CC BY
34
2006. № 5 (1) ФИЛОЛОГИЧЕСКИЕ науки
Рецензия-обзор на: Егоров Б.Ф. Воспоминания / С.-Петербург. ин-т истории РАН. СПб.: Нестор-История, 2004. 427 с.: ил.
ЧЕЛОВЕК В ИСТОРИИ
Отдельные главы, составившие большой том «Воспоминаний» Бориса Федоровича Егорова, появлялись в печати на протяжении последних пятнадцати лет, успев вызвать неподдельный читательский интерес. Оно и понятно: в биографии мемуариста, отмеченной знакомством и встречами с крупнейшими учеными-гуманитариями минувшего века, среди которых, наряду с особенно близкими его сердцу Ю.М.Лотманом и З. Г. Минц, также Ю.Г.Окс-ман, В.Я.Пропп, Д.С.Лихачев и Е.Г.Эткинд, органично соединились такие центры отечественной филологии, как Тарту и Ленинград-Петербург. Не обошел своим вниманием автор и видных провинциальных филологов, посвятив специальные очерки Е.А.Маймину и Б.О.Корману, с которыми его связывали многолетние дружеские отношения.
Очерки об известных ученых (а также публиковавшиеся ранее статьи о типах советских «цензоров», о письмах Е. С. Булгаковой, об американских впечатлениях 1989 года, когда автор работал визитинг-профессором в вашингтонском университете, и др.) вошли во вторую часть мемуаров, озаглавленную «Взрослые воспоминания». Перечитывая все эти материалы, радуешься возможности вновь вместе с мемуаристом встретиться с замечательными людьми, с которыми свела его жизнь. Б.Ф.Егоров — великолепный портретист, владеющий главным секретом, без которого портреты превращаются в холодные (пусть даже и мастерски сделанные) копии: умением за внешними чертами увидеть и раскрыть духовную сущность человека.
Немало добрых слов находит Б.Ф.Егоров, например, для ректора Тартуского университета Федора Дмитриевича Клемента, типичного, казалось бы, партийца, которого повышение в ранге не только, вопреки обыкновению, не испортило (вкус власти!), но, напротив, ускорило его нравственный рост. Именно благодаря помощи и поддержке эстонского ректора, его поистине выдающимся человеческим качествам, Б.Ф.Егорову удалось сформировать замечательную кафедру, наладить вместе с коллегами выпуск кафедральных изданий и организовать регулярно проводимые конференции.
Созданные мемуаристом портреты (скажем, Ю.М.Лотмана или Ю.Г.Окс-мана) могут быть очень объемными и детализированными, а могут быть профильными и эскизными (как в случае Я.С.Билинкиса или У.Р.Фохта), но везде он счастливо избегает черно-белых тонов и стремится уловить особые от-тенки личностных проявлений, куда более точно и конкретно характеризующие его модели. Иногда Б.Ф. Егоров идет от общего к частному, как в очерке о Е.А.Маймине, когда сначала излагает свое понимание интеллигентности, а затем рисует образ русского интеллигента с такими его
ФИЛОЛОГИЧЕСКИЕ НАУКИ 2006. № 5 (1)
ности, а затем рисует образ русского интеллигента с такими его типичными (но вместе с тем и резко индивидуальными!) чертами, как превосходство духовных интересов над материальными и служение людям. А в «Слове о Б.О.Корма-не» мысль мемуариста движется иным путем: прослеживая научный и жизненный путь создателя теории автора, Б.Ф.Егоров приходит к обобщающим выводам о судьбах провинциальных ученых-интеллигентов.
В портретах ученых и коллег мемуарист следует избранному им методу — стремлению говорить только правду и избегать даже культурного лицемерия, когда в силу определенных обстоятельств приходится говорить человеку (или о человеке) не то, что на самом деле о нем думаешь. Этому же методу он верен и в первой части «Далекое-близкое детство», в которой делится воспоминаниями о своих предках, родителях и близких родственниках, друзьях детских и юношеских лет. Все здесь рассказанное и описанное имеет прямое отношение к личной истории автора; вообще же интерес к личной истории человека (мемуарист справедливо связывает развитие индивидуального начала в XIX веке с распространением личностных жанров дневника, писем и воспоминаний) призван заполнить образовавшиеся в XX веке (эпоха, как выразился один из собеседников Б.Ф. Егорова, отучила от мемуаров: давали себя знать страх перед возможными репрессиями и опасения навредить знакомым и близким) лакуны исторического беспамятства.
Будучи историком русской культуры, то есть тем, кто профессионально занимается прошлым и интерпретирует события прошлого, Б.Ф.Егоров ясно сознает, что события эти непременно оставляют след если не в документах (документы могут и не сохраниться), то в человеческой душе, так что прошлое все равно и при любом раскладе продолжает жить в настоящем и оказывать на него воздействие. Воспоминания служат не только способом воспроизведения, но и преображения картин прошлого, высветившихся в памяти мемуариста: неповторимость личности и уникальность частной биографии позволяют по-новому увидеть и осмыслить все, что случилось и произошло в жизни общества и человека. Б.Ф.Егоров не случайно говорит о своем желании повернуть назад время: если можно посещать старые места (автор из тех неутомимых странствователей, кто очень любит это занятие) и ощутить подвластность пространства человеку, то время необратимо и доступно только в форме воспоминаний. Актуализируя минувшее, мемуарист словно разворачивает заново все пережитое, возвращаясь к событиям прошлого и наполняя собою время.
Воспоминания для Б.Ф. Егорова — это погружение в глубину личной истории, возвращение к истокам своей личности, разговор с собственной душой. Маршрут возвращения подсказан значимой для автора шкалой ценностей, определившихся уже в детские и юношеские годы под влиянием родных и близких, а затем, в процессе непрерывного духовного движения, сложившихся в систему незыблемых нравственных представлений. Сознавая и вновь открывая реальную сложность и многомерность жизни, Б.Ф.Егоров
2006. № 5 (1) ФИЛОЛОГИЧЕСКИЕ НАУКИ
всюду уходит от однозначных суждений, стремясь быть предельно объективным в оценке людей и событий. Это не просто позволяет ему избежать участи пленника прошлого, но дает возможность вписать свою судьбу в общий исторический ход и выстроить личную историю как уникальный путь. Автор предупреждает, что, говоря о своих человеческих качествах, прежде всего имеет в виду их историчность и связь с эпохой, однако не отказывается от характеристики и чисто индивидуальных свойств.
«Итак, родился я в хорошей семье в нехорошее время, в великой (хотя бы пространственно) стране среди великого (хотя бы количественно) народа». Эпический зачин, напоминающий о неторопливо развертывающихся повествованиях XIX века, понадобился автору, чтобы войти в свою личную историю, где семья — и точка отсчета, и основа основ. Через генетическое наследство и семейное воспитание историческое особым образом проникает в частное и окрашивает его в неповторимые цвета.
Всякий читатель русского классического романа знает, какое значение имеет для юного героя женский мир. Образ бабушки здесь — один из ключевых. Вот и Б.Ф.Егоров не может не сказать о нравственном влиянии, оказанном на него бабушкой Евдокией Васильевной, и в двадцатые годы, когда начались гонения на религию и верующих, сохранившей дорогую ей иконку и продолжавшей соблюдать все посты и праздники. Окружавший мальчика, подростка и юношу мир женского милосердия немыслим без тетушек: Александры Ивановны (Шурани, духовной мамы, как ее называет автор), младшей сестры отца, и сестер матери Анны, Веры и Евдокии (любимой тети Ду-си). Но совершенно особое место занимает в душе мемуариста его мама — Анастасия Яковлевна. Она всплывает в памяти автора всегда поющей. Тяжелые условия советского быта не смогли изменить ее характер, отзывчивый, добрый и прощающий.
Отдельная глава посвящена отцу, Федору Ивановичу Егорову. Родившийся в мещанско-купеческой семье, он, несмотря на полное отсутствие в доме книг, страстно хотел учиться. Любовь к рисованию привела его в Пензенское художественное училище, после окончания которого он преподавал в родном Балашове, откуда уже в советское время, когда возникла реальная опасность подвергнуться репрессиям, перебрался в Донбасс, в Лисичанский горный институт. Затем последовал переезд в Старый Оскол, где Егоровы и осели. Так в небольших городах, в любимом труде и в пределах семейного круга и прошла жизнь замечательного по своим нравственным качествам человека, которого, как видно, почему-то (к счастью для дружной семьи Егоровых!) хранила судьба.
С. С. Аверинцев в одной из последних своих статей (посмертно опубликованной в «Новом мире», 2004, № 6), сожалея о том, как мало еще сделано для реконструкции конкретных нюансов локальной истории старой интеллигенции в советские времена, коснулся в этой связи особого сюжета — жизни русских интеллигентов в Средней Азии, пересиживавших там тридцатые
ФИЛОЛОГИЧЕСКИЕ НАУКИ 2006. № 5 (1)
годы. Федору Ивановичу удалось выжить самому и спасти от напастей семью, можно сказать, чудом, но пересиживал он сталинское лихолетье в российской глубинке, сумев сохранить духовный склад и мироощущение досоветского интеллигента, прежде всего внутреннюю независимость и твердость нравственных принципов. Эти качества отец не только сохранил, но и передал сыну.
Б.Ф. Егоров с неизменной благодарностью говорит о своих родителях, сумевших воспитать детей в духе совести и добра, любви к труду и творчеству. С удовольствием вспоминает он о домашних «посиделках», укреплявших семейственные чувства, сближавших старших и младших, о рассказах отца об учебе, путешествиях и случаях на охоте; из раннего детства запомнились ему также лесные прогулки с родителями, навсегда внушившие любовь к природе. Возможно, именно семейное воспитание сделало его совершенно невосприимчивым к советской утопии о новом человеке. Потому, может, с детских лет «коллективу» и коллективному образу жизни (пионер-лагерям, общепиту, а позднее санаториям и домам отдыха; даже в комсомол умудрился не вступить!) предпочитает он самостоятельное и отдельное существование (в главе «Моя Америка — 89» он сочувственно пишет о культе прайвеси у американцев, то есть уединенности и обособленности, весьма удобном в быту, особенно если сравнить с привычной отечественной бесцеремонностью и беспардонностью).
Очень органичными кажутся в «детской» части воспоминаний Б.Ф.Его-рова рассказы не только о его читательских интересах и книжных пристрастиях, о склонности к тому или иному виду игр и спортивных занятий, об увлечении радиотехникой и химическими опытами, но и о предпочтениях в еде и питье. И здесь решающую роль, по его признанию, сыграла именно семейная традиция, вкусовая память детства. Любопытно, что в некурящей семье он так и не приучился к курению, хотя и пробовал из любопытства. А вот о том, что отец приобщил его к плотницкому и столярному делу, он вспоминает с благодарностью: пригодилось в жизни!
Автор любит и ценит в себе частного человека — и это тоже плоды семейного воспитания, что дорогого стоит, если вспомнить, с каким подозрением относилось советское государство к приватной жизни, стремясь взять ее под полный контроль. Он отмечает и фиксирует разные степени несвободы общества, в котором ему пришлось вырастать и жить, рассказывая и показывая на конкретных примерах, как с детских лет вырабатывался в нем свободный человек, способный действовать самостоятельно и принимать самостоятельные решения. Такая способность и во взрослые уже годы давала и дает ему право чувствовать себя носителем культурной и семейной традиции, видящим миссию человека в том, чтобы изменять мир к лучшему.
В.Ш.Кривонос
Кривонос Владислав Шаевич
Самарский государственный педагогический
2006. № 5 (1) университет
443010, Россия, г. Самара, ул. Л. Толстого, 47 E-mail: vlkr@samtel.ru
ФИЛОЛОГИЧЕСКИЕ НАУКИ
