CC BY
63№ 2 (45), 2012
"Культурная жизнь Юга России"
гичных словах чередуются гласные основы - [о] (bore), [u] (burden). Для английской поэзии приемы, обращенные к гласным фонемам, являются относительной редкостью. Э. По не только осуществляет простую мену гласных, но и усложняет прием, «маскируя» основу дополнительной звуковой или графической игрой (перевертыши «raven» / «never»). Мена гласных в стихе всегда сопровождает вербальное сопоставление: так, в строке «Bird or beast upon the sculptured bust» сопоставляются лексемы «beast» - «bust».
Сильное воздействие на читателя оказывает прием монотонии, применяемый прежде всего в рифмах. По мысли автора (см. «Философию композиции»), главная роль в этом приеме отводится [о], поскольку этот звук лучше всего соотносится с печальной тональностью стихотворения. Второй звуковой доминантой является [е]. Постоянное повторение рефрена способствует тому, что лексическое значение слова постепенно перестает привлекать внимание читателя, а звучание повтора начинает выступать более выпукло. Моното-ния в стихе, подкрепляясь внутренними рифмами, позволяет выстраивать звуко-смысловые ассоциативные ряды (например, «morrow» - «borrow» -«sorrow») и выполняет суггестивную функцию, вызывая меланхолическое настроение у читателя. Звуковой состав ключевых слов «разбросан»
в тексте в виде многочисленных орнаментальных повторов. Концентрация нужных автору фонических структур с определенными акустическими характеристиками приводит к семантизации звука и усиливает образно-смысловое содержание текста.
Как представляется, все применяемые Э. По стилистические приемы создают в стихе максимальную «тесноту стиховых рядов» [6]. Звуковая суггестия в стихе в сильной степени способствует парадоксальному возрастанию смысловой и эстетической информации.
Литература
1. Выгодский Л. Д. Из эвфонических наблюдений // Пушкинский сборник. M.; Петроград, 1923. С. 54.
2. Poe E. A. The Philosophy of Composition // Edgar Allan Poe / sel. and еd. by Philip Doren Stern. N. Y., 1977.
3. Кулешова О. Д. Роль фоносемантики в речевом воздействии // Оптимизация речевого воздействия. M., 1990.
4. Гальперин И. Р. Информативность единиц языка. M. 1974.
5. Краснянский В. Развитие сложного эпитета // Проблемы структурной лингвистики. M., 1989.
6. Тынянов Ю. Н. Проблема стихотворного языка. M., 1965.
YE. G. soMovA. souND IMAGE oF E. poE's poEM «THE RAvEN»
in the perception of Russian reader
The article deals with the informative function of phonic structures in E. Poe's famous poem «The Raven» in relation to the processes of sound metaforization and semantization of verses. These processes allow to judge how Russian reader percepts the peculiarities of author's idiostyle.
Key words: E. Poe, phonic structures, sound image of a poem, idiostyle, sound metaforization.
А. В. ТАТАРИНОВ
АНГЛИЙСКИЕ И АМЕРИКАНСКИЕ РОМАНЫ 2010 ГОДА: СЮЖЕТНАЯ СТРАТЕГИЯ И КОНЦЕПЦИЯ МИРА
На материале новых романов И. Макьюэна, М. Эмиса, М. Каннингема и Дж. Франзена рассматривается одна из значимых сюжетных стратегий современной западной литературы.
Ключевые слова: современная литература Англии и США, стратегия сюжета, концепция художественного мира, антиметафизический пафос.
В 2010 году в Англии и США были опубликованы новые романы авторитетных мастеров западной прозы: «Солнечная» («Solar») Иэна Макьюэна, «Беременная вдова» («The Pregnant Widow») Мартина Эмиса, «Начинается ночь» («By Nightfall») Майкла Каннингема, «Свобода» («Freedom») Джонатана Франзена [1]. Мир, созданный в этих текстах, свидетельствует о единстве духовного жеста, об одной из значимых стратегий литературы современного Запада, суть которой заключается в снижении драматизма, отказе от метафизики и усилении присутствия се-мейно-бытовых контекстов.
Русская литература продолжает искать знаки присутствия иных миров в текущей социальности. Иначе обстоят дела в западном романе, где сделана ставка на совершенство изображения
повседневности, полностью вобравшей в себя человека, избавившей его от Неба и Ада. Герой безальтернативно помещен в свое настоящее, которое незаметно, без агрессии превращается в «близкую старость». Есть жилье, работа, деньги, много вкусной еды, неограниченные возможности для путешествий. Нет безумцев, зараженных той или иной шизофренической идеей, исчезли из текста маньяки, убийцы, агрессоры. Отсутствует важная для Запада борьба с тоталитаризмом в разных контекстах. Много страниц посвятили этой битве Милан Кундера, Джулиан Барнс, Умберто Эко, Джон Фаулз. Сейчас уже и бороться вроде бы не с чем. Все праведники и злодеи исключены из сюжета. Остались просто нормальные люди. Их главное желание - без осложнений, сохраняя комфорт движения, без больших эмоциональных
48 "Культурная жизнь Юга России"
№ 2 (45), 2012
потерь пройти путь до могилы, которая завершит все, что возможно; больше невозможно ничего. В этом твердая уверенность всех, кто является персонажами четырех рассматриваемых текстов.
Герой Каннингема и Эмиса, Макьюэна и Франзена - образованный мужчина, чувствующий удары приближающейся старости. В романе «Начинается ночь» - это организатор выставок в арт-галерее; в «Беременной вдове» - литературный критик; в «Солнечной» - физик, нобелевский лауреат; в «Свободе» - эколог, пытающийся спасти редких птиц от вымирания. Герой начинает суетиться, спорить - не всегда ясно, с кем. Так как рядом женщина, полемизирует обычно с ней. Пытается даже создать для себя маленькую утопию, но быстро успокаивается, не дотягивает до сильного жеста. Не становится героем в пафосном варианте, не превращается в философа, способного сказать злое или мудрое слово о нашей жизни. И автор с персонажами, и читатели будто ждут: что-то должно внезапно переключиться, и человек станет другим - стержневым, цельным, волевым. Но ничего не происходит. Когда это окончательно проясняется, роман подходит к завершению.
Постоянно происходит сдерживание потенциально сильного героя, способного привнести в повествование стрессовую динамику. В романе Франзена «Свобода» есть персонаж по имени Ричард Кац - рок-музыкант, алкоголик и наркоман; он постепенно выздоравливает, приобретает известность и становится способен к более предсказуемым контактам с действительностью. В романе Каннингема «Начинается ночь» молодой неформал наркоман и гомосексуалист, обещающий стать жертвой или преступником, которому суждено быстро и ярко истребить свою жизнь, -Миззи как-то успокаивается и держится на плаву, избегая роковой влюбленности. Том Олдос, гениальный молодой ученый, не стал центром в сюжете Макьюэна, автора романа «Солнечная». Из произведения Франзена также исчезла эгоистичная, шумная истеричная Элиза.
Тем самым обретается свобода от крайностей. Все должно быть предсказуемо.
Относительно спокойные «любовные треугольники», каждый из которых вполне разрешим, -отличающая особенность таких текстов, определяющая вектор их становления. Позитивно разрешается семейная драма Берглундов в «Свободе». В последней сцене романа «Солнечная» Майкл Биэрд, многое потерявший и серьезно запутавшийся, видит, как к нему решительно приближаются две женщины, готовые устроить скандал, бороться за него, предъявить свои права. Но и здесь не все плохо и безнадежно. Между двух на многое готовых дам, видит Майкл, идет его дочь; именно это начинает занимать его внимание и позволяет убрать из сознания мысль о том, что все кончено и кончено плохо. Не приводит к взрывной драме и любовный треугольник в романе «Беременная вдова».
Иногда появляется мотив тошноты - реакция на жизнь, далекую от идеала, на самого себя, не соответствующего высоким нормативам. Тошнит главных героев романов Каннингема и Макьюэна. Но все же это временный недуг, намек на будущую смерть, которой не избежать. Экзистенциального
отчаяния и бунта здесь нет. Герои ищут помощь недугу не только в работе над собой: успокоительные, снотворные средства, таблетки-антидепрессанты, некоторые дозы алкоголя помогают снять напряжение, и тошнота отступает. Питер Харрис из романа Каннингема просыпается ночью, понимает, что пришла бессонница, идет на кухню, проглатывает несколько таблеток, выпивает рюмку водки и ложится снова. Представлялось, что Патти из романа «Свобода» окажется в необратимой депрессии; но она успевает понять, что Уолтер -хороший муж, только он любил ее и всю жизнь зарабатывал деньги для «доброй совместности». Внутри у нее теплеет. Бунт был рядом, но он так и не появляется.
Конфликт, который мог бы оказаться трагическим, отсутствует. Но есть миниэпосы - знаки угасших битв за смысл, полузабытых поединков в метафизических сферах. Пожалуй, главным ми-ниэпосом оказывается популярная ныне проблема глобального потепления. В романе Макьюэна она предстает знаком далекого Апокалипсиса, формируя профессиональный портрет главного героя. Кажется, что такая тема затмит своим присутствием образ «маленького человека» с его неудавшейся личной жизнью, но все оборачивается иначе: «маленький человек» есть, тень Апокалипсиса исчезает. В романе Франзена может по-настоящему воплотиться идея принципиальной борьбы за сокращение рождаемости: планета перенаселена, надо сделать так, чтобы люди стеснялись самого желания иметь детей. Но эта идея не приобретает концептуального характера. И уже хочется Уолтеру, защитнику живущих сегодня от тех, кто может родиться завтра, чтобы его новая подруга Лалита оказалась беременной.
«Утопия нерождения» проявляет себя во всех четырех романах. В «Беременной вдове» есть мысль о том, что конечным результатом сексуальной революции, разлучившей половую любовь с зачатием, «будет шариат и чадра». В романах Ма-кьюэна, Эмиса, Каннингема и Франзена отказ от потомства воспринимается как искушение.
В этом контексте усиливается роль различных казусов, смешных нестыковок, невстреч «маленького человека» с надеждой на свою состоятельность. В романе Франзена сын Уолтера и Патти вертел обручальное кольцо и проглотил. Такое приключение с кольцом, символом брака, заметно испортило встречу героя с любовницей. В романе Макьюэна Биэрд, стараясь показаться себе сильным и решительным, отправился на Северный полюс посмотреть на очевидные симптомы глобального потепления и чуть не потерял мужское достоинство, примерзшее к молнии на комбинезоне. Питер из романа Каннингема взял и влюбился в брата своей жены. Главный герой романа Эмиса, приехав на отдых с подругой, увлекся другой девушкой - загадочной Шехерезадой; флирт не имел продолжения, поскольку перед самым интимным свиданием Кит подключился к религиозному разговору и наговорил лишнего о Боге (сравнил его присутствие с реальностью Деда Мороза), что отпугнуло Шехерезаду. Это стало ключевым событием в «Беременной вдове», определившим последующие неудачи Кита Ниринга.
Плоть предстает перед читателем во всей от-
№ 2 (45), 2012 "Культурная жизнь Юга России" ^
кровенности. Освободившись от метафизики, герои «падают» в собственное тело, ищут его тепла, трогают себя, с возрастающей серьезностью рассматривают и гладят сексуальных партнеров. Стыдливости здесь нет; истинной страсти гораздо меньше, чем эротической терапии, которая оказывает такое же действие, как снотворное или алкоголь. Авторам нравится описывать, как протекает домашний секс или любовь с постоянной подругой, привычной, как жена. «Религия - антихрист эроса», - читаем у Мартина Эмиса [2]. Ни в одном из романов этот «антихрист» не появляется.
Все герои свободны - в закономерном для современного общества смысле. Мир доброжелателен. Мир равнодушен. Мир пуст. «Каждый день она могла полностью посвятить изобретению достойного и приятного образа жизни, но вся эта свобода, любой выбор делали Патти еще более несчастной. Автору приходится признать, что она жалела себя за то, что была настолько свободна», -сказано в романе Франзена [3]. В одной из сцен выясняется, что свободнее непутевый брат Уолтера, выбравший жизнь нищего и полноценнее смотрящий на солнце.
И все же писатели хранят свой западный мир. Макьюэн, Эмис, Каннингем и Франзен в новых романах - не учителя и не пророки, скорее, психоаналитики. Боятся вспугнуть - не счастье, которое недостижимо, а покой и достаток, победившие все
сюжеты, где есть войны и революции, насилие, голод и неумолимая тирания. Эти романы - зона безопасности, где читатель должен узнать, что все хорошо, все под контролем. Так в смертном мире обретается почва. Если исчезают Бог и вечность, все проблемы предстают разрешимыми, т. е. конечными. Это своеобразный вариант катарсиса -получение тихой радости через осознание, что ничего нет, кроме небольших проблем, которые существуют только по эту сторону существования. Никакой иной стороны у существования нет. Приятная скука - обратная сторона безопасности -заполняет мир, не только познаваемый, но уже познанный. Бояться нечего: умрем, перестанем страдать и волноваться. Впрочем, и сделать ничего нельзя. Западному человеку ясен его мир, и на место отшумевшего постмодернизма возвращается «реализм консервации».
Литература
1. Макьюэн И. Солнечная: роман / пер. с англ. В. Голышева, С. Таска. М., 2011; Эмис М. Беременная вдова: роман / пер. с англ. А. Асланян. М., 2010; Каннингем М. Начинается ночь: роман / пер. с англ. Д. Веденяпина. М., 2011; Франзен Дж. Свобода: роман / пер. с англ. Д. Горяниной, В. Сергеевой. М., 2012.
2. ЭмисМ. Беременная вдова ... С. 367.
3. Франзен Дж. Свобода ... С. 221.
A. v. TATARINov. ENGLIsH AND AMERIcAN NovELs of 2010: strategy of a plot and the conception of the world.
On the material of the new novels by I. McEwen, M. Amis, M. Cunningham and J. Franzen, one of the important strategies of a plot of the modern western literature is analyzed.
Key words: modern literature of England and USA, strategy of a plot, conception of the world, antimetaphysical spirit.
М. П. БЛИНОВА, И. Н. ПОНОМАРЕНКО
ЯЗЫКОВАЯ ИГРА В ПОСТМОДЕРНИСТСКОМ ДИСКУРСЕ
В статье дан анализ особенностей постмодернистского дискурса в контексте игровых философских установок. Языковая игра рассматривается как адекватный способ отражения реальности и особая стратегия воздействия.
Ключевые слова: языковая игра, постмодернизм, деконструкция, метанарратив, многослойный текст.
Современное представление о мире-хаосе, общая кризисность мироощущения и «страх перед метанарративами» [1] актуализируют значение игры как адекватного способа отношения к реальности, а также как важной составляющей постмодернистского типа сознания. Поэтому интересным представляется исследование структуры и функций игры в текстах конца ХХ - начала XXI века в контексте общей философии постмодерна.
В прямом значении слово «игра» в сознании носителей языка - занятие развлекательное, но имеющее определенные правила. Данные словарей современного русского языка - под редакцией А. П. Евгеньевой и С. А. Кузнецова [2] - фиксируют в семантическом пространстве слова «игра» наличие двух в общем-то исключающих друг друга компонентов: игра - занятие для развлечения, но имеющее жесткие правила. Это подтверждают
и данные Русского ассоциативного словаря, согласно которым наиболее частотной реакцией на слово-стимул «игра» являются: преферанс (35); настольная игра (30); наша жизнь игра (24); хоккей, шашки (17); монополия, футбол (15) [3].
Двоякая сущность категории делает ее чрезвычайно сложной для анализа и описания, поскольку в игре, осознаваемой, с одной стороны, как легкое, несерьезное занятие, есть, с другой стороны, достаточно жесткая структура - подчинение определенным правилам, требованиям, которые должны неукоснительно выполняться, иначе будет нарушен основной принцип и игра перестанет быть игрой. И. Хейзинга писал об инвариантных свойствах, которые позволяют говорить о двух разновидностях игры - р1ау-игре и game-игре [4]. Первый вид - это игра ради самой игры. Второй -действия, подчиненные особым правилам; в этом
