CC BY
47
УДК 821.161.1'0.09
Жиляков Сергей Викторович
кандидат филологических наук Белгородский государственный национальный исследовательский университет (Старооскольский филиал), г. Старый Оскол
АРХЕТИПИЧЕСКИЙ ОБРАЗ ПОЕДИНКА В ДРЕВНЕРУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ: НА ПРИМЕРЕ «СКАЗАНИЯ О МАМАЕВОМ ПОБОИЩЕ»
В данной статье рассматривается проблема архетипического образа поединка в древнерусской литературе на примере «Сказания о Мамаевом побоище». Обосновывается идея о том, что на создание образа поединка значительное влияние оказывали не только интертекстуальные связи с древнерусскими произведениями, фольклорной и христианской традицией, но также и мифопоэтические приемы преображения художественного текста, включающие символическое отражение действительности. На основе сравнения ветхозаветных образов-прототипов, их структурно-семиотического анализа делается вывод, что соответствующий эпический фон, героическая тематика и мифопоэтика художественных образов «Сказания» создавали соответствующее восприятие исторической действительности, обусловленное мифическим ожиданием перехода в обновленное государственное устройство. На этом фоне образный параллелизм, смысловой полифонизм, идейный монументализм, символизация и аллегори-зация имени, заключенные в мифологической архетипизации, ритуальных конституциях и аллюзиях, способствовали и настраивали реципиентов на симметричную жанровую апперцепцию, подготовленную автором и традицией.
Ключевые слова: архетип, образ, поединок, символизм, древнерусская литература, восприятие.
В плане изучения поэтики древнерусской литературы особый интерес представляет выявление архетипических образов, мотивов, несущих общекультурную преемственность кодов и смыслов, особенно в их взаимоотношениях с ранними мифологическими, фольклорными и литературными памятниками, как зарубежными, так и собственного русскими.
Ристалища, турниры, поединки - все это наслаждало и будоражило воображение и чувства людей прошлого. Борьба, поединки составляют до сих пор важнейший феномен общечеловеческой культуры.
Структурная семантика военного поединка в культуре очень широка. Образ поединка, представая в качестве архетипического, занимает «общие места» в сюжетосложении и поэтике текстов мифологического, фольклорного, эпического и иного воинского содержания. В античной военной практике «единоборство может служить оракулом, предвещающим ход сражения» [16, с. 132], судом, который «всегда сопутствует всякому состязанию, всякому поединку...» [15, с. 90-91].
Распространенным явлением борьба в рамках поединка выступала в космогонических мифах [7, с. 202-212]. В общем виде семантика борьбы/состязания, как показала О.М. Фрейденберг, ознаменовывалась в сознании человека древних времен метафорами еды, воскрешения/рождения, акта творения, брака и проч. [15, с. 66-67, 71, 73]. Так, победитель в борьбе уподоблялся солнцу, небу, царю - потестарным силам и образам, в которых явственно прослеживалась вегетативная тематика.
В качестве формулы «общего места» образ поединка выделяется в качестве маркера, например, жанров воинского повествования [9, с. 228-240] в поэтике древнерусской литературы.
Состязательность игрового элемента поединка сохранилась в празднично-обрядовых играх Древ-
ней Греции, гладиаторских боях Рима, турнирах средневековой Европы. Это нашло отражение также в произведениях художественной литературы, отражающих идею национального государственного подъема. К таковым, несомненно, относятся повести и сказания Куликовского цикла.
В целом проблеме изучения произведений Ку -ликовского цикла посвящено множество исследований [5; 10; 13, с. 119-135]. Так, А.Н. Робинсон, кропотливо исследуя интерполяции, компиляции, перифразы цикла, указывает на взаимосвязь образной системы в целом как внутри произведений Куликовского цикла, так и со стороны «внешних» литературных и фольклорных источников зарубежной и отечественной традиции. Сам фрагмент борьбы, как справедливо отмечал А.Н. Робинсон, представляет «изображение героизма двух типов - традиционно эпического ("тленного") и традиционно христианского ("нетленного"), - и это не казалось древнерусским читателям (живущим в повседневном дуализме. - С. Ж.) чем-либо противоречивым» [10, с. 34]. В.В. Кусков считал, «что в сознании авторов произведений, посвященных Куликовской битве, созданных в конце Х1У - ХУ столетии, прочно укореняется мысль об исторической преемственности борьбы русского народа со степными кочевниками - печенегами, половцами, татарами» [5, с. 48]. Поэтому, следуя суждению ученого, в цикле многочисленны заимствования из текстов, описывающих предшествующие исторические баталии.
Известно, что цикл о Куликовской битве представлен «Сказанием о Мамаевом побоище» в различных редакциях, «Задонщиной» и летописными повествованиями о Куликовской битве. Каждое из произведений освещает под своим углом зрения знаменитое сражение. Однако центральный эпизод битвы, значащийся как поединок двух витязей (Александра Пересвета и Челубея), важнейший для
90
Вестник КГУ ^ № 2. 2018
© Жиляков С.В., 2018
архитектоники и мифопоэтики всего цикла, присутствует только в «Сказании о Мамаевом побоище», в связи с чем вызывает первостепенный интерес.
H.К. Гудзий считал, что в качестве источника для образа русского богатыря Александра Пересвета послужила былинная поэзия героического (воинского) типа сюжета (по классификации, предложенной В.П. Аникиным [1]), так как именно былинный тип, сформировавшийся, по мнению ученого, в Х1-ХШ веках, был предпочтительнее иных в качестве образца. К тому же фольклорное влияние подтверждается многочисленными песенными вставками в одном из списков, «к числу которых принадлежит описание выезжающего против Пересвета татарского богатыря, восходящее к былинному описанию встречи Ильи Муромца с Идолищем поганым» [3, с. 242].
Впрочем, не только отечественный фольклор участвует в создании образов богатырей и всего поединка. Активное воздействие на их становление оказывает ветхозаветная традиция (на что указывает авторское сравнение Челубея с Голиафом), через которую они испытывают трансляцию мифологического мировоззрения.
I. Сюжетные параллели. Итак, сопоставление Челубея с Голиафом не может не вызывать в свою очередь у читателя параллельное сравнение Пересвета с Давидом. Однообразность двух поединков обусловлена сходной исторической ситуацией, в которую помещена пара противников. Историческая битва израильского народа во под руководством царя Давида с филистимлянами имела решающее значение для обретения земли обетованной под единым началом Израильского царства. В свою очередь нельзя переоценить также огромную роль Куликовской битвы, положившей начало процессу освобождения Руси от ига и образования в дальнейшем Московского княжества. Отсюда Давид и Пересвет воспринимаются как святые избранники, от победы которых в поединке зависит судьба целого народа. Бог на царство избирает пастуха Давида вопреки Саулу, законному правителю: «И сказал Господь: встань и помажь его, ибо это он. И взял Самуил рог с елеем и помазал его среди братьев его, и почивал Дух Господень на Давиде с того дня и после» [1 Цар 16: 12-13]. Провожая на битву с Голиафом, Саул сказал: «...иди, и да будет Господь с тобою» [1 Цар 17: 37, 45]. Сергий Радонежский благословляет Дмитрия Ивановича и дает ему в помощники двух монахов-воинов, один из которых, Пересвет, и будет сражаться с Челубеем: «И передал их в руки великого князя и сказал: «Вот тебе мои воины, а твои избранники». И сказал им: «Мир вам, братья мои, твердо сражайтесь, как славные воины за веру Христову и за все православное христианство с погаными половцами!» [11, с. 155]. Отчетливей типичность героев поединка проявляется в разного рода оппозициях.
2. Оппозиция «светлый» - «темный». Противопоставление по линии яркости - темноты, так же как чистоты - нечистоты, исходит из номинации героев. Имя-фамилия Пересвет означает "очень светлый", "святой". Как пишет В.Н. Топоров, корнем буй «обозначался, говоря в общем, высший нравственный тип поведения (святость), соответствующая жизненная позиция и субъект подобного поведения, воплощающий такую позицию (святой)» [12, с. 439]. Сакральность героя подкрепляется благословением его на бой. Имя собственное Александр в значении "защитник" усиливает в данном контексте положительную коннотацию святости. Давид (с древнеевр. "возлюбленный") выделяется на фоне остальных своей лучезарностью. В Ветхом Завете он описан в ярких тонах, подчеркивающих чистоту и непорочность героя: «Он был белокур, с красивыми глазами и приятным лицом» [1 Цар 16: 12].
Портрет Челубея конкретизирован отталкивающими чертами инфернального существа: «. И тогда выехал злой печенег из татарского войска. И был он для всех так ужасен, что никто не смел против него выйти.» [11, с. 167, 189]. Описание портрета категоризирует его носителя как абсолютно отрицательного персонажа. По этим чертам узнается прототип - библейский Голиаф, своим грозным видом и непривычно гигантскими размерами вызывающий у израильтян страх и трепет.
3. Оппозиция «свой» - «чужой», «свой» - «изгнанник». Мотив этот тоже сопутствует борьбе противоположностей. Давид и Александр Пересвет - герои, избранные богом, имеющие народное происхождение, от этого они становятся «своими», «близкими». В образе же Голиафа отражена идея чуждости, изгойничества. Имя его (ИаИаф означает с древнееврейского «изгнанник». К тому же безобразность физиологических черт воздействует отторгающе: «.Человек рослый, имевший по шести пальцев на руках и ногах, всего двадцать четыре, также из потомков Рефаима» [2 Цар 21: 20]. Челубей и Голиаф кичатся своим могуществом, поскольку в отличие от первой пары героев имеют благородное происхождение.
Все это наводит на мысль, что в основе поединка в «Сказании» лежит древний мифоритуальный мотив победы солярного бога над хтоническим, сил света над силами тьмы. Символически и аллегорически запечатлен извечный культурный дуализм, реализуемый в качестве архетипа психологического воздействия. А паритетный (ничейный) исход поединка наталкивает на мысль, что окончательный результат борьбы на тот исторический момент был неизвестен: еще пройдет немало времени, прежде чем татаро-монгольское иго полностью исчезнет с территории Руси и окончательная победа будет на стороне русского народа.
Вестник КГУ ^ № 2. 2018
91
4. Образы двойников. Борьба диаметрально противоположных богатырей увязывается в древнем сознании с образами двойников, рассыпанными в поэтике «Сказания». Знаковым является то, что Флор и Лавр, святые братья-мученики, в день памяти которых Сергий благословляет войско с братьями-богатырями Пересветом и Ослябей, покровительствовали лошадям. Образ двойников-заступников восходит к мифологической древности и составляет аллюзию на их зооморфные ипостаси в лице известных индуистских близнецов Ашви-нов, покровителей воинства, знаменитых всадников - Кастора и Поллукса, способствующих народным победам в Древней Индии и Древнем Риме, нередко представленных в образе лошадей или их метонимии - всадников. Кроме этого, в известном эпизоде князь Дмитрий Иванович обращается за помощью к первым русским князьям-страстотерпцам Борису и Глебу, представленным в древнерусской традиции двойниками, а значит, отчасти и близнецами. Сам поединок одного из братьев, хотя и не полностью, соответствует борьбе двойников (близнецов), поскольку в нем участвует только один из них. В модифицированном же виде он отражает мифологическую тематику, на что как раз указывают текстологические факты присутствия многочисленных образов-дублеров.
Обращаясь за историческими примерами, нужно признать, что именно соперничество двойников (близнецов) либо их участие в военных кампаниях феноменально подготавливает новый исторический период развития. В иудейской традиции, хрестоматийно известно, что первое братоубийство, во-первых, послужило толчком к появлению цивилизации (Каин основывает первый город Енох); во-вторых, оно аллегорично ознаменовало переход к новой социально-культурной формации общественных отношений, что отражено в победе земледельца (жертва Каина растительного происхождения) над скотоводством (жертва Авеля животного происхождения) [2, с. 157]. В другом мифологическом эпизоде убийство Рема Ромулом, сопровождающееся закладкой города Рима, может интерпретироваться как переход от «доцивилиза-ции» к цивилизации, в котором роль конструктивной (строительной) жертвы играет смерть старшего из братьев.
В этой семиотической плоскости обнаруживаются следующие симметрические отношения: соответствие сражения земледельцев с кочевниками-скотоводами в рамках поединка Пересвета и Челубея с сюжетом состязания в процессе жертвоприношения Каина и Авеля при всей несимметричности ветхозаветной распри.
Однако последнее компенсируется мотивом жертвенности. Именно жертвенной борьбе близнецов (вариант: двойники) присущ аспект конструирования цивилизаций, ознаменованный сменой
исторических периодов. Это связано с другим семантическим маркером - космогонизмом как перифразой возведения нового мироустройства.
5. Архетип поединка как генерация новой ступени развития государства. В поединке нередко персонифицируется (символизируется) становление космоса (порядка), наступающего на смену разрушенному, побежденному хаосу.
В фокусе древнего сознания «хаос большей частью конкретизируется как мрак или ночь. а также в виде отдельных демонических (хтони-ческих) существ, таких как змеи-драконы, древние великаны» [7, с. 206]. В отличие от него силы света феноменологизируют космос - антипод хаоса. В мифологическом ракурсе средоточие борьбы хаоса и порядка определяется установлением нового мироустройства. На это указывает, в частности, феномен жертвы, приносимой в процессе этого поединка [17, с. 41-43]. В переносном смысле это означало не что иное, как наступление нового периода в развитии общества. Ход и участники нашего поединка приобретают в тексте символическую аналогию борьбы космоса и хаоса, в котором ярким выражением хаоса является Голиаф, изображенный страшным великаном, тогда как космос, напротив, представлен смиренным Давидом. В «Сказании» же аналог порядка символически воплощен Пересветом, а Челубей или Темир-мурза есть образное воплощение беспорядка. С космическим размахом борьбы согласована степень колоритности и гиперболизации самого боя в духе лучших мифо-фоль-клорных образцов: «и ударились они крепко, так громко и сильно, что земля содрогнулась, а оба они упали на землю и тут приняли конец; также и кони их погибли» [11, с. 189].
Всеобщий страх перед гибелью, как и желание ее уничтожить, обусловливает интеграцию древнерусских людей и приводит рать к окончательной победе, ибо «это избавляет от смерти поодиночке, которой люди боятся больше всего на свете» [4, с. 97]. Вот почему битва Пересвета, являющегося олицетворением мощи и отваги русской рати, представляет традиционный литературно-фольклорный архетипический образ, приобретает поистине фундаментальный мифологический характер, символизм которого заключен в противостоянии светлых сил темным.
Вдобавок очень важно, что сама битва происходила 8 сентября, в начале года по допетровскому летоисчислению [8, с. 24; 14, с. 80], что само по себе приурочивалось в сознании древнего человека к ритуальному обновлению мира.
Таким образом, по ходу исследования мы пришли к следующим выводам. Анализ текста «Сказания» по пяти ключевым модусам позволяет утверждать, что архетипический образ поединка относится к так называемым мифопоэтическим символам, отражающим мифологическое видение
действительности; его ритуализированная структура, выражающаяся в форме схемы противостояния и сопутствующих ей модусах, определяет генеалогическую линию от мифа через фольклор и ритуал к литературе и сохраняет генетическую память в виде общих сходных культурологических структур, моделей и элементов, а также изоморфизма отношений между ними. В-третьих, отрефлексирован атональный (игровой) момент и мифологическая борьба светлых сил с темными, света с хаосом, означающих не что иное, как воспроизведение мифологической модели обновления мира в рамках начала новой исторической парадигмы развития Московского княжества, а впоследствии - и царства в целом. От игрового элемента предзнаменования и судьбы в исследуемом мотиве поединка остается только рудимент, ограничивающийся отсутствием победного исхода борьбы. Побуждение использования его автором обусловлено стремлением следования литературному этикету и традиции написания эпических произведений, в которых «воинские эпизоды он подчиняет воинским представлениям» [6, с. 355], - не более того. При всем этом в архетипическом образе борьбы богатырей сохраняется более древняя семантика мифологического противоборства, объясняющая знаковый (больше - символический) и исторический характер взаимоотношений Руси и орды. В-четвертых, жертвенность Пересвета вписывается в традицию жертвенности близнецов национальных эпических произведений («Илиада», «Энеида» и др.), она типична эпическому сознанию и тенденциозна геройству.
Наконец, произведенное исследование говорит о том, что глубокий смысл произведения древнерусской литературы может быть вскрыт лишь при более широком вовлечении интертекстуальных связей синхронического и диахронического порядка, учитывающих специфику социокультурного контекста эпохи, в котором оно создавалось.
Библиографический список
1. Аникин В.П. Пять видов былинных сюжетов в их историко-типологической характерности (классификация, генетические предположения и характер анализа) // Древняя Русь. Вопросы медиевистики: тезисы докладов участников VI Международной конференции «Комплексный подход в изучении Древней Руси». - 2011. - № 3 (45). -С. 9-10.
2. Генон Р. Избранные сочинения: Царство количества и знамения времени. Очерки об индуизме. Эзотеризм Данте: пер. с франц. - М.: Беловодье, 2003. - 480 с.
3. Гудзий Н.К. История древней русской литературы: учебник. - М.: Аспект Пресс, 2002. - 589 с.
4. Канетти Э. Масса и власть / пер. с нем. Л.Г. Ионина. - М.: АСТ, 2015. - 576 с.
5. Кусков В.В. Ретроспективная историческая аналогия в произведениях Куликовского цикла // Куликовская битва в литературе и искусстве. - М.: Наука, 1980. - С. 39-51.
6. Лихачев Д.С. Избранные труды: в 3 т. Поэтика древнерусской литературы. - Л.: Худож. лит. 1987. - Т. 2. - С. 261-654.
7. Мелетинский Е.М. Поэтика мифа. - М.: Наука, 1976. - 408 с.
8. Пропп В.Я. Русские аграрные праздники: (Опыт историко-этнографического исследования). - СПб.: Терра-Азбука, 1995. - 176 с.
9. Прохазка Е.А. О роли «общих мест» в определении жанра древнерусских воинских повестей // Труды Отдела древнерусской литературы. - Л.: Наука, 1989. - Т. 42. - С. 228-240.
10. Робинсон А.Н. Эволюция героических образов в повестях о Куликовской битве // Куликовская битва в литературе и искусстве. - М.: Наука, 1980. - С. 10-38.
11. Сказания и повести о Куликовской битве / изд. подгот. Л. А. Дмитриев, О.П. Лихачева. - Л.: Наука, 1982. - 424 с.
12. Топоров В.Н. Святость и святые в русской духовной культуре: в 2 т. Т. 1. Первый век христианства на Руси. - М.: Гнозис, 1995. - 875 с.
13. Трофимова Н.В. Древнерусская литература. Воинская повесть XI-XVII вв.: курс лекций; Развитие исторических жанров: материалы к спецсеминару. - М.: Флинта: Наука, 2000. - 208 с.
14. Успенский Б.А. Избранные труды: в 3 т. Семиотика истории. Семиотика культуры. - М.: Языки русской культуры, 1996. - Т. 1. - 608 с.
15. Фрейденберг О.М. Поэтика сюжета и жанра / общ. ред. Н.В. Брагинской. - М.: Лабиринт, 1997. - 448 с.
16. Хёйзинга Й. Homo ludens = Человек играющий / пер. с нидерланд. Д. Сильвестрова. - СПб.: Азбука-классика, 2007. - 384 с.
17. Элиаде М. Священное и мирское / пер. с фр., предисл. и коммент. Н.К. Гарбовского. - М.: Изд-во МГУ, 1994. - 144 с.
References
1. Anikin VP. Pyat' vidov bylinnyh syuzhetov v ih istoriko-tipologicheskoj harakternosti (klassifikaciya, geneticheskie predpolozheniya i harakter analiza) // Drevnyaya Rus'. Voprosy medievistiki: tezisy dokladov uchastnikov VI Mezhdunarodnoj konferencii «Kompleksnyj podhod v izuchenii Drevnej Rusi». -2011. - № 3 (45). - S. 9-10.
2. Genon R. Izbrannye sochineniya: Carstvo kolichestva i znameniya vremeni. Ocherki ob induizme. EHzoterizm Dante: per. s franc. - M.: Belovod'e, 2003. - 480 s.
3. Gudzij N.K. Istoriya drevnej russkoj literatury: uchebnik. - M.: Aspekt Press, 2002. - 589 s.
4. Kanetti EH. Massa i vlast' / per. s nem. L.G. Ionina. - M.: AST, 2015. - 576 s.
Вестник КГУ № 2. 2018
93
5. Kuskov V.V. Retrospektivnaya istoricheskaya analogiya v proizvedeniyah Kulikovskogo cikla // Kulikovskaya bitva v literature i iskusstve. - M.: Nauka, 1980. - S. 39-51.
6. Lihachev D.S. Izbrannye trudy: v 3 t. Poehtika drevnerusskoj literatuiy. - L.: Hudozh. lit. 1987. -T. 2. - S. 261-654.
7. Meletinskij E.M. Poehtika mifa. - M.: Nauka, 1976. - 408 s.
8. Propp V.YA. Russkie agrarnye prazdniki: (Opyt istoriko-ehtnograficheskogo issledovaniya). - SPb.: Terra-Azbuka, 1995. - 176 s.
9. Prohazka E.A. O roli «obshchih mest» v opredelenii zhanra drevnerusskih voinskih povestej // Trudy Otdela drevnerusskoj literatury. - L.: Nauka, 1989. - T. 42. - S. 228-240.
10. Robinson A.N. EHvolyuciya geroicheskih obrazov v povestyah o Kulikovskoj bitve // Kulikovskaya bitva v literature i iskusstve. - M.: Nauka, 1980. - S. 10-38.
11. Skazaniya i povesti o Kulikovskoj bitve / izd.
podgot. L.A. Dmitriev, O.P. Lihacheva. - L.: Nauka, 1982. - 424 c.
12. Toporov VN. Svyatost' i svyatye v russkoj duhovnoj kul'ture: v 2 t. T. 1. Pervyj vek hristianstva na Rusi. - M.: Gnozis, 1995. - 875 s.
13. Trofimova N.V. Drevnerusskaya literatura. Voinskaya povest' XI-XVII vv.: kurs lekcij; Razvitie istoricheskih zhanrov: materialy k specseminaru. -M.: Flinta: Nauka, 2000. - 208 s.
14. Uspenskij B.A. Izbrannye trudy: v 3 t. Semiotika istorii. Semiotika kul'tury. - M.: YAzyki russkoj kul'tury, 1996. - T. 1. - 608 s.
15. Frejdenberg O.M. Poehtika syuzheta i zhanra / obshch. red. N.V. Braginskoj. - M.: Labirint, 1997. -448 s.
16. Hyojzinga J. Homo ludens = CHelovek igrayushchij / per. s niderland. D. Sil'vestrova. - SPb.: Azbuka-klassika, 2007. - 384 s.
17. EHliade M. Svyashchennoe i mirskoe / per. s fr., predisl. i komment. N.K. Garbovskogo. - M.: Izd-vo MGU, 1994. - 144 s.
