CC BY
212
Тема номера «Российское государство и общество: контуры и проблемы»
Современная политическая наука о соотношении понятий «государство» и «власть»
О.А. Тимофеев
Современная мирополитическая парадигма теории международных отношений бросила два вызова традиционным представлениям о государстве как основном и неделимом акторе.
Первый вызов касается представлений о государстве как о независимой переменной. Еще в 1959 г. основатель неореализма К. Уолтц в своей книге «Человек, государство и война» выделил три уровня анализа международных процессов: индивидуальный, государственный и международный. В теоретическом дискурсе индивидуальный уровень стало принято, вслед за Уолтцем, называть первым образом (first image), государственный — вторым (second image), а международный — третьим (third image). Спустя двадцать лет в своем ставшем классическим труде «Теория международной политики» Уолтц утверждал, что искомым является исключительно третий уровень анализа, то есть межгосударственный, а независимая переменная, или источник изменений в мировой политике, — это структура распределения материальных факторов мощи. Таким образом, государство как целостный актор международных отношений оказалось вне фокуса интересов неореалистов, так как рассматривалось ими как зависимая переменная, не способная изменить логику международной анархии. Уолтц писал в этой связи, что «для определения международной политической структуры второй уровень анализа не нужен, поскольку до тех пор, пока будет сохраняться анархия, государства будут оставаться подобными друг другу элементами (like units)»1.
Иной вариант «расщепления» акторности в системе международных отношений предлагает мирополитическая парадигма. Один из ее основоположников — американский политолог Дж. Розенау — полагает, что в мировой политике действуют восемь родовых (generic) классов акторов. К первому — микрополитическим акторам — относятся:
1) рядовые индивиды, входящие в какое-либо политическое объединение и таким образом участвующие в политической жизни, находясь под институциональным контролем;
1 Waltz K. Theory of International Politics. New York: Random House, 1979. P. 93.
2) политические лидеры, мобилизующие народные массы на участие в политической жизни;
3) автономные (внесистемные) индивидуальные субъекты, способные к действиям, независимым от политических объединений.
К классу макрополитических акторов относятся:
1) государства;
2) подгруппы больших общностей (например, группировки бюрократии);
3) межправительственные организации;
4) неуправляемые, чаще всего сетевые общественные движения (например, группы, выступающие за справедливую социальную и экологическую политику);
5) более организованные и структурированные неправительственные орга-низации2.
Еще большей эрозии подвергается акторность государства в фундаментальном издании «Мировая политика: меню на выбор», авторский коллектив которого во главе с Брюсом Рассеттом, следующим образом переработал схему Розенау3.
Рис. 1. Распределение свойств акторности в международных отношениях
(по Б. Рассетту)
Развернувшаяся в ходе «третьего большого (парадигмального) спора» критика позитивизма создала предпосылки для отказа от одного из базовых для неореализма и неолиберализма утверждений, что независимой переменной мировой политики является внеакторная по своей сути структура распределения факторов материальной мощи. Постпозитивистская парадигма открыла для всего спектра акторов эпистемиологическую возможность выступить в качестве независимой переменной мировой политики. Подобное утверждение бази-
2 Rosenau J. Turbulence in World Politics: A Theory of Change and Continuity. Princeton, N.J.: Princeton University Press, 1990. P. 114-140.
3 Russett B., Starr H., Kinsella D. World Politics: The Menu for Choice. 7th ed. Belmont, CA: Thomson / Wadsworth, 2004. P. 13.
ровалось на глубоком убеждении, что источник изменений в мировой политике может иметь социальную природу.
Данная идея получила развитие в рамках «вторых дебатов о государстве». Их участники сфокусировали дискурс на проблемах отношений между государством с одной стороны и надгосударственной и внегосударственной структурой мировой политики — с другой. Утверждалось, в частности, что государство и общество не противостоят, а взаимно дополняют друг друга4.
Гносеологической предпосылкой подобных выводов стало изменившееся понимание структурных основ и принципов функционирования власти как базисной единицы, определяющей характер международного управления.
Так называемое узкое понимание управления как влияния системы ограничений основано на получившем наибольшее распространение волюнтаристском (ньютоновском) понимании власти5. В соответствии со ставшей уже классической формулой Р. Даля власть определяется как «множество связей между социальными субъектами, когда действия субъекта R (the response unit) зависят от поведения субъекта С (the controlling unit)»6. Иными словами, субъект С располагает властью в отношении субъекта R в такой степени, в какой он может заставить последнего послушно совершать (voluntarily comply) действия, которые тот не совершил бы без воздействия со стороны субъекта С (рис. 2).
В соответствии с весьма распространенным мнением, в современной системе международных отношений действуют мощные факторы, способствующие формированию глобального самоуправляющегося сообщества разнородных акторов, регулируемое общими законами и функционирующее по единым правилам. Вслед за Дж. Бертоном и М. Шоу подобный феномен принято называть «мировым» или «глобальным обществом»7.
С данными понятиями тесно связано т.н. коммуникативное (герменевтическое) понимание власти. По словам Х. Арендт, «власть соответствует человеческой способности не просто действовать, но действовать в согласии (to act in concert)»8. Люди обладают естественным для себя уникальным уровнем коммуникации, которая проявляется во всех сферах человеческой (т.е. по определе-
4 Hobson J. M. The State and International Relations. New York: Cambridge University Press, 2000.
5 Scheppele K.L., Soltan K.E. The Authority of Alternatives // Authority Revisited: NOMOS XXIX / ed. by Pennock J.R, Chapman J.W. New York: New York University Press, 1987. P. 194.
6 Dahl R. Power // International Encyclopedia of the Social Science. New York: Free Press, 1968. P. 407.
7 Burton J.W. World Society. Cambridge: Cambridge University Press, 1972; Shaw M. Global Society and International Relations: Sociological Concepts and Political Perspectives. Cambridge: Polity Press, 1994.
8 Arendt H. On Violence // Crises of the Republic. New York: Harcourt Brace Jovanovich, 1972. P. 143.
Реализация воли субъекта С
Рис. 2. Классическое понимание реализации власти (по Р. Далю)
нию социальной) деятельности. Власть, таким образом, не может быть индивидуальной, она существует до тех пор, пока существует социальная общность.
Показательным является то обстоятельство, что идеи о подобном соконс-титуировании общества и государства распространились среди представителей всех трех основных парадигм в западной теории международных отношений: реализма, институционализма и конструктивизма.
Во-первых, одна из наиболее влиятельных школ либерального спектра — государственно-общественный либерализм (state-society liberalism, по определению Дж. Розенау) вводит в аналитический дискурс три фундаментальных положения:
1. Индивиды и частные группы являются фундаментальными акторами, по уровню своей активности на международной арене они часто оттесняют государства и постепенно выдвигаются на первое место в системе международных отношений. Э. Моравчик определяет таких акторов как «в целом рациональных и стремящихся избегать рисков (risk-averse)»9, а Дж. Коулман уточняет, что такие акторы должны быть инкумбированы политическими идентичностями (т.е. государствами или общностями) и вовлечены в политические обмены10.
2. Государство представляет в своей внешней политике институты гражданского общества, интересы которого артикулируются представителями государства; государство, таким образом, не обладает автономией по отношению к воздействию социетальных сил11.
3. Международная политика государств формируется под влиянием сложной конфигурации взаимозависимых внутригосударственных факторов и социальных интересов12.
С другой стороны, в краеугольном для реализма дискурсе о проблемах национальной безопасности появилось ее новое — «социетальное» измерение, что стало теоретическим вкладом т.н. Копенгагенской школы исследований проблем безопасности, предложившей новые подходы к проблемам нетрадиционной безопасности и по-новому характеризующей их13. В качестве участников формирования системы стабильной безопасности выделяются правительство, гражданское общество, этнические общности и международные структуры. В самих фундаментальных основах собственной концепции исследователи, примыкающие к Копенгагенской школе, рассматривают феномен «речевого акта» в мирополитической рефлексии негосударственных акторов, придавая ему огромное значение. Они детально исследуют политику идентификации угроз, что заставляет их пристально искать ответы на следующие вопросы: создает ли речевой акт угрозу или сама угроза формирует речевой акт; имеет ли место феномен «прививания», то есть попытки определить характер новой угрозы, связывая ее с предшествующей признанной угрозой.
9 Moravcsik A. Taking Preferences Seriously: A Liberal Theory of International Politics // International Organization. Vol.51, No.4 (Autumn 1997). P. 516.
10 Coleman J. Foundations of Social Theory. Cambridge: Harvard University Press, 1990.
11 Moravcsik. Op. cit. P. 518.
12 Ibid. P. 520.
13 Barnett J., Matthew R. and O’Brien K. Global Environmental Change and Human Security: An Introduction // Global Environmental Change and Human Security / ed. by Richard A. Matthew, Jon Barnett, Bryan McDonald and Karen L. O’Brien. Cambridge: MIT Press, 2010. P. 6.
Сторонники постпозитивистской парадигмы отказываются рассматривать государства как гомогенные хаотично сталкивающиеся «бильярдные шары». Конструктивисты выдвигают альтернативное мнение: акторы взаимно формируют поведение друг друга (со-сошйШе). Они располагают значительной телеологической свободой по отношению к структурам, что проявляется как на субнациональном, так и на наднациональном уровнях. Вместе с тем структуры серьезно влияют на процесс взаимного формирования акторами поведения друг друга, хотя и не детерминируют его. Поведение акторов складывается под воздействием не только материальных, но и нематериальных структур, таких как верования, убеждения, восприятия и идеи. Государства — культурные сущности, способные на решительные действия в отношении внешнего мира, которому они приписывают некий смысл. Именно эта их способность и порождает социальные факты, которые зависят от согласия акторов и от создаваемых ими институтов. Говоря об институтах, конструктивисты акцентируют внимание на социальных и познавательных, а не на структурных и принудительных аспектах, понимая их как правила, нормы, культуры и другие социальные характеристики поведения акторов и международно-политической жизни. Государство и общество, по их мнению, должны рассматриваться как единый комплекс, выступающий в качестве актора мировой политики.
В этой связи в рамках конструктивизма сформировалась ставшая уже классической проблема «агент-структура», требующая ответа на вопросы, какой из этих двух элементов является независимой переменной и каковы отношения между ними — казуальные или соконституирующие. В рамках «вторых дебатов о государстве» вопрос о государстве как о независимой переменной мировой политики был поставлен уже напрямую. А. Вендт построил системную теорию мировой политики, в которой в качестве независимой переменной рассматривал государство, а не асоциальную структуру распределения материальных факторов мощи. В основу своей теории исследователь положил конструктивистски переработанную модель Уолтца. Он выбрал третий уровень анализа и использовал понятие структуры международных отношений, но придал ему качественно иную трактовку. Под структурой международных отношений Вендт понимал уже не структуру распределения материальных факторов мощи, а структуру «общих воззрений» государств. Именно общие воззрения составляют содержание культуры международного взаимодействия, которая определяет характер и цели использования материальных факторов мощи. Логика международной анархии не имеет самостоятельного содержания, но определяется культурой взаимоотношений между акторами мировой политики, основанной на разделяемых ими воззрениях.
Международная система (мировое общество) функционирует с опорой на совокупность совместно принятых и регулирующих международную жизнь правил, ценностей и институтов. В итоге оказывается, что правила, принципы и нормы поведения конструируются самими акторами. Анархия, по Вендту, «является тем, что из нее делают государства». На вопрос об отношениях между государством (агентом) и структурой общих воззрений исследователь отвечал, что они носят не каузальный (как в неореализме), а конституирующий характер.
Вендт утверждал, что одной из главных характеристик социального актора мировой политики является способность к интенциональному действию. Она предполагает наличие сознания, а следовательно, присуща только человеку. Чтобы рассматривать государство как актора мировой политики, Вендту пришлось наделить его некоторыми характеристиками человеческой личности. Государство, по его мнению, — это «целеполагающий (purposeful) актор, обладающий самосознанием»14.
Второй вызов, брошенный современной наукой о международных отношениях традиционным представлениям о государстве, касался одного из наиболее фундаментальных политических и правовых принципов государствострои-тельства — принципу верховенства национального суверенитета на территории государства.
Понятие суверенитета было введено в XVI в. французским юристом Жаном Бодэном и первоначально сохраняло связь с феодальным правом, обозначая прежде всего власть сюзерена в противоположность власти вассальных правителей. Согласно его определению, суверенитет — это абсолютная и незыблемая власть монарха в государстве. Однако Вестфальские мирные договоры 1648 г. признали суверенные права за всеми европейскими государствами, положив, таким образом, начало современной международной системе, в которой суверенитет предполагается необходимым атрибутом любого государства. В 1933 г. на конференции в Монтевидео (Уругвай) была разработана концепция суверенитета. Согласно Заключительной конвенции данного форума, государство для признания суверенным должно обладать следующими признаками:
1) наличие определенной территории;
2) наличие проживающего на этой территории более или менее постоянного населения;
3) наличие эффективно действующего правительства;
4) способность к вступлению в отношения с другими государствами (взаимное признание суверенитета).
Авторы изданной в Англии фундаментальной «Энциклопедии политики» называют суверенитет одним из наиболее важных политических концептов государства, стоящих на одном уровне с такими понятиями, как общество или правительство15. Российский учебник «Категории политической науки» определяет суверенитет как «независимость государства во внешних и главенство во внутренних делах»16. Со своей стороны полная дееспособность (omnicompetence) государства связана прежде всего с укреплением и развитием суверенитета17.
Происходящие в современном мире процессы десакрализации одного из наиболее основопологающих представлений о государстве западными исследователями обычно именуются эрозией суверенитета (erosion of sovereignty). В российской науке укоренились иные термины. Так, в частности, А.Д. Богатуров
14 Wendt A. Social Theory of International Politics. Cambridge: Cambridge University Press, 1999. P. 194.
15 Encyclopedia of Government and Politics. Vol.1 / ed. by Mary Hawkesworth and Maurice Kogan. London: Routledge, 1992. P. 44.
16 Категории политической науки / Под ред. А.Ю. Мельвиля. М.: МГИМО(У), 2002. С. 271.
17 Ignatieff M. State Failure and Nation-Building // Humanitarian Intervention: Ethnical, Legal, and Political Dilemmas. New York: Cambridge University Press, 2003. Р. 312.
использует термин «размягчение»18, а М.М. Лебедева и П.А. Цыганков — «размывание» суверенитета, происходящее вследствие «возрастающей «проницаемости» межгосударственных границ и ослабления традиционных функций государства (особенно в сфере безопасности и социальной защиты). По мнению последнего, государство делегирует часть своего суверенитета как наднациональным (региональным интеграционным объединениям и международным организациям), так и субнациональным (регионам и межрегиональным объединениям) структурам. Оно также испытывает давление со стороны других субъектов международных отношений: финансовых, экономических, социальных, политических19.
Политическими предпосылками появления подобных идей стали происходящие в 90-е гг. процессы роста уровня региональной интеграции в различных регионах мира (Европа, Северная и Южная Америка, Юго-Восточная и Южная Азия, Африка), сопровождавшиеся появлением и укреплением наднациональных институтов. Как казалось многим западным исследователям, тезис о бесполезности суверенитета особенно явно подтвердился на материале стран третьего мира: многие бывшие колонии в силу экономической и политической слабости продолжали обладать суверенитетом лишь формально, на деле не имея возможности его отстаивать не только перед более сильными зарубежными государствами и крупными многонациональными корпорациями, но даже под угрозой внутренней дестабилизации.
В 90-х годах гипотеза эрозии суверенитета в политологии возобладала во многом и под влиянием фактора конъюнктуры. Скептическое отношение к суверенитету формировалось на фоне правления в США демократической партии (1993-2000 гг.): интеллектуальный либерализм имел возможность опереться на либерализм политический. Обрамляющей идеей возникшего аналитического комплекса стала глобализация, которая к концу правления Б. Клинтона получила статус полуофициальной внешнеполитической доктрины США.
Вместе с тем на почве изначально умеренной и либеральной школы исследований глобализации на Западе стала вырастать гораздо менее либеральная школа сторонников концепции «демократической империи». К середине первого десятилетия XXI в. она фактически заместила собой прежние исследования глобализации.
Весьма показателен тот факт, что идеи эрозии суверенитета прочно проникли в современную российскую науку о международных отношениях. Периодически те или иные исследователи выдвигают идеи о несостоятельности некоторых постсоветских государств, другой предмет анализа — успешные наднациональные структуры.
Подобные воззрения проявились, на наш взгляд, в результатах одного из наиболее успешных проектов МГИМО-Университета — создании Политического атласа современности. При многомерном кластерном сравнении государств мира авторы учебника выделяют группу государств — несамостоятельных заморских демократических «клонов», обладающих слабой государственностью
18 Богатуров А.Д. Понятие мировой политики в теоретическом дискурсе // Международные процессы. 2004. № 1. С. 19.
19 Лебедева М.М. Мировая политика. М.: Аспект Пресс, 2006. С. 66; Цыганков П.А. Мировая политика и ее содержание // Международные процессы. 2005. № 1. С. 58-59.
и практически лишенных какого-либо международного влияния (Сент-Китс и Невис, Тринидад и Тобаго, Багамские Острова, Коста-Рика и др.)20.
В этот же период на Западе развернулась и критика унитарной концепции суверенитета. Диффузия понятия суверенитета велась на нескольких уровнях детализации. Ряд исследователей ограничился простым делением суверенитета на внутренний и внешний. Так, один из признанных американских государс-твоведов-международников Д. Лэйк говорит о внешнем (международное признание государства) и внутреннем (власть в отношении собственных граждан) лицах (external vs. internal faces) суверенитете21. Подобную градацию приводит в своих работах и ведущий британский правовед-международник Э. Лотерпахт22.
С. Стрэндж выделяет два вектора диффузии суверенной власти государства в поствестфальскую эпоху развития международной системы, определяемой ею как неомедивиеалистская (по определению Ф. Краточвила, подобная средневековому порядку в формирующейся системе международных отношений23) диффузия власти, по двум векторам: наверх (upward diffusion) — от государства к международным организациям и вниз (downward diffusion):
1) от центральных органов власти к местным;
2) от государства как формы коллективной власти, основанной на территориальном контроле, к транснациональным корпорациям, власть которых основана на иных источниках24.
Значительный шаг на пути разработки и детализации научного обоснования и диверсификации теории власти сделал Дж. Най, предложивший применять при измерении мощи государства в том числе и его способность добиваться желаемых результатов от других стран, а при необходимости и полностью изменять их (внешне) политическое поведение25. Главным научным открытием Дж. Ная стал разработанный им в начале 90-х гг. термин «мягкая власть» (soft power). Он предложил противопоставлять «жесткой силе» (hard power) мягкое, опосредованное влияние. Как известно, традиционная жесткая сила, обеспечивающая способность к эффективному принуждению, основывается главным образом на военной и экономической мощи государства. В отличие от нее мягкая власть возникает тогда, когда страна привлекает других своей культурой, идеями и целями. Жесткая сила по-прежнему не теряет своего ключевого значения в международных отношениях, более того, в процессе своего применения она тесно переплетается с теми или иными аспектами мягкого влияния, однако рост влияния т.н. новых, негосударственных акторов международных отношений, не располагающих собственными вооруженными силами, многие
20 Политический атлас современности: Опыт многомерного статистического анализа политических систем современных государств. М.: МГИМО(У), 2007. С. 219.
21 Lake D. The State and International Relations // The Oxford Handbook of International Relations/ ed. by Christian Reus-Smit and Duncan Snidal. New York: Oxford University Press, 2008. P. 49.
22 Lauterpacht E. Sovereignty — Myth or Reality // International Affairs. Vol. 73, No. 1 (January 1997). Р. 138.
23 Kratochwil F On Systems, Boundaries, and Territoriality: An Inquiry in to the Formation of the State System // World Politics Vol.39, No.1 (October 1986). P. 27-52.
24 Strange S. The Defective State // Daedalus. Vol.124, No.2 (Spring 1995). P. 67-70.
25 Nye J.S. The Paradox of American Power: Why the World’s Only Superpower Can’t Go It Alone. New York, 2002. Р. 8-12.
из которых, однако, также стремятся установить и закрепить свое международное влияние, чрезвычайно актуализирует процесс практического применения ресурсов мягкой власти.
Если жесткая сила находит свое воплощение в принуждении или подкупе, посредством которых одно государство добивается нужного ему поведения другого государства, то мягкая власть реализуется через механизмы формирования у партнера нужных желаний и предпочтений. Иногда государство, являющееся источником мягкой власти, может получить желаемый результат даже без целенаправленных действий с собственной стороны, поскольку находящийся под его влиянием другой актор международных отношений самостоятельно действует по заранее сформированной программе, подчас проявляя даже большую активность. По выражению автора концепции мягкой власти, она обеспечивает «понуждение других хотеть результатов, которые вы желаете получить»26.
Еще дальше по пути структурной детализации власти идут китайские ученые. В основе их подхода лежит концепция совокупной государственной мощи (цзунхэ голи), объединяющей все измерения силы и авторитета государства на международной арене: военные, политические, экономические и т.д. Янь Сю-этун, например, предлагает следующую иерархию компонентов мягкой силы (власти) государства, исходящую из признания за государством двух разнонаправленных способностей: обращенной вовне мобилизации (дунюань) и обращенной вовнутрь гравитации (сиинь)27:
Рис. 3. Двухуровневая структура проявления мягкой силы государства на международной арене (по Янь Сюэтуну)
26 Дж. Най. Гибкая власть: как добиться успеха в мировой политике. Перевод с англ. В.И. Супруна. Новосибирск, 2006. С. 30.
27 Янь Сюэтун, Янь Лян. Гоцзи гуаньси фэньси (Анализ международных отношений). Пекин, 2008. С. 91-92 (на кит.яз.).
Наиболее детальное определение диффузии суверенитета приводит в своих работах С. Краснер, опирающийся на концепции предшественников о многослойном суверенитете (slices of sovereignty)28 и суверенитете как корзине ат-трибутивов (basket of attributes)29. По его мнению, суверенитет государства как предмет дискурса должен быть разделен (unbundled), при этом некоторые его аспекты в обозримом будущем сохранят свое нынешнее значение. Краснер предлагает выделять следующие составляющие государственного суверенитета:
1. Внутренний суверенитет, который имеет отношение к организации публичной власти в государстве и уровню эффективного контроля со стороны власти.
2. Суверенитет взаимозависимости как способность власти контролировать трансграничные перемещения.
3. Международно-правовой суверенитет, предусматривающий взаимное признание государств.
4. Вестфальский суверенитет, исключающий влияние внешних акторов на внутреннюю конфигурацию власти30.
При этом вестфальская концепция суверенитета должна быть отделена от других (неизменных) его типов, основанных на внутренней власти государства, правовом статусе и возможности контролировать трансграничные потоки. Более того, предлагается и т.н. антисуверенная матрица — набор правил и институтов, способных эффективно лишать те или иные страны отдельных атрибутов суверенитета31.
Таким образом, в начале XXI в. продолжаются острые споры о месте и роли государства в современной системе международных отношений. Одним из наиболее значимых трендов развития мировой политики становится десегментация международной структуры, сопровождаемая десакрализацией суверенитета, что находит свое практическое подтверждение в ситуации, сложившейся в ряде регионов мира (например, в Косове, Абхазии и Южной Осетии).
28 Mitrany D. A Working Peace System // The Functional Theory of Politics / ed. by D. Mitrany. London: St. Martin’s Press, 1975. P. 128.
29 Fawler M., Bunch J. Law, Power and the Sovereign State: The Evolution and Application of the Concept of Sovereignty. University Park: Pennsylvania State University Press, 1995. P. 93.
30 Krasner S. Sovereignty: Organized Hypocrisy. Princeton: Princeton University Press, 1999. P. 9.
31 Ibid. P. 290.
