CC BY
132
С.А. Клычкова. - М: Из-во Литературного ин-та им. А.М. Горького, 2011. - С. 14.
11. Фоменко И.В. Лирический цикл как мета-текст // Лингвистические аспекты исследования литературно-художественных текстов: межвуз. те-мат. сб. - Калинин: Калининский государственный
университет, 1979. - С. 112.
12. Щербаков С.А. Растительный мир как природный, историко-культурный и духовный феномен в русской поэзии XX века: автореф. дис. ... докт. филол. наук. - М: Изд-во Московского гос. обл. ун-та, 2012. - 40 с.
УДК 821.161.1.09
Кушнирчук Наталья Петровна
Российский государственный педагогический университет им. А.И. Герцена (г. Санкт-Петербург)
kushnirchuk@list.ru
Б. ПАСТЕРНАК ПОД ПЕРОМ ЦЕНЗУРЫ («ОХРАННАЯ ГРАМОТА», 1929-1931)
Период конца 1920-х годов для Бориса Пастернака - годы творческого самоопределения. В это непростое время поэта особенно остро волновали вопросы о соотношении творца и окружающей его действительности, о природе творчества, о назначении творчески одаренной личности и ее месте в истории. «Охранная грамота», само название которой взывает к справедливости, стала знаковым текстом. На ее страницах поэт выражает глубокие мысли о роли и судьбе искусства, о поэте, призванном самой судьбой и талантом быть отражением своего времени. Непростая творческая история повести демонстрирует отчаянную попытку Пастернака защитить автономный статус поэта, невзирая на жесткие условия, продиктованные идеологически настроенной цензурой. Под неусыпным контролем бдительных политредакторов цензоры вычеркивают из текста повести целые страницы. Однако на фоне этого особенно ощутима органичная, присущая как великий дар природы, выстраданная годами преданность поэта искусству. Основной задачей данной статьи является наблюдение над цензурными вторжениями в текст «Охранной грамоты» с целью выявления позиции поэта в его эстетических отношениях с культурой и искусством переломной эпохи.
Ключевые слова: Б.Л. Пастернак, «Охранная грамота», автобиографизм, цензура, цензурная правка.
30 декабря 1929 года Б. Пастернак пишет письмо сотруднику издательства П.Н. Медведеву, в котором идет речь о неудачной попытке публикации романа в стихах «Спекторский». Автор благодарит Медведева за подробный разбор «несчастного Спекторского», а затем рассказывает о том, как сотрудник Ленгиза Лебеденко, разговаривая с поэтом как с «уличным мошенником», начал настаивать на «букве идеологии <...>, точно она - буква контракта. <...> Точно я по договору выразил готовность изобразить революцию как событье, культурно выношенное на заседаньях Ком. Академии в хорошо освещенных и отопленных комнатах, при прекрасно оборудованной библиотеке» [8, т. 8, с. 384-385]. И далее следует фраза, которая очень точно характеризует принципы цензуры конца 20-х - начала 30-х годов. Пастернак пишет: «.точно в договор был вставлен предостерегающий меня параграф о том, что изобразить пожар значит призывать к поджогу» [8, т. 8, с. 385].
После настоятельной просьбы о расторжении договора с Ленгизом и возвращении рукописи Пастернак делает приписку: «Как все это <.> тяжело! Сколько кругом ложных карьер, ложных ре-
«Охранная грамота» есть и будет сочиненьем решающего значенья. Не так важно, что по ней будут <...> судить обо мне, как то, что по ней <...> мне будут следовать.
Б. Пастернак Из письма к матери, 9 апреля 1930 года
[1, с. 183]
путаций, ложных притязаний! И неужели я самое яркое в ряду этих явлений? Но я никогда ни на что не притязал. Как раз в устраненье этой видимости, совершенно невыносимой я стал писать "Охранную Грамоту". Я готов быть осужденным и вычеркнутым из поминанья за дело, на основаньи моей действительной наличности, но не иначе» [8, т. 8, с. 386] (курсив автора. - Н. К.).
Как справедливо пишет Л. Горелик, на протяжении всего творческого пути Пастернака волновали вопросы о соотношении творца и действительности, о процессах, побуждающих к творчеству, а также об уникальных свойствах творческой личности, выделяющих его на фоне остальных людей [3, с. 10]. С конца 1920-х годов в творчестве Пастернака тема осмысления своего жизненного и творческого пути усиливается. Поэт решает представить свой взгляд на место поэта в русской культуре переломной эпохи, противопоставляя его принципу автобиографизма, охватывающему все его творческие порывы и знаменующему конец искусства.
Таким образом, «Охранная грамота» создается как защита творческой свободы в его эстетических отношениях с миром.
92
Вестник КГУ им. Н.А. Некрасова ¿j- № 4, 2015
© Кушнирчук Н.П., 2015
Над повестью «Охранная грамота» Пастернак начал работать в 1927 году. Изначально эта работа задумывалась как статья, посвященная немецкому поэту Райнеру Марии Рильке (1875-1926), влияние которого на Пастернака было очень сильным. «Я обязан Вам основными чертами моего характера, всем складом духовной жизни. Они созданы Вами», - писал Пастернак Рильке [9, с. 62].
Литературовед К. Азадовский так прокомментировал это высказывание: «Всю жизнь Пастернак стремился к передаче сути, к овладению содержанием в такой мере, чтобы форма рождалась естественно, как у живого существа. Труд художника мыслился им как аскетическое ученичество и подчинен был основной задаче - явить в слове "образ мира", пронизанный счастьем существования и родства со всем. Этому Пастернак учился у Рильке» [9, с. 3].
Таким образом, уже изначально было ясно, насколько творческая позиция Пастернака противостояла все набирающему обороты господству партийной идеологии и все более набирающей обороты деятельности цензуры. Это предопределило трудности на пути создания творческой истории «Охранной грамоты», первоначально названной «Статья о поэте».
Первую часть «Охранной грамоты» Пастернак закончил в 1928 году, в 1930-1931 были написаны вторая и третья. Сам поэт характеризовал свою работу как воспоминания, которые, по словам Пастернака, «сами по себе <...> не представляли бы никакого интереса, если бы не заключали честных и прямых усилий понять с их помощью, что такое культура и искусство, если не вообще, то хотя бы в судьбе отдельного человека <...> Я в этой книге не изображаю, а думаю и разговариваю. Я стараюсь в ней быть не интересным, а точным» [8, т. 8, с. 629].
В печать «Охранная грамота» выходила частями: публикация первой части - в «Звезде» (1929, № 8), второй и третьей - в «Красной нови» (1931, № 4, 5, 6). В том же 1931 году «Охранная грамота» вышла отдельным изданием («Издательство писателей» в Ленинграде).
Еще в 1925 году, после постановления ЦК ВКП (б) «О политике партии в области художественной литературы», Пастернак был уверен, что условия, создаваемые в литературе и искусстве, позволят писателю остаться свободным. Откликаясь на резолюцию, Пастернак пишет: «Все заставляет предполагать, что стиль, соответствующий эпохе, будет создан. <.> Я думаю, что труд умнее и благороднее человека и что художнику неоткуда ждать добра, кроме как от своего воображенья» [8, т. 5, с. 211-212]. Однако художнику без борьбы и существенных потерь остаться свободным в эпоху тотального контроля не представлялось возможным.
Уже публикация отдельных частей «Охранной грамоты» вызвала предостерегающие и доста-
точно опасные реплики издателей. Так, при публикации второй части редакция «Красной нови» предупреждает своих читателей: «Печатая повесть Б. Пастернака "Охранная грамота", редакция оговаривает свое несогласие с содержащимися в повести отдельными философскими характеристиками и оценками явления искусства, носящими идеалистический характер. Развернутую критику этой повести редакция даст в ближайшем номере» [5, с. 3].
На повесть, вышедшую тиражом 6 тыс. 200 экземпляров (вместо предполагаемых 10 тыс.), обрушился шквал неодобрительных отзывов.
10 декабря 1931 года Союз писателей объявил дискуссию «О политической лирике». «Охранная грамота», вышедшая в ноябре 1931 года отдельным изданием, уже обратила на писателя резко негативное внимание критики. Автобиографизм произведения, подчас переходящий в исповедь, давал широкое поле для обвинений. Я. Эльсберг, А. Се-ливановский, Н. Оружейников открыто осуждали творческую эстетику поэта и его мировоззрение.
Критик А.П. Селивановский резко выступил против Пастернака, причислив его к лагерю буржуазного реставраторства. Выражение подобных взглядов он увидел в стихотворении «Другу» (1931) и, особенно, в «Охранной грамоте», которую назвал «развернутой платформой идеалистического буржуазного искусства» [9, с. 156]. Абсолютно неприемлемой показалась ему мысль об искусстве, самостоятельно ставящем себе цели. Он предложил Пастернаку задуматься о том, что окружающая его атмосфера лести мешает ему стать в ряды современной революционной поэзии.
После дискуссии А. Тарасенков опубликовал в «Литературной газете» статью «Охранная грамота идеализма», в которой называет произведение «уходом в идеалистическое созерцательство, аполитизмом, сопряженном в своем объективном развитии с уходом от пролетариата в стан его прямых врагов» [13, с. 2], а весь творческий метод поэта -субъективным идеализмом. И, как утверждает критик, только «резким разрывом со своим прошлым и настоящим Пастернак может быть спасен для сегодняшнего дня, <.> спасен и как художник» [там же].
На фоне разгромных выступлений критики особенно выделялась статья Р. Миллер-Буд-ницкой «О философии искусства Б. Пастернака и Р.М. Рильке» («Звезда», 1932, № 5), в которой автор «Охранной грамоты» был обвинен в субъективном идеализме и неокантианстве. По тем временам подобное заявление было равносильно обвинению в контрреволюционности. Все эти выступления и определили дальнейшую судьбу повести: сборник «Воздушные пути» вышел без «Охранной грамоты» (ГИХЛ, 1933). Рукопись, подготовленная Борисом Пастернаком для этого издания, попадает в архив издательства и далее с восстановлением
цензурных сокращений была опубликована лишь в 1982 году в издательстве «Советский писатель».
По существу, идеологически направленная против Б. Пастернака критика исполняла роль опоры для последующей цензурной расправы.
В 30-е годы в структуре Главлита произошли изменения, значительно расширяющие его функции, а также функции многих инстанций, вовлеченных в репрессивную структуру. В сентябре 1930 года выходит Постановление Политбюро ЦК «О работе Главлита», в котором Наркомпросу поручено его реорганизовать. Так, для оперативной работы по контролю назначают ответственных политредак-торов, утверждаемых Главлитом [11]. Политредак-торы должны были оставлять письменный отзыв о каждом произведении, поступающем в печать, с подробным анализом и указанием мест, подлежащих изъятию или переработке. Политредактор, «в случае последующего обнаружения в напечатанной рукописи политически или идеологически вредных моментов, в отзыве не отмеченных, привлекается к ответственности перед советским судом и партийным контрольным органом» [13, с. 287]. Таким образом, с 1930-х годов Главлит полностью подчиняется партийным органам.
В рамках этих идеологически обостряющихся событий серьезные цензурные изменения терпят как журнальные публикации «Охранной грамоты», так и, особенно, отдельное издание.
В письме Груздеву, датированном 3 марта 1931 года, Пастернак пишет: «"Охранная Грамота" сейчас вся в переписке, на днях получу ее от-ремингтонированной и перешлю Вам. <...> Я не умею исчислять листов по рукописи, но думаю, что в вещи не меньше 5-ти п. л., а может быть, и все шесть. - Условий "Кн(игоиздательс)тва" не знаю» [8, т. 8, с. 484-485]. Однако «хирургические» следы цензурной правки выглядели так: от первоначального текста «Охранной грамоты» осталось всего 4 печатных листа1.
Так, цензурой было удалено из текста отдельного издания 1931 года упоминание о В. Ленине, которое еще было опубликовано в журнальной редакции 1929 года. Как живой современник эпохи, Пастернак решается сделать объектом искусства фигуру Ленина, внося в художественный образ «неприкасаемого» вождя (по циркулярам цензуры) живые штрихи незаурядной личности: «Клубок громких и независимых мыслей вмиг, на месте, без ненужных прикрас превращался в клубок спокойных слов, произносившихся так, точно достаточно было одного их звучанья, чтобы слово стало делом. Он думал вслух, то есть с такою правильностью в следовании мыслей, что большинству, для которого предрассудок стал вторым языком, оставался непонятен. <...> На девятом съезде Советов впервые услыхал <я> Владимира Ильича. Я говорю, разумеется, о последней неуловимости, то есть
позволяю себе одну из таких аналогий, на почве которых делались сближения с лукавым хозяйственным мужичком, и множество других, менее убедительных» [5, с. 161]. Посмертная Лениниана не допускала никаких вторжений в монументальную масштабность вождя руководителей партии. Именно поэтому в представленном отрывке «очеловечивание» вождя выглядело с позиции цензуры идеологической ошибкой, и в отдельном издании удалено.
Новизна поэтического словотворчества, новой образной системы, ставшая той «высокой болезнью», которой был наделен замечательный поэт, ведет к тому, что опытная рука цензора, улавливающая все возможные негативные смысловые оттенки в тексте, вычеркивает целые страницы, в которых в поэтическую символику Пастернака прорывается жестокое время. В отдельном издании 1931 года полностью отсутствует текст из 11 главы: «Пространство, прежде бывшее родиной материи, заболело гангреной тыловых фикций и пошло линючими дырами отвлеченного несуществованья. Когда нас развезло жидкою тундрой и душу обложил затяжной дребезжащий, государственный дождик. Когда вода стала есть кость и времени не стало чем мерить. Когда после уже вкушенной самостоятельности пришлось от нее отказаться и по властному внушенью вещей впасть в новое детство, задолго до старости» [8, т. 3, с. 137]. И далее удален фрагмент зарисовки городской сцены: «Они стреляли то пачками, то отдельными редкими во-прошаньями в ночь, полными жалкой безотзывной смертоносности, и так как им нельзя было попасть в такт и много гибло от шальных пуль, то в целях безопасности по переулкам вместо милиции хотелось расставить фортепьянные метрономы» [8, т. 3, с. 227]. (В посмертной редакции 1982 года текст восстановлен по наборной машинописи. [7])
Исповедальность текста «Охранной грамоты» иногда ввергает поэта в беспощадные по своей силе высказывания, характеризующие страшное лицо эпохи зарождающегося террора и непереносимую боль беспомощности протеста: «Наконец, недостаточно оценив эти впечатления в то время, я узнал, как мало нужно гению для того, чтоб взорваться.
Кругом - львиные морды, всюду мерещащиеся, сующиеся во все интимности, все обнюхивающие, - львиные пасти, тайно сглатывающие у себя в берлоге за жизнью жизнь. Кругом львиный рык мнимого бессмертья, мыслимого без смеху только потому, что все бессмертное у него в руках и взято на крепкий львиный повод. Все это чувствуют, все это терпят. Для того чтобы ощутить только это, не требуется гениальности: это видят и терпят все. Но раз это терпят сообща, значит, в этом зверинце должно быть и нечто такое, чего не чувствует и не видит никто.
94
Вестник КГУ им. Н.А. Некрасова № 4, 2015
Это и есть та капля, которая переполняет чашу терпенья гения» [7, л. 198]. (Случайно сохранившийся в «Красной нови» фрагмент был удален в отдельном издании 1931 года.)
Цензура беспощадно убирает из текста «Охранной грамоты» мысль о том, что величие художника определяется мерой и степенью его служения своему времени, очевидно исходя из аксиомы о превалировании роли государства в судьбе поэта советской эпохи. Вычеркнута в отдельном издании «Охранной грамоты» 1931 года фраза: «Время, позируя художнику, может вообразить, будто подымает его до своего преходящего величья» [7, л. 198].
Тема сотрудничества с эпохой и не-сотрудни-чества с ней постоянно волновала Пастернака. В 8 главе 3 части отдельного издания он пишет: «Был <...> Хлебников с его тонкой подлинностью. Но часть его заслуг и доныне для меня недоступна, потому что поэзия моего пониманья все же протекает в истории и в сотрудничестве с действительной жизнью». Далее цензура сократила фразу «И у людей, а не в описанных Свифтом государствах», справедливо прочитав в этом образе смысл принижения роли советского государства. [7, л. 178].
Там же Пастернак противопоставляет Хлебникова Асееву и Маяковскому, которые, по его мнению, все же пошли на сделку с советской действительностью. Пастернак считал это трагедией, и сам переживал по поводу своего двойственной позиции. Поэт в своей исповеди готов признать временные уступки власти. «Когда я писал 905-й год, то на эту относительную пошлятину я шел сознательно из добровольной идеальной сделки с временем, -писал он в письме Константину Федину [8, т. 8, с. 268-269]. А затем в письме В. С. Познеру объяснял причины этой «сделки»: «Я был свидетелем незаслуженного своего признанья. <...> Наимягчайшие сожаления о "непонятности" (при непрекращающихся знаках расположения) действуют на меня, как неосновательная ревность человека, всем для тебя пожертвовавшего. И я не зверь, надо наконец внять столь милым людям, ну ее к черту, истину, если с нею в доме так трудно» [8, т. 8, с. 361]. Поэт чувствовал, что Асеев и Маяковский сознательно стесняют себя в поэтическом плане. Как подлинный поэт, он понимает всю меру личной опасности и поэтического упадка при утрате своего кредо. О причинах своего расхождения с Маяковским Пастернак напишет в очерке «Люди и положения» (1956-1957): «Позднейший Маяковский <...> недоступен мне. До меня не доходят эти неуклюже зарифмованные прописи, эта изощренная бессодержательность, эти общие места и избитые истины, изложенные так искусственно, запутанно и неостроумно. Это <...> Маяковский никакой, несуществующий. И удивительно, что никакой Маяковский стал считаться революционным» [8, т. 3, с. 336].
Первая (1929) и две последующие части (1931) «Охранной грамоты» вышли в свет с разницей в два года. Активная переписка с родными и друзьями говорит о мучительных сомнениях поэта и ожидании трагического конца. В письме Ж.Л. и Л.Л. Пастернак (26 февраля 1930 года) поэт пишет: «"Охр<анную> Гр<амоту>" я написал в 27-м году. Тогда было все же другое время. Но и в ней уже есть то, что увеличивается с каждым годом и убивает меня. Я стал отягощать искусство прощальными теоретическими вставками, вроде завещательных истин, в каком-то не оставляющем меня чаяньи моего близкого конца, либо полного физического, либо частичного и естественного, либо же, наконец, невольно-условного. <...> Под этими писаньями нет счастья <...>. Причины того, разумеется, не личные и не семейные» (курсив мой. - Н.К.) [1, с. 473].
Чувствуя свою зависимость от внешних обстоятельств, поэт, выстрадавший каждую стихотворную строчку, понимает, что это - измена искусству, что это - смерть искусства:
О, знал бы я, что так бывает, Когда пускался на дебют, Что строчки с кровью - убивают, Нахлынут горлом и убьют! <.. >
Когда строку диктует чувство, Оно на сцену шлет раба, И тут кончается искусство, И дышат почва и судьба [8, т. 2, с. 80].
Из смертоносных «битв» с цензурой Пастернак выходит израненным, но не убитым. Первостепенным для поэта является убеждение, что искусство выше преходящей действительности. «Для Б.Л. Пастернака искусство реальнее самого бытия, а бытие само реально, поскольку оно вторгается в искусство», - утверждает Д.С. Лихачев [4, с. 398].
Характерным становится дополнение, сделанное автором в отдельном издании «Охранной грамоты», которое было вычеркнуто из текста рукописи, хранящейся в архиве «Звезды»: «Безличная уступчивость, которую я теперь разделяю со всеми моими современниками - по всему свету, вероятно, тоже временна. И, вероятно, в тот день, когда симптомы, отличающие землю XX века от Юпитера или Венеры, опять хлынут в мои стихи, этих неповторимых признаков неповторимого бытованья опять на стенах у меня не будет» [2, с. 194].
Наблюдения над цензурными вторжениями в тексты Пастернака приводят к мысли о его неутомимом стремлении сохранить свою правоту в отношениях с культурой и искусством.
Примечание
1 Наборная машинопись, восстанавливающая цензурные сокращения 1931 года, хранится в Российском государственном архиве литературы и искусства. Фонд 613. Оп. 1. Ед. хр. 7378.
Библиографический список
1. Борис Пастернак. Письма к родителям и сестрам. - М.: Новое литературное обозрение, 2004. - 896 с.
2. Б.Л. Пастернак. Письма к В.М. Саянову. Публикация А.В. Лаврова // Ежегодник Рукописного отдела Пушкинского Дома на 1977 год. - Л.: Наука, 1979. - С. 193-202.
3. Горелик Л.Л. «Миф о творчестве» в прозе и стихах Бориса Пастернака. - М.: РГГУ, 2011. -370 с.
4. Лихачев Д.С. Избранные работы: в 3 т. -Т. 3. - Л.: Худож. лит., 1987. - 520 с.
5. Пастернак Б. Охранная грамота // Звезда. -1929. - № 8. - С. 148-166.
6. Пастернак Б. Охранная грамота // Красная новь. - 1931. - №4. - С. 3-23; № 5/6. - С. 32-46.
7. Пастернак Б.Л. «Воздушные пути». Рассказы. Наборный экземпляр // РГАЛИ. - Ф. 613. -Оп. 1. - Ед. хр. 7378.
8. Пастернак Б.Л. Полн. собр. соч.: в 11 т. - М.: СЛОВО / SLOVO, 2003-2005.
9. Письма 1926 года: P.M. Рильке, Б. Пастернак, М. Цветаева. - М.: Книга, 1990. - 255 с.
10. Постановление СНК РСФСР «Об утверждении положения о главном управлении по делам литературы и издательства и его местных органа» от 6 июня 1931 года // История советской политической цензуры. Документы и комментарии. - М.: Российская политическая энциклопедия (РОССПЭН), 1997. - С. 57-59.
11. Селивановский А. О буржуазном реставраторстве и социалистической лирике (Речь на поэтической дискуссии в ВССП 16 дек. 1931) // Красная новь. - 1932. - № 2. - С. 156-157.
12. Тарасенков А.К. Охранная грамота идеализма // Литературная газета. - 1931. - 18 декабря (№ 68 (167)). - С. 2.
13. Циркуляр Главлита об уполномоченных Главлита и политредакторах // История советской политической цензуры. Документы и комментарии. - М.: Российская политическая энциклопедия (РОССПЭН) 1997. - С. 286-288.
96
Вестник КГУ им. Н.А. Некрасова ¿j- № 4, 2015
