CC BY
38
ВЕСТНИК ЮГОРСКОГО ГОСУДАРСТВЕННОГО УНИВЕРСИТЕТА
2012 г. Выпуск 1 (24). С. 51-58
УДК 947
ДЕРЕВНЯ И ГОРОД В ЮЖНОМ ЗАУРАЛЬЕ В ЭПОХУ МОДЕРНИЗАЦИИ: СОЦИОКУЛЬТУРНЫЙ АСПЕКТ
С. Г. Федоров
Вторая половина XIX - начало ХХ в. является одним из важнейших этапов российской истории. Именно в это время модернизационные процессы в России охватили все сферы жизни общества и государства.
«Трудно не согласиться с разработчиками теории, характеризующими модернизацию как комплексный процесс, охватывающий все сферы человеческой мысли и поведения: типы и способы производства, изменения в образе жизни, социальную мобильность, урбанизацию, секуляризацию, распространение информации, грамотности и образования, широкое участие в политической жизни. Совершенно верно и то, что модернизация - это системный процесс, т. е. перемены в одной из сфер деятельности неизбежно вызывают изменения в других сферах [1].
Следует отметить, что любая национальная модернизация имеет свои существенные и характерные особенности, не избежала этой «участи» и модернизация российская. Более того, российская модернизация отличается от западной по многим общепринятым параметрам. Так, К. И. Зубков отмечает, что российская государственная политика модернизации, «реализуя функции экономико-технического и общецивилизационного прогресса общества, не во всем была тождественна динамике перехода страны на рельсы буржуазно-капиталистического развития, а в некоторых отношениях тормозила, существенно деформировала его условия и предпосылки» [10].
Процессы модернизации оказывают существенное влияние на социальные отношения в модернизирующемся обществе, поэтому многие ученые исследовали и исследуют именно эту сферу российской модернизации. Среди них известный историк И. В. Побережников, который пишет: «Понятие “социальное изменение” в высшей степени многогранно, оно охватывает трансформации социальных структур, практик, возникновение новых или обеспечение функционирования прежних групп, форм взаимодействия и поведения. В социальной среде происходят деморафические, экологические, экономические (и т. д.) изменения различной скорости, масштаба, сложности, направленности. Структурные (интересы и ценности социальных групп), нормативные (система норм и обычаев) и поведенческие (индивидуальные предпочтения) представляют значительную, хотя, конечно, далеко не полную совокупность источников социальных изменений» [25: 58].
В своей статье «Социальные изменения в теоретических проекциях» И. В. Побережни-ков выделяет довольно большое количество факторов российской социальной модернизации. Среди которых, на наш взгляд, наиболее важными являются факторы внедрения инноваций и диффузия.
«Социальные изменения чаще всего вызываются инновациями следующих трех типов: 1) новые технологии; 2) культурные новшества (новые верования, ценности, идеологические конструкции); 3) новые формы социальной структуры (например, бюрократическая организация).
Диффузия - то есть распространение инноваций, в том числе их импорт в данное общество извне. Именно способность обществ заимствовать технологии, практики, институты, культурные модели выступает в качестве предпосылки ускорения социального прогресса. Процесс диффузии получает дополнительные импульсы благодаря совершенствованию транспорта и средств коммуникации, облегчавшие интерсоциальные контакты и взаимоотношение внутри обществ» [25: 58-65].
Так, на наш взгляд, строительство транссибирской железнодорожной магистрали не только связало Сибирь, в том числе и Южное Зауралье, с Центральной Россией, но и в значительной мере облегчило процесс диффузии городской и сельской, столичной и провинциальной культур.
Характерно, что последствия диффузии для разных регионов страны, по мнению И. В. Побережникова, могли быть совершенно различными (по меньшей мере отличными). Данный тезис также подтверждается исторической действительностью, по нашему мнению, городская культура Центральной России имела гораздо большее влияние на сельскую, чем та же культура города на южнозауральскую деревню. Даже, напротив, южнозауральская деревенская провинциальная культура накладывала значительный отпечаток патриархальности и традиционности на жизнь и быт южнозауральского города.
Такую социальную модернизацию И. В. Побережников называет парциальной (или частичной, фрагментированной модернизацией). «Во многих обществах модернизированные и традиционные элементы сплетаются в причудливые структуры. Часто такие социальные несообразности представляют собой временное явление, сопровождающие ускоренные социальные изменения. Но нередко они закрепляются и сохраняются на протяжении поколений» [25: 64].
Согласно теории Ф. Тенниса об общности (ОететБсЬай) и обществе (ОевеПвсЬай), город в российской модернизации являлся проводником новых социальных инноваций, рационализма, а деревня оставалась хранительницей традиционных моральных ценностей.
Традиционные принципы поддерживали общинный строй жизни, обеспечивали экономическую и социальную стабильность, общественный порядок. Уверенность в том, что завтра будет так же, как сегодня, представляла для крестьянства более значительную ценность, чем движение вперед еще в начале XIX века.
Однако реформы 1860-х гг., в основном сохранив традиционное общинное устройство крестьян, внесли в него и много нового. Переименование общины в сельское общество имело поэтому глубоко символическое значение: оно знаменовало создание правовых предпосылок для превращения сельской общины, пользуясь понятиями Ф. Тенниса, из общности в общество [15].
В качестве доказательств о развитии парциальной модернизации в России (и в частности в Южном Зауралье) и активном взаимовлиянии нового и старого, городской и сельской культур, ОеБеШсЬай и ОететБсЬай во второй половине XIX века можно привести высказывания современников.
Н. Новомбергский писал о сибирской общине: «скитальчество по отхожим заработкам, капитализация земледельческих занятий, всеобщая воинская повинность подтачивает мало-помалу свежесть настроенного взгляда деревенского обывателя. Все городское или вываренное в котле новых экономических отношений становится как бы правым, и все, на чем лежит еще печать семейно-общинного суверенитета, почитается бесправием» [19].
Под влиянием отходничества крестьянство знакомилось с ценностями и стилем поведения городских людей, и это постепенно оказывало влияние на их традиционный менталитет. До эмансипации, отмечал Н. Н. Златовратский, идеалами крестьянина были терпение, самопожертвование, солидарность, равенство, справедливость и взаимопомощь, а после реформы 1861 г. на смену им шла «умственность», как говорили крестьяне, т. е. рациональность и расчет. Златовратский считал, что «умственность» шла в деревню из города. «Умственный» мужик и душой и мыслью тяготеет к городу: там ключ к экономическому благосостоянию и гарантия человеческих прав [9]. По свидетельству современников, крестьяне-отходники, а среди них особенно молодежь, являлись «пионерами городской культуры», которая «рушит заветы старины, сложившиеся веками: воспринимая ее, крестьяне, особенно молодежь, начинают презрительно относиться к старым дедовским обычаям, которые дали русскому народу и форму общежития - общину - и веками вырабатывали его мировоззрение» [8].
Не будучи в состоянии понять этой культуры, крестьяне, лишь в силу того, что ее источником являются «господа», бросают свое и обращаются к ней. «В результате получается самая безотрадная картина. Семейное начало с каждым годом слабеет..., правовые воззрения, выработанные и проверенные веками, забываются, свое родное заменяется чуждым наносным. Лишь малейшее облегчение сношений глухого уголка с центром - сейчас же замечается падение нравов, падение всякого уважения к старине и стремление, хотя бы внешним образом, походить на носителей так называемой культуры» [24].
Таким образом, многие историки и современники второй половины XIX века отмечали «разлагающее влияние» городской культуры на сельскую. Это проявлялось не только в разрушении традиционных ценностей сельского общества, но даже в стремлении заменить традиционную крестьянскую одежду городской, следовать городской моде [27]. Известный дореволюционный социолог Н. Флеровский дает психологическое объяснение этому стремлению крестьянина к улучшению материальной культуры: «Ему стыдно плохо одеваться, жить в дурной избе, а действительно увеличить свой комфорт средств не хватает. Он приучается жить напоказ. Во всем, что можно скрыть, он подвергает себя величайшим лишениям, все семейство будет у него голодать, дети будут умирать, - а у дочери будет шелковое платье, и избу он украсит резной работой. Из последних сил бьется, самый тяжелый крест несет, чтобы быть не хуже других» [35].
На наш взгляд, серьезное влияние в социокультурном плане города на деревню, в том числе и южнозауральскую, проявилось и в росте пьянства в сельских обществах, и связанных с этим явлением отрицательных последствиях.
Интересно в данном случае сравнить производство и потребление алкогольной продукции населением Западной Сибири с населением других регионов России. Приведем статистические данные, составленные в виде таблицы [28].
Таблица 1. Производство и потребление спирта в России в 1912-1913 гг. (ведер 40 град.)
Число губерний Производство, тыс. ведер Потребление, тыс. ведер На душу в переводе на литр
Европейская Россия 50 100104 86071 8,2
Кавказ 3 2164 3922 8,6
Закавказье 2 57 371 2,9
Западная Сибирь 4 4097 5702 7,5
Восточная Сибирь 2 1578 1513 11,0
Приамурский край 2 617 1049 15,0
Туркестан 3 308 562 1,7
Итого 66 108875 98640 8,0
Беглый анализ данной таблицы позволяет сделать следующие выводы. Западная Сибирь по производству и потреблению спирта на душу населения в начале ХХ века занимала среди окраин России «почетное» первое место, хотя по сравнению с Центральной Россией этот показатель в десятки раз был ниже.
На совещании в министерстве финансов 28 февраля 1898 г. отмечалось «увеличение числа питейных заведений, содержимых непосредственно крестьянскими обществами». Таких заведений на территории подведомственной Управлению акцизными сборами Западной Сибири было: в 1890 г. - 19, в 1891 г. - 138, в 1892 г. - 230, в 1893 г. - 282, в 1894 г. - 327, в 1895 г. - 528 и в 1896 г. - 817 [26].
За шесть лет число питейных заведений в южнозауральской деревне увеличилось в 43 раза! Несомненно, что в таком росте определенную роль сыграл ряд факторов. Среди которых нами выделяется стремление правительства поставить под контроль государства безак-цизную продажу вина и рост социальной мобильности (из деревни в город и наоборот, а также переселенческое движение из Центральной России в Сибирь и на Дальний Восток).
Зауральский педагог и священник того времени К. Я. Маляревский отмечал, что до конца 1870-х годов в Курганском уезде почти не было кабаков, но в эти годы (1879-1881) появились насельщики (переселенцы), которые требовали вина. «Потребители явились: явились и поставщики». В деревне Кошкиной стала торговать «некая Андреевна, а в Носилках - Ивановна, были и другие. Решили все же открыть кабак, чтобы хоть акциз шёл. Открыли - и пьянство только усилилось. Многие насельщики ушли, поскольку не было кабака, но с его
открытием вернулись и начали воровать, что особенно заметно зимой - то украли корову, то овцу, то вещи» [5].
Например, в селе Кислянском за один только год было открыто два питейных заведения. В приговоре сельского схода, сделанном по этому случаю оговорено, чтобы владельцы их с крестьян за вино вещами не брали, а если кто упьется до смерти, или в пьяном виде погибнет в кабаке, или иным способом, то община за это ответственности не берет на себя [4]. Однако и эти обязательства часто нарушались. В том же селе Кислянском в конце декабря 1889 года у пьяного крестьянина в питейном заведении стали требовать уплаты долга, и, воспользовавшись беспомощным положением этого крестьянина Кузьмы Осипова, сняли с него в счет долга полушубок, шапку и рукавицы, когда же в кабак прибежала его жена и попросила водки на оттирание мужа, за которую он, кстати сказать, уже уплатил, то кабатчик ей отказал, заметив: «Собаке - собачья смерть» [6].
Питейные заведения в 70-80-е годы XIX века открывались во многих селах и деревнях Южного Зауралья. В селе Травянском в середине 1870-х годов кабак стоял на самом видном месте с надлежащей вывеской «на вынос». В соседнем селе Воскресенском на равное с Тра-вянским числом душ приходилось десять мелких винных лавочек. «Из этого, впрочем, не следует, что Травянцы не падки на выпивку и содержат кабак из подражания или так себе ради проформы. Большинство любит выпивать, хотя постоянных завсегдатаев в заведениях не очень-то много. Травянцы обычно предлагали мелкие взятки местным властям именно водкой. В расположенном неподалеку селе Алабуга на 450 человек приходится два питейных заведения. Только благодаря подкупу (100 рублей и несколько ведер водки), члены общины сохраняют их. Впрочем, по традиции на съезжие праздники крестьяне «гуляют» [29]. Эту особенность храмового или съезжего праздника подчеркивает корреспондент из села Косу-лино Челябинского уезда. Задолго до него жители этого села начинают запасаться водкой для ожидаемых гостей [22].
Например, в селе Падеринском, как и в любом уважающем себя селении, также отмечался съезжий праздник. «В среднем на каждый дом приходится в этом селе и его окрестностях по 10 рублей, которые пропиваются за такой праздник, а всего в четырнадцати деревнях волости - более полутора тысяч в общем итоге. Только в мае месяце таких праздников в волости два - в деревне Галкиной (9 мая) и селе Падеринском и соседних деревнях (15 мая). Таким образом, в период активных полевых работ, около трех дней будет потеряно на поголовное пьянство» [12].
Примечательно отношение церкви к пьянству в деревне. В Екатеринбургской епархии духовенство призывало более активно бороться с пьянством и хулиганством как убеждением, так и репрессивными методами [20]. Епископ Митрофаний лично решил возглавить эту борьбу. В «Епархиальных ведомостях» сообщается, что в Екатеринбургской епархии теперь нет такого прихода, который не испытал бы на себе гнет хулиганов: «разгул, бесшабашные частушки, поножовщина, битье стекол в домах, драки... Полиция одна бороться с хулиганством не в силах» [21].
Особенно отличался своими гневными проповедями против пьянства и разгула священник села Чинеевского Н. В. Тихомиров в ряде «поучений», опубликованных в начале 1913 года в «Тобольских епархиальных ведомостях». Он приводит довольно мрачные факты последствий праздников и разгула. Толпа молодых парней посреди улицы убила своего товарища, молодой парень среди бела дня застрелил девушку, почти ребенка [32], на крестопоклонной неделе несколько мужчин и женщин собрались на пирушку, не убоявшись поста, в итоге один из пировавших убил другого [30]. На масленой неделе молодые люди из деревни Иковка надели подобие священнического облачения и ходили по деревне, заходили в дома и пели неприличные стихи, позорящие Спасителя и Его Мать. Никто не воспротивился этой выходке, многие ей сочувствовали [31]. Причину подобного поведения священник видит в ослаблении влияния семьи. «За щенком, за котенком присмотра более, чем за детьми». По его словам, родители ни словом, ни примером не внушили детям правил Христианского поведения. «От озорства детей ваших, - продолжает он, - никому нет пощады, ни старому, ни
малому, ни мужчине, ни женщине». Виноваты также и власти, «которые, видя не видят, и не пресекают бесчинства» [33]. Другой священник рассуждает в том же направлении. Он пишет, что в последние годы стала разрушаться вера в прежние авторитеты. В крестьянской семье стало привычным, что сильный бьет и обижает слабого. Этот опыт переносится и за пределы семьи [2]. Его поддерживает еще один священник - М. Немчин. Он полагает, что главная опасность для крестьянских детей состоит в том, что их родители ни в пьянстве, ни в табакокурении не находят порока или зла, а глядят на них как на ненаказуемую шалость [16]. В прогрессивной «Народной газете» дается рассмотрение проблемы «изнутри», с точки зрения самих крестьян, которые в последнее время «пьют с горя и с радости, пьют по малейшему поводу и без всякого повода, пьянство приняло хронический характер, в том числе и в Сибири». По мнению самих крестьян, такое положение сложилось потому, что это у них «единственное времяпровождение. ведь большинство безграмотны» [18].
Исходя из этого и предлагались различные методы лечения социального недуга. Прежде всего - это расширение грамотности среди сельского населения, привлечение молодежи к новым формам досуга, открытие библиотек, создание сети обществ народной трезвости.
Например, в селе Мендерском по инициативе местной сельскохозяйственной маслодель-ческой артели было предложено закрыть винную лавку. Однако сельский сход не поддержал такое предложение. Тогда артельная лавка выделила 15 рублей на приобретение и распространение литературы о вреде пьянства [17].
В различных селах и деревнях создавались общества трезвости и проводились народные чтения о вреде алкоголя. Например, в селе Дубровском Могилевской волости Курганского уезда такое общество было создано уже в 1902 году. В день престольного праздника (св. Иоанна Златоуста, 27 января) после литургии местный священник О. Дм. Константинов предложил всем желающим взять обязательство не пить вина, записалось 67 человек обоего пола, в основном пившие умеренно. Никаких сборов, никаких материальных жертв не требовалось, только добрая воля и личный пример трезвости [11].
В селе Першино Курганского уезда в 1909 году было создано общество трезвости под председательством священника О. И. Парфенова. В своей небольшой статье он делится опытом по созданию такого общества. В начале он стал вести внебогослужебные беседы и говорить с амвона поучения против пьянства, затем он выработал устав общества и отослал его епископу Тобольскому Евсевию, а после его утверждения открыл 29 ноября 1909 года общество трезвости. Вначале в его составе было всего 12 человек, но уже в 1910 году число членов его доходило до 70. На добровольные взносы выписывалась литература (книги, газеты, журналы) не только антиалкогольного содержания, но и по сельскому хозяйству, истории, географии, медицине. К третьему году существования общество насчитывало уже 125 человек, в том числе 59 детей. Последнее обстоятельство особенно важно, принимая во внимание расширение детского пьянства. По словам священника, дети сами подняли этот вопрос и сообщили ему, что они тоже пьют водку. Из 70 учеников только 6 признались, что они не пили вина, большинство же остальных пробовало, а именно пило водку на помочах, праздниках, в страду, и их угощали старшие, а один мальчик признался, что он выпил сороковку (0,5 бутылки) и чуть не умер [23].
А вот пример детского пьянства уже в городе, который приводит сибирский народник П. Головачев: « Пьянство детей и подростков, насколько оно показывается на улицах, развито в Тюмени в громадных размерах. Мы часто встречали детей 10-12 лет со всеми признаками алкогольного отравления, шатающихся, с громкой бессвязной речью, с неестественно оживленными лицами. Иногда эти несчастные дети собираются в целые компании. Однажды мы встретили 16-летнего подростка в состоянии полной бессознательности. В другой раз мы наткнулись на еще более возмутительную картину: пьяного отца и еще более пьяного его маленького сына, мальчика четырех лет; несчастный мальчик тщетно пытался встать и сделать несколько шагов - всякий раз он со всего размаха падал на землю... Отец стоял и смотрел на сына с пьяной улыбкой. В дни иллюминации, особенно летом, по улицам расхаживают целые толпы пьяных подростков, обижают женщин, производят нападения на прохожих. [7].
Следует отметить, что в 1910-1914 гг. редкий номер «Епархиальных ведомостей» в Екатеринбургской, Оренбургской и Тобольской епархиях не выходил без того, чтобы в нем не было уделено внимание проблеме пьянства и хулиганства.
Но не всегда деревенские пастыри были образцом для подражания в борьбе с этими социальными недугами деревни. В архивных документах можно обнаружить примеры совершенно противоположной направленности.
Так, 22 мая 1891 года «дьякон Серебренников Троицкой церкви прихода Мокроусовско-го, напившись, бегал с топором по деревне за Мокроусовским крестьянином Дмитрием Рожковым из деревни Грязнова». Этот же дьякон в ноябре месяце пьяный плясал на квартире мещанина Некрасова. И опять же Серебренников «живет по несколько дней в деревне Семи-скульской и пьянствует с поселенцами» [3].
Интересны также рукописные мемуары курганского купца Петра Смолина, в которых он вспоминает о своих «развлечениях» с духовными лицами курганских церквей.
«Я любил гулять с курганскими попами. Бывало, приглашу я к себе в дом на обильный обед. Накормлю, напою попов редчайшими закусками, коньяком, марочными виноградными винами и шампанским. После обеда попы пели, плясали с разными выкрутасами - коленцами. Особенно виртуозно в плясе отличался протодьякон Савин Иван. Рассказывали разные сальные анекдоты и декламировали нецензурные стишки и припевки.
.Я попами избирался папой всепьянейшего собора, командовал ими. А когда надоедало быть в душном зале, то выходили все на двор освежиться. Попы запрягались в мой парадный кабриолет и возили меня по двору под бравурные марши патефонной музыки. Коренником всегда был гвардеец и стенобитонный бас протодьякон Иван Савин. Ну, вот они меня возят, а их стеком похлестываю: - Ну, ну! Галопом, долгогривые, Иисусово племя, жеребячья порода. И возили, ржали, а я ухал. Попы сменялись и возили меня по кругу. После этого ипподромного номера попы устраивали бега, и особо резвому бегуну я подносил бокал шампанского. Выстраивал их в шеренгу и опрашивал, что им еще надо. Все просили пива и раков. Возвращались снова в дом и продолжали кутить. После каждой оргии я каждому платил по 25 рублей деньгами, а Савину 30 рублей.
. Банкеты с попами я устраивал часто, и они не отказывались. Программа банкета была разной. Попы состязались в разных выдумках, больше непристойного содержания. Не принимали в моих оргиях только главные попы, благочинные Богословский и Коровин. Я им предлагал и по сто рублей за посещение, но они категорически отказывались и просили не насмехаться над священниками и грозили пожаловаться в Святейший Синод, а я на это только посвистывал. Ублажал меня и церковный хор Троицкой церкви под управлением регента Орловского до четырех раз в год. Орловскому я платил за каждое выступление по 250 рублей наличными или выдавал чек в банк. Хор исполнял не только церковные песнопения, но и народные песни и любимые мною романсы.
. У меня в услужении была горничная Агафья, красивая и стройная, лет 20-ти девица, прекрасная натурщица для художника. Мы с протодьяконом Савиным не раз просили Ганю позировать нам обнаженной. Она соглашалась. За каждый раз позирования я ей платил 25 рублей, и она была довольна. Она стояла на крышке рояля, я играл. Ганя двигалась в томных па. Затем она вальсировала по комнате в разных сладострастных позах. Савин и я восхищались совершенством форм ее нагого тела, обнимали, щипали и целовали Ганю. Сами мы в этот момент находились в возбужденном состоянии похоти. Ганя, видя наше неравнодушное к ней отношение, быстро одевалась и убегала.» [14].
Таким образом, и среди священнослужителей были лица, которые были не только не в состоянии бороться с пьянством, но и подавали весьма нежелательный пример своим поведением в проведении досуга пастве, как городской, так и сельской [34].
Еще в первой половине XIX века на всей территории Южного Зауралья проведение досуга в крестьянской среде отличалось большой степенью схожести проведения - он проходил в рамках общины как хранительницы культурно-правовых традиций. Досуг был так или иначе был связан с культом православной церкви. Во второй половине XIX века, когда стали
разрушаться привычные институты (община, большая семья), стали происходить и изменения в культуре праздников. Общество искало новые формы проведения праздников и досуга вообще и не всегда находило позитивные пути. Закрытый мир сельского праздника сталкивался с открытым миром городских гуляний и во многом не мог дать ему адекватный ответ, постепенно сдавая свои позиции [13].
Община перестала быть самодостаточной организацией. Хотя община и продолжала играть роль хранителя справедливости и традиции, но с гораздо меньшим успехом, чем прежде. Ее неспособность обеспечить всем своим членам достойное существование и помощь в тяжелой ситуации приводила к тому, что многие крестьяне теряли веру в общинный строй жизни как единственно возможный или лучший. Утрата единомыслия, возникновение противоречий между крестьянами указывали на то, что из них не стало единой для всех правды, что появились группы лиц с различными интересами, удовлетворить которые община в принципе была не способна.
За крестьянином-общинником в большей степени стало признаваться право на личную жизнь и индивидуальное решение брачных и других дел. Многие крестьяне стали тяготиться регламентацией, давлением традиции и обычая, недостатком возможностей для проявления личной инициативы, выражения своей индивидуальности. Внутри общины возникли серьезные противоречия, споры и взаимное неудовольствие, утрачивалось согласие, развивались формальные отношения за счет неформальных. Одновременно с этими процессами разрушилось корпоративное крестьянское право, ослабевали социальный контроль и давление коллектива на крестьян, благодаря чему они становились более свободными, инициативными и предприимчивыми, отношения между крестьянами, с одной стороны, и между крестьянами и некрестьянами - с другой - становились на юридическую основу, в жизнь деревни вместо натурального произвола входил закон, уменьшалась возможность насилия коллектива над отдельным человеком, большинства над меньшинством; происходило становление гражданина, возникала личность.
Значительную роль во всех этих социокультурных изменениях в деревне сыграли процессы модернизации, возросшая социальная мобильность, как среди городского, так и сельского населения, тесное взаимодействие города и деревни фактически во всех сферах жизнедеятельности.
Далеко не всегда социокультурные изменения носили положительный характер. Рост пьянства и хулиганства в южнозауральской деревне во второй половине XIX - начале ХХ века, на наш взгляд, есть несомненный результат влияния городской культуры. Такая амбивалентность происходивших изменений лишний раз доказывает сложность, противоречивость и неоднозначность модернизационных процессов в России, в том числе и Южном Зауралье.
ЛИТЕРАТУРА
1. Алексеева, Е. В. Объяснение российской истории с помощью теории модернизации: pro et contra [Текст] / Е. В. Алексеева // Уральский исторический вестник. - 2001. - № 7. -Екатеринбург. - С. 109.
2. «Болезни деревни» [Текст] // Оренбургские епархиальные ведомости. - 1910. - № 46.
3. ГАКО. - Ф. 235. - Оп. 1. - Д. 176. - Л. 2.
4. ГАКО. - Ф. 189. - Оп. 1. - Д. 80. - Л. 88-89, 101-103.
5. ГАКО. - Ф. 189. - Оп. 1. - Д. 204. - Л. 1-4.
6. ГАКО. - Ф. 189. - Оп. 1. - Д. 206. - Л. 12-14.
7. Головачев, П. Тюмень как гнездо народного невежества [Текст] / П. Головачев // Сибирский листок. 1890-1893. - Тюмень, 2003. - С. 557.
8. Звонков, А. П. Современный брак и свадьба среди крестьян Тамбовской губернии Ела-томского уезда [Текст] / А. П. Звонков ; под ред. Н. Харузина // сб. сведений для изучения быта крестьянского населения России. - Вып. I. - М., 1889. - С. 70.
9. Златовратский, Н. Н. Собр. соч. : в 8-ми т. [Текст] / Н. Н. Златовратский. - Т. 8. - СПб., 1912-1913. - С. 322.
10. Зубков, К. И. Пространственно-географический фактор российской модернизации [Текст] / К. И. Зубков // Уральский исторический вестник. - 2000. - № 5-6. - Екатеринбург. - С. 120.
11. Константинов, Д. Общество трезвости в селе Дубровское Могилевской волости [Текст] / Д. Константинов // Тобольские епархиальные ведомости. - 1902. - № 22.
12. Курганский вестник [Текст]. - 1914. - № 51.
13. Лазарева, Л. Н. Природа народных традиций: опыт философского осмысления [Текст] / Л. Н. Лазарева // Демографические процессы на Урале в эпоху феодализма : сб. науч. тр. - Свердловск, 1990. - С. 25.
14. Мемуары курганского купца Петра Смолина. Л. 34-37. Рукопись, хранящаяся в семейном архиве [Текст].
15. Миронов, Б. Н. Социальная история России периода империи (XVIII - начало XX века) [Текст] / Б. Н. Миронов. - Т. 2. - СПб., 1999. - С. 423.
16. Немчин, М. Значение народных школ в борьбе с пьянством [Текст] / М. Немчин // Оренбургские епархиальные ведомости. - 1910. - № 26-27.
17. Народная газета. - 1914. - № 9.
18. Народная газета. - 1914. - № 7.
19. Новомбергский, Н. По Сибири : Сборник статей по крестьянскому праву, народному образованию, экономике и сельскому хозяйству [Текст] / Н. Новомбергский. - СПб., 1903. - С. 201.
20. Оренбургские епархиальные ведомости [Текст]. - 1912. - № 15, 17, 18, 36.
21. Оренбургские епархиальные ведомости [Текст]. - 1912. - № 42.
22. Оренбургские епархиальные ведомости [Текст]. - 1913. - № 4.
23. Парфенов, И. К. Сопастырям - трезвенникам [Текст] / И. К. Парфенов // Школьный листок. Приложение к Тобольским епархиальным ведомостям. - 1912. - № 19.
24. Плющевский, Б. Г. Воздействие отхожих промыслов на социально-психологический склад русского крестьянства [Текст] / Б. Г. Плющевский // Пашуто В. Т. (ред.) Социально-экономическое и правовое положение крестьянства в дореволюционной России. -Воронеж, 1983. - С. 173-177.
25. Побережников, В. И. Социальные изменения в теоретических проекциях [Текст] /
B. И. Побережников // Уральский исторический вестник. - № 7. - Екатеринбург, 2001.
26. РГИА. - Ф. 575. - Оп. 2. - Д. 1243. - Л. 12.
27. Сборник материалов для изучения русской поземельной общины. - Т. 1. - СПб., 1980. -
C. 175.
28. Качаровский, К. Р. Русская община. Возможно ли, желательно ли ее сохранение и развитие? (Опыт цифрового и фактического исследования). - Т. 1. - СПб., 1906. - С. 290-300.
29. Пругавин, В. С. Русская земельная община в трудах ее местных исследователей. - М., 1888. - С. 268.
30. Сборник статистико-экономических сведений по сельскому хозяйству России и иностранных государств. - Пг., 1917. - С. 183.
31. Село Алабуга, Оренбургской губернии Челябинского уезда Белоярской волости [Текст] // Оренбургские епархиальные ведомости. - 1875. - № 7.
32. Тихомиров, Н. Поучение по поводу несчастной кончины одного из прихожан [Текст] / Н. Тихомиров // Тобольские епархиальные ведомости. - 1913. - № 8.
33. Тихомиров, Н. Поучение по поводу кощунственной выходки деревенской молодежи [Текст] / Н. Тихомиров // Тобольские епархиальные ведомости. - 1913. - № 13.
34. Тихомиров, Н. Поучение против разнузданности и разгула деревенской молодежи села Чинеевского [Текст] / Н. Тихомиров // Тобольские епархиальные ведомости. - 1913. - № 1.
35. Тихомиров, Н. Поучение против разнузданности. Предложения священников по борьбе с хулиганством и пьянством [Текст] / Н. Тихомиров. См.: ГАКО. ф. 244. оп. 1. д. 125. л. 16-18.
36. Федоров, С. Г. Девиантное поведение священнослужителей Тобольской губернии в конце XIX - начале ХХ века: к постановке проблемы [Текст] / С. Г. Федоров // Зыряновские чтения : мат-лы межрегион. науч.-практ. конф. (Курган, 18-19 декабря 2003 г.) - Курган, 2003.
37. Флеровский, Н. Положение рабочего класса в России [Текст] / Н. Федоровский. - М., 1938. - С. 460.
