CC BY
125
ЯЗЫК И ЯЗЫКОВАЯ ЛИЧНОСТЬ
УДК 801.808.809
Г.-Р.А.-К. Гусейнов1
Белая Вежа, Саркел и Гелбах в историко-этимологическом и ареальном контексте древних взаимоотношений русского языка с тюркскими и иными языками народов Северо-Восточного Кавказа
Статья посвящена обоснованию в контексте древних взаимоотношений русского языка с тюркскими и иными языками народов Северо-Восточного Кавказа историко-этимологических и ареальных связей древнерусского «Белая Вежа» и булгарского «Саркел» названий хазарского города, находившегося на р. Дон, с наименованием «Гелбах» древнекумыкского города (в настоящее время -селения) на р. Сулак (Республика Дагестан).
The article is devoted to ground of historic-etymological and areal connections of ancient russian ‘Belaia Veja’ and bulgar (turkish) ‘Sarkel’ names of Khazar town, which was situated on the Don river, with ‘Ghelbakh’ name of old qumuk town (by now village), situated on the Sulak river (Republic of Daghestan), in the context of Russian language’s old relations with Turkish and other people’s languages of North-East Caucasus.
Ключевые слова: Белая Вежа, Саркел, Гелбах, древнерусский, хазарский, булгарский и кумыкский языки, историко-этимологический и ареальный контекст.
Key words: Belaya Vezha, Sarkel, Gelbah, Old Russian, Hazarian, Bulgarian and Kumyc, historical-and-etymological and aerial context.
В 965 г., согласно сообщению «Повести временных лет», Святослав одолел «козаромъ и гра[дъ] ихъ бhлу вежю вза». Аналогичное, также отождествляемое с хазарским городом Саркелом название фиксируется и во включенном в данную летопись «Поучении Владимира Мономаха» [39: 483], датируемом 1096 г.
В свою очередь, цветовое значение первой части рассматриваемого ойконима Белая (Вежа) поддерживается аналогичным греческим переводом его значения у Константина Багрянородного (середина Х в.) - «белый город» [16: 112]. Он передает анлаут данного названия (ЕарксА [7: 18]) через греческую букву «сигма», использовавшуюся в греческой традиции для обозначения в иноязычных наименованиях как [s], так и [s] [43: 142]. Это является основанием для возведение ее либо к тюрк. sary ‘желтый’, ‘белый’ [5: 20], либо к чув. шор(а)/шур(а) ‘белый’. Однако с учетом еврейского написания слова в целом как ш-р-кил [43: 142], каковое имеет место в пространной редакции письма хазарского
1 Гусейнов Гарун-Рашид Абдул-Кадырович, кандидат филологических наук, доцент, Дагестанский государственный университет.
кагана Иосифа (950-960-е гг.) [20: 668], и ввиду известности еврейскому алфавиту буквы, передающей [э], представляется возможным предполагать наличие в анлауте этимона данного ойконима звука [§] (ср. болг. (булг.) * 8ап-ке1>*§иг[а]-кН [7: 18]).
При этом Саркел был первоначально хазарской крепостью, построенной в 30-е гг. IX в. из кирпича [8: 597], т. е., в принципе, красного цвета, и значение «белый» первой части ее названия не может быть связано с данной особенностью ее внешнего облика. С другой стороны, следует иметь в виду расположение Саркела как западного форпоста Хазарского каганата, что отвечает тюркской традиции цветовой передачи сторон света. Об этом свидетельствует использование в истории русского языка (ХУ1-ХУ11 вв.) оборота белый царь как названия московского царя в обращении к нему восточных народов (перевод тюркского акъ в значении «западный») [33: 138].
Возникающее противоречие, возможно, снимается тем, что, как полагают, пратюрк. *эа1^ ‘желтый’ имело первоначально значение ‘светло-(бледно)-желтый’, которое развилось в чувашском в «белый», в собственно тюркских языках - ‘желтый’ [36: 602]. Вместе с тем тюркологи-алтаисты восстанавливают пратюрк. *э1аг1д ‘желтый, белый’ с восходящим дифтонгом 1а [15: 60] либо практически аналогичное праалт. *Б1агУ, к числу репрезентатов которого относят тюрк. *эагуд и монг. *э1га [40: 278], считающееся прародственным для тюркских языков [49: 207]. Соответственно в булгарском *э->-§ перед *1,*у, а также начальным элементом Ч- дифтонгов первого слога, что отразилось в одном из венгерских заимствований времен контактов венгров с тюрками на пути в Европу в VIII-IX вв. - венг. эаг (в венгерской орфографии э передает [§], а эг - [э], а=а) ~чув. §огь ‘белый’ ~ станд.-тюрк. *Ба1^ ‘желтый’ [38: 57], где до IX вв. *-а->*-а°-, но*-а°- >[о]>[и] после XIV-XV вв., когда также имеет место и редукция ауслаутного ^/-уд [37: 680,693-694,703,687]. Поэтому можно
предполагать отражение в рассматриваемой части формы *§аг ‘белый’, аналогичной венгерской.
Сравнительно недавно было высказано мнение о том, что вторая часть данного ойконима, т.е. (см. выше) -кел/-кил, восходит к чув. кё!в, башк. кв!а ‘запор, задвижка’ [5: 20]. Первое из них сравнивается с азерб., тур. килид ‘замок’ [16: 104] (>кум., к.-балк. кирит то же), каковые из перс.(калид ‘ключ’ [31: 405], ср. русск. калитка неясной этимологии). В то же время мегр. кИэ, кэ!а (>сван. кэ!), лаз. ки!а сравниваются с праи.-е. *к1а(и) ‘ключ’ (<семит*к-1- ‘удерживать, задерживать’, ‘запирать’ [10: 874]) при неясности генезиса
аналогичного названия в целом ряде дагестанских языков. Последние при ближайшем рассмотрении обнаруживают близость к вышеприведенным западнокартвельским наименованиям [23: 113114], как, впрочем, и рассматриваемые чув. кё!в, башк. кв!а.
В действительности, рассматриваемая часть ойконима (Сар-)кел, сохранившаяся в данной, через -е-, форме в чувашских ойконимах, передается тогда же в вышеупомянутом письме кагана Иосифа (950960-е гг.) через буквы каф(к), йод(и), ламед(л) [43: 142], т.е имеет написание -кил и отвечает совр. чув. кил ‘жилище (двор), дом, подворье’, произносящемуся как [к'ил'], т. е. в целом с палатальным оттенком [51: 47]. Аналогично первая буква в иврите обозначает палатальный спирант [k] при известности буквы «коф», обозначающей [q], вторая, если она употреблена без знака «хирек», - краткий [i] в условиях, когда древнееврейскому языку был известен и звук [e], узкий или широкий [12: 333,334,335].
В свою очередь развитие др.-чув.[е] > ср.-чув. [i] относится к началу среднечувашского периода, датируемого временем с IX до XIV-XV вв. [см. 37: 680, 683], но, следует полагать, до 950-960-х гг., когда написание -кил отразилось в письме хазарского кагана Иосифа (см. выше), а у Константина Багрянородного (середина X в.) - (16р)ксА [7: 18], т.е. исходным является ср.-чув. кел, сохранившееся (см. выше) в чувашской ойконимике (ср. болг.(булг.)* sari-kel >* sur[á]-kil [7: 18]), что, в конечном счете, отражает, вероятно, отмеченную выше переходную стадию. Однако более показательными являются чув. диал. kilé, kül ‘дом, домашний очаг’, kil-jys ‘семья’ [18: 363]. Первое из них (kilé) может быть возведено, в том числе с учетом отмеченных выше закономерностей, к началу среднечувашского периода - к *keli [37: 680,683].
Вместе с тем чув. kil, kül ‘дом, домашний очаг’ (здесь -ü- не может быть отражением пратюрк. *ü, который вне зависимости от долготы дает -э°-), огуз. *gil > азерб., тур. gil в сложениях ‘семья’, но якут. küle, küle ‘сени, прихожая’ < пратюрк. *kjül или *küjle (~тунг.-маньчж.*дй!е ‘жилище’, яп. *kurá ‘сарай’) с восходящим пратюркским дифтонгом *jü или пратюркским сочетанием *-üj- [38: 223]. При этом в ранний среднечувашский период имеет место развитие *küjl(ü) > küjlü , поздний среднечувашский - *kjülü > kile (т.е. речь идет об эпохе IX-XIV вв.) [37: 680,685,687], последнее из которых, в принципе, может восходить к началу среднечувашского периода (до IX в.) исходному *keli (см. выше).
Что касается вышеприведенных огузских i-форм, с которыми также сравниваются эвенк. гуулэ ‘жилище, изба, хижина; зимний дом, зимовье’; якут. куулэ ‘сени, крытый ход в помещение (в якутском доме’) [43: 142], то они (огузские формы) в отношении вокализма могут восходить на уровне азербайджанских диалектов к исходному *gal, турецких балканских и литературного языка -*gel [34: 67; 37: 16]. Последнее из каковых, в принципе, может быть соотнесено с уже установленным булг. (середина X в.) kel (см. выше), которое однако не принимается во внимание в вышеупомянутой реконструкции.
С другой стороны, вышеупомянутое эвенк. гуулэ, возводящееся к тунг. *giala ‘комната’, считается генетически не связанным с тюркским и развившимся под влиянием якут. küla (также kü:la: с удлинением). Тюркские же формы допускают возведение к алтайскому (*Küla ‘дом, домочадцы’), а затем и к ностратическому уровням, если огуз. g-является либо результатом вторичного озвончения и формы с огуз. k-лишь случайно не засвидетельствованы, и в этом случае восстанавливаются алт. *k'-, *g- (ср. выше: тунг-маньчж^^ ‘жилище’, яп. *kurá ‘сарай’ и пратюрк. *kjül или *küjle), либо алт.*^ (ср. выше алт. *Küla ‘дом, домочадцы’), если в огуз. представлен древний g- [18: 362-363].
В реконструкции авторов «Сравнительно-исторической грамматики тюркских языков» подразумевается огуз. g- как результат вторичного озвончения, что с учетом параллелей из иных алтайских языков указывает, по В.М. Илличу-Свитычу, на алт.*^-, *g-, в то время как алт. *Küla у В.М. Иллича-Свитыча - на древний g- в огузском. В свою очередь, если руководствоваться в последнем случае одним из правил перехода от раннепратюркской системы согласных к чувашской (булгарской) - спонтанным оглушением (усилением) начальных взрывных [38: 69], то первичной для раннепратюркской формы рассматриваемого слова можно признать и звонкий анлаут.
Тем более, что тюркская праязыковая начальная глухость/звонкость хорошо восстанавливается на огузском материале (см. выше) только при гласных переднего ряда, при этом регулярно соответствуя праалтайским: *g- звонкому *g- и непридыхательному *k-(ср. выше: тунг.-маньчж. *gule ‘жилище’, яп. *kurá ‘сарай’, но пратюрк. *kjül или *küjle), *k- придыхательному *k'-. Но отношение к огузскому (и пратюркскому, поскольку огузское восходит к праалтайскому) древнебулгарского материала считается неясным [15: 23-24].
Это позволяет предполагать первичным в отношении к восстановленному др.-чув. *keli компонент *geli, который обнаруживается в структуре южнокумыкского ойконима Дёр-гели, упомянутого в папской булле 1401 г. в качестве одного из городов-центров епископства «Каспийских гор», располагавшихся в «стране Кайтагской» (in Chaydakensi patria) - Dergwely [2: 87,88]. Здесь комплекс -we- может передавать передний средний [о], т.е. огубленное [е], в то время как еще до этого данный населенный пункт упоминается в форме Деркелу (ср. выше ср.-чув.*keli) в период похода Тимура 1396 г. в персоязычном источнике в качестве крепости (!) вместе с Мика и Балу [см. 4: 118], первый из которых отождествляется с даргинским с. Мекеги [9: 307]. Сюда же следует отнести аналогичное в отношении вокализма наименование Дёргели-аул одного из кварталов впервые упомянутого в YII в. в качестве «гуннского города Таргу» [1: 271] (кум. Таргъу, имеющее булгарское происхождение [13: 78]) кумыкского с. Тарки, в пределах которого на горе Тарки-тау Дёргели-аул занимает верхнюю часть селения, но ниже Чагъар-аула -
квартала крепостных крестьян при известности здесь и других кварталов, в т. ч., например, Мамайоравул, первая часть которого означает «ров (хана?) Мамая».
Следует принять во внимание и такие кумыкские ойконимы, как Ишарт-ы, Хумторкъал-и и Эрпел-и, в которых конечное -ы/-и может представлять аффикс принадлежности 3 л. ед.ч., особенно в составе второго названия, которое означает досл. «крепость (кьал) на песчаной вершине» и располагается в центральной Кумыкии около бархана Сарихум. С ним же должно быть соотнесено и вышеупомянутое чув. диал. кИё (<*кеИ), где -ё - такой же показатель привативности, восходящий к *- [25: 15] и реализующий изафет II, наиболее распространенный в чувашском языке в то время, как в кумыкском языке он употребляется реже [32: 58]. Поэтому в соответствии с вышеизложенным к числу исходных форм следует отнести и тур.-азерб. *да!/*де! аффикса посессивности, отразившегося в кум. де!(1) ‘крепость’ и также восходящего к пратюркскому уровню [38: 238].
Рассматриваемый компонент встречается и в составе ойконима Гел-бакъ, который упоминается в кумыкском йыре (героико-исторической песне) «Об Ибаке и Зоруше» [24: 115]. Данный ойконим в звучании Гельбах, а также в форме Килбах, Гюлбах, Гилбах и др. (здесь -и-, надо полагать, используется в виду отсутствия в арабском графемы для -е-), обнаруживающих близость к вышеупомянутым вариантам, упоминается в позднесредневековом кумыкском, написанном на языке тюрки историческом сочинении «Дербент-наме», посвященном, что знаменательно, эпохе арабо-хазарских войн, имевших место в VII-VIII вв., т. е. в (древне)булгарскую эпоху.
Основная часть этого памятника датируется второй половиной XVI или началом XVII в., данный ойконим известен в аварском языке под тем же названием Гелбахъ, под которым понимают соответствующую, подвластную Xазарии историческую область на Северном Кавказе (возможно, в пределах Дагестана), отождествляемую обычно с исторически кумыкским, у выхода р. Сулак на равнину, селением Верхний Чирюрт [46: 11,18-20,46 прим. 34,35]. Название данного населенного пункта в последнем - Чырюрт, первая часть которого (чыр-) означает в кумыкском «стена, забор, ограда», вторая (-юрт) - 1) «селение, село; деревня; аул; 2) дом, хозяйство», подтверждает следующий, установленный археологами факт. Речь идет о том, что соответствующее городище хазарской эпохи представляет собой обширный для того времени город, который был обнесен массивными оборонительными сооружениями с башнями, т. е. крепость, к которой примыкали еще 15 городищ и поселений, в т.ч. укрепленных [26: 101-105].
В связи с вышеизложенным становится понятной та часть сюжета данного йыра, в которой один из его героев - Ибак, возвращаясь с добычей из Кабарды, гибнет, как причитает его мать, на пограничной
дороге («Дазув йолдан...неге (нетме) геле эдинг?!»), на пути к народам, странам (к.-балк. «селениям») Гельбаха («...Гелбакъ деген эллеге...») от стрелы [24: 115]. Тем самым речь идет о комплексе (см. выше) селений с крепостью, а упоминание стрелы позволяет предполагать, что действие имело место в эпоху до распространения на Северном Кавказе огнестрельного оружия, имевшего место здесь в ХVII-ХVIIIвв. [19: 471]. Вместе с тем известно мнение о том, что соответствующий оним обозначал пределы страны, достигавшей нынешней Кабарды или включавшей ее, как отметил в своем комментарии к этому йыру А.М. Аджиев [24: 405].
Вторая его часть, как было отмечено К.С. Кадыраджиевым [21: 34], может быть интерпретирована как развитие бах <*балх <др.-тюрк. балык // балук ‘город, столица’, если иметь в виду, что случаи выпадения -л- в интервокальной позиции известны в тюркских языках, в т.ч. в кумыкском и в положении перед [k] и [y] [35: 354-355]. Однако при этом не было отмечено, в отличие от кум.-авар. (Гел)бакъ/(Гел)бахъ, где сохранился исторический ауслаут, представленный в пратюрк. *balyq ‘стена из сырцовых кирпичей’ > ‘крепость, город’ [36: 485], что форма бах <*балх ввиду ауслаутного -х (<*-q) может иметь древнебулгарское (до XI в.) происхождение [37: 680,700-701] и отвечать, в принципе, эпохе арабо-хазарских войн. Речь, таким образом, идет в данном случае о булгарском городе-крепости *Гелбалх.
Данный вариант интерпретации носит вполне удовлетворительный характер и с семантической точки зрения, если иметь в виду, что Саркел, как уже отмечалось, был первоначально хазарской крепостью, построенной, по сведениям Константина Багрянородного, в 30-е гг. IX в. [8: 597]. И соответственно самое раннее употребление др.-русск. ВЕЖА в значении «крепостное сооружение, башня» находит отражение под 946 г. в «Повести временных лет» [39: 482; 33: 51], в которой уже в 965 г. впервые упоминается Белая Вежа, т. е. Саркел.
В свою очередь, развитие формы *Дёр-г[о]ли (Dergwely) можно полагать закономерной в условиях, когда, с одной стороны, появление сингармонистических (передних) вариантов гласных особенно характерно для подгорного кумыкского диалекта [28: 240], к которому относится говор данного населенного пункта. Но с другой стороны обращает на себя внимание кум. tobe < пратюрк. *tepo ‘вершина, макушка’ [38: 841] (ср. пратюрк. *top6(-u) ‘холм, вершина’ и чув. tube то же [40: 192] ~ кум. Тюбе - ойконим в районе Махачкалы), которое, возможно, свидетельствует о первичности формы Dergwely (*Дерг[о]ли).
Вместе с тем представляется возможным предполагать отражение в начальном Дёр-(гели) «общетюркского» огузо-саянского озвончения (праалт. Т> пратюрк. *t, огузо-саян. *d перед звонким
взрывным, *г и *г) [см. 38: 11, 68-69], имевшего место уже после отпадения булгарской ветви, которое относится, по лингвоисторическим данным, к 120 г. до н.э. [37: 734]. Речь идет об не имеющем алтайских параллелей пратюрк. Чог ‘почетное место в юрте/доме’ (Нот ‘почетное место’ [47: 197]), известном и кумыкскому языку, в т. ч. и в составе вышеупомянутого ойконима Хум-тор-къал-и. Причем в последнем могла иметь место перестройка исходного переднерядного вокализма (*Хум-тоьр-кел-и) в нынешний заднерядный.
Она могла быть обусловлена тем, что в буйнакском и хасавюртовском диалектах, в пределах распространения первого из которых расположен данный населенный пункт, разница в произношении гласных [о] и [оь] еле уловима. Кроме того, в буйнакском диалекте палатальная гармония не всегда осуществляется последовательно, а в сложных словах в кумыкских говорах небная гармония часто нарушается, особенно в их вторых компонентах [27: 13,60,61].
При этом только в тувинском, турецких и азербайджанских диалектах обнаруживается форма dог (тув. dог [<*Юг]), имеющая в первых двух значение ‘почетное место в юрте/доме [напротив входа], передний угол, красный угол’ (тур., тув.) и ‘гостевая комната’ (тур.), но в азербайджанских диалектах, неизвестное прочим тюркским языкам -‘верхняя часть комнаты’ [36, 514]. Носителем последнего, надо полагать исходного, значения «верхний» является, вероятно, как рассматриваемое кум. диал.(подгор.) Дёр-/*Дер-, ареально смежное азербайджанским диалектам, так и соответствующий компонент *Юг в *Хум-тоьр-кел-и.
Тем более, что вышеупомянутое озвончение наблюдается в соседнем Дёргели кайтагском диалекте кумыкского языка, в котором при общекум. и лит. торгъай ‘жаворонок’ известна форма доргъай то же [28: 110-111], каковой отвечает пратюрк. Чогудаі, не имеющее d-репрезен-татов и восходящее к праалт. Тигав [36: 176]. Кроме того, анлаутное озвончение [Ц>^] наблюдается и в целом ряде иных форм, не только кайтагских, но и самих подгорных [28: 110-111].
Соответствующее пратюрк. *Юг/*Ю:г первоначально могло означать на праалтайском уровне возвышение, а затем почетное место и стать исходной формой для пратюрк. о:г ‘верх’ [47: 195], которое могло образоваться в результате редукции начального >о, известной и монгольскому языку [6: 36].
Известно также принадлежащее Мункачи сближение чув. кил с «кавказско-кюринским» (лезгинским) кел, квал [16: 112]. Речь, в принципе, идет о лезг. кшэ! ‘дом, комната’ с лабиализованным абруптивным Ы-, поддерживаемом близкими к нему наименованиями дома в крыз., буд. ки!, каковые в отношении вокализма могут считаться первичными, а также изолированном сван. ке! ‘хижина’ при
таб. kkul(?) ‘деревня’ [22: 174; 23: 111,130,196]. В последнем случае, точнее, таб. Gu!, уи!, агул. диал. у'и! ‘село’, где в-^- звонкие увулярные аффриката и спирант, Y,- вторичный, восходящий к ним звонкий фарингализованный спирант [22: 174,312], из которых
первичным следует признать таб. Gu! [42: 303-304], с анлаутом, не восходящим к общедагестанскому уровню, как, впрочем, и соответствующее понятие ‘село’, ‘деревня’ [11]. Сюда же, видимо, следует отнести авар. ко1о (Р.п. киМ-1, мн.ч. ки!-<3а-!) ‘селение’ [22: 174], при авар., анд. кули то же [44: 82], каковые, имея в виду аварские (см. выше) формы Р.п. и мн.ч. могут быть квалифицированы как исходные, а также ойконимы с компонентом -кела, встречающиеся в ареально смежных области распространения аварского и андийских языков восточнонагорных чеченских обществах Шатой и Нохч-кел(ой) и возводимых к анд. кули ‘хутор’, что фонетически неубедительно, а также кулл(-иш-ка) в пограничном с Цова-Тушетией обществе Сандаха [41: 164,214,179]. Все они, в принципе, могут быть возведены к аналогичным, рассмотренным в предшествующем изложении чувашским и булгарским наименованиям, связываемым с Саркелом.
Известен еще один ряд, но уже общедагестанских сопоставлений, передающих название дома, с исходным анлаутным д-: дарг. даИ (да!е [22: 175]) ‘дом’, ‘комната’, арч. ха! ‘нора’, таб. ха! ‘дом’, агул., рут. ха!, цах. хаш [11: 92] (<*ха! [42: 267]). К ним, вероятно, следует присовокупить цах. ХШ ‘селение’ (‘хутор’ [44: 79]) с увулярным глухим спирантом X- [22: 174] (<*Xil [42: 267]), а также встречающиеся в составе ойконимов восточногорно-чеч. диал. qе!!i [41: 68,73,84,90,109,121,122,132,134,133,149,153, 155,157,158,170], qе!!a
[41: 164], даШ [41: 120] при форме мн.ч. да!!-о] [41: 157]. Использование во всех вышеприведенных формах и в вышеупомянутом кулл(-иш-ка) не имеющего фонологического значения геминанта -!!- (с конечным н, отражающим тюркский аффикс принадлежности с возможной редукцией до -а при том, что исходным вариант для чеченских форм следует считать вариант *даШ, если иметь в виду вокализм формы мн.ч. да!!-о], могло быть обусловлено необходимостью передачи плавного булгарского сонанта !, в отличие от спиранта I, которому в собственно тюркских языках отвечает §.
В свою очередь, вышеприведенные названия дома в нахско-дагес-танских языках могут отражать арабское наименование крепости, цитадели да!а, восходящее к перс. зале и отложившееся в чув. хула при тур. кале и уйг. кэлэ [16: 303], которые могут свидетельствовать о бытовании формы типа вышеупомянутого дарг. да!е при дарг. даИ, непосредственно отвечающем чеч. *даШ, с неясным ауслаутным вокализмом в обеих последних формах. В то же время горномарийский чувашизм хала ‘город’ в условиях, когда «в лугововосточном литературном языке звук [х] встречается только в поздних русских заимствованиях» [29: 37], что обусловило, надо полагать,
усвоение соответствующего мар. ола в составе Йошкар-Ола букв. «красный город» из чув.диал. хола [38: 443], отражает
древнечувашский, имевший место к VIII в. переход неконечного д > х [37: 680,693]. Это свидетельствует о возможности возведения к др.-чув. (булгар.) хала вышеупомянутых арч. ха! ‘нора’, таб. ха! ‘дом’, агул., рут. ха!, цах. *ха! то же, где могла иметь место характерная для табасаранского, арчинского, агульского, цахурского [50: 205,292,67,240] и, возможно, рутульского языков [17: 29-30,164] редукция ауслатного гласного.
С другой стороны, если иметь в виду цах. хш ‘деревня’ (<*Xil), то его источником могла стать лексическая форма типа булгаризмов венгерского языка, в которых пратюрк. *а отвечает узкий у, что имело место (сужение широких гласных) ко времени появления булгаро-суварских племен в Поволжье [37: 255], относящемся ко второй половине VII - первой половине VIII в. [20: 116]. Это дает основание полагать, что редукция узких гласных в древнебулгарском языке могла наблюдаться до указанного времени, когда носители этого языка пребывали на Северном Кавказе.
Не исключено вместе с тем, что ввиду возможности изолированного характера перс. зале [10: 741-745] последнее могло быть усвоено из какого-нибудь (огузского) тюркского диалекта, в котором отразилось пратюрк. *деП/*даИ, если принять во внимание вокализм тур.-азерб. *да!/*де! (см. выше). Важно и то, что практически в рассматриваемое время - к VII-VIII вв. - новоперсидский язык широко распространился на территории Западного Ирана и Xорасана [30: 17], ареально смежной тюркским языковым областям.
Вместе с тем вышеупомянутый ойконим Дёрзели неквалифицированно интерпретируется как развитие из праформы Дёртгели ‘село четырех гельских родов’, во второй части которой выделяется древнейший этноним зел, якобы «неоднократно отмеченный на территории Дагестана», в т. ч. в другом, уже упоминавшемся кумыкском ойкониме Гелбах, в составе которого, как уже отмечалось, -бах < *балх < др.-тюрк.балык // балук ‘город, столица’. Кроме того, бытование последнего компонента предполагается и в упоминаемом восточных источниках ойкониме Тарзуб с фонетическими вариантами Таргум, Таргун, каковые возводятся к исходному *балх - город Таргу при промежуточном Таргуба >азерб. топоним Дарзуба [21: 3-4].
Однако последний ойконим имеет совершенно иное, булгарское происхождение [13: 78] и его варианты Тарзум, Тарзун при сомнительности промежуточного Тарзуба >азерб. топоним Дарзуба могут отражать несколько иные отглагольные словообразующие аффиксы - общетюрк. ^ун при чув. -кэп, -кэт [48: 173; 26: 155-156]. Последние в соответствующем звучании могли бытовать в булгарском языке, если допустить аналогичное происхождение ингушского
ойконима Т1аргим, соответствующая мотивация которого не входит в число непосредственных задач данной работы.
Кроме того, вышеупомянутый этноним называется у Страбона (ум. в 21 г. н.э.) в форме hali и может быть отождествлен с другим, соседним Дёргели южнокумыкским ойконимом Гьели. Он известен в документе 1598 г. «как кабак Хели», который во главе с «шевкаловым узденем» Али выставлял 50 конных, в то время как ранее упоминавшееся Дёргели, расположенное выше (!) Гьели [heli], - 100 во главе с князем Мехти Доргелинским (сыном крым-шухала) [3: 148,149], что говорит о его более значительном населении. Причем хелы два раза упоминаются у раннесредневековых грузинских и армянских авторов, описывавших события IV—VII вв.[9: 156], и, в свою очередь, «древние племена гелов локализуются некоторыми исследователями в долине р. Сулак, где бытовал и возможный их древний центр под названием Гелда, сопоставляемый с нынешним с. Гельбах» [25: 17], что (см. выше) в фонетическом отношении (гелы/ Гельбах) оказывается неприемлемым.
Hali у Страбона ввиду южно-кум. heli может отражать вариант *häli и отвечать при др.-чув. *keli форме *käli, если принять во внимание пратюрк. *geli/*gäli, а также факты тобасских (саянских) языков, в которых в качестве аллофонов сильной фонемы /kh/ выступают щелевые согласные: в тувинском — заднеязычный х- в мягкорядных словах, увулярный х- и в некоторых случаях фарингальный h— в твердорядных словах; в тофаларском h- выступает и в твердорядных и мягкорядных словах. Это отвечает положению дел в монгольских языках и обусловливается тем, что придыхательный элемент h либо трансформирует смычный элемент к в проточный заднеязычный или увулярный звук (как в тувинском), либо полностью вытесняет его (как в тофаларском) [37: 625].
Полагают при этом, имея в виду уже отмеченную начальную глухость-звонкость звонкость гуттуральных, хорошо
восстанавливающуюся на огузском материале, что саянский материал пока не укладывается ни в какую интерпретацию, более того, неясны соответствия к- — х- между тувинским и тофаларским, что предположительно объясняется действием большого количества вторичных процессов [15: 24]. Однако подобный процесс развития q->h- наблюдается в твердорядных словах на Северо-Восточном Кавказе и Дагестане — в раннесредневековом этнониме hon < *xon <*qon со значением «оседлый», отложившемся в самоназвании кумыков — qumuq [14: 52—56,61—62], а также в Поволжье в памятниках волжско-булгарского языка XIII-XlV вв. — соответствие q~x~h: hir~qiz ‘дочь’, x'i'riX ~ qiriq ‘сорок’, toxur~tuquz ‘девять’ [45: 19].Все говорит о том, что в рассматриваемом регионе имеет место ситуация, подобная той, которая наблюдается в тофаларском, и позволяет ввиду наличия уже упоминавшегося пратюркского характера аффикса посессивности
в рассматриваемом этимоне интерпретировать его как «обладающий домом, жилым помещением», т. е. «оседлый», как и Иоп~ дитид.
Не исключено вместе с тем, имея в виду, что отмеченная выше реализация гуттуральных в саянских языках считается чисто тобасской [37: 625], отражение в упомянутых выше фактах особого И-рефлекса (присущего и халаджскому, ареально смежному СевероВосточному Кавказу и Дагестану) начального поствелярного (позднепратюркского увулярного д или д' [38: 17]), обнаруживаемого в одном из дунайско-булгарских заимствований старославянского языка - *хогопди, -ъув ‘знамя, стяг’ [15: 48]. В этом случае рассматриваемая форма может интерпретироваться как репрезентат вышеупомянутых дарг. да!е/даИ/ чеч. *даШ, чему, возможно, могла способствовать соответствующая особенность артикуляции глубокозаднеязычного д в подгорном, кайтагском и терском кумыкских диалектах, в ареальных пределах первого из которых расположено с. Гьели,- его произношение с придыхательным оттенком [28: 166]. В этом случае ауслаутное - последних двух форм представляется возможным рассмотреть как аффикс посессивности, первую - да!е - как результат выравнивания, а за самой лексемой сохранить уже отмеченную семантику ‘обладающий домом, жилым помещением’, т. е. ‘оседлый’.
Список литературы
1. Алиев К.М. Таргу-наме.- Махачкала, 2001.
2. Алиев К.М. Тайны кумыкской этнонимики (этнонимические этюды)//Вести Кумыкского научно-культурного общества.- Махачкала, 2002/2003.- Вып.8-10.
3. Алиев К.М. Шаухалы Тарковские.- Махачкала, 2008.
4. Алиев Б. Г., Умаханов М.-С. К. Дагестан в XУ-XУI вв. (Вопросы исторической географии).- Махачкала, 2004.
5. Баскаков Н.А. Тюркская лексика в «Слове о полку Игореве».- М., 1985.
6. Баскаков Н.А. Историко-типологическая фонология тюркских языков.- М., 1988.
7. Бенцинг И. Языки гуннов, дунайских и волжских болгар // Зарубежная тюркология.- М., 1986.
8. Большая советская энциклопедия- 3 изд.- Т.22.
9. Гаджиев М.Г., Давудов О.М., Шихсаидов А.Р. История Дагестана.-Махачкала, 1996.
10. Гамкрелидзе Т. В., Иванов Вяч. Вс. Индоевропейские языки и индоевропейцы.- Тбилиси, 1984.
11. Гигинейшвили Б. К. Сравнительная фонетика дагестанских языков.-Тбилиси. 1977.
12. Гранде Б.М. Введение в сравнительное изучение семитских языков.- М., 1972.
13. Гусейнов Г.-Р.А.-К. К анализу двух даргинско-кумыкских лексических параллелей // Вопросы типологии русского и дагестанских языков.- Махачкала, 2006.
14. Гусейнов Г.-Р. А.-К. К локализации Чунгарса и Вабандара, или еще раз о северо-западных и некоторых иных пределах «страны гуннов» (Ионов) // Дагестанский этнографический сборник.- Махачкала, 2006.- №2.
15.Дыбо А.В. Лингвистические контакты ранних тюрков.- М., 2007.
16. Егоров В.Г. Этимологический словарь чувашского языка.- Чебоксары, 1964.
17. Ибрагимов ГХ Рутульский язык.- Махачкала, 2004.
18. Иллич-Свитыч В.М. Опыт сравнения ностратических языков.- М., 1971.-
Т.1.
19. История народов Северного Кавказа с древнейших времен до конца XVIII в.- М., 1988.
20. История татар.- Казань, 2006.
21. Кадыраджиев К.С. Древнекумыкские онимы с компонентом -балх (-балака, - бах, -ба, -б) // Проблемы тюркского и иберийско-кавказского языкознания.-Махачкала, 2003-2004.
22. Кибрик А.Е., Кодзасов С.В. Сопоставительное изучение дагестанских языков.- М.,1990.
23. Климов Г.А., Xалилов М.Ш. Словарь кавказских языков.- М., 2003.
24. Къумукъланы йырлары.- Магьачкъала, 2002.
25. Левитская, Л.С. Историческая морфология чувашского языка.- М., 1976.
26. Магомедов, М.Г. Древние государственные образования на территории Дагестана.- Махачкала, 2006.
27. Ольмесов НХ Фонетика кумыкского языка (система гласных).-Махачкала, 1987.
28. Ольмесов НХ Сравнительно-историческое исследование диалектной системы кумыкского языка.- Махачкала, 1997.
29. Основы финно-угорского языкознания.- М., 1976.
30. Основы иранского языкознания.- М., 1979.
31. Персидско-русский словарь. М., 1953.
32. Серебренников Б.А., Гаджиева, Н.З. Сравнительно-историческая
грамматика тюркских языков.- М., 1986.
33. Словарь русского языка XI-XVII вв.- М., 1975.- Вып.2.
34. Сравнительно-историческая грамматика тюркских языков.- М., 1984.
35. Сравнительно-историческая грамматика тюркских языков.- М., 1988.
36. Сравнительно-историческая грамматика тюркских языков.- М., 2001.
37. Сравнительно-историческая грамматика тюркских языков.- М., 2002.
38. Сравнительно-историческая грамматика тюркских языков.- М., 2006.
39. Срезневский, И.И.Словарь древнерусского языка.- М., 1958.- Т.!.
40. Старостин С.А. Алтайская проблема и происхождение японского языка.-М., 1991.
41. Сулейманов А.С. Топонимия Чечено-Ингушетии.- Грозный, 1976.- Ч.Г
42. Талибов Б.Б. Сравнительная фонетика лезгинских языков.- М., 1980.
43. Федотов М.Р. Этимологический словарь чувашского языка.- Чебоксары, 2002.
44^айдаков С. М. Сравнительно-сопоставительный словарь дагестанских языков.- М., 1973.
45^акимзянов Ф.С. Язык эпитафий волжских булгар.- М., 1978.
46. Шихсаидов А.Р., Айтберов Т.М., Оразаев Г.М.-Р. Дагестанские исторические сочинения.- М., 1993.
47. Щербак А.М. Сравнительная фонетика тюркских языков.- Л., 1970.
48. Щербак А.М. Очерки по сравнительной морфологии тюркских языков (Имя).- Л., 1977.
49. Этимологический словарь тюркских языков. - М., 2003.
50. Языки Дагестана. - М.; Махачкала, 2000.
51. Языки народов СССР. Тюркские языки.- М., 1966. - Т. 2.
