CC BY
57
ВЕСТН. МОСК. УН-ТА. СЕР. 7. ФИЛОСОФИЯ. 2017. № 2
И.В. Ощепков*, Е.С. Ощепкова**
«ДАР БОГОВ» В ДИАЛОГЕ ПЛАТОНА «ФИЛЕБ». «ГРАММАТИКА» ТЕВТА1
В статье рассматривается пример с открытием алфавита и «искусства грамматики», иллюстрирующий диалектический метод, описанный в «Фи-лебе» и называемый «даром богов». Согласно нашему прочтению, в описываемом методе можно выделить три компоненты: synagoge, предполагающую способность видеть единое во многом, diairesis, предполагающую способность видеть единицы в некоем множестве отдельно друг от друга, и symploke — умение правильно сочетать эти единицы. В данном исследовании мы рассматриваем особенности применения этих трех операций в примере с алфавитом. Отдельная задача — понять, каким образом Платон мог представлять себе алфавит как систему письма.
Ключевые слова: Платон, Филеб, Тевт, диалектика, алфавит, грамматика.
I.V. O s h h e p k o v, E.S. O s h h e p k o v a. «Gift of the Gods» in Plato's «Philebus»: Theuth's art of grammar
One of the examples of the dialectical method in the 'Philebus' ('Gift of the Gods') is Theuth's invention of the alphabet and art of grammar. We consider this example in the context of our interpretation of Plato's later dialectic as mainly a method of anamnesis, consisting of three parts: synagoge, implying our ability to perceive some unity in a multitude; diairesis, implying the ability to perceive each unity in the multitude apart from each other; and symploke, which is an art to combine such unities. Some interesting features of Plato's view of the alphabet are also discussed.
Key words: Plato, Philebus, Teuth, dialectics, alphabet, grammar.
Введение
Настоящая работа является продолжением серии статей, посвященных поздней диалектике Платона и особенностям диалектического рассмотрения в «Филебе» [И.В. Ощепков, 2012; Он же, 2013; Он же, 2016]. Сократ рассказывает собравшимся о некоем пути, или «методе», который называет «даром богов» [16c5-17a5, 18b6-d2],
* Ощепков Иван Владимирович — аналитик НИУ-ВШЭ, тел.: 8 (915) 260-10-33; e-mail: oshhepkov@gmail.com
** Ощепкова Екатерина Сергеевна — кандидат филологических наук, доцент Департамента иностранных языков МФТИ, тел.: 8 (915) 260-10-33; e-mail: oshhepkov@ gmaiil.com
1 Авторы искренне признательны Д.В. Бугаю за внимательное прочтение и за обстоятельную критику данной работы.
который, по-видимому, должен приблизить нас к решению ряда трудных вопросов относительно Единого и Многого [15а-16с] [И.В. Ощеп-ков, 2012] и благодаря которому стало явным все, что было до сих пор обретено в области искусств (1есИиё8) [16с-17а]. Он обещает, что сказанное станет более понятно на примере с буквами алфавита [17а8-Ь1]. Кроме собственно примера с буквами [18Ъ6-ё2] он приводит пример с музыкой [17Ь-е].
Ранее мы достаточно подробно разобрали, взяв за основу пассаж в «Софисте» [253ё], какого рода путь предлагает здесь Сократ [И.В. Ощепков, 2016]. Теперь рассмотрим примеры следования этому пути, в особенности пример с буквами, в котором рассказывается об открытии искусства «грамматики». Он весьма примечателен по следующим причинам.
Во-первых, на этом примере интересно проследить, каким именно образом Платон представляет себе появление на свет некоего нового искусства или даже науки — к 1есИиё Платон относит в том числе и математику с геометрией.
Во-вторых, в примере с буквами есть странность, которая делала его интерпретацию весьма проблематичной: он представляет собой скорее нечто противоположное тому, что обычно принято считать диалектическим методом позднего периода, так как рассмотрение ведется не от единого к неким «неделимым» видам, но от беспредельного к единому. Мы постараемся показать, что «грамматику Тевта» можно назвать если и не вполне типичным, то, во всяком случае, наиболее удачным примером применения позднего диалектического метода.
Наконец, в-третьих, учитывая контекст, в котором примеры с буквами применяются в поздних диалогах, можно говорить о метафорическом толковании. Особенно очевиден этот аспект в «Софисте», где параллели между буквами-«стихиями» и «высшими родами» особенно заметны. Благодаря «Филебу» у нас есть возможность уточнить, как именно Платон представляет себе алфавит, значение и функции отдельных букв и науку «грамматику» в целом. Сопоставление соответствующих пассажей в «Софисте», «Политике» и «Фи-лебе», в свою очередь, позволит несколько улучшить наше понимание «грамматической» метафоры, однако развитие данной темы не входит в задачу настоящего исследования и, возможно, будет предпринято в будущем.
Мы начнем с рассмотрения «грамматики» именно как примера применения диалектики в свете того, что было сказано нами ранее о позднем диалектическом методе [там же]. Особое внимание уделим вопросу о том, что именно понимается здесь под единицей («элементом») звука, после чего попробуем понять, каким образом
три составляющих диалектического метода — synagoge, diairesis, symploke — применяются при открытии «грамматики».
Итак, после рассказа о «даре богов»2 Сократ иллюстрирует его двумя примерами, связанными с рассмотрением звука, — примером с музыкой (музыкальной теорией), о котором мы скажем кратко чуть ниже, и примером с обретением науки «грамматики». Последний звучит следующим образом:
Сократ: Когда то ли некий бог, то ли боговдохновенный человек постиг беспредельность звука (голоса) ^œvrçv) — а в Египте есть предание, что некий Тевт был первым, кто понял, что гласные звуки ^œvrçevua) в этой беспредельности не суть нечто единое, но большее, чем одно3 — когда понял, что есть другие, хотя и не звучные, но причастные некоему звону4, и что у них тоже есть какое-то число; а как третий вид выделил то, что ныне называем мы безгласными (a9œva)5 — тогда-то6 стал он делить эти безгласные да беззвучные7 на отдельные единицы, тем же образом разделял и гласные, и средние меж этими двумя, пока не постиг их числа. Каждый такой звук и все их вместе нарек он элементами или буквами8 (otoixsïov).
2 Подробно о методе платоновской поздней диалектики мы говорили в предыдущей нашей работе [И.В. Ощепков, 2016].
3 où% 8V ôvxa àXXà nXsíro — т.е. некое множество, которое, в свою очередь, определено числом (см. ниже àpiB^ôv Sé Tiva Kai Toúirov sivat).
4 В греч. тексте фс^д ^èv oú, ф00ууои Sè ^sié^oviá xivoç. Очевидно, что речь здесь идет о так называемых «полугласных», или плавных звуках. Было бы странно, однако, ожидать, что, начав с рассмотрения фююф' ansipov, Тевт тут же перейдет к чему-то, что к фю^ отношения не имеет (см. с. 7). Да и контекстом это никак не обусловлено. Зюденхэм [Sydenham ad loc.], пытаясь решить эту проблему, обращается к первому базельскому изданию Платона (Oporinus. Basil. Fol. 1534), где находит ôvxa ^èv oú. Отсюда он приходит к выводу, что в оригинале могло быть ф(вv^svта ^èv oú. Это, казалось бы, весьма спорное прочтение, находит некоторое подтверждение в сравнении с подобным местом в «Кратиле» [424c]: ф(вv^svта ^èv oú, où ^évxoi ys áф0oyya.
5 Т.е. глухими согласными.
6 Согласимся с Пейли [Paley ad loc.] в том, что аподосис к snsiS"q начинается именно здесь. Это позволяет, кроме всего прочего, отделить операцию synagoge от diairesis, следующей далее.
7 xá ts áф0oyya Kai афк^а — трудно сказать, правильно ли было бы видеть здесь два подвида одного вида (вида глухих согласных). См. Photius Lexicogr., Scr. Ec, Lexicon alpha.3350.1. Фичино переводит просто «mutasque». Однако Зюденхэм [Sydenham ad loc.]., отталкиваясь от противоположных значений обоих слов, предлагает вариант «without any vocal sound, whether perfect or imperfect», ему вторит Берджес [Burges ad loc.]: "without any vocal sound, clear or not clear". Бэдхем [Badham ad loc.] считает, что читаться должно Tá áф0oyya ts Kai афк^, видимо, предполагая некоторое противопоставление. Наконец, Мэнн (Menn) в статье, посвященной этому вопросу, видит здесь «unvoiced unaspirated dental stop» and... «unvoiced aspirated dental stop» [S. Menn, 1998].
8 Здесь явно говорится и о том, и о другом (см., например: [D. Gallop, 1963]. Фичино переводит «elementa». Карпов — «стихии».
И видя, что никто из нас не смог бы понять ни одну из таковых саму по себе — без всех остальных — заключил он наконец, что эта связь едина и неким образом делает все звуки одним, и провозгласил для них единое искусство, назвав его грамматикой9.
Чтобы в некоторой степени развеять миф о чрезмерной сложности платоновских диалектических рассуждений и примеров, начнем с наиболее простых интуиций, возможно, лежащих в основе платоновского представления о некоем универсальном методе (это следует из рассказа о «Даре богов», последующих разъяснений [16c-18b] и из приведенного отрывка): 1) цель любой techne — свести некое беспредельное к единому; 2) для этого недостаточно просто провозгласить, что беспредельное одновременно является чем-то единым, но должно сначала усмотреть в беспредельном некие единицы, познать, каковы они и сколько их; 3) затем необходимо найти, какие из них сочетаются между собой, а какие нет.
Все бесконечное разнообразие наблюдаемых явлений, таким образом, можно свести к связям между некими ограниченными по числу элементами. Подобное знание и можно назвать наукой.
Если мы присмотримся внимательнее, то поймем, что трудно найти более удачный пример, чем звук, для иллюстрации беспредельности. Ранее мы уже говорили, что беспредельное понимается здесь Платоном в максимально широком смысле — как любая беспредельность, с которой философ может столкнуться в ходе диалектического рассмотрения. Это и неопределенность границ, и бесчисленность множества, и бесконечная делимость, бесконечное число комбинаций, чистая беспредельность, никоим образом не причастная Единому, неисчислимая, недифференцируемая масса. И не в последнюю очередь — нечто, неподвластное непосредственному созерцанию, до конца не проницаемое для рассудка [И.В. Ощеп-ков, 2013, с. 121—122]. Между прочим, Аристотель заимствует эту метафору звука, когда дает свое определение apeiron: то, что не может быть пройдено; то, через что невозможно пройти (to adunaton dielthein) [Met. 11.1066a35]10.
Если мы выбираем звук в качестве примера беспредельного, то примеры с музыкой и алфавитом напрашиваются сами собой. Действительно, открытие музыкальной гармонии — это тот самый случай, когда нечто максимально беспредельное по своей природе
9 Перевод наш — И. Ощепков.
10 На этот, по сути, первоначальный и буквальный смысл apeiron — «бесконечно простирающееся, не проходимое до конца» — указывает Кан (Kahn), говоря о «Даре богов» [C.H. Kahn, 2010, p. 61].
тем не менее обретает предельную ясность, точность и стройность11. Этот пример в «Филебе» примечателен еще и тем, что может быть прочитан без отсылки к пифагорейской теории музыки, — по всей видимости, речь здесь идет не столько о какой-то законченной музыкальной теории, сколько именно о пути обретения таковой — выделении первичных интервалов, их пределов на некоем континууме высот, например с помощью монохорда12. Очевидно, что
11 В наши дни мы вполне могли бы привести подобные примеры: есть множество явлений, свойства которых мы знаем досконально, но при этом остаемся в недоумении относительно их природы. Пространство, гравитация, свет. Природа последнего в позапрошлом веке, как представляется, казалась нам более очевидной, чем сегодня: подобно звуку в воздухе, его представляли волнами, распространяющимися в эфире. Но когда от теории эфира решено было отказаться, волны остались без субстрата. Электрическое и магнитное поля мы называем «особой формой материи», и это единственное, что мы можем сказать об их природе. Кор-пускулярно-волновая природа света по-прежнему кажется нам предельно парадоксальной. Иначе говоря, свет по своей природе остается для нас чем-то, что греки также могли назвать apeiron. При этом физические свойства электромагнитных явлений хорошо известны — без этих знаний и основанных на них технологий немыслима современная цивилизация.
12 Мы опираемся на выводы Баркера, специалиста по античной теории музыки, посвятившего отдельную работу этому месту из «Филеба». Он приводит достаточно веские аргументы в пользу того, что отрывок вполне может быть прочитан без привязки к пифагорейским построениям: дело в том, что здесь вообще не говорится о числовых соотношениях — это составляет суть пифагорейской теории музыки [A. Barker, 1996, p. 145—155]. В данном случае (как и вообще в контексте «Дара богов») понятие числа используется исключительно при описании процесса «исчисления», перечисления полученных единиц, генад. Более того, по мнению Баркера, здесь присутствуют технические термины (systema, horos и т.п.), характерные для «конкурирующей» музыкальной теории, которую он условно называет «доаристо-ксенианской» и которую Сократ, между прочим, нещадно критикует в «Государстве» [7, 531a-c]. А при таком прочтении речь идет скорее именно о выделении единиц, интервалов на некоем континууме высот, о полном их перечислении и установлении всех возможных их комбинаций. Свои доводы Баркер называет «практически неопровержимыми» [A. Barker, 1996, p. 154]. Однако он не рад такому открытию, так как это потребовало бы «полной переоценки» взглядов Платона «позднего» периода, что заставляет автора вернуться к более традиционному, на его взгляд, прочтению.
Мы также считаем эти аргументы достаточно существенными, но предполагаем, что пример с музыкой можно проинтерпретировать, не прибегая к «полной переоценке». Баркер не вполне учитывает контекст рассмотрения. Как уже было сказано ранее, приводимые здесь примеры представляют собой не просто описание неких technai, но иллюстрацию диалектического метода, благодаря которому увидело свет все, что было до сих пор обретено в области technai. А с точки зрения «обретения» именно так и есть: очевидно, что прежде чем говорить о сочетаниях интервалов, созвучиях (systemata), необходимо получить эти самые интервалы (diastemata), определить их пределы (horoi). В таком случае diastema действительно можно понимать скорее в этимологическом смысле этого слова — расстояние, некий отрезок на прямой. Это может быть как отрезок на континууме высот, так и некая часть монохорда. Возможно, именно его Платон считает тем инструментом, при помощи которого была открыта музыкальная гармония, и он даже, возможно, не так далек от истины (см., например: [см., напр., Л.Я. Жмудь, 1994, c. 230]. При
тот, кто знает эти интервалы и умеет их правильно сочетать, и будет называться музыкантом.
Пример с «грамматикой» и «алфавитом», таким образом, становится естественным продолжением «музыкального» примера. Принцип построения «грамматики» тот же — от беспредельности звука к отдельным единицам звучания и к искусству их правильного сочетания.
Но если в музыкальном примере часто усматривают пифагорейские мотивы, то в примере с алфавитом многие видят некие следы атомистического мировоззрения. Как и в случае с пифагореизмом, вряд ли можно с уверенностью говорить, что Платон заимствует эту метафору непосредственно у атомистов, но общая идея здесь в целом довольно проста. Как сказал бы Аристотель, «трагедия и комедия составляются из одних и тех же букв» [GC 315b6-15]: в основе всякого искусства (науки) лежит ограниченное множество элементов, знание которых и умение их правильно сочетать делают человека сведущим в этой науке.
Грамматика Тевта как пример применения диалектического метода
Прежде чем мы перейдем к грамматике, скажем несколько слов о нашем главном герое — Тевте. На первый взгляд, выбор Платона может показаться странным: действительно, зачем вообще вводить нового бога, если совсем недавно был упомянут покровитель всех technai — Прометей. Ведь открытие букв и умения их сочетать приписывалось и ему:
Премудрость чисел, из наук главнейшую, Я для людей измыслил и сложенье букв, Мать всех искусств, основу всякой памяти [«Прикованный Прометей» 459-61]13.
Почему он не прибегает к помощи Гермеса (именно под этим именем Тевт (Тот) был известен грекам), а вместо этого сочиняет очередное «египетское сказание» [Phaedr. 275b3-4]? Тем более что в «Кратиле» Сократ называет Гермеса не иначе как Eiremes, так как именно он «измыслил речь (to legein, eirein) и язык (logos)» [408a-b].
подобном прочтении Платон не принимает позицию ни «доаристоксенианцев», ни пифагорейцев (в «Государстве» он отстраняется как от тех, так и от других), а просто рассматривает музыкальную теорию с точки зрения пути ее создания. Это вполне соответствует нашей гипотезе относительно сущности диалектического метода («дара богов»): независимо от области исследования, сначала необходимо найти, выделить основные единицы (анализа) и лишь затем можно приступить к изучению их отношений.
13 Пер. С. Апта. Об этом говорится и в «Протагоре» [320с8-323е4].
Тевт впервые упоминается в «Федре» — он дарует людям письменность [274c-275b], поэтому мы могли бы предположить, что и в «Филебе» он призван сделать то же самое — создать алфавит, систему письма. Однако, как мы скажем ниже, нельзя утверждать с уверенностью, что Сократ повествует здесь исключительно об открытии письма — теоретически в качестве дара может выступать и речь как таковая.
Скорее, появление Тевта можно объяснить следующим образом. Платону здесь нужен герой, который был бы несколько ближе к людям, — то ли некий бог, то ли даймон [Phaedr. 274c], то ли бо-говдохновенный человек [Phil. 18b6-7]. Иными словами, речь идет об одном из тех самых людей в древности, о которых говорилось выше и которые «были лучше нас и жили ближе к богам» [Phil. 16c7-8]. Дело в том, что обычно в мифологии дар богов описывается как одномоментное событие, чудо — боги дарят язык и письменность как нечто «готовое» [D.L. Gera, 2003, p. 113—121], в то время как Тевту лишь предстоит создать все это, идя от некоей чувственно воспринимаемой беспредельности, шаг за шагом. И если Прометей действительно ниспосылает людям диалектический метод как некий дар, то Тевт уже играет скорее роль человека, этот метод применяющего, — он protos euretes, первооткрыватель грамматики.
Кроме того, в контексте «Филеба» и «Дара богов» фигура Тевта важна еще и тем, что в египетской традиции — а Платон с ней, вероятно, в некоторой степени знаком [Phaedr. 274c8-d1] — Тот является не только «владыкой словес (бога)», который дарует людям «слова и писание», но также и богом числа и меры: он первый, кто «исчислил землю и сосчитал все, что на ней» [Б.А. Тураев, 1898, с. 20, 36, 47—49]. В этом он также родствен Гермесу14.
Итак, грамматика, как мы знаем из «Софиста», — искусство о правильном сочетании звукобукв [Soph. 253a8-12]15. Сократ обещает, что именно «пример с буквами» поможет понять сказанное о «даре богов» [Phil. 17a8-b1]. Некоторую сложность представляет вопрос о том, какого рода «дар» преподносит Тевт людям под видом грамматики. Часто говорят об алфавите и письменности, сопоставляя этот текст с тем, что сказано о Тевте в «Федре» [274e]. Однако речь здесь идет не просто о сопоставлении звуков и символов, но еще и о выделении отдельных звуков в потоке речи, а также о принципах их сочетаемости. Если же учесть сказанное в «Кратиле» [408a-b] о Гермесе, то теоретически можно допустить,
14 Подробнее о сопоставлении Тота и Гермеса см. также у Б.А. Тураева [Б.А. Тураев, 1898, с. 159-166].
15 Учитывая, что Платон не делает различия между звуком и буквой, мы считаем возможным использовать термин «звукобуква».
что Тевт дарует не только систему письма, но и саму способность говорить, ведь в тексте не уточняется, на каком именно этапе развития человеческой культуры все это происходит — говорится просто о звуке, «исходящем из уст»; соответственно перед Тевтом могла стоять задача превратить некую совокупность животных звуков в членораздельную речь16.
Вероятнее всего, однако, Тевт в данном случае имеет дело уже со звучащим потоком человеческой речи17. Если это именно греческий язык (о чем можно судить по наличию букв для обозначения гласных), то Тевт постарался на славу: именно греческую письменность называют первым практически идеальным образцом фонологического письма, в котором каждой фонеме соответствует свой символ18. Что же касается наиболее полного описания всей фонетической системы, стоит заметить, что «исследовательскую программу» Тевта, вероятно, нельзя считать завершенной и по сей день, а методологические основы фонемного анализа были заложены лишь в начале XX в. в трудах И.А. Бодуэна де Куртене, Н.С. Трубецкого, Эдварда Сепира и Ф. де Соссюра19.
Phone и единица звучания
Попробуем теперь понять, о какого рода элементах (stoicheia) здесь может идти речь. Вполне естественно было бы предположить, что это некие элементы звучащей речи, элементы звука ((phones) stoicheia), как назвал бы их Аристотель20. Ведь именно звук речи (phone) и является предметом рассмотрения Тевта. Здесь, однако, есть подвох, который мог бы нас весьма запутать: практически
16 См. однако: [D.L. Gera, 2003, p. 115-116].
17 Если мы предположим, например, что сам он поначалу не знаком с языком, но анализирует его по мере усвоения, то в качестве ближайшего аналога в современной науке о языке можно привести так называемый дистрибутивный анализ, разрабатываемый американскими лингвистами в рамках структуралистского подхода с целью изучения неизвестных языков. Сначала текст делится (сегментируется) на элементарные текстовые единицы — фоны (отдельные звуки) и морфы (минимальные последовательности фонем, имеющие значение). На следующем этапе в соответствии с определенными правилами множество текстовых единиц объединяются в одну единицу языка (фонему или морфему) [Ю.Д. Апресян, 1990, с. 137—138].
18 Ф. де Соссюр говорит: «Принципы, необходимые и достаточные для хорошего фонологического письма, греки реализовали почти полностью» [Ф. де Соссюр, 1998, с. 42].
19 Н.С. Трубецкой предпринимает попытку описания возможных сочетаний фонем в древнегреческом языке, подчеркивая, что это тот редкий случай, когда подобное описание возможно [Н.С. Трубецкой, 2000, с. 250—260].
20 Определение stoicheia см.: [Met. 1014a26-1014b15, 1016b17-23; 1087b33-1088a14]. См. также: [H. Cherniss, 1944, p. 324; T.J. Crowley, 2005]. О phones stoicheia см. [Poet. 1456b20-1457a30].
в начале повествования появляются такие stoicheia, которые не при-частны phöne, зато причастны некоему phthoggos [18c1], т.е. звуку, но уже полугласному. А есть такие, которые мы и вовсе называем aphöna, т.е. «беззвучные», «безгласные» [18с3]. Нечто подобное мы можем встретить в «Теэтете» [203b]: «Ведь сигма, Сократ, совсем безгласная, это какой-то шум, род свиста в гортани. А вот бета, в свою очередь, — это и не звук, и не шум (oute phöne oute psophos), да и большинство букв тоже»21. При буквальном прочтении получается, что Тевт, не успев начать рассмотрение с phöne, тут же переходит к чему-то, что таковым не является. И если бы это было так, то подобные перипетии сделали бы наш пример крайне малополезным в качестве иллюстрации диалектического метода.
Разрешить это затруднение можно, обратившись к Аристотелю. В «Поэтике» [1456b20-1457a30] он дает следующее определение
stoicheion. Это «неделимый звук (phöne adiairetos), но не всякий, а
22
такой, из которого может явиться звук осмысленный22: ведь и у животных есть неделимые звуки, но ни одного из них я не называю stoicheion»23. При этом гласные и полугласные отличаются от безгласных тем, что они имеют собственное звучание, в то время как безгласные звучат лишь в соединении с ними. Таким образом, phöne в этом контексте может иметь два значения: более широкое — любой звук человеческой речи, что действительно позволяет нам называть любой элемент (stoicheion) элементом звука (phönes stoicheion); более узкое, — условно говоря, некая звучащая основа, которая у одних stoicheia имеется, а у других — нет.
Можно предположить, что это в целом верно и для Платона. Но с одним существенным уточнением: по всей видимости, в роли звучащей основы у Платона (Тевта) выступает то, что мы сегодня назвали бы тоновой составляющей, т.е. такой звук, который возникает в результате периодических колебаний голосовых связок в отличие от шумовой составляющей, т.е. звуков, возникающих в результате непериодических колебаний (например, шипящих) (см.: [А.А. Реформатский, 2004, с. 150]) ср.: ([Ar. HA 535a27-b1]). Вероятно, поэтому у Платона сигма причислена к виду безгласных [Theaet. 203b3], в то время как Аристотель определяет ее как полугласную [Poet. 1456b27-8]24.
21 Пер. Т.В. Васильевой.
22 РИопе вупе1ё, т.е. разумный, осмысленный.
23 Пер. С.А. Жебелева.
24 Различие между «подходами» Платона и Аристотеля в делении звуков можно было бы проиллюстрировать примером из современной фонологии, в которой для классификации звуков применяется как акустический, так и артикуляционный критерий. Для акустического важно соотношение тонов и шумов, в то время как для артикуляционного важны наличие или отсутствие смычки в ротовой полости,
Звук речи, вероятнее всего, рассматривается Тевтом по аналогии со звуком музыки — с тем же монохордом, поэтому гласные (рИо-пёеп1а), обладающие наиболее чистым тоновым звучанием, становятся основными элементами речи. В «Теэтете» [206Ь] говорится, что ноты (звуки струн) — это буквы музыки (81оюИе1а шо^к^)25. По-видимому, возможна и обратная аналогия: рИопее^а — своего рода «ноты» речи26. В этом смысле, если Платон говорит, что лишь гласные обладают рИопе, в то время как ни бета, ни сигма рИопе не являются [1Ъеае1. 203Ь2-7], то он подразумевает, что гласные обладают собственным (тоновым) звучанием, в то время как остальные элементы получают его от них27.
В том, что все это так, мы можем убедиться, внимательно сопоставив сказанное в «Филебе» с «буквенными» примерами в других диалогах. Обратимся к последней фразе нашего отрывка: «И видя, что никто из нас не смог бы понять ни одну из таковых саму по себе — без всех остальных — заключил он наконец, что эта связь (ёе8шоп) едина и неким образом делает все звуки одним, и провозгласил для них единое искусство, назвав его грамматикой» [18с7-ё2]. О «связи» какого рода здесь может идти речь? Часто говорят, что в качестве таковой здесь названа сама наука «грамматика». Подобное прочтение, хотя и возможно, не кажется наиболее
а также особенности этой смычки. Вероятно, Платон интуитивно придерживается первого подхода, а Аристотель — второго. Последний действительно уделяет много внимания именно артикуляционным особенностям различных звуков.
25Вообще, можно предположить, что это родство между музыкой и грамматикой воспринималось греками во времена Платона как нечто само собой разумеющееся. Квинтилиан, например, так говорит об этом [Institutio Oratoria, 1.10.17-20]: «Итак умолчим, что некогда Грамматика и Музыка были нераздельны. Архит и Аристоксен думали даже, что Грамматика составляла часть Музыки и что одни и те же учители преподавали обе сии науки, как свидетельствует Софрон... Евполис тоже утверждает: у него Продам и Музыке и словесным наукам учит; он же упоминает о некоем Иперболе, прозванном Марикою, который признается, что он в музыке, кроме Грамматики, ничего не знает. Аристофан на многих местах говорит, что был точно такой обычай у Древних воспитывать детей» (пер. А. Никольского).
26 По данным Баркера, первые древнегреческие нотационные системы соль-мизации (система записи диатонического звукоряда с помощью слогов) могут быть датированы VI в. до н.э. [A. Barker, 2004, p. 479, прим. 120]. Именно такую запись, как считает Баркер, пытается приспособить для своих целей неоплатоник Аристид Квинтилиан в своем трактате «О музыке», в котором уделяет много внимания мелодичности гласных. В своей нотации он оставляет четыре гласные, соответствующие нотам тетрахорда, и только одну согласную — т, которая, по его мнению, в наибольшей степени соответствует звуку удара по струне [De música 2.13-14].
27 Собственно, в этом смысле phone (звук) и phoneen (гласная, букв. «звучащее», «звучное») могли быть у Платона синонимами. Ср. определения полугласной в «Филебе» и «Кратиле»: фюудс ^sv oú, ф00ууои Ss ^STé%ovTá Tivoc [Phil. 18c1]; фюудеущ ^sv oú, oü ^évToi ys афбоууа [Crat. 424c].
вероятным. Р. Хэкфорт считает, что это буква НаскГогШ, 1945, р. 25-26], но и такой вариант не кажется подходящим: трудно представить себе, каким именно образом буква сама по себе может являться чем-то связующим, ведь здесь скорее говорится именно о такого рода связи, благодаря которой искусство «грамматики» и становится возможным. Другие предполагают, что в качестве ёе8шо8 выступает идея Звука (рИопе), взятая в качестве предела [£. Бе1сошш1пеШ, 2006, 281]. Эта гипотеза кажется более правдоподобной.
Однако и она, на наш взгляд, может потребовать дальнейших уточнений. Обратимся к диалогу «Софист»: «Гласные (рИопее^а) преимущественно перед другими проходят через все, словно связующая нить (ёе8шо8), так что без какой-либо из них невозможно сочетать остальные буквы одну с другой» [253а]28. Слово «ёе8шо8» встречается у Платона нечасто. И, учитывая тот факт, что в «Софисте» и «Филебе» оно употребляется в одинаковом контексте и при этом в первом диалоге отсылает к гласным, можно предположить, что во втором оно употребляется в том же смысле. Если это сопоставление верно, то наша гипотеза имеет под собой основание: в качестве (как минимум, первичных) «элементов» речи здесь рассматриваются гласные, или еще точнее, тоновые звуки (ркопёеШа), которые в «Софисте» представлены связующей нитью (^е^шо^).
Действительно, роль гласных звуков в человеческой речи достаточно значима. Во-первых, гласные можно назвать слогообразующими (таковыми они являются во всех индоевропейских языках) -именно об этой их функции идет речь в «Софисте», когда говорится о способности сочетать одни «элементы» звучащей речи с другими. Причем именно они, по-видимому, делают слог той «новой целостностью», о которой говорится в «Теэтете», — об этом мы скажем ниже. Во-вторых, и это особенно касается греческого языка, именно гласные определяют долготы, ударения, т.е. метрику и мелодику речи и слога в целом.
И хотя «полагание» алфавита Тевтом отличается от фактического развития алфавита в исторической перспективе - от слогового и консонантного к звуко-буквенному, не стоит забывать, что изобретателями последнего явились именно греки, использовавшие при адаптации финикийского алфавита часть его символов для написания гласных. Среди причин подобного нововведения некоторые исследователи называют необходимость записи гекза-
28 Пер. С.А. Ананьина. Удивительно, что никто из известных нам авторов, разбиравших этот отрывок в «Филебе», не находит соответствующих параллелей с «Софистом».
метра29, по крайней мере, с появлением диакритики греческий алфавит как никакой другой подходил для записи поэтических произведений.
Три составляющих диалектического метода
в «грамматическом» примере
Теперь, когда мы разобрались с единицей звучания, можно приступить к «грамматическому» примеру как таковому. Как уже говорилось ранее, по сложившейся традиции все подобные диалектические рассмотрения интерпретировались в соответствии с привычной схемой родо-видового членения [И.В. Ощепков, 2016]. В этой схеме synagoge если вообще и применяется, то только на самом первом этапе — для получения первоначального рода. Немногие замечали уточнение Сократа о том, что в данном случае речь пойдет об обратном пути — от беспредельного к единому. Р. Хэкфорт в монографии, посвященной «Филебу», обращает на это внимание, но списывает все на ошибку автора диалога. Споря с Платоном, как если бы тот был современным методологом науки, он называет «некорректным» мнение о «двух противонаправленных путях в науке». И объясняет: «Всегда должно начинать с общего представления о роде и беспредельном множестве и производить деление до тех пор, пока не достигнешь infimae species — на этом процесс завершается». Надо отдать должное автору: уже по завершении своего исследования он вынужден отчасти признать свою неправоту, оправдываясь тем, что следовал традиции Штенцеля-Корн-форда [Л. Hackforth, 1945, p. 26, 142—143]. Ему приходится допустить, что synagoge, по-видимому, играет здесь иную роль, чем та, которая предполагается традиционной моделью, — таким уточнением, требующим значительного пересмотра многих построений, сделанных ранее, он и завершает свою монографию.
Этот курьез заставил некоторых других исследователей отнестись к «грамматическому» примеру более внимательно. Как и в случае с рассмотрением «величайших родов» в «Софисте», мнения разошлись: одни были готовы и далее интерпретировать этот пример в рамках традиционной парадигмы, другие считали, что Платон здесь так или иначе развивает метод диэрезы, наконец, третьи пришли к выводу, что здесь уже не идет речь ни о synagoge, ни
29 Такую несколько романтическую гипотезу высказывает, в частности, Б. Пауэлл [B.B. Powell, 1991]. Его реконструкция появления греческого алфавита интересна еще и тем, что Пауэлл (как и Платон) предполагает, что этот процесс был относительно кратким по времени и автором адаптации финикийского алфавита мог быть один человек — гений, обладающий безупречным слухом, особенно чутким к «мелодии струн человеческого голоса».
о diairesis. В целом, однако, сформировалось общее мнение, что диалектический метод не так просто поместить в «прокрустово ложе» какой-то одной ригидной модели30.
Большинству работ, на наш взгляд, присущ один недостаток: как и Хэкфорт, эти авторы готовы к некоторой переоценке роли synagoge, но относительно diairesis по-прежнему царит единогласие: это деление первоначального «рода» на «виды»31. Определенный интерес в этом отношении представляет анализ отрывка Дональдом Дэвидсоном в его диссертации, посвященной «Филебу» [D. Davidson, 2012, p. 102—118]. Однако и он, признавая указанные сложности и перебрав несколько интересных вариантов, все же приходит скорее к традиционной схеме.
Предлагаемое нами решение, надеемся, позволит несколько упростить интерпретацию. Мы считаем, что некоторому пересмотру подлежит как synagoge, так и diairesis. Анализ описания диалектического метода в «Софисте» [253d] дает нам возможность предположить, что для Платона это скорее два дополняющих друг друга движения души, направленных на припоминание идей. В основе этих движений лежат две способности: синоптическая — умение усматривать, «различать» единое во многом и диэретиче-ская — умение видеть различие во многом. Synagoge, таким образом, в поздних диалогах представляет собой, по сути, аналог припоминания, в то время как diairesis — вспомогательный метод, позволяющий при многократном «полагании»32 видеть идеи отдельно друг от друга [И.В. Ощепков, 2016]. При таком понимании связка synagoge—diairesis теоретически могла применяться на каждом шаге диалектического рассмотрения, будь то дихотомическое членение или что-либо другое.
Безусловно, подобное представление о diairesis несколько расходится с традиционным взглядом на него, от которого, однако, мы не готовы отказаться: дело в том, что Платон, по всей видимости, действительно употреблял этот термин в двух значениях. Предлагаемое нами понятие «различение» как значение diairesis, вероятно, было основным, в то время как diairesis в смысле «родовидового
30 См., например: [W.K.C. Guthrie, 1978, p. 208—212]. Там же можно найти краткий обзор различных подходов к интерпретации после Хэкфорта [ibid., p. 210, прим. 3].
31 У Платона нет лексического различения «видов» и «родов» (см., например: [F.M. Comford, 1935, p. 186]). Поэтому мы заключаем эти термины в кавычки при обсуждении работ, в которых они употребляются.
32 Слово «полагание» («thesis») мы здесь используем как синоним synagöge, точнее, как более общее понятие. Между ними в контексте диалектики может быть некоторое различие: первое может отсылать к чистому припоминанию, в то время как второе — к припоминанию с одновременным сведением многого к единому.
членения», виделось философу лишь частным случаем применения диалектического метода33.
Такая интерпретация позволяет рассматривать любой пример применения диалектического метода прежде всего как череду последовательных «полаганий» — именно таким образом, как мы считаем, мог видеть этот процесс сам Платон34. В этом случае процесс обретения алфавита Тевтом представляется предельно простым (по крайней мере, это можно сказать о «схеме деления» по сравнению с тем, что предлагают другие авторы): Тевт всего лишь «полагает.» звукобуквы одну за другой (усматривает подобия), «различает» их (усматривает различия), а затем познает, какие сочетаются, а какие — нет.
Попробуем понять, как это происходит. Вся история с Тевтом умещается в одно длинное предложение [18b6-d2], вследствие чего исследователи испытывали некоторые трудности с разбиением его на части и интерпретацией. Если мы попробуем наложить разобранное нами ранее описание метода в «Софисте» (см.: [И.В. Ощепков, 2016)] (метод, излагаемый в «Филебе», в целом ему соответствует) на этот пример, то членение сделать нетрудно. Первая часть [18b6-c3] будет соответствовать synagoge; вторая часть [c3-6] — diairesis, а третья [c7-d2] — symploke. Действительно, вплоть до [c3] мы не найдем свидетельств, которые явным образом указывали бы на diairesis35, в то время как аподосис (вторая часть) начинается с to meta touto dierei (здесь мы согласны с Пэйли (см.: [Paley ad loc.])).
33 Здесь нам могут возразить, что именно такое толкование и делает synagoge и diairesis исключительно интуитивными методами и что вряд ли их в таком понимании можно было бы сделать основой «научной методологии» (на чем-то подобном, как кажется, настаивает Платон). Мы ответим, что если речь идет о научной, а особенно математической, интуиции, то, несомненно, их можно назвать интуитивными. Собственно, это и позволяет рассматривать их в качестве основы научного метода, как его понимает Платон. Тем более если допустить, что он не отказывается от теории анамнесиса и что он по-прежнему считает, что «истина относительно всего, что есть», извечно пребывает в нашей бессмертной душе и эту истину мы должны «искать и припоминать» [Men. 86b]. Ничто не мешает нам предположить, что именно математика и геометрия послужили возможными аналогами при написании «Дара богов», так же как математик или геометр способен мыслить «монады» своей науки — сопоставлять и сочетать их тем или иным образом, диалектик способен делать все то же самое со своими «генадами» [Phil. 56c-57a]. И так как последние, по мысли Платона, скорее всего являются и более «ясными», и более «точными», и более «благородными», чем любые другие, неудивительно, что именно диалектика оказывается «царицей всех наук» (например: [Resp. 7.532-534]).
34 Интересно, что в буквальном смысле слово «stoicheion», вероятно, означает «один из ряда», «элемент ряда» (stoichos) [T.J. Crowley, 2005, p. 392, прим. 64].
35 Если не считать diestesato в [c2-3], который, впрочем, применяется в отношении одного вида и, таким образом, имеет скорее «нейтральное» значение — «выделил», «различил», сходное с diaisthanomai в «Софисте» [253d] и «Политике» [277e] или diagignosko в «Теэтете» [206a] [И.В. Ощепков, 2016].
Synagoge
Итак, специфика нашего примера состоит в том, что мы неким образом вынуждены сначала объять беспредельное (apeiron anankas-the proton lambanein [18a9-10]). Тевт именно и начинает с того, что «осмысляет беспредельность звука» — phönen apeiron katenoesen36 [18b6-8]. Этот первый этап осмысления, вероятно, отсылает нас к [17b3-4], т.е. к случаю, когда некто осознает, что звук речи является для нас и чем-то единым, и чем-то беспредельным.
В каком именно смысле звук беспределен и един, Сократ не поясняет, но, вероятно, мы будем недалеки от истины, если допустим, что для apeiron здесь наиболее подойдет определение, данное в третьей гипотезе «Парменида», т.е. беспредельность в том виде, в котором она пребывает до наложения какого бы то ни было предела (никоим образом не причастная Единому и потому не приемлющая в себе единиц) [158b-c] [И.В. Ощепков, 2013, с. 121]. В данном случае это некий непрерывный континуум, поток звука37.
Относительно единого сомнений также не возникает — это «полагаемая» Тевтом идея Звука. Очевидно, лишь в случае ее наложения в качестве предела можно говорить о единстве звука — Тевт теперь имеет дело с некоей определенной, ограниченной областью, выступающей в качестве первичного единства. Можно, например, предположить для наглядности, что это весь диапазон слышимого нами звука или только звук человеческой речи38.
«Божественный метод», однако, предписывает нам не переходить сразу от беспредельного к единому [18a9-b2]: знания о беспредельности и единстве звука нам отнюдь не достаточно, чтобы стать сведущими в «грамматике» [17b6-9]. Между беспредельным и единым должно быть нечто «среднее», а именно некое число единиц [16d7-e1, 18b2]. Причем нам необходимо не только узнать, сколько их всего (oposa) — число должно быть конечным [16d4-e1], но также и каковы они (opoia) [17b6-9; c11-d2].
Поэтому Тевт следует далее. Попробуем выделить отдельные его шаги:
1) «[Тевт] понял, что гласные звуки (phöneenta) в этой беспредельности не суть нечто единое, но большее, чем одно» [18b8-9];
36 Глагол katanoeö встречается здесь дважды, и, кажется, не оставляет сомнения, что речь идет именно о «синоптическом» взгляде и, соответственно, о synagöge.
37 Если бы мы допустили, что Тевт, кроме всего прочего, дарует саму способность говорить, то в качестве такого первоначального потока он рассматривал бы нечленораздельное мычание, издаваемое нашими предками.
38 В целом если допустить вместе с Ллойдом, что метафора «разделенной линии» сохраняет свою актуальность на протяжении «позднего» периода, то этот первый этап можно сравнить с прямой, на которой отмеривается некий отрезок [И.В. Ощепков, 2016; A.C. Lloyd, 1952].
2) «[Он] понял, что есть другие, хотя и не звучные, но причастные некоему звону, и что у них тоже есть какое-то число» [b9-c2];
3) «а как третий вид выделил то, что ныне называем мы безгласными [глухими согласными] (aphona)» [c2-3].
Если наша интерпретация верна и во всех этих случаях мы имеем дело с synagoge, то интересно заметить, что одного «синоптического» взгляда Тевта (см. прим. 36) достаточно, чтобы ответить на оба вопроса: он успевает объять своим взором абсолютно все звукобуквы, их число и их виды39.
Начинает он именно с phoneenta, и это, как мы предположили ранее, не случайно40: возможно, здесь игра слов и phoneen обозначает одновременно как любую звукобукву, так и собственно гласную. Идея Звука, таким образом, помогает не только охватить беспредельность, познав ее единство, но и получить единицы звучания (вспоминаем «вторую гипотезу» «Парменида»). Phone теперь не просто некое единство, но «больше, чем одно»: совокупность, множество phoneenta.
Кроме гласных (a, s, n, i, о, и, ш) Тевт различает полугласные (X, ц, v, р)41 и безгласные (Р, у, S, к, п, т, ф, %, 0, о, Z, 4, V)42. Даже учитывая божественное происхождение Тевта, нам, вероятно, было бы трудно представить, как именно он это делает, ограничиваясь (на первом шаге) исключительно synagoge. К счастью, Платон поясняет это на примере простого смертного — ребенка, обучаемого грамматике [Polit. 277e-278c]43: сначала он научается различать некую звукобукву в наиболее простых слогах, в результате чего у него формируется некий «образец», «para-deigma», благодаря которому он получает возможность различать ее и в более сложных случаях — происходит это именно благодаря synagoge. Иначе говоря, Тевт, подобно ребенку, просто улавливает повторяющиеся похожие звуки в потоке речи и перечисляет их44. Безусловно, сделать это ему на-
39 На шаге (2) говорится, что полугласные также определены неким числом, что предполагает, что и гласных не просто «больше одной», но также определенное число. То же, по всей видимости, касается и «безгласных».
40 По крайней мере, на этом этапе можно сказать, что множество «рИопев в1;о1сЬе1а» и множество рИопее^а совпадают.
41 Аристотель и грамматики к полугласным относили X, V, р, а, у. Однако мы исходим из предположения о том, что Платон считал полугласными лишь те, которые обладают тоновым звучанием, т.е. X, V, р. Это согласуется как с тем, что в Теэтете [203Ь2-7] сигма причислена к ряду безгласных, так и с тем, что там же говорится, что к безгласным можно отнести большинство звукобукв.
42 Если бы мы вновь привлекли «линейную» аналогию Ллойда, то нам пришлось бы говорить о том, что Тевт не столько делит ее, сколько откладывает на ней равные отрезки — последовательно один за другим. Поэтому здесь аналогия уже менее наглядна.
43 Этот пример мы разбирали ранее [И.В. Ощепков, 2016].
44 На эти параллели между примером с Тевтом и примером с обучением грамматике в «Политике» указывает С. Менн [X Мепп, 1998].
много проще, чем простому смертному, даже если бы мы предположили, что доселе он не был знаком с человеческой речью и особенно если бы он был действительно богом и его «образцами» были бы идеи как таковые.
Иными словами, на первом этапе Тевт использует преимущественно синоптическое видение — он усматривает подобное во многом и благодаря этому получает единицы звучащей речи. Теперь ему придется взглянуть иначе.
Б1а1гв818
...тогда-то стал он делить ((Пётег) эти безгласные да беззвучные на отдельные единицы45, тем же образом разделял и гласные, и средние меж этими двумя, пока не постиг их числа. Каждый такой звук и все их вместе нарек он элементами, или буквами (зШсИеюп) [18с3-6].
На первый взгляд, здесь приведено описание диэрезы, к которому мы привыкли, — «членение» неких «видов» (гласных, полугласных, безгласных) на «подвиды» — отдельные звукобуквы. Существенная проблема при таком прочтении очевидна: «подвиды», как кажется, были уже получены на первом шаге. Иначе не вполне понятно, о какого рода единицах («большее, чем одно», «определены числом») говорилось ранее. Если такие единицы уже имеются, то что заставляет Тевта предпринимать дополнительные шаги?
Дело в том, что кроме собственно «полагания» диалектический метод предполагает также и умение «разделять по родам, не почитать один и тот же эйдос за иной, а иной за тот же самый». Именно это определение диэрезы, данное в «Софисте» [253ё], видится нам наиболее точным. Ранее мы уже говорили, что описание диэрезы именно как членения — всего лишь одна из метафор, обозначающих причастность рассматриваемых видов некоему одному виду: в том же «Софисте» можно встретить и иные метафоры для причастности. Функция диэрезы в контексте диалектического рассмотрения состоит именно в ясном различении идей между собой [И.В. Ощепков, 2016]. Таким образом, если на первом этапе превалировало рассмотрение синоптическое, то теперь — диэретическое. Об этом, в частности, говорится в «Политике»: «Между тем следует, когда уж замечаешь общность, существующую между многими вещами, не отступать, прежде чем не заметишь всех отличий, которые заключены в каждом виде...»46 [285Ь].
Но зачем Тевту вообще понадобилось прибегать к Ша1ге818? Скорее всего, потому, что Тевт — все же не столько бог, сколько
45 Букв. «делил вплоть до каждой единицы в отдельности», т.е. до тех пор, пока «деление» вообще возможно (ср.: [РИаеёг. 277Ь7]).
46 Пер. С.Я. Шейнман-Топштейн.
«боговдохновенный человек» (не менее достойный эпитет для диалектика). Если бы он был богом, то, возможно, уже на первом шаге единицы представлялись бы ему достаточно ясно. Да и предпринимает он это рассмотрение не столько из любопытства, сколько ради блага людей, которые, как мы узнаем, не способны мыслить подобные единицы сами по себе — в отрыве от всех других [с7-8]. Кроме того, нельзя сказать, что здесь мы имеем дело с неким чистым припоминанием и полаганием. Напротив, Тевту приходится отталкиваться от некоего континуума чувственно воспринимаемого, его полагание во многом зависит от материала: мы бы сказали, что к некоей «фонеме» «а» Тевт приходит, сводя воедино все ее «аллофоны», т.е. реализации этой фонемы в живой речи — в разных позициях (в разных слогах). Так, обходясь лишь synagoge, он перечисляет все «фонемы». Вслед за этим он убеждается, что между «фонемами» имеются различия — «а» отлична от «о», от «е» и т.п. Это и есть diairesis.
Каким образом он узнает об этих различиях? Как ему удается сделать правильное «сечение»? Ответ, лежащий на поверхности: он видит эти различия в речи. Однако для Платона, по-видимому, более актуален другой вопрос: благодаря чему он видит эти различия? Во-первых, благодаря тому, что способен припомнить те или иные идеи. Во-вторых, благодаря «природе [идее] Иного» [Soph. 255d-e]. Иными словами, в представлении Платона душа обладает врожденной способностью видеть не только подобное во многом, но и различие между отдельными элементами множества [И.В. Ощеп-ков, 2016].
Каков принцип различения звукобукв? В разбираемом пассаже прямо об этом не говорится, но если мы сопоставим его с другими рассуждениями о звукобуквах [Crat. 421с; Thaeat. 203b], то сможем предположить, что Тевт перечисляет «элементы» в порядке их причастности Phone, начиная от наиболее причастных (гласных) и заканчивая наименее причастными ((глухими) согласными). И разделяет он их на три вида по тому же принципу. Таким образом, Phone (вероятно, в сочетании с идеей Иного) в некотором смысле оказывается не только принципом объединения, но и принципом различения, по крайней мере, на первом этапе.
Теперь перейдем к принципу сочетаемости.
Symploke
И видя, что никто из нас не смог бы понять ни одну из таковых саму по себе — без всех остальных — заключил он наконец, что эта связь едина и неким образом делает все звуки одним, и провозгласил для них единое искусство, назвав его грамматикой [18c7-d2].
Вряд ли можно усомниться, что теперь следует именно symploke, ведь в «Софисте» этот шаг диалектического рассмотрения иллюстрируется именно на примере грамматики. Подобно тому как наука грамматики предполагает знание о том, какие буквы сочетаются друг с другом, а какие — нет, диалектическая наука включает в себя в том числе умение сочетать эйдосы должным образом [253a-c]. Умению этому в «поздних» диалогах уделено немало внимания. Например, в диалоге «Политик» сущность политического искусства определяется как «царственное плетение» [311b-c]. «Филеб» также по большей части посвящен именно умению правильно сочетать различные идеи согласно мере.
Сочетание идей делает возможными мысль и речь — «плетение глаголов и имен» — и, таким образом, самую философию [Soph. 253d1-3, 260a5-6, 262d]. Безусловно, «плетение» это и у Софиста, и у Политика, и у Философа будет разным. Последний всегда обращен разумом к идее Бытия [Soph. 254a-b] и вообще к идеям как таковым. В отличие от Софиста, сплетающего свои речи из собственных образов и фантазий [Soph. 264d-268d], диалектик сперва обращается к идеям и лишь затем находит верные сочетания.
Тевт, как мы помним, начинает именно со stoicheia — сколько их и каковы они. И, собственно, на этом он, вероятно, мог бы остановиться. Если бы не обратил внимания на неспособность людей помыслить каждую из этих единиц саму по себе (auto kath' hauto), а только в совокупности. Поэтому создается впечатление, что он делает следующий шаг исключительно по причине этой человеческой слабости47.
Как мы выяснили ранее, лишь гласные «сами по себе» имеют звучание, в то время как остальные элементы «сами по себе» не звучат, а обретают звук лишь в сочетании с гласными. Именно поэтому Тевт вновь обращается к гласным48 и теперь видит, что гласные не только «пронизывают» собой все элементы, озвучивая их, но и соединяют между собой, делая возможными различные их сочетания. Действительно, гласные, а точнее, тоновые звуки игра-
47 Если мы забежим немного вперед и предположим здесь возможность метафорического прочтения, то знание о правильном сочетании букв можно соотнести со знанием о правильном сочетании идей, т.е. с $утр1окё как таковым. И если это знание (в отличие от synagбgë-diairesis) уже не является божественным, но остается уделом человеческого рассудка в силу его ограниченности, то перед нами встает вопрос о статусе такого знания: о статусе получаемых нами правильных сочетаний идей. По-видимому, ответ на этот вопрос можно найти в «Теэтете», где как раз решается вопрос о том, что можно назвать знанием, и при этом также используется алфавитная метафора.
48 См. с. 7-10.
ют, как мы бы сказали сегодня, слогообразующую роль во всех индоевропейских языках. Они определяют ударения, мелодику речи, они делают ее собственно (звучащей) речью.
Итак, слог мы получаем при «сочетании» звукобукв. Но можно ли сказать, что слог есть (всего лишь) совокупность элементов, его составляющих? Или слог — это нечто целое, некая новая сущность, не сводимая (только) к элементам? В «Теэтете» этому и другим смежным вопросам посвящено немало строк [202c-208b]. И, вероятно, Платон в большей степени склоняется ко второму варианту (ср.: [Ар. Мет. Z.17]). В ходе рассмотрения Сократ даже приходит к выводу, что слог есть некая «единая и нераздельная идея» (mia tis idea ameristos) [205c1-2]49. И эта интуиция не кажется нам парадоксальной: действительно, отдельные звуки в слоге отнюдь не артикулированы четко — в звучащей речи слог представляет собой минимально произносимую единицу, это, как правило, некий единый звук, смесь отдельных элементов, главным связующим звеном которой выступает опять же звук тоновый, модулируемый соседними согласными (см., например: [С.В. Князев, С.К. Пожарицкая, 2012, с. 129—136]). Именно поэтому безграмотный человек может написать воспринимаемое на слух с ошибками — в имени «Фео-дор» вместо «тэты» поставить «тау» и т.п.
Если же мы говорим о получении знания, и это следует в том числе из «Теэтета», то знание об элементе всегда предшествует знанию о составной сущности. Однако сложность заключается в том, что сложение и сочетание в «Теэтете» знанием как таковым названы быть не могут. Как же в таком случае быть с предположением Сократа о том, что в случае сложения мы все же получаем некую «единую и нераздельную идею»? Ведь, например, идея Блага в «Филебе» может быть «уловлена» идеями Красоты, Соразмерности и Истины, сложенными воедино [64е-65а] (в то время как в других диалогах Благо может определяться иначе).
Возможный ответ на этот вопрос мы уже давали ранее и теперь повторим. Вероятно, symploke мыслится Платоном скорее как вспомогательный метод припоминания. Путем правильного сочетания идей мы можем надеяться достичь припоминания некоей другой идеи. При этом знанием будет именно то, что нам удалось «уловить». Сами же средства, используемые для подобной «охоты», например, «логические» цепочки, посредством которых мы пришли к этому, знанием как таковым не являются.
49 См., например, подробный анализ этого места у М. Берньита [M. Burnyeat, M.J. Levett, 1990, p. 187-218].
Выводы
На этом можно завершить наше рассмотрение «грамматики» Тевта в качестве примера использования диалектического метода. Подведем некоторые итоги. Этот пример вполне укладывается в то описание диалектического метода, которое мы разбирали ранее на примере «Софиста» [И.В. Ощепков, 2016] и которое в целом соответствует подобному описанию в «Филебе» (так называемый «Дар богов»). Мы без труда можем увидеть все три операции — synagбgë, diairesis и symp1okë. И, сопоставив этот пример с другими подобными примерами из диалогов поздней группы, мы можем понять, как и с какой целью они применяются. В целом все предельно просто: с помощью synagбgë Тевт усматривает подобие между звуками и таким образом получает все элементы; diairesis позволяет ему видеть различия между отдельными звукобуквами и их видами; synagбgë — умение, позволяющее ему (и нам) правильно составлять элементы-буквы в слоги, слова, предложения и фразы.
Есть у «грамматического» примера и свои особенности. Первая из них состоит в том, что он неким образом противопоставлен другим возможным (и, вероятно, более привычным) примерам: здесь движение идет не от Единого к Беспредельному, а наоборот [18а9]. Это легко объяснимо: Тевт действительно следует от чувственно воспринимаемого потока звучащей речи (некоей беспре-дельности)50 к единому и систематическому ее пониманию — к алфавиту и «грамматике». В этом потоке выделяются отдельные звукобуквы, которые различаются и между собой и по видам, а затем вводятся некие правила их сочетаемости. Это действительно не похоже на традиционное представление о платоновском методе как исключительно диэретическом (в смысле родо-видового разделения), но нельзя сказать с очевидностью, как это делают иные авторы, что подобный подход к исследованию в принципе невозможен.
Вторая важная особенность заключается в следующем: очевидно, что здесь мы не наблюдаем дихотомического членения. Не видим мы также и следования по какой-то одной из его «ветвей», как это бывает в случае с простыми примерами диэрезы. Нет здесь и процесса поиска определения — ни одного определения как такового мы не получаем. Все эти черты, характерные для простых примеров диэрезы в «Софисте» и других «поздних» диалогах, отнюдь не являются чем-то обязательным. Даже само по себе деление на виды не является самоцелью. Задача Тевта — дать людям ал-
50 Напомним, что это само по себе противоречит традиционному пониманию диалектического метода — чаще всего говорят, что диалектическое рассмотрение имеет дело только с идеями (см., например: [¥.М. Согп/оп!, 1935, р. 186]).
фавит, искусство «грамматики», целостную систему письма, как мы сказали бы сегодня. Это искусство включает не только знание числа звукобукв (oposa) — оно должно быть конечным, и все «элементы» должны быть перечислены; оно включает не только знание того, каковы они (opoia) [16d4-e1, 17b6-9; c11-d2], но и знание относительно того, какие из «элементов» сочетаются, а какие — нет.
Наконец, третья особенность состоит в тех метаморфозах, которые претерпевает звук в ходе рассмотрения. На разных этапах phöne действительно можно считать то чем-то беспредельным, то чем-то единым, то неким множеством. Одно лишь знание идеи Phöne позволяет Тевту, как кажется, выделить все звуки, разделить их и увидеть правильные сочетания. Это требует дальнейших исследований по возможному метафорическому толкованию «алфавитных» примеров.
Несмотря на все эти особенности, пример с «грамматикой», на наш взгляд, можно назвать самым удачным: операции synagöge, diairesis и symploke здесь следуют одна за другой в порядке их значимости — в том порядке, в котором они перечислены в «Софисте» [253d]. В целом мы полагаем, что предложенная нами интерпретация описания диалектического метода в «Софисте» позволяет избежать многих противоречий при рассмотрении платоновских диалектических пассажей.
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
Апресян Ю.Д. Дистрибутивный анализ // Лингвистический энциклопедический словарь В.Н. Ярцева. М., 1990. C. 137-138.
Аристотель. Соч.: В 4 т. / Ред. В.Ф. Асмус, З.Н. Микеладзе. М., 1978.
Жмудь Л.Я. Наука, философия и религия в раннем пифагореизме. СПб., 1994.
Квинтилиан М.Ф. Риторические наставления в 12 томах. СПб., 1834. Т 1.
Князев С.В., Пожарицкая С.К. Современный русский литературный язык: фонетика, орфоэпия, графика и орфография. 2-е изд., перераб. и доп. М., 2012.
Ощепков И.В. «Дар богов» в «Филебе». Вступительная часть: Три вопроса о Едином и Многом [15а-16с] // Историко-философский альманах. 2012. № 4. C. 29-45.
Ощепков И.В. «Дар богов» в диалоге Платона «Филеб»: К вопросу о природе генад (16с5-10) // Вопросы философии. 2013. № 5. C. 115-127.
Ощепков И.В. Поздняя диалектика Платона: Общая характеристика // Вопросы философии. 2016. № 1. C. 105-118.
Платон. Сочинения Платона, переведенные с греческого и объясненные профессором Карповым в 6 томах / Пер. В.Н. Карпова. 2-е изд., испр. и доп. М., 1879. Т. 5.
Платон. Собр. соч.: В 4 т. / Пер. с древнегреч.; Общ. ред. А.Ф. Лосева, В.Ф. Асмуса, А.А. Тахо-Годи; Примеч. А.А. Тахо-Годи. М., 1994.
Реформатский А.А. Введение в языковедение: Учебник для студентов филол. специальностей высш. пед. учеб. заведений. 5-е изд., испр. М., 2004.
Соссюр Ф. де. Курс общей лингвистики. М., 1998.
Трубецкой Н.С. Основы фонологии. М., 2000. Т. 352.
Тураев Б.А. Бог Тот: Опыт исследования в области истории древней египетской культуры. Лейпциг, 1898.
Barker A. Greek musical writings: In 2 vol. Cambridge; N.Y, 2004. Vol. 2.
Barker A. Plato's Philebus: The numbering of a Unity // Apeiron. 1996. Vol. 29. N 4. P. 143-164.
Burnyeat M., Levett M.J. Plato. The Theaetetus of Plato. Indianapolis, 1990.
Cherniss H. Aristotle's criticism of Plato and the Academy. Baltimore, 1944.
Cornford F.M. Plato's theory of knowledge. The Theaetetus and the Sophist of Plato. L.; N.Y., 1935.
Crowley T.J. On the use of stoicheion in the sense of «Element» // Oxford Studies in Ancient Philosophy. 2005. Vol. 29. P. 367-394.
Davidson D. Plato's Philebus. Florence, KY, 2012.
Delcomminette S. Le Philebe de Platon: introduction a l'agathologie platonicienne. Leiden; Boston, 2006.
Gallop D. Plato and the Alphabet // The Philosophical Review. 1963. Vol. 72. N 3. P. 364-376.
Gera D.L. Ancient Greek ideas on speech, language, and civilization. Oxford; N.Y., 2003.
Guthrie W.K.C. A history of Greek philosophy. Cambridge, 1978. Vol. 5.
Hackforth R. Plato's examination of pleasure. Cambridge, 1945.
Kahn C.H. Dialectic, cosmology, and ontology in the Philebus // Plato's Philebus: selected papers from the Eighth Symposium Platonicum / Ed. by J.M. Dillon, L. Brisson. Sankt Augustin, 2010.
Lloyd A.C. Plato's description of division // The Classical Quarterly. 1952. Vol. 2. N 1/2. P. 105-112.
Menn S. Collecting the letters (Plato's method of collection and division, as derived from a study of the «Philebus») // Phronesis-a Journal for Ancient Philosophy. 1998. Vol. 43. N 4. P. 291-305.
Plato. The Philebus of Plato / C.D.D. Badham. With Introduction and Notes. 2. L., 1878.
Plato et al. The works of Plato: In 6 vol. L., 1850. Vol. 4.
Plato. Platonis opera omnia qus exstant. Ficino interprete... argumentis perpetuis et commentariis quibusdam ejusdem M. Ficini, iisque nunc multo emendatius quam antehac editis... opus explanatum est... Vita Platonis a Dio-gene Laertio... descripta: item... Timsi Locri opusculum... huic editioni acces-serunt / M. Ficino. Lugduni, 1590.
Plato. The Philebus of Plato / Transl., with brief explanatory notes by FA. Paley. L., 1873.
Plato. The Works of Plato viz. his fifty-five Dialogues and twelve Epistles / Translated from the Greek; nine of the dialogues by the late F Sydenham, and the remainder by T. Taylor: with occasional annotations on the nine dialogues translated by F. Sydenham, and copious notes by the latter translator: In 5 vol. L., 1804. Vol. 4.
Powell B.B. Homer and the origin of the Greek alphabet. Cambridge; N.Y., 1991.
