CC BY
145
И.Н. Гребенкин
БЕЛЫЕ ДОБРОВОЛЬЦЫ-«ПЕРВОПОХОДНИКИ»:
ОБЛИК И ТРАДИЦИИ
Анализ основных движущих сил гражданского конфликта занимает важнейшее место в исследовании его природы и происхождения. Тем не менее всестороннее изучение этой проблемы по отношению к событиям гражданской войны в России в течение длительного периода затрудняли идеологические ограничения, характерные как для советской, так и для эмигрантской историографии. В обоих случаях присутствовали безудержная идеализация в отношении «своих» и небрежная и схематичная трактовка противника. В полной мере такая ситуация отразилась на исследовании социального и политического содержания антибольшевисткого движения и его передового отряда - белого добровольчества. Наиболее заметной и показательной среди них группой всегда оставались люди, положившие начало Добровольческой армии - участники ее 1-го Кубанского похода.
Взгляды на социально-психологический феномен белого добровольца вплоть до начала 1990-х годов изменялись незначительно. Советские исследователи, настаивая на классовом характере военной контрреволюции, довольствовались более чем схематичным взглядом на проблему. Один из виднейших советских военных руководителей начального периода гражданской войны В.А. Антонов-Овсеенко, впервые упоминая в «Записках о гражданской войне» Добровольческую армию, писал: «Их ничтожная армия состояла исключительно из барских сынков, офицеров да юнкеров. Дрались эти господа умело и нагло».1 Справедливости ради необходимо заметить, что авторство стереотипа «барских сынков», сколь сомнительного, столь и живучего, Антонову-Овсеенко, конечно, не принадлежит. Несводим он и к чисто пропагандистским конструкциям, а уходит корнями к реальной общественной обстановке дореволюционной России. Исходя из логики широких крестьянских и пролетарских слоев населения, подросток, не вступивший в 12-14 лет на трудовой путь, а имевший возможность получать образование, тем более юноша в юнкерской или офицерской шинели, автоматически относился к буржуазии по сути и духу.
Подобный взгляд на социальный облик военной контрреволюции мало изменялся в отечественной историографии в течение десятилетий. В появившейся более полувека спустя работе советского историка H.A. Ефимова читаем: «Добровольческая армия формировалась прежде всего из реакционных офицеров и юнкеров, а также бывших жандармов, полицейских, чиновников, кулацких элементов, студентов, учащихся кадетских корпусов, гардемаринов, гимназистов - сынков помещиков и капиталистов - всех тех, кто люто ненавидел Советскую власть и готов был драться насмерть, с отчаянием и ожесточением против рабочих и крестьян...».2
В советской историографии упрощенно классовое толкование данной проблемы впервые аргументированно поставил под сомнение известный военный историк
© И.Н. Гребенкин, 2007
А. Г. Кавтарадзе. Проанализировав послужные списки более 70 генералов и штаб-офи* церов - участников 1-го Кубанского похода, он обнаружил, что лишь трое из них располагали недвижимым имуществом.3 Социальный же состав офицерского корпуса в ходе мировой войны окончательно утратил сословный либо классовый характер. Следовательно, мотивация выбора офицерства, вступившего на путь белой борьбы, не может сводиться к борьбе за возврат сословных привилегий или капиталов.
Эмигрантская мемуарная литература, традиционно идеализировавшая белых добровольцев, представляла их лучшими представителями всех социальных слоев. Тем более интересно, что А.И. Деникин, указывая на узость социальной базы Добровольческой армии, склонялся к «классовой» позиции: «Всенародного ополчения» не вышло. В силу создавшихся условий комплектования армия в самом зародыше своем таила глубокий органический недостаток, приобретая характер классовый».4 Несколько детализировал точку зрения Деникина известный военный специалист эмиграции генерал H.H. Головин: «Добровольческая армия с самого начала приобрела характер “офицерской” части, то есть явилась ополчением “патриотически настроенной интеллигентной” молодежи, морально оторванным от народных масс».5 «Условия комплектования», о которых упоминает Деникин, удачно иллюстрирует Р.Б. Гуль, описывая свой первый день в Добровольческой армии: «Низкого роста, вылощенный, самодовольно-брезгливого вида, полковник Хованский говорит, “аристократически” растягивая слова и любуясь собой: “Поступая в нашу (здесь и делает ударение) армию, вы должны прежде всего помнить, что это не какая-нибудь рабоче-крестьянская армия, а офицерская”».6 Такую речь полковник князь И.К. Хованский держит не перед гимназистами или юнкерами-перво-годками, а перед офицерами-фронтовиками. В связи с этим наивным выглядит недоумение генерала Корнилова по поводу отсутствия в рядах армии солдат.7
Наконец, некоторые современные исследователи предлагают рассматривать офи-церов-добровольцев как маргинальное сообщество. Автор наиболее заметных работ, развивающих эту концепцию, P.M. Абинякин подчеркивает, что добровольческое офицерство отличалось амбициозно-мессианским самовосприятием, агрессивностью, экстремистским радикализмом, являлось носителем не конструктивного, а скорее специфически маргинального мировоззрения.8 С подобным мнением соглашается и другой известный исследователь Г.М. Ипполитов, указывая на то, что ядро белых волонтеров составили русские офицеры, которые стали из-за революции 1917 г., в силу ряда объективных и субъективных причин, маргиналами.9
Полагая данную концепцию перспективной, попытаемся выделить группы добровольцев, наиболее характерные для интересующего нас периода формирования Добровольческой армии и 1 -го Кубанского похода, а также установить, каким образом участие в мировой войне и событиях революции могло способствовать формированию у них маргинального сознания.
К первой группе следовало бы отнести первых добровольческих командиров, так как именно они, наряду с вождями Добровольческой армии, определили лицо движения. Несмотря на свою молодость (подполковнику М.О. Неженцеву - 31 год, полков-' нику И.К. Кириенко - 29 лет, подполковнику Д.Т. Миончинскому - 28 лет, полковнику Н.С. Тимановскому - 28 лет), все они - кадровые офицеры, за плечами у большинства кадетские корпуса и военные училища, служба в старой армии, боевой опыт трех лет мировой войны, ранения, награды и отличия. Их выбор в пользу Добровольческой армии представляется наиболее закономерным, однако его не удается объяснить идейными соображениями и политическими взглядами. Очевидно, что эти люди не могли
примириться с развалом старой армии и государства по причине, что на общем фоне офицерства военного времени в наибольшей степени ощущали себя носителями российской воинской традиции. Следует также иметь в виду, что в условиях гражданской смуты ярко проявить себя могли лишь люди определенного темперамента и нравственного настроя. В этом смысле интересно краткое замечание А.И. Деникина о командующем войсками Кубанского края В.Л. Покровском. Родом не казак, по прошлой службе летчик, капитан и Георгиевский кавалер, Покровский был молод (28 лет) и никому неизвестен. Он проявлял «кипучую энергию, был смел, жесток, властолюбив и не очень считался с моральными предрассудками. Одна из тех характерных фигур, которые в мирное время засасываются тиной уездного захолустья и армейского быта, а в смутные дни вырываются кратковременно, но бурно на поверхность жизни».10
К второй группе следует отнести тех, кто, оказавшись на фронте в начале мировой войны молодыми людьми, к 1917 г., благодаря фронтовым заслугам получил офицерские чины, был отмечен наградами. Главным образом жизненный и нравственный опыт этих людей сводился к участию в войне. Переход к мирной жизни был бы труден для них в любых условиях, а развал армии, атмосфера солдатских бунтов и неповиновения, как бы ставившие под сомнение весь их жизненный опыт и ценности, могли лишь еще более ожесточить их. Нельзя также забывать, что многие офицеры в 1917 г. подверглись насилию и оскорблениям со стороны солдат, некоторые стали свидетелями расправ, либо уже потеряли друзей или близких. В Добровольческую армию такие офицеры приходили командирами рот и взводов, но гораздо чаще становились в строй рядовыми и в силу личной энергии, храбрости, склонности к авантюрам оставили свой след в истории белого движения. Похожий путь прошли такие заметные участники описываемых событий, как один из первых членов Алексеевской организации В.Д. Парфенов, ветераны-корниловцы Н.В. Скоблин, М.Н. Левитов.
Третью группу составляют совсем молодые офицеры - прапорщики и подпоручики, пробывшие в армии и на фронтах недолгое время и жестоко обманутые в своих ожиданиях событиями 1917 г. Многие из них отправлялись в Добровольческую армию под влиянием авторитета ее вождей, по предложению своих командиров или знакомых старших офицеров, исполненные скорее романтическими представлениями о предстоящей борьбе. Почти все они начали свой путь в Добровольческой армии рядовыми бойцами, именно на их долю выпали самые жестокие бои и потери в первые месяцы гражданской войны.
В четвертую группу нужно выделить самых юных участников движения - гимназистов, кадетов, студентов, юнкеров: «В батальоне генерала Боровского можно было наблюдать комические и вместе с тем глубоко трогательные сцены, как юный воин с громким плачем доказывал, что ему уже 16 лет (минимальный возраст для приема), или как другой прятался под кровать от являвшихся на розыски родителей, от имени которых было им представлено подложное разрешение на вступление в батальон».11 Детство и отрочество этих юношей совпало с годами мировой войны, большинство из них всецело находились под влиянием воинской романтики, офицер для них был предметом восхищения, а погоны прапорщика - едва ли не пределом мечтаний. Эмигрантские авторы склонны были преувеличивать в выборе юных добровольцев нравственную и патриотическую составляющую: «интеллигентная молодежь тотчас же по появлении у власти Ленина ринулась защищать идеалы, которые грубо попирались большевиками».12 Однако если вести речь именно об этой группе добровольцев, то нельзя забывать и о простых и вечных мотивах, свойственных юношеству: «за компанию», «от нечего делать»,
«из любопытства», «по глупости» и т.д. Фактом является и то, что в те годы молодые люди из различных социальных слоев под влиянием порой самых неожиданных и случайных факторов со всей искренностью и до конца следовали и за белыми, и за красными, и за другими цветами гражданской войны.
Наконец, сама атмосфера кровавой борьбы не могла не притягивать к себе всевозможных авантюристов, людей криминального склада, изуродованных войной или прежней жизнью, которых следует определить как пятую группу. Р.Б. Гуль вспоминал об одном из своих сослуживцев: «К-ой в мирное время был артистом плохого шантана; глядя на него, я часто думал: “Что привело его в “белую” армию? Погоны? Случайное офицерство? И мне казалось, что ему совершенно все равно, где служить: у “белых” ли, “красных” ли - грабить и убивать везде было можно».13
Таким образом, добровольческое офицерство уже изначально имело значительные предпосылки для трансформации в сообщество маргиналов. Если первые две группы офицеров в силу своеобразия ценностей, сформированных войной, с одной стороны, и политического невежества - с другой, представляли в данном смысле «группу риска», то третья и четвертая были обречены на следование у них «в фарватере». Пятая, хотя и немногочисленная, группа уже по сути своей была маргинальна.
Приведенный вариант классификации позволяет сделать вывод, что основу выбора первых добровольцев составляли главным образом причины и мотивы социальнопсихологического характера. Ясные политические мотивы и ценности не были отличительной чертой добровольческого сообщества, что объясняется, по крайней мере, двумя серьезными обстоятельствами. До 1917 г. одним из ведущих принципов царизма по отношению к армии была ее всемерная изоляция от политической жизни, что превратило офицерство в массе своей в прослойку, политически отсталую. События Февраля и последующих месяцев могли внушить офицерству лишь отвращение и ненависть к «политике» во всех ее проявлениях и окончательно убедили его, что именно она - главная виновница крушения государственной и военной мощи России.
Политический облик добровольчества в первые его месяцы оценивается многими очевидцами с удивительным единодушием. Наиболее известны полные пафоса слова А.И. Деникина: «Добровольцы были чужды политике, верны идее спасения страны, храбры в боях и преданы Корнилову»14. Преданность вождям в данном случае выступала определенным суррогатом политических ориентиров, а возможно, и собственных взглядов. Об этом, как о само собой разумеющемся, говорит прапорщик С.М. Пауль, рядовой Офицерского полка: «Разговоры на политические темы в армии при Корнилове не поднимались. Он сам являлся для нас олицетворением политики, духовным диктатором»15. Последнее, однако, не означает, что положения «Корниловской программы»16 автоматически превращались в политический катехизис добровольчества. Понятным и, без сомнения, разделенным добровольцами мог быть единственный ее пункт - вооруженная борьба до полного уничтожения большевизма. Широкая номенклатура демократических свобод, нашедших отражение в программе, скорее способна была вызвать раздражение и дезориентировать офицерство, потянувшееся к Корнилову. Очевидец' свидетельствует: «Слово “Учредительное собрание” для добровольцев (так же и для народных масс, как выяснилось потом) было чуждо, малопонятно и даже одиозно, подобно словам “комиссар” и “комитет”»17.
Все своеобразные условия и обстоятельства первых месяцев борьбы Добровольческой армии объективно формировали офицера-добровольца нового типа, для которого новые «добровольческие» ценности уже приходили на смену традициям и ценностям
старой императорской армии. Весьма интересное и важное для наших выводов наблюдение принадлежит полковнику И.Ф. Патронову, возглавлявшему в штабе Добровольческой армии отдел комплектования. Внимание его привлекла манера действий и высказываний одного из молодых офицеров отдела - прапорщика Пеленкина, который являл собой тип добровольца-фанатика и был корниловцем, вероятно, более, чем сам Корнилов. Сущность этого явления И.Ф. Патронов поясняет простым примером: если старые кадровые офицеры исполнили бы любой приказ командующего вне зависимости от собственного к нему отношения, то доброволец-фанатик будет руководствоваться при этом лишь собственными соображениями целесообразности, так как идея борьбы с большевизмом для него превыше воинской дисциплины и даже превыше обожания Корнилова.18
Добровольческий антибольшевизм не имел в своей основе каких-либо альтернативных идейных течений и не означал неприятия социализма как политической доктрины с буржуазных позиций: для этого подавляющее большинство офицеров и добровольцев просто не располагали достаточными знаниями и опытом. Реальным его содержанием было отношение к врагу, сложившееся уже в ходе военного противостояния. Этот несложный механизм много лет спустя описал в своих воспоминаниях один из первых добровольцев С.Я. Эфрон: «Зло олицетворялось большевиками. Борьба с ними стала первым лозунгом и негативной основой добровольчества»19. Крайне размытый образ противника, понимание под «большевизмом» любых проявлений враждебности или хотя бы нелояльности к себе придавали добровольчеству значительный потенциал для дальнейшей радикализации.
В свою очередь этот процесс приобретал различные направления. Равнодушное отношение российского капитала к делу генерала Корнилова обусловило отмеченное рядом исследователей возникновение в среде добровольческого офицерства устойчивого раздражения и даже озлобления по отношению к буржуазии20. Таким образом, в социальном и политическом смысле белое добровольчество не имело надежных флангов и тыла, что вновь наводит на размышления о его маргинальной природе. В связи с этим с печальным пафосом звучат слова С. Эфрона: «Добровольчество ни одного дня и часа не было движением народным. С московских кровавых октябрьских дней до последнего Крыма мы ратоборствовали, либо окруженные равнодушием, либо, и гораздо чаще, - нелюбовью и ненавистью».21
Важнейшим итогом начального периода борьбы на Юге России следует считать тот факт, что добровольческое сообщество, заявившее о себе в период формирования армии и первых боев в январе 1918 г., подтвердило свою стабильность, жизне- и боеспособность, прошло «полевой стаж» в тяжелейших условиях и безоговорочно заслужило право называться армией. В 1-м Кубанском походе сложилась структура Добровольческой армии, ставшая организационной основой ее дальнейшего развертывания. Окончательно сформировавшиеся в походе первые добровольческие полки - Корниловский, Офицерский (в скором времени генерала Маркова) и Партизанский (в скором времени генерала Алексеева) - стали не только военно-организационным ядром армии и опорой командования, но и живым воплощением ее традиций, связанных опять-таки с походом. Можно сказать, что в результате белое движение обзавелось собственной «легендой», столь необходимой любому военно-политическому движению с момента своего существования. 1-й Кубанский поход был теперь обречен на долгую жизнь в сферах, далеких от описания его только как исторического эпизода.
Восставший Дон встретил возвратившихся добровольцев как героев и уже летом
1918 г. в донской печати появились публикации, посвященные походу и вождям Добровольческой армии22. Среди изданий, наиболее активно пропагандировавших традиции белой борьбы, в первую очередь необходимо назвать выходивший в Ростове под редакцией В. Севского (В. А. Краснушкина) исторический и литературный журнал «Донская волна». Тогда же вышла и первая книга «Поход Корнилова», принадлежащая перу известного журналиста A.A. Суворина, проделавшего поход вместе с армией. В скором времени с легкой руки генерала С.Л. Маркова, рассказывавшего в одном из выступлений о знаменитом бое за станицу Новодмитриевскую 15 (28) марта 1918 г., за 1-м Кубанским походом закрепилось еще одно название - «Ледяной»23. В общественном сознании поход прочно связывается с именем Л.Г. Корнилова и в печати обычно именуется «Корниловским», или «генерала Корнилова».
Постепенно все обстоятельства, связанные с 1-м Кубанским походом или, вернее, с его публичным отражением, приобретали определенное идеологическое значение. Военные и гражданские власти прилагали усилия, чтобы по мере возможности отметить заслуги первопоходников. Первой и самой почетной наградой Добровольческой армии стал установленный приказом командующего в сентябре 1918 г. «Знак отличия Первого Кубанского похода», которым было награждено более 3 тыс. его участников. В годовщину занятия Екатеринодара Добровольческой армией, 3 (16) августа 1919 г., постановлением Кубанской краевой рады все участники 1-го Кубанского похода были приняты в войсковое сословие Кубанского казачьего войска24.
С началом активных действий армии летом 1918 г. и последовавшего ее заметного численного роста бывшие участники похода автоматически оказались на положении ветеранов. Хранящийся в фондах Российского государственного военного архива документ под названием «Добровольческая армия. Ее прошлое, настоящее, будущее», ориентировочно относящийся к лету 1918 г., позволяет судить о том, что первопоходники на тот момент были заметным явлением на фоне кадрового состава армии. Неизвестный автор документа (по всей вероятности, офицер штаба армии), останавливаясь на некоторых проблемах жизни в армии, констатирует, что с момента окончания 1-го Кубанского похода многие первопоходники оставили ее ряды, к этому же вынуждены были прибегнуть не годные к строю больные и раненые (а их более 80%), не получившие соответствующих предложений. Обращаясь к командованию, автор предлагает учитывать их заслуги перед движением при прохождении службы25.
С численным ростом белых армий и расширением масштаба вооруженной борьбы на Юге России первопоходники постепенно начинали воспринимать себя членами особой корпорации и сам факт участия в походе, порой и нередко, мог означать преимущество при производствах в чины и назначениях на командные посты. Процессы, происходившие в среде офицерства белых армий, в достаточно короткие сроки привели к его расслоению по принципу «добровольческих» заслуг, которое становилось особенно заметным в штабах и тыловых учреждениях. Интересно наблюдение бывшего жандармского генерала К.И. Глобачева, весной 1919 г. оказавшегося на территориях, занимаемых Вооруженными силами Юга России: «В военных сферах имели преимущество принимавшие участие в Корниловских походах, то есть люди, начавшие зародыш Добровольческой армии; царила тенденция, что эти люди - самые способные и единственные, которые могут освободить родину»26.
Анализируя динамику потерь добровольческого офицерства, P.M. Абинякин отмечал, что для участников 1-го Кубанского похода, отличавшихся наибольшей
приверженностью Белому движению, она составила не менее 24,1%, в то время как в числе покинувших ряды армии по собственному желанию она насчитывали лишь 2,6%. Значительные потери приходились на средний комсостав - 10,9%, однако, несмотря на это, даже в конце 1920 г. доля первопоходников в начсоставе стародобровольческих полков колебалась в пределах от 21,6 до 37,5%27.
Почти все без исключения добровольческие командиры периода 1-го Кубанского похода заняли видное положение в белом движении, а в дальнейшем и в эмиграции. Командовавший 2-й бригадой генерал А.П. Богаевский в феврале 1919 г. был избран войсковым атаманом Донского казачьего войска и оставался им до конца жизни в 1934 г. Генерал А.П. Кутепов, в 1919/20 г. бессменно командовавший 1-м армейским корпусом, после эвакуации Крыма был ближайшим помощником главнокомандующего и в 1928 г. возглавил Русский общевоинский союз. Бывший командир Партизанского полка генерал Б.И. Казанович командовал 1-й пехотной дивизией, 1-м армейским корпусом, войсками Закаспийской области, в 1926 г. именно он был назначен П.Н. Врангелем председателем Главного правления «Союзаучастников 1-го Кубанского похода». Командующий войсками Кубанской области генерал В.Л. Покровский прославился как удачливый кавалерийский начальник, командовал 1-м Кубанским казачьим корпусом, а с ноября 1919 по январь 1920 г. - Кавказской армией. Генерал П.В. Глазенап, командовавший 1-м Конным полком, занимал пост военного губернатора Ставропольской губернии. Осенью
1919 г., будучи откомандирован в распоряжение генерала H.H. Юденича, приказом последнего был назначен командующим Северо-Западной армией и оставался на этом посту вплоть до разоружения армии эстонскими властями.
Первопоходники первыми среди чинов белых армий предприняли попытку создания своего собственного общественного объединения. В сентябре 1919 г. в Екатери-нодаре собрание более чем из 300 бывших участников похода приняло решение основать «Союз участников 1-го Кубанского, генерала Корнилова похода» и избрало временное правление под председательством генерал-майора B.C. Хабалова. Спустя два месяца первое общее собрание «Союза...» утвердило его устав и избрало постоянное Главное правление, председателем которого стал Донской атаман А.П. Богаевский. Задачами «Союза...» провозглашались создание крепкого объединяющего начала в армии, а также организация помощи семьям и сиротам погибших первопоходников28. «Союз участников 1-го Кубанского похода» можно считать единственной военно-общественной организацией, которая сформировалась по принципу участия в одном конкретном боевом эпизоде белой борьбы. Образовавшись еще на родной земле в разгар гражданской войны, «Союз.,.» просуществовал многие десятилетия и оставил заметный след в жизни русской эмиграции.
Возникнув и существуя до конца 1920 г. как явление больше национально-политическое, русская эмиграция к началу 1921 г. стала все более приобретать военный оттенок. Ликвидация фронта гражданской войны на Юге России и эвакуация белого Крыма привели к тому, что русское сообщество в европейских странах пополнилось достаточно сплоченным многотысячным отрядом бывших чинов Русской армии генерала П.Н. Врангеля. Подавляющее большинство русских, оказавшихся за рубежом, были свидетелями либо непосредственными участниками белой борьбы, которая превратилась в один из отправных пунктов в процессе формирования самосознания эмигрантского сообщества.
В условиях эмиграции сохранение Русской армии в течение длительного времени не представлялось возможным, ее главнокомандующий П.Н. Врангель видел выход в
создании воинских объединений по месту расквартирования с целью сохранения хотя бы каких-то организованных структур. В первые месяцы эмиграции в Турции и на Балканах образовалось множество воинских союзов и обществ, которые не приходится считать только лишь самодеятельностью бывших чинов тех или иных частей и соединений либо родов войск. В числе первых в июле 1921 г. в Галлиполи был воссоздан «Союз участников 1-го Кубанского, генерала Корнилова похода». В 1921 г. Главное правление «Союза...» переместилось в Болгарию, а с 1925 г. продолжало свою работу в Белграде. В этот период его возглавляли известные ветераны-первопоходники генералы Н.В. Скоблин и И.К. Кириенко. На состоявшихся в 1926 г. торжествах в честь 8-й годовщины похода приказом главнокомандующего председателем Главного правления «Союза...» был назначен генерал-лейтенант Б.И. Казанович, как старший в чине, на этом посту он оставался до конца жизни.
В 1928 г. количество членов «Союза...» в разных странах превышало 1 тыс. чел. Его почетными членами с 1921 г. состояли А.Н. Алексеева, Н.Л. Корнилова, М.П. Маркова, генералы А.И. Деникин, П.Н. Врангель, почетным председателем Отдела «Союза...» 1-го армейского корпуса был генерал А.П. Кутепов. Отделения «Союза...» имелись в ряде крупных городов Югославии, а также в Болгарии, Греции, Польше, в качестве отделений в него входили Союзы первопоходников во Франции и Чехословакии. В составе «Союза...» существовал - редкое явление для воинского объединения - Постоянный дамский комитет иод председательством А.Н. Алексеевой29. Значительное место в работе «Союза...» в среде эмиграции занимала пропаганда и популяризация традиций белого движения. В 1926 г. в Белграде под редакцией генерала Б.И. Казановича вышел первый сборник воспоминаний первопоходников «В память 1-го Кубанского похода», в дальнейшем подобные сборники неоднократно выходили к юбилейным датам «Ледяного» похода. К десяти-, пятнадцати- и двадцатилетним годовщинам похода в 1928-1938 гг. Главным правлением в Белграде выпускалось юбилейное издание газетного формата «Первопоходник».
В соответствии со складывавшейся иерархией воинских объединений в 1921 г. одновременно с рядом крупнейших объединений «Союз...» был включен в состав «Совета Союзов и обществ бывших русских воинов, находящихся в Турции», а с момента образования в 1924 г. Русского общевоинского союза (РОВС) входил в его IV отдел. В течение более полутора десятилетий руководство РОВСа считало главной своей задачей сохранение кадров армии, с этой целью оно поддерживало войсковые традиции и преемственность в организации. Так, в 1939 г. приказом по РОВСу право ношения «Знака отличия Первого Кубанского похода» распространялось после смерти награжденного на старшего из его прямых потомков, причем это право передавалось не автоматически, а каждый раз по особому постановлению Главного правления Союза первопоходников30.
Политическое самоопределение не входило в сферу задач воинских объединений и союзов, будучи прерогативой высшего руководства РОВСа. Симптоматичной попыткой политического позиционирования, предпринятой Главным правлением «Союза участников 1-го Кубанского похода», можно считать публикацию в юбилейном выпуске «Первопоходника», посвященном 20-летию похода (1938), статьи Г. Родионова «Корнилов в представлении молодого поколения». Очевидно, высказанные автором взгляды на преемственность и ценности белого движения характеризуют как мировоззрение известной части эмигрантской молодежи, так и в значительной мере руководства «Союза...»:
«Ныне отбрасываются кисло-сладкие мечты о всечеловечестве, мировой солидарности на либеральной базе, всеобщем демократическом равенстве и т.д. Резкий отчетливый национализм, освобождающий от жидовского и иностранно-эксплуататорского гнета; созидательный труд, волевое действие, а не чувствительная фраза; борьба жестокая, но честная борьба за государственную и личную правду, а не компромиссное уговаривание и лживое соглашательство - вот краткая характеристика современной и грядущей государственной жизни. И всему этому положил начало не кто иной, как ген. Корнилов. Не будь его беспримерного Ледяного похода - этого символа и поворота к современности - не было бы ни Муссолини, ни Гитлера, ни Гоги31. Ибо Первый Поход, несмотря на то, что он кончился неудачей, показал, что надо делать для спасения государства, доказал, что и малая горсточка жертвенных волевых людей может бороться против несметных полчищ, и оказался первым ударом по жидовству и коммунизму»32.
В годы второй мировой войны наиболее активная часть ветеранов 1-го Кубанского похода вновь включилась в антисоветскую борьбу. Многие первопоходники, проживавшие в Югославии, вступили в созданную оккупантами осенью 1941 г. Русскую охранную группу (с ноября 1942 г. - корпус), которая участвовала всю войну в немецких карательных операциях на Балканах. Зимой 1944/45 г. штаб формируемой гитлеровцами в Бреслау так называемой 1-й Русской национальной армии возглавил один из соратников Л.Г. Корнилова полковник С.Н. Ряснянский.
После окончания войны деятельность русских военных союзов и обществ за рубежом в силу условий существования и возраста их членов окончательно приобрела черты, характерные для ветеранских организаций. Одним из ярких и, вероятно, последних проявлений активности «Союза участников 1-го Кубанского похода» можно считать работу, проводившуюся его Калифорнийским отделом по изданию журнала «Вестник первопоходника». С сентября 1961 по сентябрь 1970 г. в Лос-Анджелесе (США) вышло 93 номера «Вестника..,». В июне 1971 г. издание было возобновлено под названием «Первопоходник», до декабря 1976 г. вышло 34 номера. Все эти годы журнал играл роль службы связи между разбросанными по всему свету первопоходниками: на его страницах увидело свет множество воспоминаний ветеранов-добровольцев.
Сегодня, когда историки ведут поиск новых подходов к осмыслению природы и итогов гражданского конфликта в нашей стране, очевидными представляются сложность и неоднозначность белого добровольчества как социально-психологического и политического явления. Во всяком случае, его не удается объяснить прямолинейно, социальным или классовым происхождением участников, их следованием или сопротивлением одному из преобладавших политических течений. Не вызывает сомнения, что в основе их выбора лежали куда более индивидуальные, личностные мотивы. Не могут быть проигнорированы эмоциональный и ситуативный факторы, немаловажные, как правило, для анализа социального и политического поведения молодежи. Фактом же является то, что добровольцам удалось составить сплоченную общность, ставшую относительно прочной кадровой основой белых армий в период вооруженной борьбы и оказавшуюся способной сохранить свои традиции в эмиграции. Уйдя из жизни, поколение участников 1-го Кубанского похода Добровольческой армии оставило потомкам исторический миф, который и спустя десятки лет продолжал привлекать общественное внимание. Легенда о «Ледяном» походе оказалась востребованной в постсоветской России в качестве основы для антисоветской и антикоммунстической самоидентификации.
1 Антонов-Овсеенко В А. Записки о гражданской войне. М.; Л., 1924. Т. 1. С. 213.
2 Ефимов Н.А. Разгром Корнилова на Северном Кавказе // Исторические записки. М., 1977. Т. 98. С. 95.
3 Кавтарадзе А.Г. Военные специалисты на службе Республики Советов 1917-1920 гг. М., 1988. С. 227-230.
4 Деникин А.И. Очерки русской смуты. М., 1991. Е. 2. С. 199.
5 Головин H.H. Российская контрреволюция в 1917-1918 годах. Ч. II. Развитие общероссийского противоболыпевистского движения. Рига, 1937. Кн. 5. С. 47.
6 Гуль Р.Б. Ледяной поход // Белое дело. Ледяной поход. М., 1993. С. 223.
7 Черепов А.Н. Зарождение антикоммунистической борьбы на Юге России // Вестник первопо-ходника. 1967. № 75. С. 19.
8 См., напр.: Абинякин P.M. 1) Офицерский корпус Добровольческой армии: социальный состав, мировоззрение 1917-1920 гг.: Дис. Орел, 2000; 2) Гражданская война и трансформация менталитета: офицеры Добровольческой армии как маргинальное сообщество // Менталитет россиян. История проблемы. Материалы 17-й Всероссийской заочной научной конференции. СПб., 2000. С- 73-76; 3) Социально-психологический облик и мировоззрение добровольческого офицерства // Гражданская война в России: события, мнения, оценки. М., 2002. С. 413-437.
9 Ипполитов ГМ. Морально-психологическое состояние офицеров Добровольческой армии в период ее формирования (ноябрь 1917 - февраль 1918 гг.): к постановке проблемы // Армагеддон. Актуальные проблемы истории, философии, культурологии. М., 2001. Кн. 9. С. 75-94.
10 Деникин А.И. Указ. соч. Т. 2. С. 268.
" Там же. С. 217.
12 Головин H.H. Указ. соч. С. 46.
13 Гуль Р.Б. Указ. соч. С. 229.
14 Деникин А.И. Указ. соч. Т.2. С. 205.
15 Пауль С.М. С Корниловым // Белое дело. Ледяной поход. С. 183.
16 Отчет о командировке из Добровольческой Армии в Сибирь в 1918 году // Архив русской революции. Изд. И.В. Гессена. Т. IX. Берлин, 1923. С. 285-286.
17 ГАРФ. Ф. Р-5881. Оп. 2. Д. 556. Л. 68.
18 Там же. Л. 64.
19 Эфрон С.Я. Записки добровольца. М., 1998. С. 166.
20 Какурин Н.Е. Как сражалась революция: В 2 т. Т. 1.М., 1990. С. 151; Абинякин P.M. Социальнопсихологический облик и мировоззрение добровольческого офицерства. С. 431.
21 Эфрон С.Я. Указ. соч. С. 167.
22 Последний поход Л.Г. Корнилова //Донская волна. 1918. № 5. С. 4.
23 Гуль Р.Б. Указ. соч. С. 285.
24 ГАРФ. Ф. Р-5895. On. 1. Д. 96. Л. 4об.
25 РГВА. Ф. 39540. Оп.1. Д. 2а. Л.4 об.-5.
26 Глобачев К.И. Правда о русской революции. Воспоминания бывшего начальника Петроградского охранного отделения // Вопросы истории. 2002. № 10. С. 70.
21 Абинякин P.M. Офицерский корпус Добровольческой армии ... С. 17.
28 ГАРФ. Ф. Р-5895. On. 1. Д. 96. Л. 4об.
29 Там же.
30 Пашков П.В. Ордена и знаки отличия гражданской войны 1917-1922 годов. Военно-историческая библиотека «Военной были». Париж, 1961.
31 Гога Октавиан (1881-1938), румынский консервативный государственный деятель, в 1937— 1938 гг. - премьер-министр, активно способствовал королю Каролю II в осуществлении государственного переворота в феврале 1938 г.
32 ГАРФ. Ф. Р-5895. On. 1. Д. 96. Л. 15.
Статья принята к печати 28 декабря 2006 г.
