org/0000-0001-6518-9703
Abstract. This text contains an attempt at a theoretical and philosophical description and comprehension of the dialectical correlation of factors of legal certainty and uncertainty in Western legal culture. It is argued that the peculiarities of their interaction largely determine the development process and the characteristic specificity of the legal systems of the West. Different versions of the concept of "legal certainty" — formal and practical — are considered as different sides of one integral phenomenon. It is substantiated that the traditional understanding of certainty as clarity, well-known and unambiguous legal norms is a necessary but insufficient condition, and only long-term intersubjective recognition and use of regulatory rules provides full certainty — that is, sufficient predictability of legal practice. The specificity of Western legal culture is explained by the direction of the vector of dialectics of its elements towards
the dynamic generation of a new one, and not towards the restoration of traditional unity, harmony and complementarity of the Eastern type. At the same time, such innovation and dynamic progression presupposes (and generates), in turn, legal uncertainty — freedom of semantic and behavioral space and the possibility of denying what exists.
Keywords: legal certainty, legal uncertainty, legal culture, philosophy of law, theory of law.
Диалектическое взаимодействие противоположных, но при этом возможно взаимодополняющих элементов и векторов культурных систем является важнейшим фактором их развития, в том числе в правовом измерении. Конкретный тип подобных взаимодействий часто демонстрирует проявление основополагающих закономерностей, свойственных различным типам культурно-цивилизационных систем и разным историческим стадиям их развития. Одной из таких смысловых диалектических пар, отражающих переменность контрадикторного и контрарного взаимодействий в эволюции правовой культуры Запада, выступает дихотомия факторов юридической определенности и неопределенности.
Сегодня правовая определенность является как одним из международно-признанных док-тринальных признаков права, так и важнейшим принципом практической юриспруденции не только в западных странах. Однако в наиболее выраженном и полном виде эта концепция получила развитие именно в западной правовой традиции. В соответствии с современными европейскими стандартами она включает в себя следующие аспекты: (1) доступность нормативных предписаний для всех заинтересованных лиц, (2) высокая степень точности и конкретности правовых формулировок, и (3) существенная предсказуемость практики их применения, ограничивающая волюнтаризм усмотрения правоприменителей1. В такой интерпретации конструкт правовой определенности оказывается неразрывно связанным с теорией и практикой «верховенства права» и в значительной степени имманентным ему.
Другой стороной указанной пары диалектического отношения, во многом определяющей специфику западного типа правовой культуры и практики, является неопределенность, обычно понимаемая в социальных науках как
1 См.: Олссон (Olsson) против Швеции. Решение Европейского Суда по правам человека от 24 марта 1988 г. URL: http://www.echr.ru/documents/doc/2461423/2461423. htm (дата обращения: 30.08.2020).
недоступность измерения и прогнозирования какого-либо события2. Применительно к сфере права это означает непредсказуемость наступления или не наступления конкретных юридических последствий какого-либо действия / бездействия в соответствующей ситуации. При этом неопределенность является как необходимым условием и свойством свободного пространства возможных альтернатив в социальных взаимодействиях, так и одним из наиболее значимых факторов правовых рисков, потенциально ведущим к нарушению прав, неисполнению обязанностей, юридическим ошибкам и другим негативным в правовом отношении последствиям. Соответственно, более высокий уровень определенности как правовой системы в целом, так и большинства отдельных ее регулятивных сфер обычно рассматривается как наиболее предпочтительный, поскольку обеспечивает более эффективную защиту от различных юридических рисков.
Правовая определенность как концептуальная идея прослеживается почти с самого зарождения западной юридической традиции в античной цивилизации3. Практически изначально она обнаруживает в себе два аспекта, опирающиеся на различные течения в юридической мысли, которые, тем не менее, в равной степени важны для рассматриваемого качества правового регулирования, поскольку в реальности сложно отделимы друг от друга и фактически интегрируются в единый конструкт.
Первая интерпретация определенности, связанная с однозначностью, четкостью и общеизвестностью формулировок правовых правил, использовалась множеством правоведов от Аристотеля и Цицерона до Ф. Хайека
2 См.: Найт Ф. Х. Риск, неопределенность и прибыль / пер. с англ. М., 2003.
3 Ключевое влияние на формирование таких социальных мировоззренческих установок оказала «ионическая концепция Вселенной, управляемая не прихотью некой божественной индивидуальности, а безличным законом» (см.: McNeill W. H. A History of the World. 3d ed. New York, 1979. P. 99).
и представителей американского юридического реализма. Условно её можно обозначить как формальную или классическую концепцию правовой определенности4. Как показывают исторические исследования, традиция формальной определенности закона, опирающаяся на более или менее успешные попытки формализации, абстракции и систематизации юридических предписаний, гораздо более древняя, чем считалось еще не так давно. Со времени обнаружения стелы Хаммурапи было найдено несколько других сводов законов древнего Ближнего Востока, четыре из которых много старше вавилонского. Практически все они демонстрируют, что существование письменных законов было далеко не исключительным, а обычным и, вероятно, необходимым элементом цивилизованной жизни даже в такой отдаленной древности5.
Сегодня как в научно-юридическом, так и образовательном дискурсе продолжает преобладать именно классическое понимание правовой определенности, т.е. определенности преимущественно в формальном смысле, как текстуальной строгости и однозначности правовых положений и прежде всего законов.
Однако, историческая и современная практика различных правовых систем свидетельствуют, что даже максимально однозначная формализация юридических прав и обязанностей не является достаточной гарантией стабильности и предсказуемости регулирования, и тем более обеспечения главенства права в обществе. В неменьшей степени это регулятивное качество обеспечивается систематическим
4 Бруно Леони называет ее концепцией «краткосрочной определенности закона». (Леони Б. Свобода и закон. М., 2008. С. 98-99).
5 Как утверждает Х. Саггс, хотя «то, что мы называем "законами" Хаммурапи, на самой стеле не названо словом, обозначающим "законы", и на самом деле в языке рассматриваемого нами периода не существует даже слова для понятия "закон"», «это не означает, что средняя часть текста, написанная на стеле, является простым сводом царских вердиктов», и у нас «есть и другие причины считать юридическую часть текста на стеле Хаммурапи чем-то большим, чем просто сборником решений по делам, которые действительно были предложены вниманию царя... По крайней мере, некоторые из этих отдельных решений касались гипотетических случаев. В такой мере применение термина "кодекс" к содержанию надписей на стеле Хаммурапи может быть оправданным».
(Саггс Х. Вавилон и Ассирия. Быт, религия, культура. М., 2012. С. 187).
выполнением на практике соответствующих норм и договоров в виде фактического взаимодействия людей, независимо от того, как именно эти образцы поведения формально определены — в законе, прецеденте или обычае. Если же такой устойчивой практики не существует, то можно сколько угодно издавать законы относительно одной и той же нормы, однако никакой определенности правопорядка и реального состояния законности от этого не возникнет.
В частности, из истории раннесредневековой Европы известно, что наличие сколь угодно сурового закона не обязательно означало, что его будут исполнять. Так, например, вестготские правители Испании, вероятно, верили, что справедливое законодательство поможет им достичь желаемых результатов, и «хотели избавиться от социальных язв через всеобъемлющие и полноценные законы»6, однако последние не могли вывести их государство из того положения, в котором оно оказалось.
Формально-юридические характеристики, безусловно, влияют на определенность правового регулирования, однако необходимо принимать во внимание и другой ее фундаментальный аспект, во многом проявившийся в практической традиции римского частного права, и который имманентно в большей степени учитывает постклассические научные постулаты, в частности — другую сторону диалектического двуедин-ства правовой культуры — неопределенность.
Эта вторая интерпретация правовой определенности, которую можно условно назвать фактической или «долгосрочной определенностью», не отрицает, что общие и хорошо сформулированные правила предпочтительнее для предвидения юридических последствий, чем частные (ad hoc) или расплывчатые распоряжения властных акторов. Но она делает акцент на том, что для действительной определенности как предсказуемости в юридических делах необходимо нечто большее — длительная легитимация и хабитуализация регулятивных правил, поскольку при интенсивном и переменчивом правотворчестве и правоприменении такое предвидение оказывается под большим вопросом.
В некоторых регулятивных системах Древнего мира, во многом менее развитых в юридическом отношении, чем современные, это качество
6 Лалагуна Х. Испания. История страны. М., 2009. С. 84.
определенности проявлялось гораздо чаще. Так, по замечанию М. Л. Гаспарова, в архаической и классической Греции старинные неписаные законы соблюдались во многом именно потому, что восходили к незапамятным временам. Соответственно законодатели боялись, что к новым законам такого уважения не будет, что их станут менять и отменять, и поэтому прежде всего они заботились о нерушимости своих предписаний, ведь иметь меняющиеся законы — это все равно, что не иметь никаких7. В римской правовой системе определенность регулирования юридических взаимодействий обеспечивалась именно общепризнанным долгосрочным функционированием, а не однозначностью текстов закона, поскольку jus civile на протяжении большего времени существования не было связано с законодательством в его нынешнем понимании8, а потому определенность в ее формальном смысле нередко была чужда римскому праву9. Конечно, подобная стабильность во многом характерна именно для традиционных обществ, но практическая интерпретация определенности проявлялась и в других правовых системах Западного мира, более близких к динамичной эпохе Модерна.
Если бы юридическая определенность была связана только с письменными правилами и вытекала исключительно из особенностей их формулировки, то значительная часть не только общего права, но и юридического регулирования в континентальном праве, по мнению Бр. Леони, не могли бы стать определенными в принципе10. Следует подчеркнуть, что один аспект определенности не отбрасывает другой, но зачастую дополняет его. Так, правовая революция в Европе высокого средневековья демонстрирует в качестве одного из характерных моментов этого перехода (а в некотором смысле — возврата) к ведущей роли права в части активного развития именно технико-юридических приемов правотворчества и правоприменения, что, собственно, и обеспечивает нахождение соответствующей формы (формализации) нормативных предписаний и догово-
7 Гаспаров М. Л. Занимательная Греция: рассказы о древнегреческой культуре. М., 2010. С. 83.
8 Buckland W. W. Roman Law and Common Law. 2ed. Cambridge University Press, 1952. P. 4.
9 Schul F. History of Roman Legal Science. Oxford, 1946. P. 84.
10 Леони Б. Указ. соч. С. 89.
ров. Интеллектуальная деятельность постглоссаторов, а затем и сама практика стали важным условием для осуществления формализации права и возможности долгосрочной предсказуемости нормативного поведения.
Европейская юридическая жизнь этого и последующего времени демонстрирует повышенное внимание к данному аспекту правовой определенности. Для нотариальной практики Франции XVI в. характерны примеры стремления «избежать любой двусмысленности, расставляя все точки над Ь>, исходя из понимания того «как единичный акт превращается в обычай и, следовательно, может стать институцией»11.
Сочетание определенности, как в формальном, так и в фактическом долгосрочном смысле, как правило, свойственно общественным системам, где сложилась развитая культура правового типа, и где юридические нормы и конструкции представляют собой реально действующие и устойчивые правила и модели социального поведения. При этом полная определенность в праве как таковая невозможна, так же как и полная неопределенность. Абсолютная определенность в правовой сфере, а значит полная предопределенность действий субъектов права и их последствий, означала бы смерть права, т.к. исключает свободу воли человека, на которой строится само понятие правовой субьектности. Кроме того, полная определенность в принципе возможна лишь в формальных (прежде всего, математических) непротиворечивых системах. В реальном же мире даже системы физических объектов предполагают некоторую неопределенность их параметров. В социальных системах эта степень неопределенности еще выше, так как закономерности их функционирования носят не абсолютный (как в физических системах, где это качество тоже условно), а статистический характер, поскольку корректируются свободой воли действующих лиц.
Право, рассмотренное как система, содержит в себе фундаментальный внутренний парадокс. С одной стороны, в силу принципа неопределенности Гейзенберга, а также принципиальной неустранимости многозначности (полисеман-тичности) большинства слов языка и невозможности полной формализации оценочных
11 Уваров П. Ю. Под сводами Дворца правосудия. Семь юридических коллизий во Франции XVI века. М., 2017. С. 34.
понятий, право тем самым фактически допускает, что одно и то же юридическое дело может иметь несколько возможных решений. То есть из противоречивой системы можно обосновать несколько логически непротиворечивых выводов. Иными словами, право нельзя считать непротиворечивой формальной системой. Так, Г. Уинтер показывает, что несмотря на ограничение свободы усмотрения судей и возможностей для проявления их предвзятости с помощью руководящих принципов и алгоритмов назначения наказаний, последние все равно оставляют возможность для маневра12. В дополнении к этому принципы не отменяют и диапазон возможных наказаний для различных комбинаций балльных критериев конкретного правонарушения, а также правовую возможность для судей отклоняться от этого диапазона в большую или меньшую сторону.
С другой стороны, как в теории (доктрине), так и на практике, право исходит из принципа дуализма (все значимое в юридической сфере оценивается либо как правомерное, либо противоправное), т.е. следует логическому принципу исключенного третьего. Из сочетания этих двух параметров в одной системе и возникает ее зачастую неосознаваемый юристами парадокс.
Можно предположить, что именно в принципе жесткого дуализма, имманентно свойственного юридическому мышлению, кроется причина неприятия права как основного способа социальной регуляции многими, по преимуществу синкретичными, культурами, прежде всего традиционного Востока13. Часто общества, хотя и вступившие в свое время в стадию логоцентрического развития, но сохранившие при этом значительный уровень синкретизма, являются примерами отрицания права в западном смысле слова.
При этом и на Западе принцип правового дуализма не является тотальным, поскольку там окончательно никогда не исчезали, а со временем и все больше развивались, медиационные механизмы снятия жестких бинарных оппозиций «правого» и «виноватого». То есть в правовой культуре почти всегда присутствовали способы преодоления противоречий в социальных конфликтах не путем принятия право-
12 Уинтер Г. Вопросы права и экономики / перевод Т. Шишкиной; под науч. ред. М. Одинцовой. М., 2019. С. 348.
13 Давид Р., Жоффре-Спинози К. Основные правовые системы современности. М., 2019. С. 52.
применителем позиции одной стороны, а путем нахождения компромиссного решения — диалектического синтеза первоначальных тезиса и антитезиса участников дела. Эта интенция не изобретение Новейшего времени и проявлялась еще на ранних этапах формирования европейской постантичной цивилизации, когда «диалектика, применяемая глоссаторами, была направлена главным образом на создание системы понятий и установление соотношения между ними. Выведение понятий из полного противоречий обширного, но замкнутого круга источников становилось возможным посредством примирения противоположностей»14.
Особенность западной правовой культуры проявляется, таким образом, не столько в самом наличии диалектического способа оперирования ментальными конструкциями и их элементами, сколько тем, что вектор синтеза как стадии снятия противоречий был чаще направлен «вперед», к динамичному порождению нового, а не «назад», к восстановлению традиционного единства, гармонии и компли-ментарности восточного типа (в общекультурном плане — к мифологическому синкрезису). Отсюда такая важная и специфическая ценность и характерная черта западного права в целом — признание инноваций и стремление к преобразованию (не только в эпоху Модерна).
Инновативность и динамичная прогрессия смысловых и социальных форм в свою очередь предполагает свободу смыслового пространства и возможность отрицания существующего15, то есть неопределенность. По словам Уильяма
14 Полдников Д. Ю. Договорные теории глоссаторов. М., 2008. С. 65.
15 Исследователь греческой культуры А. И. Зайцев утверждал, что «быстрое разрушение традиционных, сковывающих индивидуальную инициативу норм жизни в складывающихся греческих полисах было одной из важнейших предпосылок рассматриваемого нами культурного переворота. В огромном большинстве до-письменных и догосударственных обществ такого рода традиционные нормы очень жестки: они определяют еще при рождении ребенка его будущее место в обществе, в общественном разделении труда, предписывают ему характер его будущей семьи, диктуют взгляды на мир, на себе подобных и на сверхъестественные силы. Я утверждаю, что ни в одной стране Древнего Востока, о которых у нас имеется достаточно сведений, это разрушение традиционных норм при переходе от родовых или общинных форм жизни к государственным не произошло с такой быстротой» (Зайцев А. И. Культурный переворот в Древней Греции VIII-V вв. до н.э. / под. ред. Л. Я. Жмудя. СПб., 2001. С. 258-261).
Мак-Нила, «возможно, что западная цивилизация включила в собственную структуру больше различных, зачастую несовместимых элементов, чем любая другая цивилизация мира; и постоянное, неустанное развитие Запада, неоднократно отвергавшее свои собственные потенциально «классические» решения, возможно, отражает противоречия, глубоко заложенные в самой ее сути. Поздно выйдя на историческую сцену и неся в себе ряд несовместимых явлений, высокая цивилизация Дальнего Запада не только не пришла в состояние покоя, но и революционно перестраивала себя уже три раза. Никакое другое цивилизованное сообщество никогда в мире даже не приближалось к состоянию такой тревожащей неустойчивости и не оказывало такого возбуждающего действия на свое окружение. Именно в этом гораздо в большей степени, чем в интеллектуальном, институциональном или технологическом выражении, проявляется уникальность западной цивилизации»16.
Таким образом, правовую культуру всегда следует рассматривать в свете диалектического взаимодействия основных векторов (полюсов), в том числе — определенности и неопределенности в правовом упорядочении человеческих взаимодействий.
Эта диалектика также отражает соотношение и диалог индивидуального и нормативного (человеческого и общекультурного) в воспроизводстве правовой реальности. Очевидно, что этот диалог во многом определяет и доминирующий в конкретном обществе тип правовых коммуникаций и другие особенности его правовой системы, а сам определяется прежде всего преобладающими в данной культуре методами смыслообразования. Так, для сознания личностных субъектов западной культуры часто характерно максимально динамичное преодоление иноположенности смысловых полюсов в виде синтеза нового смысла. Далее ситуация повторяется, но на новом витке: после акта (актов) вначале индивидуальной, затем и массовой ментальной партиципации к новому смыслу как нормативной модели (источнику) порядка (что может длиться довольно долгое время и измеряться жизнями нескольких поколений) срабатывает механизм рефлексии. Запускается закон диалектического противопоставления и целостный, а также непротиворечивый внача-
16 Мак-Нил У. Восхождение Запада. История человеческого сообщества. Киев; М., 2004. С. 167.
ле смысл, обретая в культурном сознании знаковый и, возможно, нормативный репрезентат, претерпевает последующие внутренние разделения. Благодаря неопределенности и динамичности открывается возможность дальнейшего внутрикультурного синтеза; так выстраивается прогрессия смысловых форм и категорий, в том числе правовых. Элементы полярных смыслов синтезируются в ментальной сфере творческих референтных субъектов в новые, которые затем опять расслаиваются, соединяясь с элементами других смыслов на следующей ступени синтеза. При этом долгосрочность функционирования этого внутреннего механизма западной культуры определяет и особый тип взаимодействия векторов определенности и неопределенности в виде сохранения в ключевых местах системы элементов первого, но так, что они не мешали проявлениям и относительно свободному действию элементов второго, обеспечивая устойчивость системы в целом.
Диалектика взаимодействия смысловых полюсов правовой культуры обобщенного Запада демонстрирует при этом такие векторы развития, которые могут иметь амбивалентное значение для самого системного качества этой культуры.
Во-первых, вектор ускорения процессов общекультурной и, соответственно, правовой динамики (сегодня, конечно, это трудно отличить от стохастического процесса смысловой дисперсии, свойственного кризисным периодам жизни культурных систем) ведет к более частой смене смысловых конструктов и нормативов. Это значит, что повышается уровень правовой неопределенности, множится и постоянно обновляется как на национальном, так и международном уровне юридическая регламентация (так называемый «правовой взрыв»), которая тем самым все меньше соответствует критерию долгосрочной и фактической правовой определенности.
Во-вторых, вектор усиления свободной субъ-ектности ведет, с одной стороны, к нарушению баланса индивидуального и социального в виде эрозии общекультурных основ западного общества, все чаще приносимых в жертву самоопределению индивидов (феномены мульти-культурализма, релятивизации традиционной семьи, жизненных стратегий воспроизводства общества, чайлдфри, однополые браки и т.д.). С другой стороны, проявляется ответная реакция системы, хотя и не в виде прямого противостояния этим тенденциям, а как по-
пытка восстановления и усиления контроля по иным каналам и применительно к другим траекториям социального взаимодействия. Внутренние силы инерции, присущие любой культурной системе, стремясь к стабилизации и определенности, активизируют процессы обуздания «распоясавшейся» субъектности (внешне часто под предлогом защиты этой самой субъектности в форме правозащитной и антидискриминационной риторики), в виде все более всеобъемлющей правовой регуляции различных сторон социальной жизни. Примером могут служить предпринимающиеся в скандинавских странах попытки юридической регламентации интимных отношений (законы о «письменном согласии на близость» и т.д.).
С позиции гуманистических ценностей понятна связанная с этим тревога и озабоченность возможной грядущей заменой права, требующего от своих субъектов определенных активных качеств, чисто властно-силовыми и всеобъемлющими регуляторами. Хотя возможно, именно это навязывание, концентрация и усиление регулирования создаст то смысловое
^ИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
и социальное напряжение (диалектическое противостояние), которое, если личностный и правовой полюс культуры в целом окажутся достаточно сильными, породит новое системное качество западного социума (например, т.н. Неомодерн). Если же внутренние элементы той или иной локальной культурной системы не найдут в себе сил для своего внутреннего преобразования, то с эволюционной точки зрения, возможно туда им и дорога.
Усиление плюралистичности права, как в плане релятивизма его интерпретации, так и в практической множественности право-порядков, а также возросшая ситуативность правовой регуляции — это в общекультурном смысле — следствие системного кризиса логоцентризма как традиционной западной культурной парадигмы и общего ренессанса мифологического типа сознания в современном мире. В собственно правовом аспекте культуры это является отражением нынешней стадии диалектического взаимодействия факторов определенности и неопределенности в правовом сознании и социальной прагматике.
1. Buckland W. W. Roman Law and Common Law. 2ed. Cambridge University Press, 1952. 462 p.
2. McNeill W. H. A History of the World. 3d ed. New York: Oxford University Press, 1979. 558 p.
3. Schul F. History of Roman Legal Science. Oxford: Clarendon Press, 1946. 374 p.
4. Гаспаров М. Л. Занимательная Греция: рассказы о древнегреческой культуре. М.: Фортуна ЭЛ, 2010. 368 с.
5. Давид Р., Жоффре-Спинози К. Основные правовые системы современности. М.: Международные отношения, 2019. 456 с.
6. Зайцев А. И. Культурный переворот в Древней Греции VIII-V вв. до н.э. / под. ред. Л. Я. Жмудя. СПб.: Фил.фак. СПбГУ, 2001. 320 с.
7. Лалагуна Х. Испания. История страны. М.: Эксмо; СПб.: Мидгард, 2009. 360 с.
8. Леони Б. Свобода и закон. М.: ИРИСЭН, 2008. 308 с.
9. Мак-Нил У. Восхождение Запада. История человеческого сообщества. Киев: Ника-центр; М.: Старк-лайт, 2004. 1063 с.
10. Найт Ф. Х. Риск, неопределенность и прибыль / пер. с англ. М.: Дело, 2003. 360 с.
11. Полдников Д. Ю. Договорные теории глоссаторов. М.: Academia, 2008. 344 с.
12. Саггс Х. Вавилон и Ассирия. Быт, религия, культура. М.: Центрполиграф, 2012. 234 с.
13. Уваров П. Ю. Под сводами Дворца правосудия. Семь юридических коллизий во Франции XVI века. М.: Новое литературное обозрение, 2017. 248 с.
14. Уинтер Г. Вопросы права и экономики / перевод Т. Шишкиной; под науч. ред. М. Одинцовой. М.: Изд-во Института Гайдара, 2019. 416 с.
REFERENCES
1. Buckland W. W. Roman Law and Common Law. 2ed. Cambridge University Press, 1952. 462 p.
2. McNeill W. H. A History of the World. 3d ed. New York: Oxford University Press, 1979. 558 p.
3. Schul F. History of Roman Legal Science. Oxford: Clarendon Press, 1946. 374 p.
4. Gasparov M. L. Zanimatel'naya Greciya: rasskazy o drevnegrecheskoj kul'ture [Entertaining Greece: Tales of Ancient Greek Culture]. M.: Fortuna EL, 2010. 368 p. (In Russ.).
5. David R., Joffre-Spinozi K. Osnovnye pravovye sistemy sovremennosti [Basic legal systems of our time]. M.: International relations, 2019. 456 p. (In Russ.).
6. Zaitsev A. I. Kul'turnyj perevorot v Drevnej Grecii VIII-V vv. do n.e. / pod. red. L. Ya. Zhmudya [Cultural upheaval in Ancient Greece VIII-V centuries BC / under ed. L. Ya. Zhmudya]. SPb.: Faculty of Philology. SPbSU, 2001. 320 p. (In Russ.).
7. Lalaguna H. Spain. Ispaniya. Istoriya strany [History of the country]. M.: Eksmo; SPb.: Midgard, 2009. 360 p. (In Russ.).
8. Leonie B. Svoboda i zakon [Freedom and the Law]. M.: IRISEN, 2008. 308 p. (In Russ.).
9. McNeal W. Voskhozhdenie Zapada. Istoriya chelovecheskogo soobshchestva [The Rise of the West. The history of the human community]. Kiev: Nika Center; M.: Starklite, 2004. 1063 p. (In Russ.).
10. Knight F. H. Risk, neopredelennost' ipribyl'/per. s angl. [Risk, Uncertainty and Profit / per. from English]. M.: Delo, 2003. 360 p. (In Russ.).
11. Poldnikov D. Yu. Dogovornye teorii glossatorov [Contractual theories of glossators]. M.: Academia, 2008. 344 p. (In Russ.).
12. Suggs H. Vavilon i Assiriya. Byt, religiya, kul'tura [Babylon and Assyria. Life, religion, culture]. M.: Tsentrpoli-graf, 2012. 234 p. (In Russ.).
13. Uvarov P. Yu. Pod svodami Dvorcapravosudiya. Sem yuridicheskih kollizij vo Francii XVI veka [Under the arches of the Palace of Justice. Seven legal conflicts in 16th century France]. M.: New literary review, 2017. 248 p. (In Russ.).
14. Winter G. Voprosy prava i ekonomiki /perevod T. Shishkinoj; pod nauch. red. M. Odincovoj [Questions of law and economics / translation by T. Shishkina; under scientific. ed. M. Odintsova]. Moscow: Gaidar Institute Publishing House, 2019. 416 p. (In Russ.).
Для цитирования:
Цыгановкин В. А. Диалектика факторов определенности и неопределенности в западной правовой культуре // Государственно-правовые исследования. 2021. Вып. 4. С. 370-377.
For citation:
Tsyganovkin V. A. Dialektika faktorov opredelennosti i neopredelennosti v zapadnoj pravovoj kul'ture [Dialectics of factors of certainty and uncertainty in the Western legal culture]. Gosudarstvenno-pravovyye issledovaniya [State Legal Research]. 2021. Issue 4. Pp. 370-377. (In Russ.).
