CC BY
524
В. Н. Конышев
АМЕРИКАНСКИЙ НЕОРЕАЛИЗМ О ПРОБЛЕМЕ СУВЕРЕНИТЕТА
В статье изучаются взгляды одной из наиболее влиятельных школ политической мысли США — неореализма на проблему государственного суверенитета в современных международных отношениях. Рассмотрены положения о содержании суверенитета, его связи с природой международной системы, причины эрозии и перспективы эволюции суверенитета государства.
Ключевые слова: эрозия суверенитета, государство, неореализм.
Интерес к теоретическому переосмыслению проблемы суверенитета связан со значительными изменениями в международной системе. Это, прежде всего, глобализация, которая сопровождается тенденцией к эрозии государственного суверенитета. Многим государствам все труднее контролировать трансграничное движение капиталов, трудовых ресурсов, товаров и информации. А государства Евросоюза добровольно объединились для совместного решения экономических политических проблем, уступив часть суверенитета наднациональным органам управления. На процесс глобализации, набирающий обороты с 1980-х годов, наложилось крушение биполярной системы, что привело к перераспределению ресурсов и центров силы в мире. Перераспределение неизбежно связано с пересмотром границ влияния всех участников международных отношений, не только государств. Отсюда — изменения в природе современных конфликтов, которые все чаще носят характер «внутренних войн» и также не имеют четкой локализации в рамках государственных границ. Это дополнительно способствовало практике нарушения суверенитета многих государств со стороны единственной супердержавы в лице США, влиятельных международных политических и экономических организаций. Сочетание объективной тенденции к размыванию суверенитета с политической практикой в отношении более слабых государств, вызванных соблазном силы, с особой остротой поставило вопрос о пересмотре международного права, традиционно ориентированного на суверенное государство.
Политические процессы вызывают споры не только по поводу суверенитета. Сохраняются и проблемы концептуального плана — кто будет носителем суверенитета в перспективе дальнейшей эволюции международной системы. В Европе в разное время ими были абсолютный монарх, затем просвещенный монарх, правивший от
© В. Н. Конышев, 2010
имени народа, и, наконец, согласно идеям Французской революции, сам народ считается носителем суверенитета. Но сегодня более 80% государств мира полиэтничны, и растущая «прозрачность» границ как раз не способствует укреплению национальной идентичности в рамках одного государства. Современное западное общество весьма разнородно по социальному статусу, этнорелигиозной, культурной и расовой принадлежности, уровню образования, идеологическим предпочтениям, политическим интересам. Можно ли считать такое общество унитарным носителем суверенитета? Считать ли наблюдаемую эрозию суверенитета государства временным явлением, или же речь идет об утверждении новых носителей суверенитета и переходе международной системы в иное качество?
Американский неореализм (см.: Конышев, 2004; 2006), который стал продолжением «классической» версии политического реализма, унаследовал отношение к суверенитету как объективному и главному политическому свойству государства. Правда, сами неореалисты практически не изучают суверенитет в связи с теорией государства. Объясняется это с тем, что их внимание привлечено к системной теории, которая бы охватила международную политику в целом. Государства — лишь элементы системы, которые берутся в отвлечении от внутренних особенностей и суверенитет которых предполагается как очевидное качество. Для неореалистов принцип суверенитета лежит в основе международных отношений. Представители этого направления политической теории, в отличие от других парадигм, традиционно не склонны сомневаться в сохранении системообразующей роли суверенитета. В то же время неореалисты не могут игнорировать новые трактовки этой концепции и динамику современных политических процессов, ведущую к эрозии суверенитета.
Содержание и состоятельность категории суверенитета
Понятие суверенитета, несмотря на его важную роль в политической жизни европейских государств на протяжении нескольких веков, осталось многозначным. Это связано с эволюцией политических систем, с функциями, которые обеспечивала данная политико-правовая концепция. В неореализме не было особых дискуссий по поводу содержания понятия «суверенитет», так как считалось вполне очевидным, что главный признак государства — это суверенитет. Одно толкование этого понятия связано со структурным реализмом К. Уолтса, другое принадлежит С. Краснеру. Принципиальных разногласий между ними нет, но обе трактовки связаны с различными методологическими подходами к изучению политики.
Структурный реализм на системном уровне анализа обращает_ 69
ПОЯИШЭКС. 2010. Том 6. № 4
ся к устойчивым отношениям, которые складываются между государствами из реальных политических процессов, происходящих на уровне взаимодействия. Но теория абстрагируется от динамики конкретных процессов. Для К. Уолтса суверенитет означает, что государство «определят само, как оно будет решать внутренние и внешние проблемы, включая и то, будет ли оно искать помощи у других [государств] и через принятие обязательств ограничивать свою свободу. Государства сами формулируют свою стратегию, свой курс и все остальное, на что направлена их деятельность» (Waltz, 1979, p. 96). Важно отметить, что понятие суверенитета не предполагает полной свободы в действиях, т. е. «суверенитет» и «зависимость» не противоположны по значению. Суверенитет — это принцип, в соответствии с которым государство действует как отдельный элемент международной системы. Зависимость означает, в какой степени другие участники международных отношений влияют на принимаемые решения данного государства.
С. Краснер предпринял попытку дифференцировать определение суверенитета с учетом его конкретно-исторического бытия, а именно с учетом влияния глобализации на международную политику. И здесь сказалась разница в методологических подходах. Если К. Уолтс в своей теории вывел процессы за пределы системного уровня, то С. Краснер, наоборот, считает процессы системными факторами. Из этого положения он делает вывод о том, что суверенитет нельзя понимать как нечто «застывшее». Суверенитет конкретного государства на практике все время меняется, а слабое государство может его даже утратить, о чем свидетельствует история. Краснер также обращается к неоднозначности суверенитета: он существует и как практическая способность контроля, и как правовой принцип о признании юридически независимых территориальных образований (Krasner, 2001a, p. 233). Многие исследователи, и не только неореалисты, выделяют несколько видов суверенитета.
Внутренний суверенитет как принцип централизованного государства, организующий публичную власть и контроль над ней со стороны общества. Вслед за Ж. Боденом и Т. Гоббсом он связывался с абсолютной формой власти в руках одного суверена, но к настоящему времени вызывает критику из-за проблемы узурпации власти недемократическими силами.
Суверенитет взаимозависимости, указывающий на способность государства контролировать трансграничные передвижения людей, товаров и капиталов в условиях нарастания тенденции к глобализации. Этот вид суверенитета стали выделять в связи с тем, что «прозрачные» границы создают угрозы безопасности как для самого государства, так и для его соседей.
Международно-правовой суверенитет, утверждающий равноправие государств на международной арене в том смысле, что все фигуранты международной политики признают суверенные права данного государства. В общем случае для международного признания достаточно, чтобы политические власти были одобрены своим народом (достигнута внутренняя легитимность). Международное признание создает государству возможности для защиты интересов экономическими, дипломатическими и юридическими мерами.
Вестфальский суверенитет, говорящий о недопустимости внешнего вмешательства в осуществление властных полномочий внутри государства даже в случае прямого насилия. Вестфальский суверенитет подкрепляет и дополняет внутренний суверенитет. Суверенитет рассматривается как универсальная ценность, взывающая к гарантии неприкосновенности со стороны других государств. Эта концепция особенно актуальна для слабых государств, не всегда способных защитить себя (см.: Krasner, 1999, p. 11-25).
Долевой суверенитет, который подразумевает создание на территории нестабильных государств властных структур с участием других государств и/или международных организаций. Этим структурам передается часть полномочий государства, которые последнее по каким-либо причинам не в состоянии выполнять. Долевой суверенитет считается временным и предназначенным в конечном счете для укрепления внутреннего суверенитета нестабильного государства (Ibid., p. 119). Примерами являются режим в Германии после окончания Второй мировой войны и современные миротворческие операции под эгидой ООН.
Разделенный суверенитет был введен в научный оборот, опираясь на практику, когда другие государства или организации оставляют данному государству легитимное право на внутреннее насилие, но ограничивают в вопросах обеспечения внешней безопасности (Global trends..., 2002, p. 142-143). По существу, как и в предыдущем случае, это означает урезанный суверенитет.
Согласно С. Краснеру, в каждом конкретном случае государство обладает определенным «набором» из перечисленных видов суверенитета. Таким образом, он предлагает рассуждать о суверенитете, с одной стороны, учитывая его неоднозначность, а с другой — не теряя цельности самой категории. Это особенно актуально потому, что суверенитет не есть нечто застывшее и неизменное. Наоборот, на практике он постоянно нарушается.
Но поскольку неореалисты склонны рассматривать международную политику независимо от внутренней, то в основном используются значения международно-правового и вестфальского суверенитета. В целом неореализм занимает консервативную и крити-
ческую позицию в отношении появляющихся трактовок суверенитета, связанных с новейшими политическими процессами. Многие неореалисты считают дифференцирование значений суверенитета деструктивным, потому что это ведет к размыванию принципа суверенитета в практической политике и тем самым работает на снижение международной и национальной безопасности. Кстати, на концептуальном уровне сам факт дробления значений суверенитета оппоненты неореализма нередко используют для доказательства несостоятельности этой категории.
Например, одним из вызовов легитимности государства как института неореалисты считают концепцию прав человека, ориентированную на индивидуальную защиту граждан от произвола собственного государства. Все чаще в научном сообществе высказывается мнение, что государства более не обладают той неограниченной свободой действий, как это имелось в виду в «Левиафане» Т. Гоб-бса. На этом фоне интеллектуальным вызовом суверенитету стала концепция личностной безопасности. Она вовсе не означает жесткой привязки к индивидууму. Ее сторонники на самом деле имеют в виду глобальную перспективу. Рассуждения сводятся к следующему. Угрозы личности формируются в рамах данного государства или региона, но могут распространяться и дальше, порождая конфликтные ситуации между группами людей и государствами. Это касается проблемы распространения наркотиков, терроризма, болезней, голода и т. д. Тогда угроза безопасности личности выступает уже как тождественная международной и глобальной безопасности. Таким образом, личностная безопасность претендует на замену понятия национальной безопасности.
А далее сторонники личностной безопасности призывают отказаться от государственно-центричного восприятия природы политики, столь характерного для реалистической школы политической мысли. Их главный довод состоит в том, что государства могут выступать угрозой для безопасности собственных граждан (см.: Маек, 2004, р. 366-367). Это означает, что международная безопасность основана на безопасности личностей и общественных групп, а не государств. Тем самым индивидуум становится главным участником не только в определении угроз, но и в противодействии им. Государство, демократия и рыночные отношения — это лишь инструменты для защиты личностной безопасности.
Здесь налицо попытка переопределить понятие суверенитета, чтобы приспособить его к концепции личностной безопасности. Такой подход представлен в докладе Международной комиссии по интервенциям и государственному суверенитету, созданной по инициативе канадского правительства. В нем предлагается переопре-
делить суверенитет как внешнюю и внутреннюю ответственность, включающую уважение суверенитета других государств и фундаментальных прав собственных граждан (The responsibility to protect..., 2001). Но содержание концепции суверенитета складывалось исторически как невмешательство во внутренние дела. Поэтому введение нормы, предписывающей внутреннюю политику суверенному государству, по существу, отрицает суверенитет. В практически-политическом плане вызывает сомнение, многие ли государства пойдут на добровольный отказ от суверенитета. Исключение составят те государства, которым этот выбор будет навязан извне.
Какое же место занимает концепция личностной безопасности в логике неореализма? Ответ можно найти, обратившись к идее многоуровневого анализа политики, представленного в работах К. Уолтса: международная система, государство и личность. В этой триаде определяющая роль принадлежит системным условиям, а именно распределению сил между государствами. Оно диктует государству политику баланса сил для защиты суверенитета. Личностная безопасность может трактоваться лишь как сфера, подчиненная политике безопасности государства, как ее дополнение. Тогда гармонизация интересов личности и государства возможна не через противопоставление, а через взаимодействие институтов государства и гражданского общества. Поэтому нет нужды менять местами безопасность государства и личности в смысле приоритетов политики безопасности и референта безопасности. Без обеспечения суверенитета государства никакие другие задачи не могут быть решены.
В перспективе неореализма безопасность личности носит подчиненный характер и во многом зависит от возможностей государства. Только государство, находящееся в состоянии безопасности, может позволить себе заботиться о процветании граждан. Что касается становления новой парадигмы в изучении безопасности на основе концепции безопасности человека, то пока она представляется отдаленной. Конечно, сказанное вовсе не отменяет полезности практических усилий государств по оказанию помощи населению развивающихся государств.
Связь суверенитета и природы международных отношений
В основе мировоззрения неореалистов лежат представления о международной системе, которая постепенно складывалась после заключения Вестфальского мира в Европе в 1648 г. Они апеллируют к трудам Ж. Бодена, Н. Макиавелли, Т. Гоббса, Э. Ваттеля, К. Вольфа и др. При этом неореалисты склонны относиться к суверенитету как данности, недооценивая исторический характер этой концепции. Действительно, в XVI-XVII вв. в Европе суверенитет возникал как
инструмент борьбы между немецкими князьями, а затем послужил для прекращения этой борьбы и закрепления ее политических итогов. В Англии власть была поделена между парламентом и королем, и в итоге этой борьбы король был казнен. В американских колониях в результате революции суверенитет был поделен между штатами и была создана система сдержек и противовесов, которая делила суверенитет между ветвями власти на федеральном уровне. История показывает, что понимание суверенитета как неограниченной власти государства в сфере внутренней политики закрепилось далеко не сразу. На начальном этапе суверенитет существовал как политическая практика государств, но без системы международного права. В этом плане представление о том, что Вестфальские договоры 1648 г. положили начало современной международной системе, является упрощением. Они не упраздняли Великую Римскую империю германской нации, состоявшую из княжеств. Князья получили право выбирать религию независимо от императора и иметь отношения с другими государями. Лишь позднее ставшие регулярными отношения окрепших европейских государств получали международно-правовое закрепление. Впервые Г. Гроций обратил внимание на то, что суверенитет может помочь преодолеть анархию в международных отношениях. Так постепенно сформировались два аспекта суверенитета государства: невмешательство извне в его внутриполитическую деятельность (включая право на насилие) и признание права на независимую внешнюю политику. Суверенитет на протяжении четырех столетий оставался на практике основополагающим принципом международной политики.
Последовательно проведенный принцип историзма означает, что суверенитет не вечен, так же как и государства в качестве самой совершенной формы организации общества. Об этом, кстати, в свое время писал один из столпов политического реализма Э. Карр. Помимо государства, им рассматривались политические общественные объединения, не имеющие отчетливой территориальной принадлежности, такие как религиозные, этнические или классовые. По его мнению, мир должен пройти сквозь длительный период развития, сопровождающийся интеграционными и дезинтеграционны-ми политическими процессами, достигая оптимального способа организации. Э. Карр предсказывал размывание концепции суверенитета государства как основы современной ему международной системы (Сагг, 1946, р. 292-296, 301-302), которое и наблюдается сегодня. Однако эти его идеи не получили дальнейшего развития в неореализме.
К настоящему времени в рамках неореализма сложилось несколько трактовок связи суверенитета и природы международной
политики. Наиболее консервативная точка зрения опирается на взгляды К. Уолтса, повлиявшего на становление и эволюцию неореализма в целом. Его консерватизм имеет не идеологические, а методологические основания. В своем главном труде «Теория международной политики» (Waltz, 1979) К. Уолтс использует идеи французского структурализма и неокантиантства для рассуждений о природе международных отношений: а) закономерное в политике есть только регулярное, воспроизводимое в практической деятельности; б) онтологически субъект политики является только результатом взаимодействия в рамках международной системы; в) соотношение элементов международной системы определят их значимость (в политике — в терминах силы); г) структура (характер отношений) должна быть достаточно устойчивой во времени, чтобы обеспечить целостность всей системы.
Именно отсюда появляется тезис Уолтса об устойчивости международной структуры во времени несмотря на изменения в политических процессах. По-прежнему государства остаются главными элементами международной политики. Идея суверенного государства — ключевая для структурной теории К. Уолтса. Ссылки на участившуюся практику нарушения суверенных прав государства в современной политике не отменяют суверенитет как основополагающий принцип отношений в международной системе.
Все иные функции государства вторичны, потому что без сохранения суверенитета они невозможны. На уровне рассуждений о международной структуре государство берется в абстракции от его свойств, таких как идеология, традиции, интересы, форма правления, политический строй. В структурной теории К. Уолтса международная политика государства считается независимой от внутриполитических факторов. Получается, что с точки зрения выполняемой в рамках структуры функции защиты суверенитета все государства формально равны. Данное положение является сознательным упрощением Уолтса, а не отражением реальной мотивации государств, которая на практике не так однозначна. Всякая теория неизбежно предполагает упрощения, поскольку невозможно объяснить все случайные факторы.
В учении К. Уолтса говорится о том, что природа международной системы и суверенное государство неразрывно связаны друг с другом. Одно из главных и устойчивых свойств международной политической системы — это анархичность отношений, которые существуют внутри ее (анархичность структуры), что означает отсутствие верховной власти над государствами. Отличительная черта главного элемента международной системы — государства — это суверенитет, т. е. право не признавать внешнюю власть над собой.
В общем случае ни у одного государства нет прав на власть больше по сравнению с другими на уровне международной системы в целом. Государство и международная система взаимно обеспечивают основные свойства друг друга. В самом деле, если система в целом анархична, значит, ее элементы должны быть суверенными. И наоборот, если наиболее влиятельные государства суверенны, то способ их ассоциации может быть только анархичным (Ibid., p. 111-114).
Возникает вопрос о том, насколько применимы эти рассуждения к небольшим или к слабым государствам (многие государства «третьего мира», несостоявшиеся государства). В теории К. Уолтса утверждается, что они самостоятельно делают выбор между защитой своих интересов или уступкой в пользу другого государства (коалиции государств). Поэтому тот факт, что они бывают политически зависимы, т. е. не способны воспользоваться суверенными правами, не делает концепцию суверенитета менее полезной для теоретических суждений о международной политике. Кроме того, согласно неореализму, малые и слабые государства не влияют на основные процессы международной политики, а потому их поведение нельзя считать регулярным с точки зрения существования системы в целом. Отсюда главный вывод структурной теории К. Уолтса — практика нарушения суверенитета со стороны других государств или организаций не отрицает системный принцип суверенитета. Если же изменения приведут к трансформации отношений, то потребуется другая теория международной политики.
Логика рассуждений К. Уолтса безупречна. В то же время нельзя не увидеть, что структурный реализм не рассматривает, как происходит обратное влияние государств на систему в целом. К. Уолтс лишь упоминает об этом, указывая, что динамика политических процессов в основном объясняется неравным распределением силы между государствами (Ibid., p. 82, 88-99). А вот саму причинную связь между отношениями на уровне государств и последствиями на уровне международной структуры его теория не рассматривает. Поэтому не случайно, что структурный реализм не дает ответа, при каких условиях политические процессы способны столь серьезно поколебать устойчивость структурных отношений, чтобы система в целом перешла в иное качество. Многие критики справедливо указали на эти недостатки учения К. Уолтса (Tellis, 1996, p. 91). Поэтому его теория принципиально не позволяет анализировать эрозию суверенитета, возникающую в практике международных отношений конца XX - начала XXI в. Тем более это касается проблемы суверенитета применительно к политике периферийных государств.
Более умеренные неореалисты говорят о трансформации суверенитета под влиянием политических процессов, сближаясь с пред-
ставителями других парадигм, в особенности с неолибералами. Как раз среди них популярна идея дифференцированного определения суверенитета, которую предложил С. Краснер. Фактически эта часть неореалистов причисляет взаимодействия субъектов политики к системным факторам. Сознательно или нет, но они отходят от положения структурного реализма К. Уолтса, в котором говорится о том, что обращение к взаимодействию государств — это не системный, а элементный уровень анализа.
Причины эрозии суверенитета современного государства
Большинство неореалистов не отрицают определенной утраты государственного суверенитета в пользу других акторов международной политики. О падении роли государства они заговорили в 1990-е годы в контексте дискуссий о новой парадигме развития — переходе от взаимозависимости к глобализации некоторых сегментов мировой экономики и политики. Важно заметить, что взаимозависимость и глобализация отличаются не просто по объему и скорости движения капиталов, но и качественно. Если взаимозависимость означает сближение экономических и политических интересов государств, то глобализация подразумевает интеграцию мирового сообщества по типу единого государства.
Важнейшим фактором, вызывающим эрозию суверенитета, считаются процессы глобализации. Размывание суверенитета проявляется по нескольким направлениям. Во-первых, в международной политике с государством все более заметно конкурируют транснациональные корпорации (ТНК). В их руках сосредоточивается финансово-промышленная мощь и создаются новые технологии. Годовой оборот некоторых ТНК сравним с бюджетом среднего государства. Проблема состоит в том, что крупные ТНК обладают глобальной сферой влияния, но не глобальной ответственностью. Во-вторых, в международной политике растет активность других негосударственных акторов. Это общественные организаций типа «Гринпис», движения исламских экстремистов, международные террористические и другие преступные организации. В-третьих, глобализация усугубляет диспропорции национального и международного развития в социально-политической сфере. Свободное движение труда и капитала через государственные границы на практике не учитывает социальные проблемы развивающихся стран. Но для интернационального бизнеса не имеет значения, где производится продукция, чего нельзя сказать о государстве. В-четвертых, развитие международной финансовой системы приводит к эрозии национального суверенитета через влияние на экономику. Огромные финансовые потоки ведут к ослаблению их контро-
ля над собственной валютно-финансовой политикой. Одним из следствий становится перераспределение властных полномочий государства в пользу регионов, которое чревато дезинтеграцией. В-пятых, тенденция к распространению ядерного и другого оружия массового поражения в определенной степени деформирует суверенитет государства как политическую сущность. При этом стираются грани между великими и малыми державами, потому что у последних повышаются шансы нанести противнику неприемлемый ущерб (см.: Deudney, 1995, р. 214-215; Кеннеди, 1997, с. 65, 161).
Для неореалистов наблюдаемые тенденции к частичной утрате суверенитета государства носят временный характер и не отменяют его как принципа, организующего международную систему. В условиях глобализации государство остается важнейшим системным элементом, несмотря на относительный рост влияния транснациональных организаций и других негосударственных акторов.
Отклонения такого рода, связанные с суверенитетом, уже были в истории человечества. Об этом писал П. Кеннеди: «В свете сегодняшнего аргумента о том, что народ все больше отходит от национальных правительств и обращается либо к транснациональным, либо к субнациональным институтам для достижения своих целей, иронией звучит напоминание о том, что монархии начального периода современной истории возникли из пестрых лоскутных герцогств, княжеств, свободных городов и других автономий, таких как Бургундия, Арагон, Наварра, которые затем были подчинены центру. Укрепив свое положение, национальные государства выступили против таких транснациональных институтов, как папство, монашеские и рыцарские ордены и Ганзейский союз, причем последний представлял собой своего рода многонациональную корпорацию» (Кеннеди, 1997, с.149).
В этой же связи К. Холсти обращает внимание на то, что многие государства пытаются «управлять, снижать и даже нивелировать влияние транснациональных групп... на общество и политику» (Но^й, 1991, р. 55). Приспособление государств к новому феномену неизбежно. В определенных обстоятельствах государства будут рассматривать ТНК как угрозу национальным приоритетам. Попытки государств сохранить автономность и снизить негативное влияние негосударственных субъектов политики могут привести к новому витку в усилении роли государства. Этому объективно способствует и расширение функций государства в современном обществе. Помимо традиционной заботы о безопасности, оно все более несет ответственность за экономические и социальные гарантии гражданам, за процветание общества в целом, за охрану окружающей среды, за обеспечение доступа к внешним ресурсам и рынкам.
Среди неореалистов есть сторонники крайне скептической точки зрения на эрозию суверенитета в связи с общепринятыми рассуждениями о существенном влиянии глобализации на мировые процессы. К. Уолтс подвергает сомнению саму концепцию глобализации. Он считает, что, чем больше степень взаимозависимости, тем важнее роль государства в политике. В качестве иллюстрации приводится сценарий неизбежного складывания нового баланса сил в АТР после окончания «холодной войны». Быстро набирающий силу Китай расценивает укрепление американской гегемонии в виде военного присутствия как проявление региональной несбалансированности. Независимо от того, сочтут США укрепление военной мощи Китая как угрозу своим интересам или нет, Япония в ответ на усилия Китая тоже будет наращивать свой силовой потенциал. Китай, в свою очередь, не оставит без внимания шаги как Японии, так и возможные действия США по расширению военного присутствия в Южной Корее. К. Уолтс доказывает, что растущая взаимозависимость не уменьшает значимость государства, а масштабы и глубина глобальных процессов во многом преувеличены (Waltz, 2000, p. 4750, 55). Исследования деятельности современных многонациональных корпораций отчасти подтверждают позицию К. Уолтса. По их данным, большинство корпораций и финансово-промышленных групп в основном ориентированы на собственные рынки (Kapstein, 1991/92; Hirst, Thompson, 1996).
Вслед за К. Уолтсом другой авторитетный неореалист — Р. Гил-пин считает, что рассуждения о характере глобализации слишком преувеличены. Она не является необратимым процессом. С другой стороны, многие страны Азии и Африки не вовлечены в глобальные процессы, а там проживает большинство населения. Глобальный характер приобрели далеко не все сектора экономики, а мировая финансовая система, «кровь экономики», — весьма нестабильна. Дестабилизирующее влияние на международную систему может оказывать тенденция регионализации. Ничто не мешает суверенным региональным державам стремиться к экономическому доминированию. Гилпин считает, что за экономическим обособлением неизбежно обостряются политические противоречия между суверенными государствами.
Экономическая политика США становится все более односторонней, но в то же время растет конкуренция на мировом рынке. Со своей стороны западноевропейские страны сосредоточены на укреплении европейской интеграции. Экономические интересы Японии в значительной мере переместились из США в аТр (Gilpin, 2000, p. 294-296, 308, 323-324, 338-343). Экономическое сотрудничество между наиболее развитыми странами может уступить место
новому переделу мировых рынков великими державами. Таким образом, основными опасностями на пути глобализации, а за ней и политической стабильности международной системы под американской эгидой являются регионализация, протекционизм государств и нестабильность финансовых рынков. Противовесом, который защитит государство от неизбежных негативных последствий глобализации, является укрепление суверенитета. В этом плане глобализация вовсе не нивелирует суверенитет как явление, а предполагает его как противоположное, дополняющее условие развития самой глобализации.
Согласно логике структурализма, который весьма популярен среди неореалистов благодаря авторитету К. Уолтса, наблюдаемая эрозия суверенитета не более чем некая флуктуация. Она не меняет принципа устройства международной структуры: отношения суверенных государств строятся в зависимости от распределения силы между крупнейшими державами. Все иные участники политики действуют в интересах государства или нуждаются в его поддержке. Близкой точки зрения придерживается Дж. Миршаймер: международные институты не оказывают серьезного воздействия на политику государств. В постбиполярном мире они не могут рассматриваться в качестве самодостаточного эффективного инструмента обеспечения безопасности (Меа^е^ег, 1995, р. 334).
Еще одна причина эрозии суверенитета для неореалистов кроется в повышении политической роли государств, относимых к периферии международной системы. Это крайне неудобная тема для неореалистов, которые традиционно считали, что в международной политике главные акторы — это наиболее могущественные державы. Согласно их концепциям, более слабые государства так или иначе вынуждены приспосабливаются к наиболее сильным, например, путем присоединения к одной из международных коалиций. Проводить самостоятельно политику балансирования им попросту не по силам. Но если в годы «холодной войны» игнорирование этих государств имело оправдание в силу доминирования двух супердержав, то в настоящее время такой взгляд явно устарел.
В современной политике периферийные государства с неустойчивой политической властью стали представлять собой угрозу для развитых государств. Этому способствовал ряд условий: а) распространение оружия массового поражения нивелирует прямую зависимость угрозы от общей мощи государства-противника; б) акты геноцида сужают политический выбор для руководства демократических государств; в) распространение болезней и преступности из нестабильных государств создает глобальные вызовы безопасности (см.: К^пег, 2004, р. 118). Неореализм сталкивается не просто с но-
выми политическими реалиями, а с необходимостью серьезной ревизии теоретических положений, касающихся суверенитета.
Многие периферийные государства на практике не обладают признаками, на которые опирается неореализм в вопросе о суверенном государстве: развитые и эффективные институты власти, признанные границы, монополия на насилие во внутренней политике. К ним относятся развивающиеся государства с неустойчивыми режимами и многие новые государственные образования, возникшие после окончания «холодной войны». Это отражается в терминах, которые используются для их обозначения, — «квазигосударства» (quasi-states), «несостоявшиеся государства» (failed), «потерпевшие крах государства» (collapsed states).
Особенно сложное «наследство» получили бывшие колонии — границы, не совпадающие с экономико-географическими, этнорелигиозными и культурными различиями населяющих народов. Свои границы сами эти государства порой не признают уже потому, что их провели «государства-империалисты». По этой же причине инспирированные Западом режимы часто не имеют полной легитимности и политического контроля над своей территорией, что порождает внутреннюю нестабильность.
Если приложить концепции неореализма к политической истории периферийных государств, то можно увидеть, что принцип суверенитета не играл здесь такой системообразующей роли, как в Европе. Долгое время в Азии и Африке существовала колониальная система, затем частые военные интервенции великих держав, которые в отношении периферии до сих пор остаются правилом, а не исключением. Кроме того, была и до сих пор сохраняется значительная политическая, экономическая и военно-техническая зависимость от стран Запада. Поэтому в периферийных государствах понятие «государство» играет относительно меньшую роль, а понятия «цивилизация», «культура», «движение», «партия» — гораздо большую. Политические отношения между негосударственными субъектами часто оказываются более важными, чем межгосударственные. Именно это демонстрирует, например, длительный арабо-израильский конфликт по поводу статуса Палестины.
Не случайно общие теории неореализма не имеют ясного ответа о том, что лежит в основании политики периферийных стран. Например, тезис К. Уолтса о связи полярности и стабильности никак не объясняет феномен постоянных войн на периферии. В его учении стабильность — это главным образом отсутствие войн между великими державами и способность системы к самовоспроизводству, к возврату в исходное состояние. Стабильность международной системы, по Уолтсу, не означает, что все ее элементы тоже ста_ 81
ПОЛИТЭКС. 2010. Том 6. № 4
бильны. Действительно, великие державы порой сознательно способствовали эскалации конфликтов в «третьем мире», не имея возможности для прямой военной конфронтации между собой. «Малые войны» в годы «холодной войны» в Центральной Америке, Анголе, Камбодже, Афганистане были способом соревнования двух общественно-политических систем (см.: Acharya, 1998, p. 165-166).
Среди неореалистов до сих пор нет однозначного отношения к тому, как нужно изучать политику периферийных государств. Одни считают, что теория по-прежнему неприложима к малым странам (Holsti, 1998), другие находят ее частичное подтверждение и видят на этом пути перспективы дальнейшего развития неореализма (Escude, 1998). Системно-структурный анализ не способен объяснить поведение периферийных государств, потому что на них в большей степени влияют особые, а не общие условия. В противном случае примеры типа захвата Мальвинских островов Аргентиной в 1982 г. при явном несогласии Великобритании, живучесть режимов С. Хусейна и М. Каддафи так и останутся «загадками» для теории.
К. Эскуде предлагает свой вариант приспособления структурного реализма к проблеме периферийных государств, что нашло отражение в названии «периферийный реализм». Недостатки системной теории К. Уолтса он видит в игнорировании уровня анализа, соответствующего государству. Следует различать великие державы, которые сами живут в условиях анархии, но устанавливают иерархию для остальных, и периферийные государства. Среди последних есть «покорные» государства, составляющие большинство, и «мятежники», стремящиеся жить по правилам анархии подобно великим державам. Из-за нехватки ресурсов «мятежники» вынуждены жертвовать интересами своих граждан.
Специфика условий, в которых действуют слабые государства, диктуется издержками и предпочтениями в конкретных исторических обстоятельствах. К. Эскуде считает, что необходимо дополнить структурный реализм анализом внешних и внутренних факторов, влияющих на политику государства. При этом определяющая роль должна быть отведена уровню государства, а не структуры (Escude, 1998, p. 55, 59-60). В общем, это соответствует идее Уолтса соединять системный анализ международной политики с теорией внешней политики государства, но приоритеты перевернуты наоборот. Кроме того, К. Уолтс не считал возможным осуществить подобный синтез в рамках одной науки, разделяя теорию международной политики и теорию внешней политики государства. Последняя должна изучать конкретно-исторические факторы, влияющие на политику государства.
К отличительным чертам «периферийного реализма» следует
отнести иное толкование анархии. Структурный реализм берет ее в абстрактном виде, как преобладающий принцип организации. К. Эс-куде предлагает рассматривать анархию лишь как характеристику реально складывающихся отношений, снимая, кстати, довольно неудобную для неореализма проблему — как сочетать противоречие интересов государств и возможность сотрудничества. Тогда получается, что анархия существует наряду с упорядоченностью в международных отношениях, причем порядка в реальном мире гораздо больше, чем доказывает теория К. Уолтса (Escude, 1998, p. 63-64, 67).
Согласно неореализму, в перспективе не произойдет упадка суверенного государства. Адаптация государств к глобализации неизбежна, но они могут рассматривать ее как угрозу национальным интересам. Попытки государств снизить негативное влияние негосударственных субъектов политики могут привести к «созданию национальных рвов», что означает новое усиление роли государства. Этому объективно способствует и расширение функций государства в современном обществе. Помимо традиционной заботы о безопасности, государство все более несет ответственность за экономическое и социальное положение граждан, за процветание общества в целом, за обеспечение доступа к внешним ресурсам и рынкам.
На многочисленные глобальные вызовы современности тоже пока ответить некому, кроме национального государства. Для того чтобы предпринять совместные действия, народам придется прибегнуть к соглашениям между государствами просто потому, что сравнимой по возможностям политической организации пока нет (см.: Rosso, 1995, p. 180-181). Супранациональные организации в данном случае эффективны ровно в той мере, в какой будут заинтересованы наиболее влиятельные государства. Примером может служить падение авторитета Совета Безопасности ООН после окончания «холодной войны». Международный терроризм, который признали глобальной угрозой безопасности, так и не привел к появлению международной организации или коалиции. Государства предпочитают бороться с этим явлением самостоятельно. Это тоже довод в пользу эффективности, прежде всего, государства как инструмента для осуществления власти.
Супранациональные и субнациональные субъекты международной политики, несмотря на рост их влиятельности, весьма нуждаются в государстве. Одни для того, чтобы найти защиту, другие — чтобы использовать государственные ресурсы. Некоторым организациям государство необходимо как оппонент, чтобы сплотить ряды сторонников. Народам, стремящимся получить государственный статус, и непризнанным политическим образованиям тоже нужна как сама идея, так и реальный институт государства.
Характеризуя сдвиг, который произошел в роли, выполняемой государством, многие авторы отмечают, что они стали менее свободны в принятии решений, уступив часть полномочий супранацио-нальным структурам, как в случае Евросоюза. Государства не обладают полной самостоятельностью в вопросе, имеющем глобальное значение, таком как охрана окружающей среды. На международную политику все большее влияние оказывают взаимосвязи государств, делая международную систему похожей уже не на биллиардные шары, а на паутину.
Тем не менее неореалисты считают, что процесс глобализации не только не ведет однозначно к деградации института государства, но предполагает его существование. Само строительство системы супранационального регулирования невозможно без работающих государственных механизмов. Трансграничное движение капитала и населения тоже требует государственного управления. Государства поддерживают международное сотрудничество и стабильность в различных сферах. В экономике это может быть кредитно-финансовая, валютная, инновационная политика. Глобализация объективно побуждает к повышению эффективности государственного управленческого аппарата, чтобы приспособиться к глобализации экономики, которая сопровождается активизацией регионов, негосударственных организаций, ростом влияния международных стандартов и институтов (Global trends..., 2002, p. 37-40, 143-144).
Часть неореалистов, среди которых Дж. Грико, Ч. Глэйзер, Р. Швеллер, Л. Грабер (Grieco, 1996; Glaser, 1997; Gruber, 2000; Shveller, Priess, 1997), считают, что международные организации можно отнести к самостоятельным субъектам политики. В этом отношении они находятся в двойственной позиции, отчасти приближаясь к мировоззрению неолибералов. Показательна работа Л. Грабера, который принимает постулаты неолибералов о роли институтов, но одновременно пытается применить к ним рассуждения с позиций неореализма. Он рассматривает международные организации, обладающие наиболее развитыми структурами и механизмами для принятия решений, такие как НАФТА, Всемирная торговая организация, Европейский монетарный союз.
С одной стороны, вслед за неолибералом Р. Кохейном, Л. Гра-бер соглашается, что международные институты могут быть эффективными и возникают тогда, когда государству в одиночку не решить важную задачу. Но, с другой стороны, это совсем не означает, что все участники соглашения в полной мере получают выгоды. Согласно логике, взятой неореалистами из теории игр, взаимные опасения, что партнер постарается получить одностороннюю выгоду, не позволяют в полной мере использовать сотрудничество.
Наличие общих интересов и создание соответствующих институтов не преодолевают анархичной природы международной системы, которая прямо или косвенно влияет на эффективность международных институтов. Эпоха глобализации, сопровождающаяся быстрым ростом числа супранациональных образований, повышает возможные преимущества от взаимного сотрудничества, но не гарантирует их всем. Условиями для успеха Грабер, опять же в духе неолибералов, считает прозрачность механизмов сотрудничества для преодоления недоверия, предоставление гарантий участникам на случай слишком больших потерь, приведение в соответствие целей международного сотрудничества внутриполитической конъюнктуре стран-участников (¿гиЬег, 2000, р. 27, 62-65).
Неореалисты скептически относятся к практике Евросоюза, который сторонники неизбежной деградации суверенитета приводят в качестве аргумента о перспективе эволюции международных отношений. В частности, С. Краснер в одном из интервью отметил, что Евросоюзу никогда не стать полноценным государством — «Соединенными Штатами Европы» — из-за слишком больших различий в национальных интересах государств-членов, в их культуре и экономике, в особенностях внутриполитического устройства. Присоединение бывших социалистических стран Восточной Европы только усугубило эти различия. Сама идея Европейского Союза несет в себе противоречие. С одной стороны, государства добровольно уступили часть суверенитета наднациональным органам, с другой — эти же соглашения подрывают правовую автономию государств-членов. В этом плане далеко не случайно, что механизм принятия решений предполагает возможность блокирования со стороны отдельных членов Евросоюза. Да и сам исторический опыт Европы не может считаться универсальным. Союз появился при длительной политической и финансовой поддержке США для противостояния советскому блоку. Едва ли можно вообразить, что подобные попытки могут предпринять такие государства, как Япония, Китай или Бразилия. Региональные организации типа «Меркосур» и НАФТА имеют слишком скромные супранациональные полномочия, чтобы перерасти в организацию типа Евросоюза. С. Краснер приходит к выводу, что Евросоюз — уникальный пример не вытеснения, а сосуществования суверенного государства и наднациональных структур управления (К^пег, 2001Ь).
Нейтрализация современных угроз безопасности государству требует мощных политических, организационных и материальных ресурсов, которыми располагает только государство. Атака террористов 11 сентября 2001 г., хотя и показала неспособность самого мощного государства защитить население от современного терро-
ризма, одновременно подчеркнула значимость государства. Ведь удар террористов был направлен, помимо Всемирного торгового центра, на важнейшие государственные институты США — Пентагон и, возможно, Белый дом (самолет, упавший над Пенсильванией). Общественность Америки обратилась за защитой не к международным организациям или Церкви, а к национальному правительству. Решающая роль в ответных мерах принадлежала государственным органам. В США произошло усиление исполнительной власти в виде создания Министерства внутренней безопасности и введения временных ограничений на демократические свободы вопреки Биллю о правах. Антитеррористическая коалиция под эгидой США, несмотря на всю свою рыхлость, также состоит из государств.
Вскоре после теракта 11 сентября неореалисты заявили, что эта атака вовсе не изменила мир вопреки заявлениям неолибералов. Они оказались правы, когда утверждали, что не будет создана эффективная международная коалиция для борьбы с этим злом и что это не приведет к радикальным сдвигам во внешней политике США. Мир сталкивался и раньше с еще большими угрозами безопасности, но от этого не появлялись долгосрочные и сплоченные союзы. Примером служат отношения Великобритании и СССР в канун Второй мировой войны, которых должна была сплотить общая угроза фашизма.
Современный терроризм заботит далеко не все государства, равно как и другие глобальные угрозы, которые могут иметь в их глазах меньший вес по сравнению с региональными проблемами (см.: Jervis, 2002, р. 37, 40-41, 51-52). Всплеск исламистского радикализма неореалисты связывают с возникновением определенного идейного вакуума. Это проявление «бунта» носит временный характер, в основе которого лежат противоречия между западной цивилизацией и традиционным укладом, а также негативные тенденции экономического развития многих арабских стран. За терроризмом не усматривают каких-либо основательных доктринальных корней (см.: Laqueur, 2004, р. 452-454).
Для неореалистов значимость суверенитета подтверждается и тем, что во многих точках мира продолжается борьба за суверенный статус территорий, таких как Палестина и Израиль, Индия и Пакистан, Югославия и Косово, Эритрея и Эфиопия, Приднепровская республика и Молдавия, Южная Осетия и Грузия. Даже в самых слабых государствах лидеры, не обладающие полнотой власти (М. Саа-кашвили в Грузии, Х. Карзай в Афганистане), пытаются получить международное признание, которое укрепляет их легитимность внутри страны, дает возможность получить внешние кредиты, извлечь выгоду от участия в международных организациях и договорах.
Таким образом, суверенитет остается для большинства неореалистов главным принципом политики и основой международной системы, несмотря на все колебания в степени влияния государства как политического института. Любые правила и нормы имеют относительное влияние и всегда подвержены деформации из-за анархичности международной системы, неравного распределения силы и политических противоречий между государствами (см.: Krasner, 1999, p. 3).
В то же время «лагерь» неореалистов неоднороден. Часть из них следуют логике К. Уолтса о суверенитете как принципе, который пока достаточно устойчиво воспроизводится в международных отношениях. Другая часть склонна к пересмотру роли и содержания суверенитета под давлением современных политических процессов. Попытки теоретического переосмысления роли суверенитета выражаются в появлении частных теорий неореализма, не претендующих на полный охват международной политики, либо в сближении некоторых неореалистов с представителями других парадигм: неолибералами, конструктивистами, глобалистами.
Литература
1. Кеннеди П. Вступая в XXI век. М.: Весь мир, 1997. 480 с.
2. Конышев В. Н. Американский неореализм о природе войны: эволюция политической теории. СПб.: Наука, 2004. 372 с.
3. Конышев В. Н. Современная американская политическая мысль: историография неореализма. СПб.: Изд-во СПбГУ, 2006. 156 с.
4. Acharya A. Beyond anarchy: Third World instability and international order after the cold war // International relations theory and the Third World / Ed. by S. Neuman. New York: St. Martin's Press, 1998. P. 159-212.
5. Carr E. The twenty years' crisis, 1919-1939: an introduction to the study of international relations. London: McMillan, 1946. 420 p.
6. Deudney D. Nuclear weapons and the waning of the real-state // Daedalus. 1995. Vol. 124. N 2. P. 209-231.
7. Escude C. An introduction to peripheral realism and its implication for the interstate system: Argentina and the Condor II missile project // International relations theory and the Third World / Ed. by S. Neuman. New York: St. Martin's Press, 1998. P. 55-76.
8. Gilpin R. The challenge of global capitalism: the world economy in the 21th century. Princeton: Princeton University Press, 2000. 373 p.
9. Glaser Ch. The security dilemma revisited // World politics. 1997. Vol. 50. N 1. P. 32-54.
10. Global trends and global governance / Ed. by P. Kennedy, D. Messner. Sterling: Pluto Press, 2002. 208 p.
11. Grieco J. States interests and institutional rule trajectories: a neorealist interpretation of the Maastricht treaty and European monetary union // Realism: restatements and renewal / Ed. by B. Frankel. Portland: Frank Cass, 1996. P. 261-305.
12. Gruber L. Ruling the world: power politics and the rise of supranational institutions. Princeton: Princeton University Press, 2000. 316 p.
13. Hirst P., Thompson G. Globalization in question. Cambridge: Polity Press, 1996. 180 p.
14. Holsti K. Change in the international system: essays on the theory and practice of international relations. Brookfield: Edward Elgar, 1991. 234 p.
_ 87
15. Holsti K. IR theory and domestic war in the Third World: the limits of relevance // International relations theory and the Third World / Ed. by S. Neuman. New York: St. Martin's Press, 1998. P. 103-132.
16. Jervis R. An interim assessment of September 11: what has changed and what has not? // Political science quarterly. 2002. Vol. 117. N 1. P. 37-54.
17. Kapstein E. We are U.S.: the myth of multinational // The national interest. 1991/92. P. 55-62.
18. Krasner S. Abiding sovereignty // International political science review. 2001a. Vol. 22. N 3. P. 229-251.
19. Krasner S. Sharing sovereignty // International security. 2004. Vol. 29. N 2. P. 118-132.
20. Krasner S. Sovereignty: organized hypocrisy. Princeton: Princeton University Press, 1999. 264 p.
21. Krasner S. Think again: sovereignty // Foreign Policy. 2001b. Winter. P. 48-62.
22. Laqueur W. The changing face of terror // The use of force: military power and international politics. Sixth edition / Ed. by R. Art, K. Waltz. Boulder: Rowman and Littlefield Pub. Inc., 2004. P. 450-457.
23. Mack A. What is human security? // Special Issue of Security Dialogue. 2004. Vol. 35. P. 348-360.
24. Mearsheimer J. The false promise of international institutions // The perils of anarchy: contemporary realism and international security / Ed. by M. Brown, S. Lynn-Jones, S. Miller. Cambridge: MIT Press, 1995. P. 332-376.
25. Rosso S. The insecure state: reflections on «the state» and «security» in a changing world // Daedalus. 1995. Vol. 124. N 2. P. 175-231.
26. Schweller R., Priess D. A tale of two realisms: expanding the institutions debate // International studies quarterly. 1997. Vol. 41. N 1. P. 132-168.
27. Tellis A. Reconstructing political realism: the long march to scientific theory // Roots of realism / Ed. by B. Frankel. Portland: Frank Cass, 1996. P. 3-104.
28. The Responsibility to Protect. Report of the International Commission on Intervention and State Sovereignty. Ottawa: International Development Research Centre, 2001 // www.dfait-maeci.gc.ca/iciss-ciise/pdf/Commission-Report.pdf
29. Waltz K. Globalization and American power // The national interest. 2000. Spring. P. 46-56.
30. Waltz K. Theory of international politics. Reading: Addison-Wesley, 1979. 250 p.
ПОЛИТЭКС. 2010. Том 6. № 4
