CC BY
2721. D'yakonov I.M. Zakony Vavilonii, Assirii i Hettskogo carstva // Vestnik drevnej istorii. 1952. №2 3. S.225-303.
22. Arendt H. O nasilii / Per. s angl. G. M. Dashevskogo. M.: Novoe izdatel'stvo, 2014. 148 s.
23. Kistyakovskij B.A. Sushchnost' gosudarstvennoj vlasti (otdel'nyj ottisk iz «YUridicheskih zapisok» Demidovskogo liceya). YAroslavl': Tipogr. Guberns. pravleniya, 1913. 55 s.
24. Korkunov N.M. Lekcii po obshchej teorii prava. SPb.: Kn. magaz. N.K. Martynova, 1894. 364 s.
25. Barnashov A.M. Edinstvo kak svojstvo gosudarstvennoj vlasti i ego voploshchenie v gosudarstvennom stroitel'stve SSSR: avtoref, diss. ... kand. yurid. nauk. Tomsk, 1974. 28 s.
26. Kim A.M. Gosudarstvennaya vlast' i narodnoe predstavitel'stvo v SSSR. Tomsk: TGU, 1975. 216 s.
27. Chirkin V.E. Publichnaya vlast' v sovremennom obshchestve // Zhurnal rossijskogo prava. 2009. №2 7 (151). S. 3-13.
28. Muhaev R.T. Politologiya. M.: Yuniti-Dana, 2007. 495 s.
29. Milusheva T.V. Metodologiya poznaniya predelov gosudarstvennoj vlasti: mezhdisciplinarnyj podhod // Gosudarstvenno-pravovye issledovaniya. 2020. №>3. S. 299-304.
30. Artamonova G.K., Sal'nikov P.P., Sultygov M.M. Social'naya vlast' kak fenomen i problema pravovogo ogranicheniya // Mir politiki i sociologii. 2013. №> 9. S. 11-27.
УПОРОВ ИВАН ВЛАДИМИРОВИЧ - доктор исторических наук, кандидат юридических наук, профессор, Краснодарский университет МВД России (kiap_krdu@mvd.ru).
ШЕУДЖЕН НУРДИН АСЛАНОВИЧ - кандидат исторических наук, доцент, Краснодарский университет МВД России (kiap_krdu@mvd.ru).
ШВЕЦ АННА АНАТОЛЬЕВНА - кандидат юридических наук, доцент, Краснодарский университет МВД России (kiap_krdu@mvd.ru).
UPOROV, IVAN V. - Doctor of History, Ph.D. in Law, Professor, Krasnodar University of the Ministry of Internal Affairs of Russia. SHEUDZHEN, NURDIN A. - Ph.D. in History, Associate Professor, Krasnodar University of the Ministry of Internal Affairs of Russia (kiap_krdu@mvd.ru).
SHVETS, ANNA A. - Ph.D. in Law, Associate Professor, Krasnodar University of the Ministry of Internal Affairs of Russia.
УДК 340.5 DOI: 10.24412/2411-2275-2021-1-30-35
НАСХУЛИЯН О.С.
ЧАСТНАЯ ЖИЗНЬ В ЛИБЕРАЛЬНОМ ПОЛИТИКО-ПРАВОВОМ МИРЕ: ИСТОРИЧЕСКОЕ, ЦИВИЛИЗАЦИОННОЕ И ДОКТРИНАЛЬНОЕ ИЗМЕРЕНИЕ
Ключевые слова: частная жизнь, индивидуализм, механизм правового регулирования, цивилизация, культура, социум, семья, община, христианство, публичность, тайны, права и свободы, государство.
В статье представлены социальные и духовные основания института частной жизни в либеральном политико-правовом дискурсе, западном цивилизационном и культурном пространстве. Автор показывает оригинальный характер либерального правового и политического миропонимания, специфику генезиса и развития представлений о частной жизни человека, гражданина, подданного в Средневековье и Новом времени, выявляет факторы, определяющие формирование правовых гарантий неприкосновенности «зоны приватности» в условиях христианского миросозерцания и секулярной европейской правовой культуры. Основная идея статьи состоит в признании вариативности правового содержания частной жизни, ее культур-цивилизационной «привязке», отказа от разного рода универсалистских трактовок этого значимого для современного мира явления. Для этого в работе используются сравнительно-правовой метод, а также методы актуализации и системно-структурного анализа.
NASKHULIYAN, O.S.
PRIVATE LIFE IN THE LIBERAL POLITICAL-LEGAL WORLD: HISTORICAL, CIVILIZATIONAL AND DOCTRINAL MEASUREMENT
Key words: Private life, individualism, mechanism of legal regulation, civilization, culture, society, family, community, Christianity, publicity, secrets, rights and freedoms, state.
In the article presented the social and spiritual foundations of institute of private life in the liberal political-legal discourse, the western civilization and cultural space. The author shows the original character of the liberal legal and political outlook, specifics of genesis and development of ideas of private human life, the citizen, the patrials in the Middle Ages and Modern times, reveals the factors defining formation of legal safeguards of inviolability of "a privacy zone" in the conditions of a Christian world view and secular European legal culture. The main idea of article consists in recognition of variability of legal maintenance of private life, its cultures-civilizational "binding", refusal of various universalist interpretations of this phenomenon, significant for the modern world. For this purpose, in the work used the comparative-legal method and also methods of updating and the system-structural analysis.
Частная жизнь, правовой механизм обеспечения ее суверенитета, а значит и гарантии неприкосновенности собственного мира человека, получающего свое выражение в семье, творчестве, в особом «информационно-интимном пространстве» всегда были, что называется «на острие ножа» в национальном, а позже и в международном политико-правовом пространстве, включающем юридические институты и разного рода доктрины, теории, идеи, соответствующие стратегии и тактики управления, властные практики и т.п. [1, 2]. В общем, при более или менее пристальном взгляде на историю государств и правовых систем она представляет собой постоянное противодействие или взаимодействие публичного и частного, общественного и личного.
Характеризуя государства и правовые реалии разного типа (исторические типы), исследователи обязательно обращают внимание на уровень развития права на частную жизнь, увязывая его с неприкосновенностью жилища (в современной России этот принцип зафиксирован на высшем конституционно-правовом уровне, ст.25 Конституции РФ), семейными (например, тайна усыновления), религиозными, информационными, медицинскими, коммерческими, адвокатскими, нотариальными и иными тайнами. Именно по их правовому и социальному содержанию, гарантиям со стороны государственной власти, по большому счету, и судят о наличествующем виде политического режима, уровне развития общества, реальности прав и свобод человека в конкретном государстве, в определенную историческую эпоху.
Впрочем, это же в полной мере относится и к цивилизационной привязке государства и права, когда основным методом выступает метод нормативно-ценностного измерения цивилизаций, применение которого весьма часто порождает интересные во многих отношениях научные работы, в которых выявляются особенные и неповторимые черты западного права и государства или политических и правовых систем традиционного Востока, либо (что нам должно быть в первую очередь интересно) цивилизационно-культурные основы, ментальные константы российского государственно-правового мира [3, 4].
В частности, можно ли с одинаковых научных, методологических позиций рассматривать и оценивать вектор развития права на частную жизнь человека в западном либерально-индивидуалистическом духовном и социально-правовом пространстве и в русском традиционном общинно-коллективистском мире? Вообще, насколько корректны и эвристически продуктивны такого рода сравнения? Что они дают? К сожалению, ответы на эти вопросы в последние три десятилетия чаще всего даются в либерально-идеологически ангажированной плоскости, в контексте перешедших на российскую почву сразу после крушения советской политико-правовой парадигмы моделей «вестернофилии» и «европоцентризма», которые как раз всецело основаны на утверждении некой «юридической святости» всего частного, личного - в противовес публично-общественному, общинному, соборному.
При выборе же стратегии утверждения приоритета частной жизни, создании надежных правовых гарантий ее неприкосновенности, как со стороны государства, так и со стороны общества, в том числе и гражданского общества просто необходима продолжительная «черновая работа» (П.А. Столыпин) в плане осмысления правокультурных, правоментальных, архетипических, социальных и т.п. основ разных правовых реалий. В противном случае, это превратится в обычное «механическое» заимствование и даже «копирование» чужеродных институтов, норм и механизмов, которые не только не смогут проникнуть и укрепиться в отечественном правовом поле, но даже, во-многом, станут рискогенными факторами национальной безопасности. В общем, либеральная «атомарность» в отечественной правовой системе должна быть строго дозирована. В первой трети XXI в. здесь не стоит воспринимать серьезно одновекторный «прогрессизм» Ф. Фукуямы, считающего, что «видеть в поражении либеральной демократии в любой конкретной стране или в целом регионе свидетельство общей слабости демократии - это признак серьезной зашоренности взгляда» [5, с. 95] и что «с самого начала в самых серьезных и систематических попытках написать Универсальную Историю центральным вопросом истории считалось развитие Свободы» [5, с. 96].
Для Фукуямы западный либерализм, центральной осью которого является, в том числе, абсолютизация права на частную жизнь, выраженного в той или иной юридической форме, - суть конец Истории (имеющей универсальный характер) человечества, а значит и ее «высшее достижение», вненациональное, внецивилизационное и внекультурное, т.е. некое «универсальное». Такого рода выводы в полной мере ожидаемы, более того, - закономерны, т.к. их начало следует искать, конечно же, в европейском социально-правовом пространстве значительно ранее - в начале XIII в., когда в ходе конфликта короля и английской аристократии была подписана знаменитая Великая Хартия Вольностей (1215 г.), впервые даровавшая подданным «блага цивилизованной гражданственности». В этот период возникает важный для дальнейшей эволюции западного либерализма раскол христианских ценностей, т.е. окончательно утверждается, что жить нужно не только по Евангелию, но и по Закону, причем, постепенно, по мере секуляризации западного мира, их нормы (каноны, догматы) все более и более расходились. Последнее в полной мере объяснимо, так как модель классического либерализма предполагает,
что в политико-правовом и социально-экономическом поле побеждает «сильнейший», «индивидуальность», личность, функционирующая в «злом», конфликтогенном и рискогенном мире, в мире без «снисхождения» и «жалости», в котором нужно защищаться, причем, всеми способами, однако надежнее всего с помощью права, закона и государства (в художественном плане это, кстати, представлено Д. Дефо еще в 1719 г. в его Робинзоне, умеющим выживать в одиночку в дикой природе; в этом плане любой должен уметь выживать и в государственно-правовом пространстве, не менее опасном, чем естественная среда), без которых, разумеется идет «война всех против всех» (Т. Гоббс).
Однако истории известны и иные примеры, а именно варианты тесной сопряженности христианских ценностей и норм позитивного права. В частности, это можно обнаружить в византийском духовно-правовом и социальном пространстве. Так, в Эклоге («Избранные законы» 726 г.) в полной мере проявилось влияние христианских норм и морали, а многочисленные ссылки на Евангелие использовались для обоснования ряда ключевых юридических положений. В частности, здесь можно обнаружить и институты частной жизни человека, подданного. Так, особенно глубоко христианские идеи проникли в брачно-семейное право (титулы 1-УП). Эклога ввела неизвестное ранее византийскому праву обручение (с 7 лет), которое требовало формально согласия самих обручающихся, а фактически в связи с их малолетством - родителей. Брачный возраст был установлен в 15 лет для мужчин и 13 - для женщин. Именно под воздействием христианской церкви было сокращено число законных поводов к разводу. Таким образом, семейная жизнь византийских подданных не была, что называется, всецело предоставлена «им самим», но испытывала влияние комплекса социальных норм - «христианско-морально-юридических». Тайны семейной (частной) жизни особым образом переплетались со многими христианскими таинствами, что наполняла первые особым духовным и социальным значением, делала их сакральными.
Поэтому, вряд ли можно согласиться с нередко встречающимся в разных источниках (диссертационных, монографических и иных) мнением, что к вопросам частной жизни не относили семейную жизнь человека, сексуальные отношения, которые для современного человека являются бесспорно личными. Просто представления о приватной сфере было принципиально другим, а именно средневековый человек жил в постоянном присутствии Бога (можно вспомнить и известное в допетровской Руси приветствие - «Христос посреди нас...»), который, собственно, и выступал особым гарантом неприкосновенности частной жизни со стороны светской власти и издаваемых ею законов. Церковь же «предстояла» перед Богом за человека и его (индивидуальную) «душу». В таком контексте, «тайны» и «таинства» и были самым тесным образом связаны, неразрывны: тайна исповеди, таинства брака и семьи, тайна завещания и др.
Начиная с Нового Времени, Западная Европа (как мы отметили выше) и США пошли по иному пути. Эпоха буржуазных революций в Европе, прежде всего во Франции и Англии, а также провозглашение независимости Соединенными Штатами, установили новые правовые стандарты не только в признании тайны частной жизни, ее неприкосновенности, но и, разумеется, в понимании места и роли государства, как гаранта личных прав и свобод.
В итоге, вряд ли кто-либо серьезно может говорить о сохранении нравственно-христианских начал в правовой системе западных государств в настоящее время. Чего стоит, например, такое «расширение» перечня естественных прав человека (он сформировался в западноевропейском мире в силу действия множества факторов, но прежде всего английского и французского просвещения еще в ХУП-ХУШ вв.), каковым являются известные соматические права, которые, кстати, также представляются в качестве проявления и дальнейшей абсолютизации права человека, индивида, личности на частную жизнь. В общем же, можно согласиться с теми исследователями, которые рассматривают эту группу прав в качестве нового, видимо, четвертого поколения прав человека и относят к ним: право на употребление наркотиков и психотропных веществ, право на смерть (по сути своей, это легализация тяжкого христианского греха - самоубийства), право на смену пола, легализация проституции, право на выбор сексуального партнера любого пола и т.п. [6]
Ясно, что соматические права - суть закономерный результат резкого размежевания права и закона с религиозной составляющей социальной нравственности, издержки секуляризации и гиперболизации индивидуальности в жизни общества. В этом плане, нередко удивляешься
стремлению некоторых современных российских авторов как-то «смягчить» остроту вопроса, проявить некую комплиментарность в сторону либерального правового дискурса, но при этом все же подвергнуть его «критике». Так, В.В. Денисенко пишет: «В заключение следует отметить, что критика индивидуализма... и обоснование позитивной роли неформальных взаимодействий отнюдь не означает отрицание либерально демократических институтов государства. Последним действительно нет альтернатив и «конец истории» для иных идеологий наступил с крахом государственного социализма. Между тем призывы, направленные на отрицание универсальных либеральных принципов применительно к отечественной политической и правовой системе, вряд ли следует признать перспективными» [7, с. 155].
Такого рода суждения вызывают, конечно же, вопрос о возможности различения или разделения либерализма, как широкой политико-правовой и социальной, духовной (в широком смысле употребления этой категории) доктрины и «либерального демократического государства», как институционализированного выражения этой доктрины. С позиции формальной логики родовое понятие отделяют от видового, что принципиально недопустимо в силу алогичности. Да и с точки зрения здравого смысла это, по крайней мере, странно.
В общем, вряд ли стоит отдельно обосновывать факт того, что право на частную жизнь -суть значимая форма выражения индивидуализма в его либеральном прочтении. Юридическое оформление частной жизни своим глубинным истоком имеет «извечную болезнь Запада: бунт индивида против вида» (О. Конт), однако такая постановка вопроса, характерная, например, по мнению Ф.А. Хайека, для «тоталитаристов» XIX в. означает не что иное, как принципиальное непонимание «.силы, действительно создавшей нашу (западную - авт.) цивилизацию.» [8, с. 20]. Частная жизнь здесь, конечно же, является важным вкладом в развитие юридической практики индивидуализации отношений в самых разных социальных сферах. Непримиримый противник разных видов антилиберальных режимов, в частности, нацизма и социализма, Ф. Хайек видел в них, прежде всего, «наступление» на все частное, через утверждение принципа коллективизма, с его выраженной публичной природой и отрицанием разного рода приватности и, соответственно, правовых гарантий ее тайны: «Социализм в этом смысле означает упразднение частного предпринимательства, отмену частной собственности на средства производства.» [8, с. 31].
Однако для Хайека мир принципиально «двуполярен». Еще в начале ХХ в. он «раскололся» на либеральный и иной (социалистический или нацистско-фашистский). Идеи о вариативности в развитии государства, права, экономических систем вообще чужды этому автору: либо рыночная экономика, утверждение жестких индивидуалистических основ жизнедеятельности граждан, а в итоге, гражданское общество и правовое государство (причем, также исключительно в рамках западных либеральных доктрин), либо тоталитарный коллективизм, этатизм, отсутствие частной жизни, с ее тайнами и формами. Очевидно, что этот известный исследователь, лауреат Нобелевской премии - явный сторонник универсализации человеческой истории, смыслом и основной целью которой он признает (подобно Ф. Фукуяме) «торжество» либеральных (читай, западных) правовых, политических и экономических принципов во всем мире, не признавая за последними никакой культурно-цивилизационной и духовной привязки, а значит и все же локального (а не глобального) характера их действия, воздействия на сознание человека и общества в целом. В этой связи, на наш взгляд, И.Ю. Козлихин совершенно справедливо отмечает очевидную слабость подобных воззрений сторонников классического либерализма [9, с. 106-107].
Вообще, либеральному мировоззрению западного образца изначально (примерно, с XVII в.) присуща «идеология превосходства» в правовой, политической, социально-экономической и иных сферах жизнедеятельности и расширение зоны «приватности» человека, юридическая формализация последней, исключение из нее религиозной сакральности - одно из ее проявлений. Человек становится якобы «духовно самодостаточным», а на самом деле он теряет свою «духовность», принося ее в «жертву» собственной «телесности» («голос плоти» «громко звучит», начиная с эпохи Возрождения, позже получая свой оформление в европейском и североамериканском праве и соответствующей ему политической жизни, а в ХХ в. на международном политико-правовом уровне), неприкосновенность которой, в общем, и должен гарантировать институт частной жизни.
Однако вряд ли можно согласиться с наличием только одной - либерально-правовой -модели частной жизни. Культурная, цивилизационная, этническая привязка ее позволяет увидеть
разные варианты и способы развития. При таком рассмотрении убеждаешься в многомерности частной жизни и механизмах сохранения ее тайн. Например, Н.И. Костомаров, описывая традиционный русский «порядок домоуправления», отмечал присущий ему способ конструирования «приватного» пространства в крестьянской общине: «Все в таком доме носило характер замкнутости и разобщенности со всем остальным. Все в нем старались покрыть тайной для чужих. Ворота были заперты и днем, и ночью, и приходящий должен был, по обычаю времени, постучаться слегка и проговорить: «Господи Иисусе Христе, помилуй нас!» и потом дожидаться пока ему скажут: «Аминь». По нравственным понятиям века, честный человек должен был стараться, чтобы никто не слыхал и не видел, что у него делалось во дворе, и сам не пытался узнавать, как живут в чужих дворах.» [10, с. 135]. Однако этот же автор указывал, что «обилие домовитого двора и разобщение домашней жизни с внешностью совпадало с обычаем держать во дворах большое население. То были дети, братья, племянники хозяина и даже дальние его родственники, жившие с ним не в разделе. Обычай жить вместе с родственниками наблюдался более или менее у всех сословий. » [10, с. 135-136].
Итак, в русском мире имела место частная жизнь, но она не носила (как это не покажется парадоксальным сторонникам либеральных позиций) «индивидуалистический» характер, т.к. субъектом здесь выступала даже не нуклеарная семья, а расширенная - род. Родовой мир являлся зоной «приватности» и, как известно, в нем не было принято «выносить сор из избы». В этом плане в полной мере объяснимо, например, пристальное внимание историков права, культурологов к системе интимных отношений и механизму их правового и нравственно-религиозного регулирования в крестьянской общине, крестьянском дворе, к «тайне» таких, в полной мере, личных связей, системе наказаний («устрашений») за разного рода «прелюбодеяния» (Правосудие митрополичье, Соборное Уложение 1649 г. рассмотрение такого рода преступных деяний закрепляет за духовным судом). Такое положение дел, именно такая «фактическая конституция» социальных отношений и находила свое отражение в отечественных нормативно-правовых актах (Судебник 1497 г., Соборное Уложение 1649 г. и др.).
В настоящее время, конечно, тайна частной жизни является одной из важных составляющих целого комплекса личных прав и свобод человека, закрепленных не только в законодательстве всех либерально ориентированных государств, но и в международно-правовых документах. В либеральном мире эта категория даже отражает уровень социального и культурно-правового развития современной цивилизации, а само понятие тайны частной жизни воспринимается гражданами западных государств как неотъемлемое и разумеющееся право. Юридическая защита частной жизни, ее правовые гарантии в системе международных договоренностей окончательное закрепление получила во второй половине ХХ-го века, во многом, как ответ тоталитарному режиму III Рейха и иным подобным социально-политическим явлениям. Собственно, в этот период западный юридический дискурс в этой сфере отношений приобретает универсальный характер, усиливающийся по мере эскалации глобализационных процессов.
Здесь, конечно же, стоит согласиться с мнением С.А. Горшкова, считающего, что «массовое истребление людей во время Второй мировой войны, борьба с фашизмом подтолкнули мировое сообщество к поиску качественно новых организационных, политических и правовых средств обеспечения основных прав и свобод человека посредством совместных действий государств» [11, с. 13]. Однако ясно и то, такого рода «совместные действия», участие государств в политико-правовом и социально-экономическом переустройстве мира вовсе не предполагает нивелирование привычных способов организации общества, когда «универсальное» подминает под себя «национальное», «самобытное», в частности, присущая конкретному типу цивилизации юридическая модель и соответствующие ей аксиологические основания института частной жизни стремятся механически перенести на чужеродную социальную и культурную почву.
Литература и источники
1. Мордовцев А.Ю., Апольский Е.А., Иванова С.Е. Политико-правовой режим: значение и особенности исследования в зарубежном и отечественном гуманитарном дискурсе // Наука и образование: хозяйство и экономика; предпринимательство; право и управление. 2020. № 12 (127). С. 58-62.
2. Мордовцев А.Ю., Мордовцева Т.В., Апольский Е.А. Юридическая наука и практика в западно-европейском культурном пространстве: поиск оснований // Право и практика. 2020. № 1. С. 4-9.
3. Мордовцев А.Ю., Апольский Е.А., Поздняков И.П. Правовой прогресс в сущностном измерении // Право и политика. 2018. № 7. С. 1-10.
4. Мордовцев А.Ю., Попов В.В. Российский правовой менталитет. Ростов н/Д, 2007.
5. Супатаев М.А. К проблематике цивилизационного подхода к праву (очерки общей теории и практики). М.: «Юрлитинформ», 2012. 143 с.
6. Фукуяма Ф. Конец истории и последний человек. М., 2005.
7. Абашидзе А.Х., Солнцев А.М. Новое поколение прав человека: соматические права // Московский журнал международного права. 2009. № 1 (73). 69-82.
8. Денисенко В.В. Легитимность как характеристика сущности права. М., 2014.
9. Хайек Ф.А. Дорога к рабству. М., 1992.
10. Козлихин И.Ю. Идея правового государства: История и современность. СПб., 1993.
11. Костомаров Н.И. Обычаи и нравы народов государства Российского. М., 2018.
12. Горшкова С.А. Стандарты Совета Европы по правам человека и российское законодательство. М.: НИМП, 2001.
References and Sources
1. Mordovcev A.Yu., Apol'skij E.A., Ivanova S.E. Politiko-pravovoj rezhim: znachenie i osobennosti issledovaniya v zarubezhnom i otechestvennom gumanitarnom diskurse // Nauka i obrazovanie: hozyajstvo i ekonomika; predprinimatel'stvo; pravo i upravlenie. 2020. N° 12 (127). S. 58-62.
2. Mordovcev A.Yu., Mordovceva T.V., Apol'skij E.A. YUridicheskaya nauka i praktika v zapadno-evropej skom kul'turnom prostranstve: poisk osnovanij // Pravo i praktika. 2020. №> 1. S. 4-9.
3. Mordovcev A.Yu., Apol'skij E.A., Pozdnyakov I.P. Pravovoj progress v sushchnostnom izmerenii // Pravo i politika. 2018. N° 7. S. 1-10.
4. Mordovcev A.Yu., Popov V.V. Rossijskij pravovoj mentalitet. Rostov n/D, 2007.
5. Supataev M.A. K problematike civilizacionnogo podhoda k pravu (ocherki obshchej teorii i praktiki). M.: «Yurlitinform», 2012. 143 s.
6. Fukuyama F. Konec istorii i poslednij chelovek. M., 2005.
7. Abashidze A.H., Solncev A.M. Novoe pokolenie prav cheloveka: somaticheskie prava // Moskovskij zhurnal mezhdunarodnogo prava. 2009. № 1 (73). 69-82.
8. Denisenko V.V. Legitimnost' kak harakteristika sushchnosti prava. M., 2014.
9. Hajek F.A. Doroga k rabstvu. M., 1992.
10. Kozlihin I.Yu. Ideya pravovogo gosudarstva: Istoriya i sovremennost'. SPb., 1993.
11. Kostomarov N.I. Obychai i nravy narodov gosudarstva Rossijskogo. M., 2018.
12. Gorshkova S.A. Standarty Soveta Evropy po pravam cheloveka i rossijskoe zakonodatel'stvo. M.: NIMP, 2001.
НАСХУЛИЯН ОЛЬГА СУРЕНОВНА - аспирант кафедры теории и истории государства и права Таганрогского института управления и экономики (aum.07@mail.ru).
NASKHULIYAN, OLGA S. - Ph.D. student, Department of the Theory and History of State and Law, Taganrog Institute of Management and Economy (aum.07@mail.ru).
УДК 342.4 DOI: 10.24412/2411-2275-2021-35-40
КОЛЕСНИКОВ Ю.А., ЦАП М.П. ОСОБЕННОСТИ РЕАЛИЗАЦИИ КОНСТИТУЦИОННОЙ МОДЕЛИ СОЦИАЛЬНО ОРИЕНТИРОВАННОЙ ФИНАНСОВОЙ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ СОВРЕМЕННОЙ РОССИИ
Ключевые слова: социальное государство, конституционные принципы, конституционная модель, финансовая деятельность, реализация, особенности.
В статье, на основе анализа Конституции РФ 1993 г., а также ряда поправок, внесенных в нее в ходе масштабной конституционной реформы 2020 г., раскрывается конституционная модель социально ориентированной финансовой деятельности государства. При этом отмечается не только высокий интерес руководства страны к проблемам реализации конституционных прав граждан в социальной сфере, но и стремление выполнить социальные обязательства перед гражданами в полном объеме посредством адекватных мер и конкретных действий как правотворческого, организационного, так и финансового характера.
KOLESNIKOV, Yu.A., TSAP, M.P. FEATURES OF THE IMPLEMENTATION OF THE CONSTITUTIONAL MODEL OF SOCIALLY ORIENTED FINANCIAL ACTIVITY IN MODERN RUSSIA
Key words: social state, constitutional principles, constitutional model, financial activity, implementation, features.
Based on the analysis of the Constitution of the Russian Federation of 1993, as well as a number of amendments made to it during the large-scale constitutional reform of 2020, it reveals the constitutional model of socially oriented financial activity of the state. At the same time, it is noted not only the high interest of the country's leadership in the problems of implementing the constitutional rights of citizens in the social sphere, but also the desire to fulfill social obligations to citizens in full through adequate measures and concrete actions of both law-making, organizational and financial character.
Советская модель социального государства подверглась существенной трансформации в связи с принятием Конституции РФ 1993 г. [1], в которой, наряду с созданием нового, не существовавшего ранее государства, были зафиксированы принципиально новые основные конституционные принципы, среди которых важнейшее значение приобрели: признание человека, его прав и свобод высшей ценностью (ст. 2), социальный характер государства (часть 1 ст. 7) и закрепление блока социальных гарантий (ст. 38, 39, 40, 41, 43, 48).
В результате «социализации» текста Основного закона, на Российскую Федерацию были возложены функции по реализации конкретных конституционных предписаний, которые сегодня отнесены к социальным функциям. Их выполнение сводится к достижению двух главных целей социального государства, закрепленных в части 1 ст. 7 Конституции РФ:
