CC BY
45
этой онтологической категории, было чревато потерей ориентации в мире, утратой чувства осмысленности человеческой жизни. Показанная в повести эволюция смыслов (от дома-гнезда через дом-ковчег к дому-коммуне) в свою очередь создавала ощущение иллюзорности, зыбкости, «опрокинутости» образа дома, размывало его границы, лишало многовекового фундамента. Включение же в состав образа новой грани - гостиницы - расширило его образную структуру и придало ему смысловые оттенки, отражающие ту новую историческую и культурную действительность, в которой функционирует данный образ. Возможно, что именно многослойность и разноосмыслен-ность образа дома явилась одной из важных причин, обусловивших его доминирующую роль в русской литературе 70-х годов XX века.
Литература
Большой толковый словарь русского языка / Гл. ред. С. А. Кузнецов. - СПб., 2003.
Быков Д. Сны о том, что было: [Электронный ресурс] - Электрон. дан. - Заглавие с экрана. - Режим доступа: www.kinoart.ru/magazine/02-2004/repertoire/bykov0402/
Грекова И. Хозяйка гостиницы. - СПб., 2005.
Грушко Е.А., Медведев Ю.М. Энциклопедия русских фамилий. - М., 2000.
Наумова Н. Черты современной героини // Нева. - 1978. - №10.
Непомнящий В.С. Да ведают потомки православных. Пушкин. Россия. Мы. - М.,
2001.
Проскурина Е.Н. Мотив бездомья в произведениях А. Платонова 20-30-х гг. // «Вечные» сюжеты русской литературы («блудный сын» и другие). - Новосибирск, 1996.
Троцкий Л.Д. Литература и революция. - М., 1991.
БЛИЗНЕЧНЫЙ МИФ В РАССКАЗЕ Л.Е. УЛИЦКОЙ «ВТОРОЕ ЛИЦО»
О. В. Побивайло
Ключевые слова: Близнечный миф, мифопоэтика, трикстер, тень.
Keywords: twins' Myth, mythopoetics, a trickster, a Shadow.
Художественная проза Людмилы Улицкой глубоко мифопоэтична. Тексты произведений густо насыщены мифологическими аллюзиями, литературными реминисценциями, культурными перекличками. Одним из структурообразующих мифов творчества писательницы, на наш взгляд, является миф о близнецах. Близнечность реализуется на различных уровнях поэтики. На уровне персонажей это сосущество-
вание / противостояние / оборачивание героев-творцов и героев-триксте-ров. На мотивном уровне тексты структурируются антитезами: творчество - подражание, власть - служение, гордость - смирение, тело - душа, верность - измена, многочадность - бесплодие, смех - слезы, природа - культура, быт - бытие, животное - растение, животное - вещь и т.д. На композиционном уровне близнечность реализуется в зеркальном построении произведений благодаря мотиву оборачивания («Искренне ваш Шурик», «Бедные родственники», «Бронька», «Медея и ее дети», «Орловы-Соколовы», «Подкидыш» и т.д.). Автопародию, автореминисценции или «чужое слово» в контексте поэтики Л. Улицкой также можно интерпретировать как обыгрывание близнечного мифа.
В варианте мифа о близнецах-соперниках Улицкую чаще интересует второй близнец, соотносимый с подражателем творцу, трикстером. Рассказ «Второе лицо» посвящен именно такому герою, и удивительным, на первый взгляд, кажется то, что у него нет пары, близнеца. «Смолоду он был человеком свиты, но мелким, в самом хвосте» [Улицкая 2003, с. 179]. Затем незначительная должность, писчая, малый чиновник, а потом осознанная роль второго лица: «Как это мудро! Все первые лица, все до единого, сгорели синем пламенем, кто на чем, по большей части и ни на чем, а он, со своей второй ролью, отсиделся, и пронесло» [Улицкая 2003, с. 180]. Актуализируется мифологический контекст, в частности египетский миф об Осирисе и Сете, где второй брат получает власть благодаря гибели первого. Кроме того, возникают и литературные аллюзии в связи с писчей должностью Евгения Николаевича. С одной стороны, мелкий чиновник Акакий Акакиевич Башмачкин, завершивший свой путь в образе безумного призрака, с другой стороны, князь Лев Николаевич Мышкин, Христос от Достоевского. Образ начинает двоиться, что уже не удивительно для поэтики Улицкой. Любопытно, что писательница строит повествование в диалогической / полифонической манере Ф.М. Достоевского: голоса героев переплетаются с авторской речью. Близнечный миф, таким образом, проникает и на автометаопи-сательный уровень.
Для творчества Л. Улицкой подобный диалог с классиком не является исключением. В рассказе «Большая дама с маленькой собачкой» писательница затевает литературную игру с А.П. Чеховым. В тексте рассказа обнаруживаются аллюзии не только на творчество Чехова, но и на биографию писателя: театральная жизнь, жена-актриса, Одесса, Маркс -издатель Чехова. Сам Чехов, скрывающийся за именем мужа Павла Алексеевича. В рассказе - муж в тени, «в закулисье», в общем-то, так
же, как и талантливый, знаменитый писатель в Ялте, запертый там туберкулезом. Людмилу Улицкую наверняка интересует не только чеховская мера во всем, но и его писательский феномен. Чехов в свое время произвел революцию в драматургии, узаконил жанр маленького рассказа в серьезной литературе. Творчество Чехова так же, как и Улицкой, пришлось на рубеж веков. Оба «прописались» в жанре рассказа. Оба в литературу пришли из медицины. Займет ли творчество Людмилы Улицкой такое же знаменательное место в классической литературе, какое занял ее любимый писатель? Смелые предположения на этот вопрос можно обнаружить в этом же рассказе. Судьба самой Улицкой прочитывается в образе Веточки, оставившей медицинское поприще в пользу литературы. Затем работа завлитом в театре. Финал рассказа - это только начало пути писательницы. Л. Улицкая вписывает себя в собственную мифологию, обозначая свой творческий путь от трикстера к демиургу.
Герой «Второго лица», по ошибке принимаемый поклонницами за актера Кадочникова, смело раздает автографы, в точности повторяя мифологического трикстера, который присваивает чужое имя, славу, судьбу. Образ героя рассказа соотносим и с другим мифологическим образом - архетипом Тени. Тень у первобытных народов традиционно считалась вторым «я» человека [Тресиддер 2001, с. 367]. В психоанализе Тень мыслится как часть подсознания, как неизвестные или малоизвестные свойства и признаки эго [Франц 1998, с. 165]. Нежелание увидеть собственную Тень приводит к ее разрастанию (классический пример в этом случае - пьеса Е. Шварца). Однако человек может достаточно гармонично сосуществовать со своей Тенью, если она принята. Комплекс Тени в рассказе «Второе лицо» имеет как негативный, так и позитивный аспекты. Евгений Николаевич крайне негативно настроен по отношению к своим потенциальным наследникам, никто из них недостоин его имущества, даже любимая внучка Машура. Злая критика, пересыпанная бранью и вульгаризмами, неизменно направлена на родственников, даже на блаженного внучатого племянничка, Сашу Козлова, по прозвищу Серенький Козлик: «Но ведь убогий человек, ни в чем понятия не имеет. Ветеринар!» [Улицкая 2003, с. 181]. Распутство, накопительство, грубость, шантаж, критицизм самого Евгения Николаевича воспринимаются им как гедонизм, профессиональный интерес, справедливость, разумность. Позитивный аспект Тень проявляет в своей проницательности: накануне смерти Евгений Николаевич видит вещий сон; предсказание о том, что Машку бросит муж, сбывается, да и в наследнике он не ошибся. Франц отмечает любопытное влияние, под действием кото-
рого формируется Тень: «Отдельные качества, присущие Тени, могут также складываться из коллективных влияний, приходящих из источников, лежащих за пределами личной жизни индивидуума» [Франц 1998, с. 165]. На первый взгляд, ненавидя окружающих, Евгений Николаевич не подвержен коллективному влиянию. Однако коллективное проникает в его жизнь через его увлечение, с годами ставшее профессией, коллекционирование (оба слова восходят к латинскому соПесйо - собирание). По-видимому, коллекционирование есть форма проявления Тени.
Деятельность героя Улицкой вполне соответствует принципам «коллекционирования по-советски» [Куляпин, Скубач 2005, с. 61]. Николая Евгеньевича не вдохновляет мысль передать наследие в музей, напротив, уже долгие годы он хранит коллекцию часов, замурованную в стене. Сущность любого коллекционирования - уничтожение времени - выражена Улицкой буквально. Герой пытается остановить время и другими способами, например, употребляя в пищу только младенческую пищу, «бэби», как он ее называет. Изысканное гурманство в этом свете начинает казаться каннибализмом. Коллекционирует Евгений Николаевич многое: посуду, серебро, мебель, картины, любовниц. Его взгляд на близких - это взгляд гурмана и собирателя. Фигура любовницы напоминает ему семиструнную гитару, задница - самовар, спина - клавиатуру. Наследники - это собрание овощей и фруктов. Овеществление близких людей подчеркнуто цифрой двенадцать: двенадцать было коллекционных часов, наследников и чашек. Коллекционирование любовниц, наследников, по-видимому, стало формой замещения бездетности.
Любопытно, что и в этой ситуации действует мифологический принцип оборачивания, столь характерный для поэтики Л. Улицкой: коллекционер превращается в коллекцию. Евгений Николаевич маниакально увлечен усовершенствованием своего организма-«механизма»: косточка на ноге, металлокерамические зубы и разнообразные «машинки», поддерживающие работу мочеполовой сферы. Мотив собирания человеческого тела имеет богатую литературную и кинематографическую историю в XX веке, начиная с Алексея Мересьева и заканчивая роботами, киборгами, людьми-полицейскими. В этом ключе усовершенствование человеческой природы совпадает с расчеловечиванием. Вновь вспоминается коллекция часов, замурованная в стене, но уже в мифологическом освещении. Хранитель времени Евгений Николаевич и его двенадцать наследников соотносятся с древнегреческим Хроносом и двенадцатью богами-олимпийцами. Миф трансформируется: война за наследство становится битвой не за космос, а скорее за хаос; титан гибнет не от руки молодого поколения, а от собственной. Останавливаются
внутренние часы - сердце. Коллекционер-убийца времени превращается в самоубийцу.
Финал рассказа кажется победой жизни над собирательством, природы над вещью: коллекция чашек роздана, коллекция часов, по-видимому, распродана, все остальное завещано Серенькому Козлику для создания приюта для собак. Возможно, все бы и звучало так жизнеутверждающе, если не посмотреть на маниакальную страсть Саши Козлова к собакам как на вид собирательства. Он собирает кости, объедки, псин, шавок, дворняг, джеков, альм, с гордостью демонстрирует фото своей первой собаки Топы. По закону близнечности все в нем противоположно Евгению Николаевичу: смирение, самопожертвование, бедность, близость природе. Но Евгений Николаевич, конечно же, правильно выбрал наследника: вещей нет, но близнец-коллекционер продолжит его дело.
В рассказе Людмила Улицкая исследует, по сути, природу советской мифологемы. В XX веке феномен второго лица во власти стал настолько популярен и естественен, что породил множество микоянов, косыгиных, сусловых, переживших первых лиц, должности вторых секретарей, замов, заместителей замов, которые в свою очередь создавали аппарат тоталитарного советского государства.
Литература
Куляпин А.И., Скубач О.А. Мифы железного века: семиотика советской культуры 1920-1940-х гг. - Барнаул, 2QQ5.
Тресиддер Д. Словарь символов. - М., 2QQ1.
Улицкая Л. Второе лицо: Повесть. Рассказ. - М., 2QQ3.
Франц М.-Л. Процесс индивидуации / Человек и его символы. - М., 199S.
«ЕЖЕДНЕВНЫЙ “Я”»:
КОНВЕРГЕНЦИЯ МЕДИА НАЧИНАЕТСЯ С «РАЙОНОК»
Е.С. Радионцева
Ключевые слова: СМИ, конвергенция, районная газета.
Keywords: Media Discourse, convergency, local newspaper.
«В своей книге “Цифровое бытие” Николас Негропонте предсказывает грядущее время, в котором у людей появится возможность адресно получать именно те новости, которые наиболее важны лично для них и отфильтровывать все остальные. “Цифровые СМИ” будут предлагать своей аудитории то, что автор называет “Ежедневный Я” -
