25АЛКОГОЛЬ В СТРАНЕ СОВЕТОВ
УДК 94(470+571)" 19"
«ДЕРЕВНЯ СТОНЕТ В СМУТЕ ПЬЯНСТВА»... (По материалам личных дневников К. Ф. Измайлова
1920—30-х гг.)
Е. В. Кондакова
Европейский университет в Санкт-Петербурге, Санкт-Петербург, Россия,
ekondakova@eu.spb.ru
На основе личных дневников К. Ф. Измайлова в статье исследуются практики употребления алкоголя как социокультурное явление в деревне в первые десятилетия советской власти. Константин Измайлов — плотник, стекольщик, парикмахер, а также активный партийный деятель с личным подсобным хозяйством села Смоленское Смоленской волости Бийского уезда. На протяжении нескольких десятилетий в условиях новой власти К. Измайлов оставляет дневниковые записи, в которых описывает значимые события, повседневные заботы семьи, привычные составляющие крестьянского быта на фоне глобальных изменений в стране. Нарративы данного материала позволяют рассмотреть жизненный мир деревенского жителя в 1920—30-х годах. Описание алкогольных практик вызывает особый интерес у Измайлова. Употребление алкоголя в деревне становится частью различных социокультурных мероприятий — церковных и новых советских праздников, традиционных обрядов, театральных репетиций, встреч с родственниками. Алкоголь выступает вспомогательным, компенсаторным и связующим элементом быта в период, когда отживают прежние традиции и отношения дореволюционной России, на замену которым приходят новые формы.
Ключевые слова: советская повседневность, история сталинизма, новый советский человек, крестьянский быт, девиантное поведение, практики потребления алкогольных напитков.
© Кондакова Е. В., 2020
Публикация подготовлена в ходе работы по проекту № 19-04-013 в рамках Программы «Научный фонд Национального исследовательского университета «Высшая школа экономики» (НИУ ВШЭ)» в 2019 г. и в рамках государственной поддержки ведущих университетов Российской Федерации "5-100".
The publication was prepared in the course of work on project No. 19-04-013 in the framework of the Program "Scientific Foundation of the National Research University Higher School of Economics (HSE) " in 2019 and in the framework of state support of the leading universities of the Russian Federation "5-100".
Ссылка для цитирования: Кондакова Е. В. «Деревня стонет в смуте пьянства»... (По материалам личных дневников К. Ф. Измайлова 1920—30-х гг.) // Labyrinth. Теории и практики культуры. 2020. № 2. С. 5—13.
Citation Link: Kondakova, E. V. (2020) "Derevnia stonet v smute pianstva"... (Po materialam lichnykh dnevnikov K. F. Izmajlova 1920—30-kh gg.) [«The village groans in the distemper of drinking». (Based on personal diaries of K. F. Izmailov in the 1920s and 1930s)], Labyrinth. Teorii i praktiki kul 'tury [Labyrinth. Theories and practices of culture], no. 2, pp. 5—13.
«THE VILLAGE GROANS IN THE DISTEMPER OF DRINKING»... (Based on personal diaries of K. F. Izmailov in the 1920s and 1930s)
E. V. Kondakova
European University at St. Petersburg, St. Petersburg, Russian Federation,
ekondakova@eu. spb. ru
The article based on the personal diaries of K. F. Izmailov explores drinking practices as a sociocultural phenomenon in the village in the first decades of Soviet power. Konstantin Izmailov — a carpenter, a glazier, a hairdresser, and also an active party leader with his own households in the village Smolenskoe of Smolenskaia volost' of Biyskii uyezd. K. Izmailov was keeping diary entries for several decades. He described important events, daily cares of the family, everyday aspects of peasant life against the significant transformations in the state. Document narratives make it possible to review the village dweller life-world in the 1920s and 1930s. Izmailov had a strong interest in description of drinking practices. Alcohol drinking became a part of various sociocultural events in the countryside — church and new Soviet holidays, traditional rituals, theatrical rehearsals, meetings with relatives. Alcohol acts as an auxiliary, compensatory and connecting element of everyday life when old traditions and relations of pre-revolutionary Russia are outliving, and new forms replace them.
Key words: soviet everyday life, history of Stalinism, New Soviet Man, peasant life deviant behaviour, drinking practices.
В 1929 году Константин Измайлов, оценивая ситуацию в своем родном селе, обращает внимание на неудержимое пьянство односельчан: «Пьют с горя, с радости, на похоронах, на рождении, за мировую, меновую, покупку, продажу, на свидании, на прощании, с морозу, с устатку... Вот так, в таком положении процветает культура нашего села. На собраниях мало собираются. Некоторые и совсем плюют на всю общественность, а заливаются вином и вином... Так и построена жизнь деревни.» [Измайлов: запись от 26.01.1929]. Наш герой, несмотря на свою сопричастность к общему пороку, замечает изменения, происходящие в деревне после событий 1917 года. Образ советской реальности, который преподносится идеологией, вызывает у жителя сельской глубинки диссонанс на фоне действительности, которую он наблюдает. В его мировосприятии происходит смешение двух миров. Падение «царского режима» должно было положить начало новой культурной жизни российского народа, но люди не перестали обращаться к старым привычным формам.
В данной работе на основе личных дневников К. Ф. Измайлова исследуются практики употребления алкоголя как социокультурное явление в деревне в первые десятилетия советской власти. Дневник позволяет увидеть реакции, суждения, чувства конкретного человека, его отношения к окружающим вещам. Кирилл Кобрин подчеркивает, что в эпоху постмодернизма дневник как источник информации о прошлой социальной реальности приобретает дополнительную ценность: «"Дневник", пожалуй, самый "исторический" жанр. Мало того, что возник он вследствие осознания истории не только как "священной", но и как приватной, личной; превращение его из банальных прикладных записей, из расширенной приходно-расходной книги или ренессансного органайзера в "литературный жанр"стало возможно только в процессе смены историко-культурных парадигм; иными словами, когда частный человек стал интересен не только самому себе, но и окружающим» [Кобрин, 2003: 289].
Исследуемый материал не похож на дневники, содержание которых наполнено авторским самоанализом. Дневники К. Измайлова не отличаются высокой
степенью рефлексии, тем не менее, они отражают практики конструирования нового советского человека. Рассказывая о жизни своей семьи и односельчан, автору дневника удается ухватить моменты, выбивающиеся из представления о привычном, которые были обусловлены переходом к иному государственному строю. Нарративы данного материала позволяют воссоздать картину жизненного мира деревенского жителя в 1920—30-х годах.
Константин Измайлов — плотник, стекольщик, парикмахер, а также активный партийный деятель с личным подсобным хозяйством села Смоленское Смоленской волости Бийского уезда. Наш герой родился в большой крестьянской семье в досоветскую эпоху и тогда же стал искусным мастером. После революции 1917 года Константин Измайлов одно время поддерживал Колчака, но в 1919 году перешел на сторону красных, о чем не раз в последствие вспоминал в своих дневниковых записях, выделяя это событие в качестве одного из ключевых в своей жизни. Он был одним из немногих в деревне, кто умел писать и читать. Не теряя возможности использовать полученный навык, на протяжении нескольких десятилетий в условиях новой власти К. Измайлов оставляет дневниковые записи, в которых описывает значимые события, повседневные заботы семьи, неотъемлемые составляющие крестьянского быта на фоне происходящих в стране изменений.
В основе деревенской жизни, в обстановке которой прошла социализация Измайлова, лежал прочно укоренившийся традиционный уклад. Изменения медленно проникали в эту среду, что позволяло сохранить устойчивый распорядок. Поколение за поколением сельчан воспроизводило прежние обычаи, морально-нравственные, этические нормы и правила поведения. Временные ритмы деревни были связаны с природными циклами, дополнявшимися системой православных праздников.
Статичность, присущая деревне, позволяла сохранить старые ценности, которые поддерживали неизменность привычного порядка. Внутренняя социальная жизнь крестьян представляла сложную сеть неофициальных связей родственных, дружеских, соседских взаимоотношений, скрепленных пространственной близостью, взаимопомощью и поддержкой. Жители деревни могли чувствовать ответственность за односельчан, контролировать социальное поведение друг друга и предотвращать возможные девиации. Социальные коммуникации в деревне были персонифицированными, тесно связанными с опытом жизненных взаимодействий с тем или иным односельчанином, в связи с чем общение приобретало четкое личностное измерение.
Сельская община в том виде, в каком она функционировала в 20 -е годы, меньше всего напоминала атомизированное разрушенное пространство города. После проблем Гражданской войны она скорее стремилась к воссозданию этого консолидированного традиционного, насыщенного тесными личным связями уклада. Некоторые исследователи описывают целостность крестьянской жизни как особое «духовно-нравственное состояние»: «не просто арифметическое соединение крестьян, а нечто большее — соборное соединение, имеющее характер высшего закона» [Безгин, 2004].
Власть же усиленно инкорпорирует в деревню с ее прежним крестьянским укладом новые институты. «Культурные традиции и институты деревни» были серьезным препятствием для правительства, стремящегося установить контроль, поскольку «на определенном уровне, будь то осознанные политические шаги или слепое отвращение к крестьянству и его образу жизни, государство осознавало, что крестьянская культура по своей природе или потенциалу содержит в себе элементы сопротивления» [Виола, 2010: 53]. Чтобы преодолеть традиционность, в деревне создавались новые властные структуры. Появление партийных ячеек, учреждений местной административной власти, колхозов изменили черты прежней деревни.
Переворотным моментом стала кампания по коллективизации единоличных крестьянских угодий, когда «коммунисты и комсомольцы толпами хлынули на село, чтобы разделаться с кулаками, коллективизировать деревню, закрыть церкви и вообще втащить отсталое крестьянство за шиворот в социалистический двадцатый век» [Фицпатрик, 2008: 61].
Новая политика власти пошатнула основные ценности, на которых зиждилась крестьянская повседневность. Разрушалась община, некогда неотъемлемая часть деревенской жизни, распространялись атеистические идеи, насаждались новые праздники, поддерживающие советскую идеологию. Нововведения меняли обыденное восприятие действительности крестьян. Материалы официальных документов говорят нам о том, что деревня стала по-настоящему советской. Там начинают функционировать новые органы власти, разветвленная сеть организаций и служб, а крестьяне вступают в колхозы, отказываясь от единоличных угодий. Однако в реальности советской деревни имплицитно все же сохранялось наследие дореволюционного периода, о чем свидетельствуют, например, сохранившиеся эго-документы.
Пристрастие к спиртному может быть рассмотрено в качестве одной из традиций деревенского уклада жизни. Алкоголь являлся неотъемлемой частью повседневной жизни крестьян, сопровождая хозяйственные работы, семейные посиделки и праздники. Отношение к пьянству было снисходительным, если только злоупотребление не имело пагубного влияния на хозяйство. Односельчане могли с лояльностью взирать на разгул соседей по праздникам, в то время как трезвость могла вызывать подозрения. Сельские гуляния в народном мировосприятии были тесно связаны с выпивкой. К церковным праздникам готовились заранее и ждали их с большим нетерпением. Распространен был, так называемый, «магарыч» — традиция отмечать совершенную сделку. Это был не только способ эмоциональной разрядки после продолжительных дней тяжкого труда, но и практика сплочения деревенских жителей, укрепления крестьянской общины.
Тем не менее, праздники крестьян чередовались с циклами полевых сельскохозяйственных работ, посевом, сенокосом, уборкой урожая. Работа в поле предполагала большие усилия, плохо совместимые с пьянством. Земля для деревенского обывателя всегда представляла особую ценность, а климатические катаклизмы и неурожаи воспринимались как тяжелое наказание. К вопросу обработки земли подходили чрезвычайно серьезно, поскольку от этого зависела жизнь большой крестьянской семьи: «Регулярно водку в селе пили единицы, как правило, сапожники, кузнецы, отходники, т. е. лица, не связанные с аграрным трудом. Для большинства крестьян употребление алкоголя определялось не склонностью к выпивке, а общественными обычаями. В деревне не пили в будние дни, особенно в страдную пору. Крестьяне практически не пили в постные дни (среду и пятницу), так как это в деревне считалось большим грехом» [Безгин, 2004].
Проблема пьянства в дореволюционной России вызывает споры среди историков. Одни считают, что пьянство было массовым и это становилось главной причиной бедности населения. Другие, в число которых входит А. В. Островский, приводят иные трактовки. В статье «"Пьяная деревня": домыслы и факты» историк рассматривает проблему пьянства среди населения Российской империи после отмены крепостного права. В результате исследования он приходит к следующим выводам. Употребление «огненной воды» в России во второй половине XIX — начала XX века не являлось «повальным», оставаясь в границах дозволенного. По количеству выпитого алкоголя за год население России было далеко позади ведущих стран Запада. Городские жители Российской империи выпивали водки в разы больше нежели сельские обыватели. Можно сказать, что в деревне царской поры пили редко, но, когда это случалось, напивались до беспамятства [Островский, 2013: 140—158].
Алкогольные практики не раз упоминаются в дневниковых записях Измайлова. Через призму его личностного взгляда представляется, что употребление спиртного оставалось частью повседневной жизни крестьян, сопровождая старые и новые праздники или другие события деревенской жизни. До середины 1930 -х гг. все еще сохранялись православные традиции и односельчане Измайлова, не исключая и его семьи, гуляли на Рождество, Масленицу, Пасху, Троицу, некоторые соблюдали пост. В 1931 году Измайлов отмечал, что деревня, как и прежде, празднует Михайлов день: «Итак, начался пьяный обжорный, стоящий много денег и трудов праздник, Михайлов день. Вино льется рекой. Невообразимо представить, как пьянствует сегодня наше село. Не отстал от старого пьяного праздника и я. Купил вина на 20 руб. 50 коп. (четверть), пью и гуляю с обывателями. Кстати, приехал Степан из Бийска и мы запили... И запили все, запила и вся моя семья. Не на день, а на целую неделю. Гудит и стонет село. Шумит народ. Пьянство и пьянство» [Измайлов, запись от 21.11.1931]. Во второй половине 1930-х можно заметить, что следование традиции постепенно прекращается: «По старому религиозному обычаю, сегодня престольный праздник "Михайлов день". Раньше, в старое время, Михайлов день справлялся торжественно, грандиозно. В церкви служили длинные обедни, потом, после богослужения, начиналось пьянство. Гуляли дня по три подряд. Ездили по улицам, катались на хороших и сытых лошадях. Справлялись свадьбы. Деревня стонала в Михайлов день от гулянки. Теперь, в настоящее время, этого ничего нет. Михайлов день отжил свое время. Сегодня обычный рабочий день. Нигде и никто не справляет этого оживленного праздника. По старому стилю сегодня было 8 ноября» [Измайлов, запись от 21.11.1936].
Помимо привычных гуляний, не являющихся официальными, смоленцы начинают приобщаться и к новым советским праздникам (Международный женский день, 1 мая, 7 ноября и др.). Алкоголь, как и прежде, сопровождал все коллективные торжества. В большинстве случаев терялась всякая разница между старыми и новыми мероприятиями. Крестьяне праздновали так, как привыкли это делать. В 1932 году дни Пасхи совпали с празднованием Дня труда: «После митинга полилось рекой вино по селу! Запили и ответработники, коммунисты, служащие, рабочие, колхозники, единоличники в честь 1 мая! И сегодня, кстати, первый день Пасхи!» [Измайлов, запись от 01.05.1932]; «Второй день льется рекой вино по селу! Справляют и май, и второй день пасхи!» [Измайлов, запись от 02.05.1932]. В данном случае питейные практики помогают адаптироваться и приобщиться к новым условиям, позволяя человеку восстановить стабильность, которая теряется в эпоху перемен.
В 1928 году Константин Измайлов с женой Нюрой начали работу в сельской винной лавке. В магазине супруги становятся свидетелями «боев в очередь за вином»: «На вино небывалый спрос. Вчера продано вина на 1650 рублей с лишним. Сегодня на 800 с лишним. Большая очередь» [Измайлов, запись от 15.11.1928]; «Четвертый день берут вино большими кучами, в очередь... прямо сдурел народ. По сорок ведер в день расходуется вино» [Измайлов, запись от 17.11.1928]; «Очередь установили с четырех утра. Народу скопилось около лавки человек 500, всю улицу запрудили. Вина распродано сегодня в день на 1900 с лишним рублей. Это небывалое наступление на вино. Деревня стонет в смуте пьянства» [Измайлов, запись от 21.11.1928].
Придя к власти, большевики ставили задачу решить вопрос, касающийся потребления алкоголя. Изначально государственное производство крепких напитков не планировалось. «Безалкогольный досуг сознательных пролетариев должен был стать противоположностью практик повседневной жизни высших слоев царской России» [Лебина, 2015: 328]. Однако «государство, отказавшись от курса на трезвость, которого придерживалось в 20-е гг., охотно снабжало крестьян водкой
в 30-е, поскольку она представляла собой немаловажный источник дохода» [Фиц-патрик, 2008: 242]. Обилие спиртного отмечает и К. Измайлов: «Без перемен пьянка и похмелье на другой бок. Уже надоело все. Сегодня пьем последний день. Вино все не выпьешь... Вина много в советской стране» [Измайлов, запись от 19.09.1931]. После разрешения винной торговли пьянство становится обычным явлением в деревне. Неудивительно, что многочисленные праздники, как это было и в дореволюционной России, сопровождались выпивкой. Но если раньше сохраняли авторитет такие сдерживающие факторы, как вера, община, хозяйство, то после революции эти ограничители перестают работать. Результатом неконтролируемых попоек становится рост девиантного поведения крестьян.
Крестьяне перестают чуждаться алкоголя в период страды, что до революции считалось недопустимо. Теряются ориентиры, которые ранее определяли время для пьянства и трезвости: «Небывалый спрос на вино. Завтра праздник — Ильин день. Третий день по 500 рублей уходит вина. Берут здорово» [Измайлов, запись от 01.08.1928]; «Вчера приехал из Бийска Степан. Ну и забусили опять. Полилось вино. Вчера и сегодня целая свадьба. Все пьяны. Степан, Алексей, Шаманай и много друзей. Закутили на неделю, пока не пропьют все деньги» [Измайлов, запись от 21.07.1932]. Со временем пирушки приобретают обычай затягиваться на продолжительное время: «Весь день пьянство и с похмелья. Опять забусили три братца ни на день, а на неделю целую. » [Измайлов, запись от 17.09.1931].
Тяжелыми становятся последствия пьянства. Девиантные поступки перестают контролироваться традицией и общиной: «На подъем я тяжел (с похмелья). Рано утром выпил чашку спирта-денатурата. Вина не пью сегодня. Днем режу дрова, убираю снег, нанесенный сегодняшним бураном. Чувствую себя очень слабым. Трясет, и вся эта болезнь получилась только с пьянства. Думаю положить этому конец! Иначе получу смерть! Не один десяток знакомых мужиков умерли с вина... В ноябре месяце двое молодых ребят Курносов и Корчагин утонули пьяные в реке, и очень много имею фактов кончины с вина: убийства, кражи, драки и тюрьма.» [Измайлов, запись от 23.12.1931]. Драки, преступность, плохое самочувствие сопровождают К. Измайлова и его окружение. Наш герой становился жертвой белой горячки после очередных попоек несколько раз. После каждого случая, осознавая, что чувствует себя крайне плохо, зарекался больше не прикасаться к выпивке: «Сегодня по-старому Крещение. Опять празднуют, гуляют в селе. Я третий день болею, чувствую себя слабо: дрожь, озноб и жар. Это все от пьянства. Выходит дело, пить вино надо будет совсем отказаться, навсегда!» [Измайлов, запись от 19.01.1931].
С. Панин в своем исследовании отмечает рост преступности среди людей в нетрезвом состоянии в 1920-х гг. [Панин, 2009: 122]. Девиации на почве пьянства приобретают открытый характер. Это становится причиной формирования конфликтов: «Потом пьянство, драки, аресты. Пьянство вылилось в открытую форму. После спектакля и я тоже забусил. Пьем вино и пиво: я, Годовиков, Гудков, Кыков, Михеев, Антонида Годовикова, Романов, Сухинин Иван и его жена, Виноградов. Пьем до 3-х ночи. Пьем в моем доме» [Измайлов, запись от 07.11.1931]. Криминальное поведение приводит к прямому столкновению с правоохранительными органами: «После обеда меня позвал Василий Титов к себе в гости, выпить... Я, конечно, не выпил, а нажрался до пропасти и сотворил целый ряд дебоширств. Сегодня я должен играть на сцене нардома и там сорвал всю постановку. Спектакль поэтому был отложен, а я был забран милицией (но скоро отпустили). Я на многих кидался драться, выматерил Беспаловых девчат и еще много дурости сделал...» [Измайлов, запись от 14.02.1926].
«Позднее, вечером, праздник Октября превратился в настоящий пьяный, похожий на прежний старый престольный праздник. Загуляли все... На всех улицах
слышны разухабистые, старые наши песни, покрываемые больше всего матерками в "Бога", "в крест", "в царя" и в "советскую богородицу-мать". Слышны кое-где и драки» [Измайлов, запись от 07.11.1933], — для Константина Измайлова подобные социальные явления становятся обычной составляющей его жизненного мира. Действительность, отображенная в дневнике, демонстрирует, что новая система праздников была воспринята крестьянами как дополнительный повод к коллективному употреблению алкоголя: «Второй день празднуется Октябрь и второй день вино льется рекой у нас в селе. Пьянствуют не только коммунисты, служащие и рабочие, загуляло и неорганизованное население. Революционный праздник превратился в настоящий старый престольный праздник, какой-нибудь Михайлов день или Рождество. Положительно все население справляет новый революционный праздник только в пьянке, а после этого — драки, скандалы, потом и аресты. Также и я день провожу в пьянке» [Измайлов, запись от 08.11.1931]. Ситуация мало чем отличается от прежней, а значит, предполагаемый новый порядок отсутствует.
В кругу знакомых К. Измайлова пьянство со стороны представителей местной администрации считалось ненормальным. Но работники сельских советов, как и все, злоупотребляли алкоголем, несмотря на запреты руководства. «В 20-е гг. новая государственная власть старалась следить за своим имиджем» в деревне, где «районное руководство, помимо поддержания политической стабильности и сборов налогов, выполняло еще и символическую функцию» и олицетворяло «собой советскую власть для местного населения» [Шабалин, 2012: 20]. С первых дней между смоленскими мужиками и сельскими начальниками выстраивается непреодолимая дистанция. Местная власть становится «чужой» и пьяный разгул с ее сторон воспринимается как неправильный и несправедливый по отношению к крестьянам: «Работаю в своей мастерской. Вечером — на самокурсах, потом — с Нюрой... В селе гульба, пьянство вовсю со стороны местной власти.» [Измайлов, запись от 09.01.1924]; «В нардоме шум, крик, беспорядок. Пьянство царит вовсю! Больше, чем у нас в Смоленском. Пьет вся, положительно, администрация... на квартире у Рыбкина Ивана (бывший торговец)» [Измайлов, запись от 23.01.1927].
Помимо своей профессиональной деятельности Константин Измайлов увлекался театром. В селе Смоленском имелся провинциальный театральный кружок, в котором ставились постановки местных любителей. Данная досуговая практика привлекала Измайлова возможностью установить новые контакты, общение с которыми не обходилось без спиртного. В результате, театр символически и практически переориентировался для него из культурной институции в особое хмельное пространство. В дневнике он подчеркивает, что редкий спектакль обходился без выпивки, а некоторые умудрялись выходить пьяными и на сцену: «И все эти постановки сопровождаются вином... После каждой постановки пьем вино» [Измайлов, запись от 04.05.1931]. Своеобразной традицией становится ритуал попойки после совместной репетиции или премьеры нового спектакля: «А после спектакля принято, как общее правило, напиваться пьяным всем актерам. Так и сделали. Напились пьяными все участники. Так и закончился наш спектакль пьянкой» [Измайлов, запись от 20.12.1931]. Сам спектакль вызывает у героя намного меньше эмоций, чем возможность после него выпить с новообретенным коллегой по сцене. Устраивая общие пирушки, актеры тем самым одомашнивают обстановку внутри новой для них социальной коммуникации: «После спектакля с актером Волжских Константином выпили полбутылки вина на радостях. Чувствую себя хорошо, доволен, сыт и выпивши. Это хорошо!» [Измайлов, запись от 08.01.1929]. Актеры театра допускались к застолью после спектакля и в том случае, если они не принимали в нем участия: «Вчера вечером в нардоме ставили пьесу "Царь Иоанн Грозный" в пяти действиях. Я не играл. После спектакля устроили попойку, порядочно выпили... до песен и плясок. А в этой постановке я принимал участие... Дело дошло до четырех
часов утра» [Измайлов, запись от 28.03.1929]. Это пространство представляло собой место, в некоторой степени свободное от государственного контроля. Бесконтрольность приводила к таким курьезам, как игра на сцене в нетрезвом виде: «По-старому Новый год сегодня. Пока опохмелялся... да к вечеру напился пьяный. Сегодня опять играю на сцене в нардоме. Повторяем "Стеньку Разина", а я пьяный. Так и сыграл пьяный, и все по-пьяному вышло. Вся сцена была пьяная.» [Измайлов, запись от 14.01.1929]. Театр являлся новым институтом, но герой не воспринимает ее как эталонную, образцовую форму. Вследствие чего эта институция сводится к привычной модели — выпить после официальной части.
Подводя итог вышесказанному, пьянство в деревенской среде традиционно допускалось и до установления советской власти. Оно было частью общей культурной традиции повседневной жизни крестьян. Однако, поскольку деревенская жизнь была регламентированной, существовали нормы, ограничивающие и регулирующие практику употребления алкоголя. С приходом новой государственной власти прежние регламентации утрачивают свою силу. Питейные практики оказываются менее контролируемыми. С одной стороны, это помогает человеку через привычные модели усвоить новые формы. С другой, разрушение прежнего порядка становится причиной распространения девиантного поведения. Используя материалы дневников Константина Измайлова, можно увидеть, как употребление алкоголя выходит за рамки нормативной крестьянской жизни.
Библиографический список
Источники
Измайлов К. Ф. Дневник // Прожито. URL: http://prozhito.org/person/1629 (дата обращения: 27.10.2020).
Исследования
Безгин В. Б. Крестьянская повседневность (традиции конца XIX — начала ХХ века). 2004. URL: https://www.gumer.info/bibliotek_Buks/History/Bezg/ (дата обращения: 19.11.2020).
Виола Л. Крестьянский бунт в эпоху Сталина: коллективизация и культура крестьянского
сопротивления / пер. с англ. А. В. Бардина. М: РОССПЭН, 2010. Кобрин К. Похвала дневнику // Новое литературное обозрение. 2003. № 61. С. 288—295. Лебина Н. Б. Советская повседневность: нормы и аномалии. От военного коммунизма
к большому стилю. М.: Новое литературное обозрение, 2015. Островский А. В. «Пьяная деревня»: домыслы и факты // Новейшая история России. 2013. № 2. С. 140—159.
Панин С. Е. «Пьяная» преступность в России в 1920-е гг. // Известия Самарского научного
центра РАН. 2009. Т. 11. № 2. С. 121—126. Фицпатрик Ш. Сталинские крестьяне. Социальная история Советской России в 30-е годы:
деревня / пер. с англ. Л. Ю. Пантина. 2-е изд. М.: РОССПЭН, 2008. Шабалин В. В. Пьянка, выпивка, попойка (фоновые практики районной номенклатуры) // Алкоголь в России: материалы второй Междунар. науч.-практ. конф. Иваново, 28— 29 октября 2011 г. Иваново: Филиал РГГУ в г. Иваново, 2012.
References
Sources
Izmailov, K. F. Dnevnik [Diary], Prozhito, avalaible from http://prozhito.org/person/1629 (accessed 27.10.2020).
Research
Bezgin, V. B. (2004) Krest'ianskaia povsednevnost ' (traditsii kontsa XIX — nachala XX veka) [Peasant everyday life (traditions of the late XIX — early XX centuries)], avalaible from https://www.gumer.info/bibliotek_Buks/History/Bezg/ (accessed 11.01.2019).
Viola, L. (2010) Krest'ianskii bunt v epokhu Stalina: kollektivizatsiia i kul'tura krest'ianskogo soprotivleniia [Peasant rebels under Stalin: collectivization and the peasant culture of resistance], Moscow: ROSSPEN.
Kobrin, K. (2003) Pokhvala dnevniku [Praise to the diary], Novoe literaturnoe obozrenie, no. 61, pp. 288—295.
Lebina, N. B. (2015) Sovetskaia povsednevnost': normy i anomalii. Ot voennogo kommunizma k bol'shomu stiliu [Soviet everyday life: norms and anomalies. From war communism to great style], Moscow: Novoe literaturnoe obozrenie.
Ostrovskii, A. V. (2013) «P'ianaia derevnia»: domysly i fakty [«Drunk village»: conjectures and facts], Noveishaia istoriiaRossii, no. 2, pp. 140—159.
Panin, S. E. (2009) «P'ianaia» prestupnost' v Rossii v 1920-e gg. [«Drunk criminality» in Russia in the 1920s], Izvetiia Samarskogo nauchnogo tsentra RAN, vol. 11, no. 2, pp. 121—126.
Fitzpatrick, S. (2008) Stalinskie krest'iane. Sotsial'naia istoria Sovetskoi Rossii v 30-e gody: derevnia [Stalin's peasants. Social history of Soviet Russia in the 1930s: village], 2nd ed., Moscow: ROSSPEN.
Shabalin, V. V. (2012) P'ianka, vypivka, popoika (fonovye praktiki raionnoi nomenklatury) [Drinking revelry, drinking bout, bacchanalia (background practices of the district nomenclature)], Alkogol' v Rossii: Materialy vtoroj Mezhdunarodnoj nauchno-prakticheskoj kon-ferentsii, Ivanovo, 28—29 octiabria 2011), Ivanovo: filial RGGU in Ivanovo.
