CC BY
29УДК 830-1(0:470.67)
Дагестанские мотивы в поэзии Пауля Флеминга
К. Г. Ханмурзаев
Пауль Флеминг (1609 - 1640) был одним из самых известных европейских поэтов XVII века, ярчайшим представителем немецкого барокко. Жизнь поэта была коротка и пришлась на время Тридцатилетней войны - одного из самых мрачных периодов в истории страны, когда погибло, пропало без вести две трети ее населения. Творческий путь Флеминга продолжался около десяти лет, и большая часть его прошла вне родины, в далеких и чужих краях, в том числе и в Дагестане. Дело в том, что по предложению своего друга, известного ученого-энциклопедиста и путешественника Адама Оле-ария, с которым он познакомился в годы учения в Лейпцигском университете, он, уроженец Саксонии, был включен в состав голштинского посольства, отправившегося в Россию и Персию для установления дружеских связей и взаимовыгодных торгово-экономических отношений. Флеминг побывал в Дагестане вместе со своими спутниками сначала по дороге в Персию, а затем еще и на обратном пути. Его пребывание в нашем крае ограничивается той при-брежно-предгорной его частью, что в те времена была населена в основном кумыками. В 1636 и в 1638 годах он останавливался соответственно в Тарках и Эндирее, был принят в составе делегации шамхалом Тарковским Айдемиром, а также его отцом, знаменитым правителем Эндирея, князем Солтан-Мутом.
Дагестанско-европейские литературные связи не отличаются особой интенсивностью, но они весьма характерны и важны. Появление немецкого поэта Флеминга в Дагестане было любопытным эпизодом и в то же время не было случайностью. По наблюдению Д.С. Лихачева, "межнациональные контакты играли в европейском барокко очень большую роль" [1, с. 356]. В своем стихотворном послании "Его светло-
сти герцогу Фридриху Голштинскому", написанном в сентябре 1638 года в Астрахани, куда он прибыл после пребывания в Дагестане, Флеминг высказал глубоко гуманистическую идею, что между западными и восточными народами отношения должны строиться на взаимном миролюбии. Поэт убежден, что в чужие края следует идти не с оружием в руках, а с добрыми и дружескими намерениями, только так можно чего-то добиться во взаимных контактах. Он сообщает своему герцогу, что им, его посланникам, удалось достичь «... того, что в России достичь не смогли // ни императоры, ни короли...» [2, с. 183]. При этом разные народы, населяющие Россию, - "черемисы, ногаи, мордвины, черкесы" - оставили свои луки и стрелы, чтобы
Дать нам возможность спокойно пройти, Доброго всем
пожелать нам пути... [2, с. 183] Трудности, которые подстерегали путников в чужой стране, были связаны, как отмечает Флеминг, не столько с людьми, сколько с природой: «С огромными морями, с простором бесконечным, // с жарой и холодом» [2, с. 182]. Но самое удивительное в этом стихотворении заключается в том, что поэт представляет путешествие голштинского посольства в Россию, Дагестан и Персию как стремление найти средство исцеления от страшной болезни (Тридцатилетней войны), терзающей "прекрасное тело" его страны, "пьющей уже собственную кровь" (...und nun ihr eigen Blut als für ein Labsal trank) [2, с. 182]. Возникает удивительный поэтический образ - образ Запада, ищущего спасения от своих бед на Востоке: «Когда от ран своих Европа лекарство не найдет, // Больной сестре лишь Азия спасенье принесет...» [2, с. 182]. Если учесть особенности социально-
исторической ситуации этой эпохи, то следует признать, что уровень осмысления проблемы Восток - Запад у Флеминга чрезвычайно высок и глубоко человечен.
Представитель русского классического востоковедения С.Ф. Ольден-бург писал: "Чтобы свершилось, наконец, давно желанное глубокое и настоящее единение Востока и Запада, необходимо полное понимание" [3, с. 8].
Можно сказать, каждая строка в творческом наследии Пауля Флеминга дышит пониманием этого обстоятельства. Он написал более девяноста больших и малых стихотворений, так или иначе связанных с Дагестаном. При всем единстве поэтического тона они довольно разные по содержанию. В одних нашли отражение какие-то конкретные дагестанские реалии и события -топонимика, этнонимы, природа, кораблекрушение у Дербента, различные тяготы далекого пути, прием в честь немецких гостей на берегу Койсу, радость по поводу освобождения Адама Олеария, похищенного "дагестанскими разбойниками" (Oleario a latronibus Tagostanis libero). Другие представляют собой так называемые "стихотворения на случай", посвящения (например, лейб-медику посольства Гартману Гра-ману), послания голштинскому герцогу Фридриху III. Третьи отражают настроения поэта, вызванные встречей с неведомыми людьми и краями. Есть стихи, просто написанные в Дагестане, но как бы не о нем, это раздумья автора о времени, о жизни, о человеке, попытка поэтического осознания своего нового жизненного опыта.
Еще в Германии Флеминг в своих стихотворениях пытался понять, что такое время, эта проблема глубоко волновала его постоянно, на протяжении всего творчества. В частности, в "Размышлениях о времени" (Gedanken über die Zeit) он стремится постичь смысл этого понятия, этой философской категории и приходит к выводу о том, что человек и время связаны неразрывно, что время, эпоху творят сами люди.
Находясь в Дагестане, Флеминг продолжает размышлять над проблемой времени, пытается, опираясь на свои новые впечатления, наполнить ее каким-то историческим содержанием, осмыслить связь времен. Как пишет М.П. Алексеев, "благодаря путешествию Флеминг увидел большие просторы истории" [4, с. 371]. Поэт вспоминает племена и народы, побывавшие в этих местах, - скифов, сарматов, татар, жителей Албании, Колхиды, Иберии, Малой Азии, он приветствует "Кавказские горы и тебя, величавый Эльбрус / первая обитель доблестных амазонок..." (Caucasei montes, et tu, grandissime Corax, primus Amazoniae apex...) [4, с. 437]. Ему кажется, что он видит эти края не впервые, "прапамять" подсказывает ему, что он уже бывал здесь. Он испытывает чувства, которые намного позже Анна Ахматова, приехавшая в Ташкент, выразит словами: «Я не была здесь лет семьсот, // Но ничего не изменилось...»
Пребывание в Дагестане обострило чувство родины у путешествующего поэта. Он постоянно обращается в мыслях к Германии. Накануне своего отъезда в дальние края в "Новогодней оде 1633 года" (Neujahrsode 1633) Флеминг выразил свою боль при виде страданий своей страны, истерзанной войной, голодом, болезнями. Многие его стихотворения, написанные в Дагестане, дышат любовью к отчизне. Б.И. Пуришев справедливо полагает, что "на чужбине Флеминг даже острее ощущал горе своей родины" [5, с. 280]. В одном из стихотворений поэт извиняется перед ней за свое долгое отсутствие и высказывает свои патриотические чувства со всей определенностью: «В сыновней верности поклялся я отчизне , // Чтобы воспеть ее, не хватит мне и жизни» [2, с. 185].
В пространных лирических излияниях, представляющих собой по форме длинную череду рифмованных двустиший, Флеминг вспоминает о причинах, побудивших его отправиться в такую даль, навстречу опасностям, подстерегающих обычно путников в незна-
комых краях. В качестве главной он отмечает стремление избежать ужасов войны, ведущейся на территории Германии. Известно, что Лейпциг, где учился поэт, был захвачен и разграблен войсками императора, в городе разразилась эпидемия чумы, и Флеминг был вынужден покинуть его, не закончив свое медицинское образование, которое он намеревался получить, уже имея классическое гуманитарное. Второй причиной своего отъезда Флеминг считает любознательность, страсть к освоению нового. Он был не только поэтом, но и ученым, исследователем новых земель и народов: «Отведал я по воле Аполлона // Прозрачных вод Кастальского ключа, //Я с юности с науками дружил... // Не мог остаться я. К тому же я считал: // Что толку в том, кто мир не повидал?» [2, с. 185].
Хотя Флеминг, отправившись в Россию, в Дагестан, избавил себя, конечно, от многих неприятностей и бед, связанных с Тридцатилетней войной, все же путешествие поэта не следует толковать в духе экзотической идиллии, оно было очень нелегким и даже опасным. Он находился среди "непривычно одетых людей", в "незнакомых местах". В стихотворении "Дорожная тоска" (Taedia itineris) он жалуется, что проводит время вдали от родины, среди "грубых, жестокосердых скифов", в другом стихотворении ему внушают тревогу "грозные кумыки, варварский народ" (die grausamen Komucken, das ungemenschte Volk), он отмечает "дерзость усмин, агрессивность и чрезмерную удаль бойнаков...". В стихотворении "Страхи" (Anxietates) Флеминг выражает свои опасения, вызванные тем, что вокруг много враждебных сил, от которых исходит постоянная угроза. Те же чувства выражены в "Послании Гартману Граману": «То курды, то татары нам смертью угрожали, // со всех сторон нас беды обступали. // В душе тоска, живем в сплошных тревогах, // внимая слухам о разбое на дорогах... » [2, с. 192].
Немало хлопот доставляли Флемингу и его товарищам природа и не-
привычные для европейцев климатические условия Дагестана. Ярко описывает поэт, как они потерпели кораблекрушение на Гирканском (Каспийском) море и были выброшены волнами на берег у Дербента: «Мы к небу взлетали и с ужасом падали в бездну, // Казалось, вот-вот я в пучине бесследно исчезну. // Руль сломан, оторвана мачта, безжалостный шквал // На скалы крутые твои, о Дербент, нас упорно бросал...» [2, с. 187].
И, наконец, Флеминг сетует на трудности, которые ожидали путешественников, когда они на обратном пути пробирались из Дагестана к Астрахани через пустынную и безводную степь: «Мне одеялом - небо, земля - моя перина, // Вода - сплошная соль, ем тухлую конину. // Страдаем днем от жажды и жары, // А ночью донимают комары...» [2, с. 195].
Флеминг был барочным поэтом, в его мироощущении немалое место принадлежит мотивам бренности всего земного, одиночества человека в мире, быстротечности его бытия. Настроение тоски и печали поэт выразил в таких стихотворениях, написанных в Дагестане, как "Одиночество" (Solitudo), "Проклятие" (Exercatio), "Грусть" (Aegritudines). Долгое пребывание на чужбине обострило у поэта чувство одиночества, он вспоминает своих близких, он беспокоится, в частности, за судьбу своего старого отца и "добродетельной сестры" (piam sororen), жалуется на время и обстоятельства, которые лишают его возможности общаться с друзьями, обрекают на странствия. Все это Флеминг высказал в стихотворении "Одиночество", написанном, как указано рукой автора, "под Тарками". В "Проклятье" поэт продолжает сетовать на судьбу: «Жизнь утомила меня настолько, что смерти желаю. // Ничего тяжелее жизни самой я в жизни не знаю...» [2, с. 445] (Ad desiderium mortis me vita fatigat, // In vita gravius quam mihi vita nihil...)
Даже природу Флеминг порой воспринимает в духе своих мрачных предположений и предчувствий. Так, в стихотворении "К нимфам, живущим
при слиянии Терека, Кизляра и Быстрой" (Ad Nymphas Praesides confluentium Tercae, Chisitaris et Bistrae) место схождения трех рек сначала вводится в мифологический контекст как место встречи трех сестер-нимф, а потом все описание неожиданно приобретает жуткий оттенок-водоворот, образуемый слиянием трех потоков, вызывает у поэта характерные ассоциации: «Здесь печальный род человеческий // чувствует страх, как перед мерзкой Аверной...» [2, с. 439] (Timet hine miseri gens tristis Averni...), то есть он боится входа в подземное царство, который, по преданию, находится у Авернского озера в Кампани.
Таким же мрачным колоритом отмечен и финал другого стихотворения - "Здравицы и песни, услышанные среди дагестанцев" (Jubilate, Cantate inter Tagostanos). Оно представляет собой поэтические раздумья барочного автора по поводу песнопений и веселья незнакомого ему народа. Веселое и грустное, беззаботное и печальное, жизнь и смерть у Флеминга нераздельны, одно переходит в другое, у него, как сказал бы Державин, "где стол был яств, там гроб стоит". Поэт напоминает, что Нения, богиня погребального плача, "творит сквозь слезы веселые и любовные песни тоже", что "рыдания сменяются хохотом" - и наоборот. При этом характерно, что веселящиеся дагестанцы издают у Флеминга вакхические возгласы, которые постепенно смолкают и уступают место стенаниям и сожалениям по поводу несбыточности лучших надежд и чаяний - "о если бы! ах! увы! о горе!" звучат без конца" [2, с. 414].
Мрачный исход этого стихотворения становится особенно понятным и уместным, если знать, что по крайней мере двое из участников этого отягощенного метафизическими размышлениями празднества буквально через пару лет отправятся в мир иной - через два года не станет самого поэта, а еще через год - шамхала Айдемира (1641).
В ряде стихотворений - "Напасти" (Miseriae), "Сравнение" (Comparatio) - Флеминг свое пребыва-
ние в Дагестане стилизует в духе изгнания знаменитого древнеримского поэта Публия Овидия Назона. Он уподобляет себя ему, с той лишь разницей, что Овидия император Октавиан Август сослал к Эвксинскому понту (Черному морю) в город Томы (Констанца), а его самого "гнев Юпитера" (Jovis ira) погнал к морю Гирканскому. И оба они страдают, у них сходная участь, в стихотворении происходит, говоря словами Шарля Бодлера, "перекличка сердец в лабиринтах судьбы". Поэт обращается к Овидию, своему великому собрату: «Вышло так, что изгнание губит тебя на глазах у Гетов, // я же здесь пропадаю средь скифских просторов...».
Флеминг возвращается к этой теме в стихотворении "Сравнение", она его постоянно волнует: «Я пишу среди скифов, он - среди гетов, // Судьбы наши столь схожи, сколь не похожи стихи! // Скажи мне, Назон, сходства больше с тобою у нас иль различий?» [2, с. 446].
Он был слишком образованным поэтом, чтобы не воспользоваться благоприятной ситуацией и не обыграть ее так, как того требовали правила поэтической игры. В то же время поэт руководствуется живыми чувствами, он не был изгнанником по факту своей биографии, но он чувствовал себя им. И "гнев Юпитера", который погнал его в дорогу, - не более чем риторическая фигура, поэтическая условность, поскольку Флеминга к путешествию никто не принуждал. Непосредственные восприятия вставляются в готовые расхожие клише; канонические формы, приличествующие случаю, и сам "случай" -конкретные переживания поэта - подгоняются друг под друга, и это полностью укладывается в рамки эстетики барокко, являя собой пример того, как риторическое слово определяет характер творческого процесса. По наблюдению А. В. Михайлова, "в риторической литературе писатель приходит к реальности через слово... Риторическое слово как начало и цель всего не отпускает от себя писателя: оно оформляет все жизненное, собирает в себе всякий смысл увиден-
ного и познанного в реальности, но писатель и видит жизнь только через оформляющее ее смысл слово" [6, с. 139].
Многое в Дагестане воспринято Флемингом весьма благожелательно. Он восхищается "вечным Дербентом" (das ewige Derbent), называет его "воротами Каспия" (portae Caspiae). Для него это город, «чей облик юн не по годам, чьи стены, споря // С веками, тянутся от моря и до моря...» [2, с. 186].
Дербент воспет Флемингом как "вечная твердыня" (eterna moles), "такая прочная, // что с нею ничего не могут поделать // ни бег времени, ни бесконечные ливни, // ни молнии гневного Юпитера" [2, с. 413]. Стихотворение завершается риторическим вопросом: Неужели ты будешь стоять, даже когда небо рухнет на землю?
Образ дагестанской природы у Флеминга достаточно условен и определяется в целом книжной традицией. Поэт не описывает горы, леса, реки, море, он только называет их и обозначает, они присутствуют, растворенные в его поэтическом настроении. Пластические образы природы тем не менее возникают как-то сами собой из потока лирической речи, придавая характеру природоописания особое своеобразие. Читатель, захваченный суггестивностью стиха, начинает видеть то, что не описано, а прочувствовано поэтом, он извлекает конкретную образность из вдохновенного лирического высказывания. Природа Дагестана настраивает Флеминга на благочестивые размышления, на молитвенный лад. В стихотворении, написанном 13 мая 1638 года на берегу Койсу (Сулака), поэт, любуясь незнакомыми окрестностями, постигает величие Бога и славит его через его творение. Он удивляется, как глубоко заложено в человеке чувство почитания Всевышнего, человек неизменно обращается к нему, устав с дороги, мучимый голодом, терзаемый страхом [2, с. 302].
Флеминг благодарен дагестанским рекам и водам за то, что они благосклонны к немецким гостям и не дают им пропасть в пути: «Спасибо тебе,
Койсу, хвала и вам, Аксай // и Кизляр! Вы были милостивы к нам, // Переправили нас на тот берег...» [2, с. 188].
Отдельное стихотворение он посвящает реке Аксай (Ad Jacsaim amnem), в нем Флеминг демонстрирует свою обычную манеру восприятия незнакомой ему природы сквозь призму знакомой мифологии. Аксай, его поросшие камышом берега, вызывают в его сознании миф о том, как бог лесов и полей Пан превратил наяду Сиринкс в тростник, из которого вырезал себе свирель. Чужеземная река сакрализует-ся Флемингом в духе его поэтических представлений, она для него "печальная могила" Сиринкс (triste sepulcrum), он ищет содействия у богини реки: «Помоги нам, богиня, укроти свои воды, переправь на ту сторону // и дальше струись день и ночь, как древле струилась...» [2, с. 441].
В стихотворении "Возвращение на Каспийское море" (Reditus ad lacum Caspium) поэт обращается к водам Каспия, к богу моря "соленейшему Нерею" (salsissime Nereu), и призывает их быть снисходительными к путешественникам, а нимфу Наяду просит сделать их путь более безопасным. Флеминг восхищается богатством дагестанской природы в стихотворении "Плодородие кумыкской земли" (Fertilitas terrae Usmi-nensis Comuicorum): «Здесь щедрая Церера заставляет плодоносить пашни, // После того как Наяда обильно оросит их водой...» [2, с. 443]. Он славит Койсу, которую видит в облике богини реки Наяды: «Наяда, веселая кормилица своих гамадриад, // Неистовая, но довольно милостивая к своим кумыкам... » [2, с. 447]. Поэта заставляет задуматься обнаруженное им несоответствие между природой края и населяющими его народами: Откуда берутся суровые люди посреди мягкой и кроткой природы?
Он считает, что у здешних людей нет никаких естественных предпосылок быть грубыми и жестокими. Отправляясь в Дагестан, Флеминг вряд ли был свободен от предвзятости в отношении местного населения, он ожидал, видимо, увидеть здесь полудикие племена,
жестокие нравы, в лучшем случае "благодетельных дикарей" в духе Мишеля Монтеня. Нравы дагестанцев, конечно же, вполне соответствовали, что называется, месту и времени, и кое-что из этих предположений, судя по всему, нашло подтверждение в его дагестанском опыте. Во всяком случае, опасностей и напряжения, если вчитаться в стихи поэта, хватало. Он изведал здесь, если воспользоваться его же словами, "коварство времени и сумрачность пространства". Но, постепенно присмотревшись к окружающим его людям, Флеминг не обнаружил в них никакой ксенофобии. Он увидел перед собой прежде всего свободных людей, ведущих активный образ жизни, преисполненных пассионарности, готовых в любой момент постоять за себя и отнюдь не бездуховных. Характерно в этом отношении обращение поэта к Солтан-Муту: «Властитель многих племен, я считаю за честь приветствовать тебя. // Хоть и есть на тебе налет чего-то варварского, но все же живет в тебе просвещенность» [2, с. 449].
После исполнения гостями музыки в честь правителя Эндирея Флеминг пишет, что голштинцы «... щедро дарят тебе свои сокровища вместе со звучными мелодиями. // И то, и другое соответствует твоему духовному облику. // Ибо недостаточно, чтобы ты любовался чем-то материальным, // Прими также музыку как подарок для души».
Сама художественная суть стихотворений Флеминга начинает оспаривать его европоцентристские предубеждения, которыми он скорее всего не очень-то и дорожил. Происходит то, что З.Г. Казбекова метко определила как "работу текста над готовой идеей" [7, с. 12]. Природа Дагестана, его люди помогали поэту избежать филистерской ограниченности, а его стихи освободили от рассудочности и поэтического педантизма. Современный исследователь творчества Флеминга отмечает, что долгое отсутствие поэта на родине, где он развивался в русле барочной традиции, "придало его развитию некоторую автономность, в его
творчестве отчетлив отпечаток индивидуальности лирического самовыражения, поводом к которому становились вполне узнаваемые в стихотворном тексте реальные переживания и биографические обстоятельства автора" [8, с. 207]. И хотя поэт в своих "дагестанских" стихотворениях использует для осмысления нового для него мира старую, несколько клишированную образность, она не может скрыть его лирической взволнованности и искренности чувств - молодое вино необычного, красочного мира, разлитое в старые мехи классической поэтики дает о себе знать, бродит и рвется наружу.
Дагестан поразил Флеминга своей подлинностью. Изначальная уверенность барочного поэта в пестроте и плюралистичности мира получила здесь убедительнейшее подтверждение, а барочные мотивы бренности бытия как-то отступили на второй план перед энергичным отношением к жизни, характерным для кавказского человека. Перед Флемингом возник мир динамичный, преисполненный активности, не ценящий уныния и тоскливых настроений. Его поэзия отражает ту стадию восприятия Востока на Западе, когда на передний план выдвигается не проблема исторического противостояния, а интерес к восточному мироощущению и жизненному укладу. У него уже чувствуется предвосхищение просветительской апологии "естественного человека", но только живет этот человек среди не просто родной ему природы, но и абсолютно соприродной ему культуры. В стихотворении "На слушание музыки, исполненной в честь именин господина посланника", написанном 4 ноября 1636 года, Флеминг рисует картину единства искусства и природы. В событие вовлечены стихии, оно происходит не только, что называется на суше и на море, - на небе зажигаются звезды, появляются Юпитер, Юнона и Венера, все внимают мелодии, успокаивается море: «Вслед за землею и небом в дело вступает Гиркан, вкруг нашего судна он укрощает ему послушные волны...» [2, с. 202].
Эти люди не знают противоречия между тем, что относится к биосфере, и тем, что составляет "ноосферу". Позднейшее наблюдение Гердера о том, что "явилось искусство, а натура заглохла"
- не про них, они не знают противоположности стихийных страстей и культуры. Природа и культура выступают у них в двуединстве, еще нет руссоистского их разделения.
Ценность дагестанского поэтического опыта Флеминга заключается еще и в том, что он имел место задолго до того, как "Тысяча и одна ночь" была переведена Галланом на французский язык (1708
- 1717) и в Европе началась мода на "восточные сказки". Поэт открывает для себя Дагестан не только как нечто экзотическое, но и как мир природосообразной культуры, который он пытается подвергнуть философско-поэтическому осмыслению. Сам Флеминг был человеком, высоко ценившим дух независимости и личной свободы, общение с дагестанцами, знавшими толк в этих вещах, укрепило в нем изначальное вольнолюбие. Он попал в атмосферу упоения жизнью во всем ее многообразии, преизбытка и постоянного напряжения сил, он увидел людей, обретших равновесие своих духовных и телесных начал, а это Флеминг полагает в качестве не регионально-экзотического, а общечеловеческого идеала. В послании "Герцогу Фридриху Голштинскому по случаю его тезоименитства" он прославляет в человеке свободолюбие и духовное начало. Воплощением и того, и другого для него является поэт. Он пишет о том, что поэту тесно на земле среди "согбенного скопища мелких душ" [2, с. 200]. И только поэтам дано вопреки законам природы побеждать смерть: «Все бренно на земле. И книги лишь, поверьте, // Не подлежат забвению и смерти» [2, с. 202]. В этом он видит отличие поэта от врача: «Все может врач, но кроме одного - // Спасти от смерти он себя не может самого» [2, с. 201].
Еще в Германии Флеминг написал в одном из своих стихотворений "страшитесь, смертные, дух променять на плоть". Л. Гинзбург подчеркивает, что поэт "спасение от бед искал в духе"
[19, с. 88]. Пребывание в Дагестане укрепило поэта на этом пути: «Под знаком Марса рожденный, малодушным я не был в бою, // Безоружные Музы давали мне силу...» [2, с. 443].
Лирика Флеминга испытала на себе воздействие открывшегося ему в Дагестане, в России мира. Дагестанскую действительность он пытается в своих стихах привести в соответствие с культурным опытом европейца, стремится понять и выразить реальность нового для него этнокультурного пространства с помощью привычного художественного инструментария - ми-фопоэтической условности. Современная тематика сочетается у Флеминга с характерным для представителя неолатинской поэзии, ярчайшим представителем которой он был в Германии, принципом художественной имитации, подражания античным образцам.
Во многих стихотворениях Флеминга можно наблюдать своеобразный поэтический прием, суть которого заключается в том, что дагестанские реалии антикизируются. Дагестанские горы, поля и леса, реки и воды населены у него сплошь и рядом козлоногими фавнами и двурогими сатирами, наядами и дриадами, ореадами и нереидами, при этом вся эта антологическая фауна прекрасно чувствует себя в здешних местах и вовсе не ощущает некоторой своей чужеродности. Если Флеминг изображает веселье в кругу дагестанцев, то и оно передается читателю при помощи риторических условностей, словно речь идет о пирушке древних греков или римлян, на которой звучат, как сказал бы Пушкин, "вакхальные напевы". Конные ристалища горцев выглядят у него как античные состязания воинов на колесницах. Сами экзотические события даны не изнутри их, не глазами участника или очевидца, а несколько отстраненно, как бы издали, до читателя словно доносится эхо того, что происходит, его отголоски. Конкретный опыт знакомства с новыми краями и нравами осмысляется в духе поэтики барокко с его стремлением сочетать несочетаемое и систематизировать
разнородное. Для нового содержания используется старая форма, и это делает затруднительным передачу "местного колорита" и почти исключает предметную образность. Дагестан Флеминга превращается в поэтическую условность, он не описывается поэтом, а переживается им, растворяясь в ли-рико-медитативной стихии стихотворения.
Во многих его стихах на дагестанскую тему поэтическое содержание не столько раскрывает их названия, сколько отсылает к ним как к источнику и первопричине свободной лирической импровизации на заданную тему. То есть конкретные обстоятельства, как правило, не изображаются, поэт лишь указывает на них, отмечая место, где написано то или иное стихотворение, или время его создания. И это обозначение места и времени становится обычно названием произведения, но само произведение не об этом, оно выражает чувства, мысли и настроения автора - "Стоянка кимврского (немецкого) посольства во время перехода через Дагестанскую Татарию, населенную кумыками" (Stativa legationis Cimbrica, in transitu Tartariam Tagostanae Comuicorum) и т. д. Складывается впечатление, что Флеминг озабочен соблюдением поэтического единства, места, времени и действия.
Флеминг не был поэтическим бытописателем дагестанской жизни, она у него выступает в мифологизированном виде. Но в то же время традиционные, казалось бы, художественные
средства, им используемые, производят впечатление новизны, они еще не стали штампами, поэт творит в эпоху, когда в европейской литературе еще не утвердились поэтические условности ориентального стиля, еще немыслим соблазн востокообразия.
Пауля Флеминга можно без всяких сомнений отнести к "доброжелателям Востока" (И.С. Брагинский). Его дагестанские стихи были первым в европейской поэзии опытом освоения Востока, его почин был впоследствии подхвачен Гердером, издавшим уже в XVIII веке антологию "Голоса народов мира". Флеминг внес свой немалый вклад в развитие идеи западно-восточного синтеза, нашедшую классическое литературное воплощение в "Западно-восточном диване" Гете.
В конце своей недолгой жизни, чувствуя приближения смерти и следуя поэтической традиции, установившейся со времен "Памятника" Горация, Флеминг подводит итоги своей поэтической деятельности и с присущей ему искренностью пишет в своей "Эпитафии": «Я знал, что звонче всех в Германии пою...» [12, с. 113].
Приятно сознавать, что в звонкой лире поэта есть и дагестанская струна. Флеминг уехал из Дагестана с дружескими чувствами. В стихотворении "Прощание с Койсу" ^а^сИ Со1эи Аит1п1) он обещает передать привет немецким рекам от дагестанской реки, «чтобы струились отныне во славу твою Эльба и Одер» [2, с. 450].
1. История всемирной литературы. -М., 1987. Т. 4.
2. Fleming P. Deutsche Gedichte. Hg. Von J.M. Lappenberg. - Stuttgart, 1865. (Далее стихотворения Флеминга цитируются по этому изданию в переводах автора статьи).
3. Восток - Запад. - М., 1982.
4. История немецкой литературы. - М., 1962. Т. 1.
5. Пуришев Б.И. Очерки немецкой литературы XV - XVII вв. - М., 1955.
6. Михайлов А.В. Роман и стиль // Теория литературных стилей. - М., 1982.
7. Казбекова З.Г. Дагестано-европейские литературные связи: Автореф. дис. ... докт. филол. наук. - Махачкала, 1996.
8. Шаулов С. Концепция человека в лирике Пауля Флеминга // Балтийский филологический курьер. - Калининград, 2003. № 3.
9. Гинзбург Л. Разбилось лишь сердце мое... - М., 1983.
