CC BY
358
УДК 821.161.1 ЧИА Н Ч.
аспирант,кафедра истории новейшей русской литературы и современного литературного процесса, филологический факультет, Московский государственный университет имени М.В. Ломоносова E-mail: [email protected]
UDC 821.161.1
CHIANG CH
Graduate student, Department of History of Modern Russian Literature and Contemporary Literary Process, Faculty of Philology, Lornonosov Moscow State University E-mail: [email protected]
БОЛЬ КАК ЭКЗИСТЕНЦИЯ В РАССКАЗЕ Л. АНДРЕЕВА «СТЕНА» PAIN AS EXISTENCE IN L. ANDREEV'S "THE WALL"
Работа представляет собой попытку осмыслить роль телесного опыта в рассказе JI. Андреева «Стена», в котором дано не только изображение гротескного человеческого тела в положении вечного страдания, но и воспроизводится картина ужасов мира через ощущения тела В этом плане боль и ряд телесных переживаний становятся единственной реальностью существования, а болезненное тело символизирует отчуждение и абсурдность бытия человека. В результате возникает ключевое понятие - «тело как стена», в котором отражается мироощущение писателя.
Ключевые слова: JI. Андреев, «Стена», тело, боль, экзистенциализм
This article deals with the role of bodily experiences in L. Andreev's story "The Wall," which not only presents theimage of grotesque human body in thestate of eternal suffering, but also provides a picture of the terrible world perceived through the senses of the body. In this regard, bodily experiencesbecome the only reality of existence, while the ailing body symbolizes alienation and absurdityof the existence of human beings. Therefore, the idea of "the body as the wall" illustrated in the story could be read as the key metaphor reflecting the author '$ worldview.
Keywords: L. Andreev, "The Wall", the body, pain, existentialism.
Рассказ Л. Андреева «Стена», впервые опубликованный в 1901 г. в московской газете «Курьер», представляет собой произведение крайне неоднозначное. Об этом свидетельствуют в первую очередь попытки современных писателю критиков расшифровать главный символический образ в рассказе - Стену. Сам Андреев трактовал значение Стены довольно широко, отмечая: «Стена - это все то, что стоит на пути к новой совершенной и счастливой жизни» [1, 609]. Это. с одной стороны, - «политический и социальный гнет», с другой - «несовершенство человеческой природы с ее болезнями, животными инстинктами, злобою, жадность и пр.» [1, 609]. Кроме того, следует подчеркнуть, что, как представляется писателю. Стена есть «проклятые вопросы» [1, 609], а именно«вопросы о смысле бытия, о Боге, о жизни и смерти» [1, 609]. В этом отношении особенно важно, чтоперсонажи рассказа находятся в критическом состоянии борьбы «за существование» [1, 609]. Из последнего замечания становится ясно, что экзистенциальный вопрос является главной темой названного произведения.
«Стена» - это история о страданиях и борьбе прокаженных. В рассказе весьма важную рольиграет тело. В плане экзистенциальной проблематики болезнь и ряд телесных переживаний, в том числе боли, истощенности и голода, не только являются причиной всякого действия человека, но и становятся единственной ре-
альностью бытия. Таким образом, можно сказать, что в данном произведении тело.с одной стороны, как и символ Стены, представляет собой воплощение жестокой реальности существования, с другой - дает возможность раскрыть сущность бытия.
Телесное восприятие - это один из важнейших способов создания человеком картины мира. В художественном тексте подобную функцию выполняет также пейзаж. В.А. Михеичева указывала на явление психологического параллелизма, которое характерно для творчества Андреева, отмечая, что в произведениях данного автора пейзаж занимает особенное место для воссоздания внутреннего мира человека. Таким образом, «человек и природа едины в сознании писателя, не существуют друг без друга» [6, 187]. Аналогичное мнение высказывала и Р. Джулиани. Рассматривая рассказ «Бездна» как яркий пример адреевского метода психологического анализа, исследовательница утверждает, что именно пейзаж передает смысл внутреннего действия произведения: «У Андреева пейзажное описание всегда выполняет объяснительную и символическую функцию, <...> пространство превращается в психологическую эманацию, которая не только преображает пейзаж, но проницает тела и предопределяет участь героев» [2, 232].
Названное явление встречается и в рассказе «Стена», в котором царствует прежде всего
© Чиан Ч. © Chiang Ch.
одушевленная природа, представляющаяся собой чрезвычайно мощную, беспощадную стихию. Например, ночь - это злое существо, которое похоже на «плененного зверя»,разражающегося ужасным сатанинским хохотом [1, 324]. Герой-повествователь познает окружающий мир не только посредством таких видов восприятия, как зрение, слух, но и через осязание, точнее, боль, которая в свою очередь становится одним из главных компонентов данного произведения.
В тексте герой неоднократно указывает на те моменты, когда песок прикасается к телу и приносит боль. В качестве примера можно привести следующее описание :«И сдавленная землей и небом задыхалась черная ночь, и глухо и тяжко стонала, и с каждым вздохом выплевывала из недр своих острый и жгучий песок, от которого мучительно горели наши язвы» [1, 322-323]. Встречается и такое явление, как «осязаемый пейзаж», который непосредственно передает мрачное и болезненное мироощущение. Возникает не только синтезированный метод восприятия мира, но чувствуется и ярко выраженная враждебность среды.
Известно, что боль - это одно из коренных ощущений телесного восприятия. Болевое чувство, с одной стороны, можно назвать естественным, самоочевидным явлением, с другой - оно заключает в себе крайне глубокий философский смысл. Как утверждает американский ученый Д. Моррис, именно боль представляет собой «один из тех основополагающих опытов человека, который делает нас то. что мы есть» Щит. по: 10, 6].
Следует иметь в виду, что явление боли связано не только с телесным ощущением человека, но и сего сознанием. В своей работе «Феномен боли в культуре» Г. Р. Хайдарова, суммируя философские взгляды разных направлений западной традиции, замечает, что как мощная движущая сила боль отменяет классическою диалектическую схему мировидения, снимает оппозицию«между внутренним и внешним» [10, 8]. В этом плане феномен боли имеет прямое отношение к экзистенциалистской традиции.
Как известно, феноменология тела занимает значительное место в экзистенциализме, а именно в философии Ж.-П. Сартра. По мнению философа, тело представляет собой «бытие-для-себя», которое в свою очередь есть сознание. В книге «Бытие и ничто» Сартр высказывает, что «нет ничего позади тела» [7, 326]. Философ видит в теле не только физическое существование человека, но и воплощение точки зрения, которая рождает возможность активного участия, то есть существования, в реальном мире. В трактовке Л.И. Филиппова тело для Сартра есть одновременно «центральный образ, вокруг которого располагается мозаика образов внешнего мира», и инструмент, организуемый сознанием. Следовательно, «тело - это физиологический субстрат сознания и тело - это сознание» [9, 150]. Таким образом, тело имеет непосредственное отношение к гносеологическим и онтологическим проблемам, которые в высшей степени значительны и для философии экзистенциализма в том числе.
По словам Сартра, как правило, «тело является забытым, "обойденным молчанием"» [7,349]. Можно сказать, боль - это мощное чувство, которое «напоминает» и дает возможность «прервать» молчание сознания. Подобное явление встречается и в отношениях человека с собственным существованием, которое само не проявляется. Для осознания бытия, необходимы стимулы, в том числе крайнее положение, в котором чувствуется кризис существования как ключевая экзистенциальная ситуация. В связи с этим телесный опыт оказывается естественным выражением творческого сознания представителей философии экзистенциализма. В качестве примера можно привести роман Сартра «Тошнота». Здесь важно суждение Филиппова, который уверен в том, что, с точки зрения автора романа, тошнота - это на самом деле не метафора, а то существо, которое «выполняет функцию эмоционального фона, на котором развертывается всякая эффективность - положительная или отрицательная - уже потому только, что она коренится в теле» [9, 152]. Таким образом, тошнота - это даже «не эмпирическое, а онтологическое отношение сознания к материальности человеческого Существования» [9, 152].
И в рассказе «Стена» боль играет предельно важную роль в воплощении экзистенциального сознания Андреева. Болезненное тело не только напоминает пограничное состояние бытия, но и становится парадигмой всякого страдания в жизни человека.усиливает такие чувства, как отчуждение и изоляция. Помимо этого, в названном произведении поэтика гротеска получает у Андреева яркое выражение, очевидна экспрессионистская окраска художественного воплощения. В рассказе встречается масса кошмарных телесных образов. Однако по-настоящему страх вызывает не изображение деформированных тел и болезненных переживаний, а описание отношений между людьми перед Стеной.
Вспомним известную идею Сартра: настоящий ад -это Другие. Важно отметить, что в хаотическом мире прокаженных отношения между людьми примитивны. Отсутствуют не только социальные законы, но и самые фундаментальные правила человеческого поведения. Господствует прежде всего равнодушие. При встрече героя и его спутника с голодным, у которого «совсем не было мяса, и кости стучали при движении, и сухая кожа шуршала», они «засмеялись» [1, 323]. После самоубийства своего «партнера» у неостывшего трупа прокаженный «тихонько пел веселую песенку» [1, 326]. Повествователь подробно описывает сцену, в которой голодные прокаженные,«напирая один на другого, царапаясь и кусаясь, • ... • облепили труп повешенного и грызли его ноги, и аппетитно чавкали и трещали разгрызаемыми костями» [1, 326]. Опоздавший слабый голодный «облизывался шершавым языком, и продолжительный вой несся из его большого, пустого рта: - Я го-ло-ден» [1, 326]. Ответ героя прост и жесток: «Вот было смешно; тот умер за голодного, а голодному даже куска от ноги не досталось» [1, 327]. И вновь он засмеялся.
В отношениях прокаженных присутствуют любовь и брак, но это лишь пародия на эти чувства и связи. Изменение «любовных отношений» повествователя со своей «временной подругой» передается через телесное описание, которое характеризуется болевым чувством: «И нельзя понять, как это случилось, но радостно оскаленные зубы начинали щелкать, поцелуи становились укусом, и с визгом, в котором еще не исчезла радость, мы начинали грызть друг друга и убивать. И она, беленькие зубки, тоже била меня по моей больной слабой голове и острыми коготками впивалась в мою грудь, добираясь до самого сердца - била меня, прокаженного, бедного, такого бедного. И это было страшнее, чем гнев самой ночи и бездушный хохот стены» [1, 325]. А брак спутника героя с женщиной, у которой «изъязвленное и ужасное лицо» и «глаза, лишенные ресниц»11. 326] вообще превращается в полный абсурд. Опять же смеясь, герой произносит: «глупо жениться, когда ты так некрасив и болен» [1, 326].
Как указывали исследователи, в творчестве Андреева смех имеет непосредственное отношение к экзистенциальной проблеме, являясь выражением враждебного человеку мира.символизируя отчуждение и некоммуникабельность. Таким образом, можно сказать, что у Андреева смех - это.по сути дела, некая стена. В анализируемом произведении болезненные тела с пузырями, язвами, источающие скверный запах.также становятся своего рода стенами, неким препятствием, преградой между человеком и окружающим его миром. Об этом герой неоднократно говорит: «нас боялись тронуть» [1, 324]; «голос мой был гнусав и дыхание смрадно, и никто не хотел слушать меня, прокаженного» [1, 325]. Тело.вызывая такие чувства, как стыд и отвращение, предстает как барьер для контакта и общения. В этом плане крайне важное значение приобретает упоминание о спинах, которые герой видит вместо лиц людей. Вот как это описано: «все лица с гадливостью отворачивались от нас, и мы видели одни спины, содрогавшиеся от глубокого отвращения» [1, 323]. Возникает даже такое явление, как «тело - стена», о котором прямо говорит повествователь: «неподвижны и глухи были спины, как вторая стена. Это было так страшно, когда не видишь лица людей, а одни их спины, неподвижные и глухие» [1, 326]. Так обнаруживаются страх и бессилие человека при столкновении с «Иным». Анализируя экзистенциальную проблематику в данном произведении. С.С. Кирсис отмечет, что образ Стены воплощает ряд идей, в том числе «невозможность познания истины», «отчужденность человека в гносеологическом, а затем в социальном плане» [5, 124]. Следует подчеркнуть, что подобные проблемы ярко отражены также в символическом образе «тела - стены».
Рассматривая боль и болезнь как важные мотивы, которые пронизывают все творчество писателя, Р. С. Спивак отмечет, что андреевская интерпретация болезни опирается на распространенное в древнерусской литературе толкование болезни как репетиции смерти [8,263]. Важно отметить, что в рассказе «Стена» болезнь
имеет и иное звучание. В анализируемом произведении заболевание, лишенное причины и реального контекста, воплощает символичное явление, представляя собой не столько нарушение нормальной жизнедеятельности организма, сколько абстрактное состояние страдания. Как уже говорилось, в данном случае внимание концентрируется на боли. Боль в своем феноменальном проявлении обладает абсолютностью, находясь вне всяческих измерений. Об этом говорит также Хайдарова, замечая: «Встреча с болью - это встреча с самим собой вне пространства и времени в исходной точке инвариантности, и потому боль безмерна: она сама задает меру, вызывая речь» [10, 39].
Смерть - это конец, а боль как явление бесконечна. Она приковывает внимание к настоящему и имеет вневременный характер. Таким образом, в рассказе «Стена» боль становится единственной реальностью существования. Как говорит повествователь, у прокаженных «не было времени, и не было ни вчера, ни сегодня, ни завтра» [1, 324]. Кажется, в идее вечного, бесконечного страдания как состояния бытия и происходит пересечение данного рассказа с мифом о Сизифе, который, как представляется А. Камю, раскрывает понятие абсурдности как сущности бытия.
Понимание бытия как вечного страдания и бесконечной борьбы отражено прежде всего в композиционном строе данного рассказа. В тексте движение повествователя похоже на некий цикл, осуществляемый в ограниченном пространстве. Герой и его спутник «подползли» [1, 322]. останавливались в том или ином месте, «и опять ползли» [1, 325]. А стена - это всегда ограничение на их пути. Помимо того, страшный танец в рассказе также представляет собой бесконечное циклическое движение: прокаженные, «отряхая пыль со своих платьев и зализывая кровавые раны» [1, 325], «сходились и расходились, обнимали друг друга и кружились, и лица у них были бледные, измученные, без улыбки. Один заплакал, потому что устал от бесконечного танца, и просил перестать, но другой молча обнял его и закружил, и снова стал он сходиться и расходиться, и при каждом его шаге капала большая мутная слеза» [1, 323]. Эта картина рисует полное бессилие человека перед роком.
В своем пересказе мифа о Сизифе Камю дает весьма подробное описание телесного облика мифологической фигуры, акцентируя внимание на физиологических усилиях: «Что до мифа о Сизифе, то можно лишь представить себе предельное напряжение мышц, необходимое, чтобы сдвинуть огромный камень, покатить его вверх и карабкаться вслед за ним по склону, стократ все повторяя сызнова; можно представить себе застывшее в судороге лицо, щеку, прилипшую к камню, плечо, которым подперта глыба, обмазанная глиной, ногу, поставленную вместо клина, перехватывающие ладони, особую человеческую уверенность двух рук. испачканных землей» [4, 99]. Как и Сизиф, который вынужден смириться со своей судьбой и «испытывать» абсурдность бытия из-за физических мук, то есть телесного опыта, в рас-
сказе Андреева прокаженные тоже выполняют своего рода задачу - прорвать преграду. Читаем: «Мы ударились грудями о стену, и она окрасилась кровью наших ран, но осталась глухой и неподвижной. И мы впали в отчаяние» [1, 323]. Совершенно очевидно, что борьба за свободу требует героического поведения: герой неоднократно повторяет, что «умирая каждую секунду», они являются бессмертными, «как боги» [1, 324]. Но с другой стороны, это и тяжелый, безрезультатный труд, который становится некоей рутиной, усиливая чувства отчаяния и абсурдности: «Опять перед нами была стена, а около нее двое сидели на корточках. Один через известные промежутки времени ударял об стену лбом и падал, потеряв сознание, а другой серьезно смотрел на него, щупал рукой его голову, а потом стену и, когда тот приходил в сознание, говорил: - Нужно еще; теперь немного осталось. И прокаженный засмеялся» [1, 323].
По мнению В.В. Заманской, основа экзистенциального сознания - это «правда: неизбирательная, вне иерархических систем, воспринятая на эмпирическом уровне, без изначальных этических концепций и критериев; правда жестокая, обнаженная, хлесткая» [3, 31]. Кажется, в рассказе «Стена» боль обнаруживает именно такого рода основу, то есть сущность бытия человека определяется как бесконечное страдание и вечная борьба, что и есть окончательная неоспоримая правда. Как верно замечала Спивак. в творческом сознании Андреева феномен боли неоднозначен: он име-
ет отношение не только к страданию,ной к прозрению. По утверждению исследовательницы, боль «размыкает трагическое кольцо эмпирического существования, выявляя в человеке субъекта субстанциальных ценностей, прежде всего - творческой воли» [8, 269]. Таким образом. больможет представлять собой некий положительный импульс, открывающий подлинное знание о бытии. Возможно, в этой ярко выраженной правде заключается и позитивное начало этого произведения. Однако важно также следующее замечание Спивак: творческий порыв «в новую реальность», вызванный болью, «осуществляется личностью лишь в области сознания и не меняет эмпирического порядка жизни» [8, 269]. Это имеет место и в рассказе «Стена», что во многом усиливает трагический пафос произведения.
Подводя итог, можно сказать, что «Стена» - это не только ужасная история о страдании, но и рассказ о возможности откровения боли. В этом плане, как уже было указано, огромное значение имеют тело и телесное восприятие мира человеком. Тело является как формой физического существования, так и воплощением сознания, а телесные ощущения в свою очередь позволяют описать не только картину мира, но и трагические отношения между человеком и окружающей средой. Таким образом, в рассказе феномен боли становится той реальностью экзистенциального сознания, содержащей своего рода жестокую правду, которая, как представляется Андреевым, заключает в себе сущность бытия.
Библиографический список
1. Андреев Л.Н. Собр. соч.:В 6 томах. Т. 1. М.: Художественная литература, 1990. 639 с.
2. Джу.тшни Р. Леонид Андреев - художник «панпсихизма» (Теория и практика лицом к лицу в рассказе «Бездна») // Леонид Андреев: Материалы и исследования. М.: Наследие, 2000. С. 229-237.
3. Заманстя В.В. Экзистенциальная традиция в русской литературе XX века. М.: Флинта; Наука, 2002. 304 с.
4. Камю А. Миф о Сизифе//Камю А. Соч.:В5 томах. Т. 2. Харьков: Фолио, 1997. С. 5-112.
5. Кирсис С.С. Леонид Андреев и некоторые проблемы францухкого экзистенциализма // Ученые записки Тартуского государственного университета. Вып. 645. Труды по русской и славянской филологии. Литературоведение. Проблемы типологии русской литературы. Тарту: Тартуский государственный университет, 1985. С. 122-132.
6. Михеичева Е.А. О психологизме Леонида Андреева. М.: Московский педагогический университет, 1994. 189 с.
7. СартрЖ.-П. Бытие и ничто: Опыт феноменологической онтологии. М.: Республика, 2000. 639 с.
8. СпивакР. С. Болезнь, боль и слезы в творчестве Л. Андреева // Studia Litteraria Polono-Slavica: 6. Morbus, medicamentimietsanus. Варшава: SOW, Институт славистики ПАН, 2001. С. 261-270.
9. Филиппов ЛЯ. Философская антропология Жан-Поля Сартра. М.: Наука, 1977. 287 с.
10. Хайдарова Г.Р. Феномен боли в культуре. СПб.: Издательство РХГА, 2013. 317 с.
References
1. Andreev L.N. Works in Six Vols. Vol. 1. M.: Khudozhestvennayaliteratura, 1990. 639 p.
2. Giuliani R. Leonid Andreev - a Writer of "Panpsychism" (Theory and Practice of the Reading of "The Abyss")//Leonid Andreev: Materials and Studies. M.: Nasledie,2000. Pp. 229-237.
3. Zamanskava I .T. Existentialist Tradition in Twentieth-century Russian Literature. M.:Flinta; Nauka, 2002. 304 p.
4. Camus A. The Myth of Sisyphus// Works in Five Vols. Vol. 2. Kharkiv: Folio, 1997. Pp. 5-112.
5. Kirsis S.S. Leonid Andreev and Some Problems Concerning French Existentialism // Scientific Notes of Tartu State University. Issue 645. Works on Russian and Slavic Philology. Literary Studies. Problems of Typology of Russian Literature. Tartu: TartuStateUniversity, 1985. Pp. 122-132.
6. A/;'/!e;'c/;eva ILL On Psycho logismof Leonid Andreev. M.: Moscow Pedagogical University, 1994. 189 p.
7. Sartre, J.-P. Being and Nothingness: An Essay on Phenomenological Ontology. M.: Respublika, 2000. 639 p.
8. SpivakR.S. Illness, Pain and Tears in the Works of L. Andreev// Studia Litteraria Polono-Slavica: 6. Morbus, medicamentimietsanus. Warsaw: SOW, Institute of Slavic Studies, PAN, 2001. Pp. 261-270.
9. Filippov L.I. Philosophical Anthropology of Jean-Paul Sartre. M.: Nauka, 1977. 287 p.
10. Hajdamva G.R. Phenomenon of Pain in Culture. SPb.:RHGAPress, 2013. 317 p.
