CC BY
104
БОРЬБА ЗА КАСПИЙСКУЮ НЕФТЬ И КАСПИЙСКИЙ ТРАНЗИТ: ГЕОПОЛИТИЧЕСКОЕ И РЕГИОНАЛЬНОЕ ИЗМЕРЕНИЕ1
Арбахан МАГОМЕДОВ
доктор политических наук, профессор, заведующий кафедрой истории и культуры Ульяновского государственного технического университета
(Ульяновск, Россия)
Коммуникационное измерение ресурсного фактора
В 1990-е годы, после распада СССР, регион Каспия стал эпицентром конкуренции за нефть, влияние и господство в той части Евразии, которую Москва традиционно считала своими задворками. Превращение этой территории в перекресток политических интересов мировых и региональных держав вызвал к жизни старую ассоциацию с «Великой игрой» (определение Р. Киплинга, которое он использовал для обозначения борьбы между Россией и Британией в XIX веке за влияние в Средней Азии). Однако слишком частое и неразборчивое употребление этого определения нынешними обозревателями привело к тому, что каспийская проблема оказалась перегруженной мистическими, чувственно-эмоциональными компонентами. По нашему мнению, указанная аналогия важна прежде всего потому, что главный фокус этой борьбы — нефтегазовые ресурсы — находятся внутри региона. Каспийский бассейн, ныне называемый энергетической кладовой XXI века, — одно из самых закрытых мест на планете. Актуальность и проницательность Киплинга состоит в сделанном им предсказании того, что победителем в «Великой игре» будет тот, кто сможет построить в регионе сеть железных дорог. В период столкновения Российской и Британской империй в Средней Азии во второй половине XIX века именно контроль над коммуникациями определил победу России и отступление Британии. Важнейшим элементом геополитического закрепления России в этом ареале стала Закаспийская железная дорога, строительство которой завершилось в 1888 году. Она совершенно изменила направление торговых путей, прежде связывавших Персию, Хиву, Бухару и Туркестан с европейской частью России2. Это не просто сузило сферу английской торговли, но поставило преграду дальнейшей экспансии Великобритании на континенте.
Аналогичным образом на рубеже XX—XXI веков судьба данного ареала и перспективы стратегического доминирования в нем зависят от трубопроводных маршрутов, выводящих нефть и газ региона на внешние рынки. География и метафизика Каспия позволяют актуализировать транзитную проблему как ключ к пониманию стремительных изменений
1 Работа написана при финансовой поддержке Российского гуманитарного научного фонда (РГНФ). Грант № 03-03-00595а. Работа также выполнена как часть исследовательского проекта Фонда городских и региональных исследований Эссекского университета. Грант № 1051 1496.
2 См.: Максименко В. Центральная Азия и Кавказ: основание геополитического единства // Центральная Азия и Кавказ, 2000, № 3 (9). С. 73.
на пространствах Каспийско-Черноморского ареала. Коммуникации придают смысл географии, транспортные магистрали оживляют ресурсы и привносят эффект обладания ими. Сегодня пути потенциальных экспортных нефтепроводов во многом определяют выстраивание локальных политических интересов и направления внешнего влияния. Уже в 1990-е годы становилось очевидным, что от того, куда пойдут будущие магистрали — на север, юг, восток или запад, — будет зависеть, как это влияние может сказаться в будущем. Именно так можно проследить процесс «выстраивания» огромных денег, больших амбиций и эгоизмов крупнейших нефтяных компаний, политических лидеров и правящих групп.
Приводимые доводы вовсе не свидетельствуют, что нефтепроводы служат своеобразными волшебными осями, вокруг которых вертится каспийская политика всех уровней. Однако транзитный фактор определил трансформацию региона из относительно стабильной зоны евразийской ресурсной периферии в непрерывно меняющийся геополитический перекресток. Усложнение и дифференциация политических стимулов и факторов, образно говоря, всколыхнули Каспий с его ресурсами.
Уровни каспийской политики: к новой образно-аналитической перспективе
Глобализация, а также растущая интенсивность внешних и внутренних воздействий на регион привели к тому, что начали формироваться различные уровни каспийской политики. Запад, победивший в «холодной войне», моментально вписал Каспийский бассейн в свои геополитические мегапроекты. Сопровождавший этот процесс феномен локализации/дезинтеграции стран данной территории умножил количество центров властных решений на уровне «ниже» национального государства, открывая новые субнациональные и субрегиональные пространства. Возникающий в связи с этим вопрос о характере и содержании политических стимулов «выше» и «ниже» уровня национального государства позволяет выдвинуть новую аналитическую перспективу в описании проблем региона. Эти процессы (глобализация — фрагментация) перестраивают проблемное поле постсоветской каспийской политики, что требует изменения масштабов и единиц анализа. Наш подход основан на выделении и понимании трех уровней каспийской политики: глобального, регионального и локального.
Глобальный (мега) уровень образуют долгосрочные геополитические интересы современных сверхдержав: США, России, Китая, Индии. Средний уровень представляют региональные интересы прикаспийских государств и создаваемые ими мезоальянсы. К локальному (микро) ярусу относятся местные политические эгоизмы правящих элит субъектов РФ, национальных образований, анклавов, мятежных территорий в России, Грузии, Азербайджане.
Политические интересы от Каспия пошли как бы концентрическими кругами: глобальный, затем региональный и, наконец, локальный. Все это позволяет предложить «концентрический», углубляющийся угол зрения — проникновение в каспийские дела через призму пространственно-уровневых «сводов», что существенно меняет форму, содержание и вес каспийских проблем.
Автор этих строк рассматривает выделенные уровни каспийской политики не как консолидированные пространственные категории и географические единицы, а как эвристические понятия. Выделяя данные уровни исследования для понимания каспийской политики и объяснения процессов, происходящих на ее локальном, региональном и глобальном уровнях, мы предлагаем новую аналитическую рамку.
Каспий в формате современных геополитических интерпретаций: к осмыслению мегауровня проблемы
В 1990-е годы глобальный уровень представлял собой эскалацию американских геополитических мегапроектов с целью приблизиться к контролю над географией и ресурсами Каспия.
В XX веке южная часть Евразии, включающая Центральную Азию и Кавказ, соблазняла ведущие мировые державы сочетанием ресурсной емкости и кажущейся беззащитности. Как пишет В. Максименко, в прошедшем столетии такие соблазны возникали дважды: после распада Османской и Российской империй, а затем в результате развала Советского Союза. Обе ситуации побуждали западных геостратегов рассматривать территории Кавказа и Центральной Азии в сугубо подсобной роли «мягкого подбрюшья» Евразии, где Россия, как осевое континентальное государство, оказывалось наиболее уязвимым3.
Нефтяной подтекст часто становился наиболее реальным и убедительным стимулом подобных реакций. В 1986 году, то есть еще за пять лет до распада Советского Союза, З. Бжезин-ский заявил, что южный геостратегический фронт столкновения СССР и США является самым срочным и самым трудным именно потому, что это направление прикрывает 56% разведанных мировых запасов нефти, от которых зависят и США, и Западная Европа4.
В результате распада Советского Союза в одночасье изменился баланс сил в Евразии. Масштабный субъект действия — СССР, обладающий мироустроительными амбициями, исчез с политической карты мира. Ельцинская «новая» Россия, с ее оголенными окраинами, стала напоминать безвольную природу, лишенную политического целеполагания. Это породило интеллектуальные «метарассказы», которые легли в основу экзальтированных политических амбиций и планов Запада. В этих «метарассказах» отражались текущие политические интересы той части американского истеблишмента, которая проявляла особое нетерпение в отношении энергетических ресурсов Евразии.
В книге «Энергетический суперкубок», изданной Институтом Никсона, регион, простирающийся от устья Волги до Омана, охарактеризован как стратегический энергетический эллипс. По мнению авторов исследования, его энергетическая перспективность заключается в том, что он представляет собой продолжение нефтяных месторождений Ирана и всего Ближнего Востока. Вышеназванный «эллипс» содержит в себе 2/3 разведанных залежей нефти и более 40% доказанных мировых запасов природного газа5. Таким образом, в энергетическом и в геополитическом плане Каспийский бассейн и Персидский залив рассматриваются как единая конструкция. Подобный подход дал американским стратегам немало оснований объединить этот ареал и заявить о нем как о «Новом Ближнем Востоке». Авторы «Энергетического суперкубка» обозначили основное направление и подтекст упомянутой интерпретации, в частности, они утверждают, что каспийско-персидский энергетический эллипс с его ресурсами — стратегический приз на меняющейся международнополитической арене6.
Вслед за интеллектуальными интерпретациями Соединенные Штаты предложили свой мегапроект в отношении всего Прикаспийского региона как целого. В этом контексте точкой отсчета можно назвать 1994 год, когда американцы объявили Каспий зоной своих жизненно важных интересов. В терминах геополитики началось встраивание данного нефтяного бассейна в «Большой Средний Восток». На фоне этих жестко мотивированных интерпрета-
3 Максименко В. Указ. соч. С. 71.
4 См.: Там же. С. 67.
5 См.: Energy Superbowl. Strategic Politics and the Persian Gulf and Caspian Basin. Nixon Center for Peace and Freedom. Washington, DC, 1997. P.14.
6 Ibidem.
ций и амбиций США обезволенная «демократическая» Россия потеряла способность предлагать свои мегапроекты для всего Прикаспия как целого. Москва не смогла выработать доминантный язык, устойчивый текст, выражающий претензии на автономную субъект-ность во внешней политике. В итоге фрагментированные игроки российской политики — правительство, нефтегазовые компании, региональные лидеры — были вынуждены адаптироваться к меняющейся ситуации в обстановке геополитического «форсажа». Постепенно Каспий начал превращаться в перекресток больших, средних и малых политических эгоиз-мов и интересов.
Регион в контексте трубопроводного синдрома: к пониманию мезоуровня проблемы
В первой половине 1990-х годов наблюдатели отмечали все признаки ресурсной лихорадки и делового оживления в Азербайджане, Туркменистане и Казахстане, что на фоне общей серости постсоветского распада выглядело непривычно. В этих изменениях и заключается разгадка тайны, поначалу для многих казавшейся мистикой: названия стран, о существовании которых знало очень мало людей в мире, выносят в заголовки ведущих западных газет, их лидеров в столицах западных государств принимают с почестями, явно не соответствующими экономическому потенциалу и политическому весу упомянутых стран. А появившиеся многочисленные статистические выкладки и прогнозы привели к стремительной политизации нефтегазовых запасов шельфа Каспия.
На мировом политическом рынке нефть и нефтепроводы становились ходовым дипломатическим товаром. Наиболее активно обменивать нефть на политические дивиденды начал тогдашний президент Азербайджана Гейдар Алиев. Особенно четко эта позиция обозначилась с подписанием «контракта века» (1994 г.). Путем передачи зарубежным компаниям нефтяных месторождений или долей в консорциумах Г. Алиев начал склонять Запад к решению карабахского вопроса в пользу Баку, создав через крупнейшие из этих компаний сильное лобби в США и Западной Европе. За Азербайджаном пришел черед Казахстана. Открытие новых богатых месторождений нефти на принадлежащем ему северном шельфе Каспия — в районе Тенгиза, а затем Кашагана — вывело республику в первые ряды обладателей углеводородных запасов. При этом показатели оценки всех открытых углеводородных залежей «проектировались» и корректировались так, чтобы сделать их рекламным образцом ресурсного потенциала прикаспийских стран. Было очевидно, что описываемые масштабы их энергоресурсов, особенно Азербайджана, во многих своих чертах блеф, выдвигаемый сугубо в политических целях. Тем не менее транзитная гонка стала пиком активизации каспийского мезоуровня.
Чрезмерная политизация этих углеводородных залежей привела к трубопроводному «синдрому». При том, что еще с советских времен действует нефтепровод Баку — Новороссийск, основная борьба за транспортировку каспийской нефти развернулась между двумя потенциальными маршрутами: Баку — Джейхан и проектом Каспийского трубопроводного консорциума (КТК) Тенгиз — Новороссийск. Промежуточным проектом стал относительно маломощный нефтепровод Баку — Супса, строительство которого было завершено в начале 1999 года. В конечном счете в 1990-е годы победу одержала трасса КТК, прокладка которой началась в 1999 году и закончилась в 2001-м. Ценой огромных усилий Москве удалось направить казахстанскую нефть по территории РФ к черноморским терминалам Новороссийска. Проект Баку — Джейхан, составлявший сердцевину американской политики на Каспии, пришлось отложить на неопределенный период.
Таким образом, Россия получила мощный инструмент влияния на прикаспийские страны, в результате чего стабилизировался и на какое-то время, лишенный стимулов и альтер-
натив, был заморожен мезоуровень каспийской политики. Нерешенность международноправового статуса Каспийского моря, а также идея демилитаризации каспийского бассейна увеличили паузу. На таком фоне пришел в движение микроуровень (локальный), вызванный к жизни процессами неуправляемой дезинтеграции и хаотической фрагментации России, Грузии и Азербайджана. Активизация этого уровня была обусловлена растущими интересами местных правящих групп. Субъекты РФ и локальные образования Каспийско-Черноморского ареала стремились представлять свои интересы в крупных транзитных начинаниях. Другими словами, каспийская нефть оказалась не только объектом глобального соперничества мировых держав и прибрежных государств, но и, весьма неожиданно, предметом региональных и локальных конфликтов в самой России.
Транспортировка каспийской нефти и регионы РФ: характер и направление локальных эгоизмов
Любая энергетическая или транзитная политика так или иначе оказывается локальной, особенно связанная с нефтепроводами, которые строятся и эксплуатируются по специфическим (с точки зрения географии) территориям. В этом отношении энергетические корпорации, где бы они ни располагались — от Эквадора до Сахалина, от Нигерии до Каспия, — находятся в сложных взаимоотношениях с отдаленными и непонятными локальными образованиями. Такая постановка проблемы позволяет рассматривать региональную политику через нефтяную призму, а нефтяные проблемы — через призмы региональные.
В 1990-е годы началось строительство упомянутого выше экспортного трубопровода системы КТК. За последние 10 лет это едва ли не самый крупный проект такого рода в России. Протяженность магистрали составляет 1 558 км, первоначальная пропускная способность 28 млн т нефти в год, со временем (в четыре этапа) ее планируется довести до 67 млн т в год. Трасса, начинаясь у Тенгиза, плавно огибает север Каспия, а затем почти по прямой идет к Новороссийску, соединяя транспортной дугой Черное и Каспийское моря. Она пролегает по территории четырех субъектов РФ: Астраханской области, Республики Калмыкия, Ставропольского и Краснодарского краев. Такое положение обеспечивает ей значительную дистанцию от самой уязвимой точки российского геополитического пространства — республик Северного Кавказа. Ведь в 1990-е годы независимая Чечня часто превращалась в «тромб» для нефтепровода Баку — Новороссийск, на который власти Азербайджана и России возлагали большие надежды. Кроме того, пролегая по территории потенциально взрывоопасного Дагестана, данная магистраль постоянно находилась под угрозой «перекусывания». Только протянув новый экспортный трубопровод по линии Северный Каспий — Новороссийск, можно было обеспечить безопасность поставок нефти. Таким образом, ареал, по которому проложена эта «труба», прежде относимый к периферии страны, получил шанс стать коммуникационной сердцевиной юга России, ее транспортным средоточием. Возникшую перспективу поддерживало то, что в 1990-е годы правящие элиты данных регионов выдвигали и пытались реализовать идеи транзитных возможностей РФ на базе собственных территорий.
Рассматриваемые провинции относятся к аграрным, но отличаются от других сельскохозяйственных регионов — после распада СССР они стали весьма значимыми «морскими воротами» России во внешний мир, так как располагают ключевыми портами на юге страны. Параллельно со строительством трассы КТК, как бы подпирая ее с обеих сторон, возводятся и модернизируются каспийский порт Оля (Астраханская область) и крупнейший чер-
номорский порт Новороссийск (Краснодарский край), обсуждалась даже возможность строительства порта Лагань на калмыцком побережье Каспия, через который планировалось проложить один из маршрутов транспортного коридора «Север — Юг», стратегически важного для руководства Калмыкии. В этой транспортной конфигурации Кубань играет наиболее значимую роль, так как местные порты — Новороссийск, Туапсе, Ейск — важнейшие на юге России, они обеспечивают около 40% внешнеторгового оборота страны. К тому же Новороссийск может стать крупнейшим перевалочным пунктом каспийской нефти, перекачиваемой по КТК на внешние рынки, то есть важная стратегическая роль данных территорий как российских «регионов-мостов» на южном направлении заключается в контроле над каспийской нефтью и транспортными коридорами.
Связанная с КТК нефтегазовая «экспансия» изменила не только стимулы и поведение региональных властей, но и представления о месте и роли их территорий в экономике России: указанные регионы, имевшие на протяжении веков уникальную аграрную специализацию, заявили о своих нефтегазовых приоритетах.
Рентная природа локальных конфликтов вдоль КТК
1. Противостояние Астраханской области и Республики Калмыкия
Причиной острого и затяжного конфликта между ними стали ресурсные факторы (включая нефтяной)7. В их числе следует отметить и проблемы, связанные с использованием хозяйствами Астраханской области 390 тыс. гектаров отгонных пастбищ в районе Черных земель, расположенных в пределах административно-территориальных границ Калмыкии.
Фундаментальные основы конфликта — несовместимые представления обеих сторон о статусе спорных земель, неоднократные попытки решить этот вопрос не принесли желаемых результатов. Более того, в 1999 году противостояние приобрело черты эскалации. Однако не следует считать, что администрация тогдашнего губернатора Астраханской области Анатолия Гужвина вела «холодную войну» за фактическое отторжение части земель у соседней Калмыкии. Но все же в 1998—1999 годах этот конфликт развивался как наиболее острый из тех, в основе которых лежали ресурсные проблемы.
Ряд фактов отчетливо свидетельствует, что он обусловлен эгоизмами сторон — стремлением получать большую долю отчислений за перевалку нефти по спорным землям. Ведь политические элиты обоих регионов рисовали перед своим населением красочные картины и диаграммы будущего обогащения. Так, в одном из своих интервью президент республики Кирсан Илюмжинов заявил: «.. .когда мы доведем нефтедобычу до 3 млн т, то жители Калмыкии могут уже не работать»8. Ожидания в местной элите позитивных перемен, связанных с нефтяным и транспортным проектами, имеют весьма широкий диапазон — от перспектив подъема строительной отрасли до оживления в индустрии туризма. Впрочем, и обычно сдержанный в своих заявлениях тогдашний губернатор Астраханской области стал делать прогнозы в аналогичном стиле. По его мнению, благодаря каспийской нефти и нефтепроводной системе, жизненный уровень астраханцев станет самым высоким в России, а областной центр превратится в столицу Каспийского региона9.
7 См.: Магомедов А. Нефть и КТК в планах астраханского и калмыкского руководства // Центральная Азия и Кавказ, 2001, № 2 (14). С. 101—114.
8 НГ — Регионы, 1998, № 15. С. 4.
9 См.: Общая газета, 7—13 сентября 2000, № 36. С. 6.
2. Краснодарский край: внутрирегиональные конфликты и «торговый» характер отношений с КТК
В отличие от Астраханской области и Калмыкии, где в административном и ресурсном плане доминируют региональные столицы, связанные с Москвой, на Кубани таких «главных» городов несколько. Наряду с Краснодаром к наиболее крупным из них относятся: Сочи с курортно-рекреационной индустрией, Новороссийск и Туапсе с портово-транспортными и торговыми комплексами. Особую роль в этом ряду играет Новороссийск, стремительно превращающийся в крупнейший нефтеперерабатывающий порт на Черном море, через который идет перевалка основной части экспорта РФ, в том числе треть поставок ее нефти на зарубежный рынок. Если учесть, что к этим терминалам выходит нефть КТК, то Новороссийск оказался одним из крупнейших центров внешнеэкономических связей в постсоветской России, а его роль в экономике РФ и других стран СНГ приобретает исключительную важ-ность10.
Поскольку после распада СССР на побережье концентрируется все большая доля ресурсов, созданы предпосылки для ускоренной модернизации региона. Однако в этом процессе есть одна особенность — его неравномерность. В Краснодарском крае отчетливо прослеживается модернизационный конфликт, обусловленный исторически сложившимся разделением данной территории по принципу «юго-запад — северо-восток» (Черноморское побережье — сельская глубинка). Конфликт основывается на двух разных типах экономики края: аграрной ориентированности «севера» и промышленно-транспортно-рекреационной — «юга». Между ними сложилось своеобразное «разделение труда»: юг стал местом притока капиталов и инвестиционных проектов, а север вносил непропорционально высокий вклад в создание вектора политического развития региона. В итоге его аграрные элиты получили большое представительство в исполнительной власти и максимальные возможности для лоббирования выгодных им вариантов бюджетной политики, даже несмотря на то, что доля АПК в валовом продукте края составляла лишь 11% в 1988 году и 17% — в 1995-м.
Своего апогея эта ситуация достигла при губернаторе края Николае Кондратенко, который подъем сельского хозяйства поставил во главу угла своей хозяйственной политики, что, в сочетании с его «героическим» характером, обусловило сложные взаимоотношения с нефтяным фактором. С одной стороны, как мы уже отмечали, Новороссийск стал крупнейшим пунктом перевалки российского экспорта-импорта, в том числе нефти, с другой — топливно-энергетическая элита России воспринималась Кондратенко и его окружением как чужая, а порой и враждебная Кубани сила. «Фактор Кондратенко» необходимо отметить особо, поскольку на втором этапе своего правления (1996—2000 гг.) этот губернатор с блеском исполнял роль «героя», «защитника» и «хозяина» края. Для него характерен «героический» стиль политика, он выступал как гонимый федеральной властью, честный и неподкупный борец с антинародным ельцинским режимом, защитник интересов народа. В данной роли Кондратенко стал источником настоящей головной боли для федеральных политиков, чиновников и представителей крупного московского бизнеса. Поэтому отношения краевой власти с нефтяными компаниями, а также губернатора с федеральным Центром по поводу транспортировки каспийской нефти были полны конфликтов и драматизма.
В отличие от Астраханской области и Калмыкии, где лидеры регионов определяют и диктуют границы общественного согласия по вопросу о транзите нефти, в Краснодарском крае события, связанные с КТК, вызвали огромный общественный резонанс. Вокруг больших денег и глобального проекта разгорелись немалые страсти. С 1997 года стремительно росло внимание жителей, партий, казачьих организаций, общественных движений и даже
10 См.: Краснодарские известия, 26 ноября 1998. С. 3; Экономика и жизнь, май 1999, № 21. С. 5.
православной церкви к тому, как этот проект отразится на Кубани. Тогда же в администрацию края представили обоснование инвестиций, необходимых для развития нефтепроводной системы, были назначены общественные слушания по КТК. Они высветили несколько основных политических игроков в регионе, имеющих собственные интересы в данном трубопроводном консорциуме и свои линии отношений с его администрацией. Прежде всего к ним относились экологические и общественные организации, руководство Краснодарского края, органы местного самоуправления. Все они исполняли роль брокеров в политической игре по распределению ресурсов. Громкость и публичную остроту проблемы в первую очередь определили местные экологи и наиболее активные представители общественности. Большинство их инициатив было оснащено экономическими подсчетами и представляло собой форму политического давления на руководство КТК и экономического торга с ним.
После ухода с местной политической арены Николая Кондратенко, в силу уже описанного изменения геополитического положения, Краснодарский край стал ареной реализации ряда крупномасштабных международных и общероссийских технологических проектов. Наряду с КТК речь идет о прокладке газопровода «Голубой поток», строительстве моста через Керченский пролив, планах «Роснефти» и «ЛУКойла» по освоению газо- и нефтеносных шельфов Азовского и Черного морей.
Что касается других региональных инициатив, то не менее интересным можно считать осетинский проект «Транскам», выдвинутый председателем правления «Иронбанка» Борисом Хабицовым (Владикавказ). Он предложил идею строительства транспортного коридора через Большой Кавказский хребет, который связал бы Северную Осетию с Южной, а РФ — с Закавказьем и Ближним Востоком11. Последнюю и более официальную версию данной идеи — проект «Южные ворота» — озвучил президент Республики Северная Осетия — Алания Александр Дзасохов в докладе «Аланский путь в интересах России»12.
Проведенный анализ позволяет прийти к выводу, что российские региональные элиты, совершенно неожиданно оказавшись на пути следования «большой каспийской нефти» и потенциальных транспортных маршрутов, продемонстрировали рентоищущее поведение. Нефть для них стала большим благом, нежели иные доступные альтернативы. Рентоищущая модель означает, что текущая ситуация является переходной. Отметим, что данные процессы развивались в рамках анархо-автократического правления президента РФ Бориса Ельцина. Политика торга и взаимного попустительства между Центром и регионами стала базой консолидации ельцинского режима. Основные фигуранты этой системы сохраняли ведущие позиции в обществе во многом за счет спекулятивного затягивания переходного периода.
«Разбор полетов» позволяет ответить и на вопрос: как субрегиональные властные элиты стратегически меняют свою идентичность в контексте нарастающей глобализации и регионализации? Рассмотренные «регионы-мосты трансформируют ее в порядке сохранения и поддержки своих интересов. Так, строительство нефтепровода от Тенгиза до Новороссийска изменило идентичность каждого региона, а также идентичность их правящих элит (в порядке максимизации собственных интересов). Изменялась и природа политической координации: «регионы-мосты» начали осваивать в ареале координирующую роль, которую не могло выполнять правительство России. Политика Центра была заменена локальным управлением, в котором региональные власти стали ведущими игроками. Процесс формирования новой идентичности означал, что локальные элиты перестали быть просто клиентскими единицами руководства РФ и получили международную координирующую власть в ареале. Местные органы начали оценивать самих себя как международных участников.
В эпоху Ельцина существовал общий мотив для локальных элит в отношении неожиданно открывшихся возможностей: ради собственной политической выгоды они пытались
11 См.: Независимая газета, 6 марта 2000. С. 5.
12 См.: Там же, 26 июля 2000. С. 5.
взять в свои руки контроль над транзитными и сырьевыми ресурсами. На таком фоне весьма впечатляющими оказались различия в путях, которыми местные элиты реализовывали эту политику. Различия были связаны с характером взаимоотношений по линии «Центр — периферия» и границами локальных притязаний.
Вышеуказанные примеры можно оценить как умеренные, в их основе лежал «торг» с Кремлем и рентная природа локальных стимулов.
3. Чеченский и абхазский транзитные проекты как локальные поствоенные ультиматумы
«Коммерческо-договорной» характер чеченской войны и дальнейшее ослабление российского влияния на Кавказе, обозначившееся после подписания Хасавюртовских соглашений, привели к рождению экстравагантного проекта «Кавказский общий рынок», предложенного Х.-А. Нухаевым. На словах данная идея рассматривалась как механизм региональной интеграции, который способен принести мир и стабильность на Кавказ, а несущей ее конструкцией был объявлен транспортный коридор «Север — Юг», связывающий Россию, Кавказ и Иран и выступающий в качестве дополнения к популярному в свое время проекту «Запад — Восток» (ТРАСЕКА). По сути дела России, как проигравшей стороне в первой чеченской войне, предлагалось ее же руками создать вокруг Чечни Северокавказскую свободную экономическую зону с привязкой к ней всех энергетических и транспортных проектов. В случае непринятия чеченского ультиматума авторы этой идеи выдвигали угрозы в адрес северного маршрута перекачки каспийской нефти по трубопроводу Баку — Новороссийск. В целом тональность данного предложения, звучавшая в стиле военно-дипломатического шантажа, соответствовала лишь абсурдности другой идеологической химеры чеченских сепаратистов — создать на основе Кавказской конфедерации «Великую Ичкерию» (от моря до моря).
Аналогичная ситуация сложилась в Грузии, государственность которой после военного поражения в Абхазии оказалась в тяжелейшем кризисе. В качестве орудия посткон-фликтной дипломатии абхазские политики использовали транзитный фактор для закрепления своих позиций в регионе, а ее средством стало их обращение к ведущим мировым нефтяным компаниям (вовлеченным в проекты строительства нефтепровода Баку — Супса) призывом не вкладывать инвестиции в проекты, предусматривающие прокладку трубопроводов через территорию Грузии. Аргументы абхазской стороны, изложенные полномочным представителем Сухуми в США Иналом Казаном, — высокие политические риски в регионе, где угроза новой войны между Абхазией и Грузией может обернуться очередной военной катастрофой для последней. При этом абхазы предупреждали, что в условиях тлеющего конфликта с Тбилиси они оставляют за собой право на полное разрушение нефтепроводной инфраструктуры на грузинской территории, так как доходы от транзита нефти могут быть использованы противной стороной в войне с Абхазией. А в качестве более безопасной альтернативы они предлагали вариант строительства трубопровода через свою территорию — вдоль черноморского побережья. Приведенные послания, озвученные в разгар нефтепроводной интриги в Каспийско-Черноморском мезо-ареале (январь 1996 г. — апрель 1998-го), можно рассматривать как часть абхазской дипломатии по оказанию давления на обоих направлениях — на Грузию и на западных инвесторов.
Подъем локального уровня каспийской политики привел к тому, что вдоль действующих и проектируемых нефтепроводов и транспортных маршрутов возникали, говоря словами В. Цымбурского, «местные центры силы, дипломатические фрагменты и имитации»13.
13 Цымбурский В.Л. Россия — Земля за Великим Лимитрофом: цивилизация и ее геополитика. М.: Эдито-риал УРСС, 2000. С. 20, 83.
Борьба за контроль над различными участками транзитных магистралей была напрямую связана со стремлением ее локальных участников повысить свой статус в перестраивании упомянутого мезоареала.
Новая эпоха каспийской политики
Драматическое начало нового столетия коренным образом изменило характер каспийской политики — вновь пришли в движение ее мега- (глобальный) и мезо- (региональный) уровни, оживление которых сопровождалось подавлением локального уровня, что было определено сочетанием следующих факторов:
1. Приход к власти в России нового президента и начало реализации Владимиром Путиным его «стратегической каспийской инициативы». Этот вектор политики РФ активизировался под воздействием впечатляющего американского геополитического триумфа, частью которого стала каспийско-центральноазиатская стратегия. Преодолевая наследие Б. Ельцина, новый глава государства начал заново утверждать первенство национальных интересов. Об этом, в частности, свидетельствует учрежденный в 2000 году пост специального представителя президента по Каспию в ранге вице-премьера (на эту должность был назначен Виктор Калюжный).
2. Следующим рубежом, который прервал размеренный ход прикаспийской интриги, стали трагические события 11 сентября 2001 года в США и ответные меры Вашингтона и его союзников в рамках объявленной войны с международным терроризмом. По времени это совпало с «возвращением» России на Каспий и формированием путинской «стратегической каспийской инициативы».
3. Провал саммита прикаспийских государств (Ашхабад, апрель 2002 г.), на котором не удалось решить вопрос о разделе Каспия. Следующие встречи и обсуждения вариантов Конвенции по его правовому статусу (например, в апреле 2004 г.) также не принесли желаемых результатов.
4. Одно из ключевых звеньев этого процесса, во многом определившее его направление, темпы и остроту, — нефтепровод Баку — Тбилиси — Джейхан. Как мы уже отмечали, с 1994 года этот проект стал стержнем политики США на Каспии. В конце сентября 2002 года международный консорциум во главе с «Бритиш петролеум» объявил о символическом начале строительства этой трассы. В феврале — марте 2003 года приступили к ее прокладке (эти работы планируется завершить в начале 2005 г.). По БТД предполагается прокачивать 50 млн т нефти в год, протяженность магистрали 1 760 км (по территории Азербайджана, Грузии и Турции). Она свяжет азербайджанские нефтяные месторождения «Азери», «Чираг» и «Гюнешли» с нефтяными причалами турецкого порта Джейхан на Средиземном море.
Значимость данного проекта заключается в том, что он должен стать частью транспортного коридора «Восток — Запад». Как заявил советник президента США по вопросам энергоресурсов Каспия Стивен Манн, этот нефтепровод «изменит лицо Евразии», а выгоды от его строительства столь велики, что подключение к нему подтвердил и Казахстан.
Начало прокладки этой магистрали — чувствительный удар по интересам Москвы на Каспии. России не удалось удержать Казахстан в своих транзитных тисках, и в дальнейшем ей предстоит борьба с США за влияние на эту республику. Под угрозой оказались политические и экономические интересы РФ в Закавказье. В частности, в результате того, что азербайджанская нефть пойдет по БТД, Россия может лишиться доходов от прокачки этой нефти по маршруту Баку — Новороссийск. Но самое главное, движение нефти в обход России может резко ослабить связи РФ со странами Закавказья и Центральной Азии.
Совокупный результат указанных процессов — стремительная милитаризация всего Прикаспия. В контексте сказанного трудно согласиться с излишним оптимизмом российских политиков и обозревателей относительно того, что «в каспийском регионе инициатива принадлежит России, которая делит ее с Казахстаном» (Ю. Александров), как и с их скептицизмом о перспективах работы БТД лишь на основе доказанных запасов азербайджанской нефти (В. Калюжный, М. Хазин). Кажется, эксперты РФ до сих пор полагаются на геоэкономику — ищут в трубопроводной политике лишь экономический смысл, слишком тесно увязывая фактор нефтепровода с наличием или отсутствием перспективных запасов нефти. Сомнения аналитиков строились и на учете таких рисков, как близость к магистрали зон этнических и региональных конфликтов (Карабах, турецкий Курдистан), сейсмические и экологические проблемы. Нехватка азербайджанской нефти для наполнения трубы породила даже саркастические оценки перспектив БТД, например, «новый международный вид недуга», «дорогостоящее помешательство» и т.д.14
Однако налицо все признаки того, что смысл реализации данного проекта лежит за пределами экономических расчетов. На Каспии державы борются не за нефть, а за коммуникации, которые, как мы отмечали выше, придают смысл географии и обеспечивают контроль над пространством. В силу неоспоримости своего стратегического значения маршрут БТД — вид геополитического оружия. Слабость и уязвимость российской аналитики и дипломатии в обсуждении данных проблем заключается в недооценке старой истины, которую лучше других изложил В. Максименко: «На всемирных перекрестках, как свидетельствует история, торговые коммуникации при необходимости приобретают военно-стратегическое значение. Пути торговли становятся путями войны»15.
В начале XXI века Каспий стремительно превращается в сферу активной милитаризации и со стороны прибрежных государств, так как их лидеры обеспокоены перспективой дестабилизации обстановки в регионе. Появились сторонники силовых мер в разрешении споров за месторождения нефти на морском шельфе. Так, из-за месторождений в его южной части резко обострились отношения между Азербайджаном и Туркменистаном, Азербайджаном и Ираном, в результате чего для защиты спорных территорий страны Центральной Азии приступили к созданию своих военных флотов и наращиванию береговой оборонной инфраструктуры. Все государства региона понимают вероятность силовых сценариев, связанных с борьбой за геополитическое и геоэкономическое доминирование на Каспии. О решительной защите «своих» участков его акватории, в том числе с применением оружия, неоднократно заявляли представители Туркменистана, Азербайджана и Ирана. А нерешенный правовой статус водоема и наличие спорных участков служат постоянно действующим раздражителем как для прибрежных государств, так и для национальных нефтяных компаний.
Контуры путинской «стратегической каспийской инициативы»: к подавлению локальных транзитных инициатив
Постоянно растущий «перегрев» мега- и мезоуровня, а также «возвращение» России на Каспий привели к подавлению локального уровня. Вышеуказанные обстоятельства, совпавшие с окончанием эпохи Ельцина, ознаменовались тем, что РФ начала пересматривать отношения в сфере нефтяного транзита, а вместе с ними и денежные потоки в треугольнике «КТК — Кремль — регионы». В результате взятого В. Путиным курса на цен-
14 Эдуардов С. Жажда в трубах [www.utro.ru/articles/2003/02/07/126422.shtml]; Александров Ю., Орлов Д. Баку — Тбилиси — Джейхан: где нефть? // Независимая газета, 4 октября 2002. С. 10.
15 Максименко В. Указ. соч. С. 70—71.
трализацию государства финансовая система страны была реорганизована в пользу Центра, а изменение бюджетного и налогового законодательства РФ способствовало усилению концентрации доходов в федеральном бюджете: сегодня 100% налога на добычу природных ресурсов поступает в федеральную казну. В результате этих мер регионы потеряли налог и на прокачку нефти; например, в 2003 году бюджет Астраханской области лишился 1,6 млрд руб.16
На местах отреагировали на это с нескрываемым недовольством. Так, депутаты думы той же Астраханской области охарактеризовали данные начинания как «уничтожающие территории», а некоторые из них, чтобы обратить внимание Центра на нужды региона, даже выступили с предложением объявить бойкот предстоявшим в декабре 2003 года выборам в Госдуму. Не менее резко отреагировала и Элиста. Так, решение российского правительства о 100% перечислении в бюджет РФ арендной платы за использование территории Калмыкии администрацией КТК (нефтепровод Тенгиз — Новороссийск) было названо «грубейшим нарушением принципов федерализма и элементарной справедливости»17.
Однако такой поворот полностью соответствует путинскому курсу на подавление альтернативных центров политического влияния, в данном случае региональных. Как результат, региональные власти были лишены возможности получать ренту от «трубы» (в виде отчислений от КТК) и тем самым политизировать добычу и транзит нефти. Одновременно с этим осенью 2000 года Центр продемонстрировал свою решимость взять под контроль южные порты страны, отобрав при этом у региональных элит инициативу в реализации срочных транзитных проектов через порты Северного Каспия.
В контексте указанных изменений весьма показательна политика РФ по закреплению на Каспии и то, какая роль отводится прилегающим регионам в этом процессе. Так, во время визита в Астрахань (апрель 2002 г.) В. Путин не только обозначил военные приоритеты России на Каспийском море, но и заявил, что для реализации поставленных задач каспийская флотилия будет оснащена новыми образцами вооружений и более профессиональным личным составом18.
Важная часть этой инициативы — организованные в августе 2002 года масштабные военные учения и сбор-поход Каспийской флотилии. По силе и размаху эти маневры не имели прецедентов, поскольку даже во времена СССР не наблюдалось такой мобилизации силовых структур на Каспии. Истинный смысл проведенных учений — их масштабные политические задачи. То, что о предстоящем сбор-походе президент страны объявил сразу же после неудачного саммита в Ашхабаде (апрель 2002 г.), свидетельствовало о желании российского руководства продемонстрировать подавляющее военное превосходство РФ в регионе и вынудить прикаспийские государства смягчить свои позиции относительно статуса моря. Не менее важный эпизод маневров был связан с защитой объектов российского ТЭК на Каспии. Так, министр обороны страны руководил учениями с буровой установки «Астра», принадлежащей Астраханскому филиалу компании «ЛУКойл», которая вовлечена в добычу нефти и газа на каспийском шельфе. Налицо факт комплексного использования силовых структур, а также стремление государства защищать интересы конкретных субъектов российского нефтяного бизнеса.
Астрахань трансформируется не только в важный транспортный узел России на юге страны, но и в ключевой военно-стратегический пункт, становясь решающей геополитической платформой по контролю над Каспием. Наряду с вышеуказанными обстоятельствами об этом свидетельствовал характер персональных отношений астраханского губернатора А. Гужвина с В. Путиным. Тогда глава области общался с президентом не только в режиме постоянных консультаций по основным направлениям стратегии Кремля на Каспии, но и напрямую курировал вопросы каспийской военной политики России. На заседании президиума Госсовета (сентябрь 2002 г.) президент страны наградил его орденом «За воен-
16 См.: Волга (независимая газета Астраханской области), 22 октября 2003.
17 Там же, 28 октября 2003.
18 См.: Независимая газета, 16 января 2004; Волга, 26 февраля 2004.
ные заслуги». Столь высокой военной награды А. Гужвин был удостоен за значительный вклад именно в становление Каспийской флотилии и проведение вышеуказанного сбора-похода ее боевых кораблей19. Нет сомнений, что и в дальнейшем многие вопросы российской политики на Каспии будут формироваться в Астрахани.
Вместе с тем резко возросло военно-политическое давление на Краснодарский край. Такой сценарий получил свое развитие после подписания президентом страны (17 сентября 2003 г.) указа о размещении в порту Новороссийска пункта базирования Черноморского флота.
Таким образом, в условиях борьбы за транзитные маршруты некоторые локальные образования прикаспийского мезоуровня стремились стать одним из элементов складывающегося здесь георегионального ландшафта. Как было показано выше, включение российских регионов в международные транзитные проекты вызвало конкуренцию между ними, а борьба локалитетов за привлечение коммуникационных ресурсов вела к хаотичному усилению асимметричных (порой чувствительно биполярных) тенденций в динамике российской прикаспийской политики.
Сегодня такая асимметричность сохраняется, но не вследствие активности местных властей как ключевых акторов, а благодаря политике «новой путинской избирательности» в отношении регионов. В сочетании с навязыванием жесткого контроля над этими территориями такая избирательность привела к установлению некоторого вида региональной иерархии. Она вывела Астрахань и Краснодарский край в разряд российских форпостов в Каспийско-Черноморском ареале, отодвинув Калмыкию, Чечню и Дагестан на второстепенные роли. Например, состоявшийся в апреле 2004 года визит в Калмыкию бывшего тогда полномочным представителем президента в Южном федеральном округе В. Яковлева свел на нет перспективы строительства порта в Лагани20. Элиста проиграла Астрахани и застарелый спор за острова Северного Каспия — Центр поддержал Астраханскую область. В результате, согласно принятому в марте 2004 года Думой области Закону «Об утверждении описания границ Астраханской области», семь спорных островов отошли к Астраханской области. Калмыкия отказалась от притязаний на них21.
В конечном счете Астрахань и Кубань победили в этом конкурсе, пожиная плоды своего выгодного положения на региональных транзитных трассах: Краснодарский край в контексте превращения в российский «регион-мост» во внешний мир на юге страны, Астраханская область — в контексте формирования нового транспортного коридора «Север — Юг».
3 а к л ю ч е н и е
Нерешенность правового статуса Каспия и нарастание противоречий между прибрежными странами данного мезоареала привели к тому, что общее направление внутрикаспий-ских взаимоотношений смещается от «мягких» и до конца не определенных дипломатических подходов к «жестким». Спешное создание военных флотов каспийскими странами привело к увеличению роли их прибрежных городов не только как транзитных и коммуникационных пунктов, но и военных форпостов. А подключение к этому процессу крупных геополитических игроков — США, Китая и Индии — выводит на первый план «жесткие» факторы безопасности в ущерб «мягким».
В контексте таких перемен необходимо, по нашему мнению, пересмотреть излишне оптимистические прогнозы некоторых аналитиков, в частности Д. Тренина, о неизбежном сни-
19 Анатолий Гужвин скоропостижно скончался 17 августа 2004 года. Как объявили СМИ, смерть наступила от острой сердечной недостаточности во время отдыха губернатора в Сочи.
20 См.: КоммерсантЪ, 20 апреля 2004. С. 3.
21 См.: Волга, 28 апреля 2004.
жении значения российских портов как военных форпостов России и о деактуализации военного измерения безопасности вообще22.
Что же касается прогнозов относительно развития событий по конфликтному сценарию в виде открытых военных действий между прибрежными государствами, то в рамках межкаспийских взаимоотношений это маловероятно. Сегодня уместнее говорить о роли военного присутствия в качестве дипломатического аргумента — способа контроля над географией и ресурсами в виде «усиленной формы ведения переговоров»23.
Как правило, локальный уровень активизируется на фоне ослабления национального и регионального уровней. Напротив, усиление национальных государств сопровождается подавлением локального уровня путем вписывания его в алгоритм своих политических интересов. На стадии собственной мобилизации центральная власть избирательно отдает предпочтения лишь тем локалитетам, которые являются ключевыми для осуществления национальных интересов. Так, последние инициативы президента РФ, связанные с идеей назначения губернаторов по указке Кремля, могут окончательно передать судьбу региональных лидеров и локальные интересы в руки Центра. Думается, в обозримой перспективе локальный уровень притязаний может быть сведен к минимуму как самостоятельный носитель интересов.
22 Цит. по: Российские регионы как международные акторы. Аналитический доклад / Под ред. А.С. Мака-рычева. Нижний Новгород: НгЛУ, 2000. С. 74.
23 Цымбурский В.Л. Указ. соч. С. 96.
