CC BY
64
И. В. Приорова
АГРАММАТИЗМ НЕСКЛОНЯЕМЫХ ЗАИМСТВОВАНИЙ
В РЕЧЕТВОРЧЕСТВЕ
IRINA V. PRIOROVA
AGRAMMATISM OF INDECLINABLE BORROWINGS IN CREATIVE SPEECH-EXPRESSION
Ирина Валерьевна Приорова
Кандидат филологических наук, доцент кафедры общего языкознания Астраханского государственного университета ► irinapriorova@yandex.ru
В статье рассматривается не традиционный подход изучения лексико-грамматиче-ской группы несклоняемых имён. Предлагается анализ грамматических нарушений несклоняемых заимствований в речетворчестве, которые приравниваются к полноценному стилистическому ресурсу. Зона допустимости творческого аграмматизма определяется чувством вкуса носителей и системными свойствами русского языка.
Ключевые слова: аграмматизм, заимствование, языковая игра, стилистический приём, грамматические окказионализмы, языковая компетентность, ортологическая ошибка.
The article considers not a traditional approach to study of lexico-grammatical group of indeclinable nouns. It offers the analysis of grammatical deviance of indeclinable borrowings in creative speech expression which is set equal to a complete stylistic resource in the zone of creative agrammatism acceptability which is defined by speaker's taste and systematical properties of Russian language.
Keywords: agrammatism, borrowing, language play, stylistic device, grammatical nonce formations, language proficiency, orthologous mistakes.
Особенности несклоняемых заимствований признаются всеми лингвистами, но не все отмечают их функциональные свойства. Заимствование слов М. В. Панов определяет как «естественный и необходимый процесс языкового развития. Лексическое заимствование обогащает язык и обычно нисколько не вредит его самобытности, так как при этом сохраняется основной, «свой» словарь, а кроме того, неизменным остаётся присущий языку грамматический строй, не нарушаются законы языкового развития» [8: 101]. Если рассматривать несклоняемые заимствованные существительные как заимствования, чуждые грамматической системе русского языка, то это утверждение становится уязвимым относительно грамматики. Несмотря на то, что традиционно информация об этой группе существительных в учебных и справочных пособиях ограничивается догматическими предписаниями, она всё же, как правило, отмечает их чужеродность грамматической системе русского языка, но без каких-либо попыток установить причину такой исключительности. А исключительность их в рамках системных признаков русского языка начинается с обширной географии заимствования (около тридцати языков-доноров разной типологии). При изучении их специфики в авторитетных учебных пособиях не предполагается ссылаться на интересный иллюстративный материал в речетворчестве, который показал бы грань допустимости и недопустимости их формального изменения.
Так, в учебнике «Русский язык» В. В. Бабай-цевой, Л. Д. Чеснокова в §79 «Неизменяемые существительные» [1] говорится буквально следующее: «Некоторые существительные в русском языке не изменяются по падежам и числам. Они имеют одну форму: без пальто, к пальто, в пальто; новое пальто — новые пальто. Число и падеж неизменяемых существительных можно определить в словосочетаниях и предложениях: Проложены новые шоссе. — Машины мчались по широкому шоссе. ... К неизменяемым существительным относятся: 1) нарицательные и собственные имена существительные иноязычного происхождения: ситро, какао, кофе, пальто, радио, метро, кенгуру, шимпанзе; Баку, Сочи, Гюго, Гейне, Дюма и др.; 2) сложносокращенные слова: ЭВМ, МГУ, АЭС», но ничего не говорится об их родовой квалификации. Совершенно очевидно, что эта информация стимулирует рефлекторную воспроизводимость неизменяемой формы без ответа на вопрос, почему и при каких условиях некоторые формально узнаваемые заимствования иногда изменяются?
Но если в учебнике «Современный русский литературный язык» под редакцией П. А. Леканта, в параграфе «Словоизменительные категории имени существительного» [4: 196] информация чрезмерно сжата: «... 4. несклоняемые имена существительные, у которых наблюдается полная омонимия падежных словоформ (новое пальто, нового пальто, новому пальто и т. д.), образуют особое „нулевое" склонение», то в учебнике «Современный русский язык» под редакцией Д. Э. Розенталя в §113 «Стилистическое использование категории рода» [5: 189] она расширяется за счёт анализа их стилистических возможностей: «. писатель может менять родовую принадлежность слова, создавая грамматические неологизмы. Такой перевод слова из одного рода в другой, несмотря на всю произвольность, базируется на языковых основаниях, и является одним из средств создания художественного образа. В стихотворении В. Маяковского „Две культуры" существительное среднего рода танго превращается в склоняемое существительное женского рода танга, видимо, не без влияния других названий танцев (кадриль, мазурка и т. п.): Поевши, душу веселя, они одной ногой разделывали вензеля, увлечены тангой. Слово танга приобре-
тает яркую экспрессивно-стилистическую окраску пренебрежительности, становясь одним из языковых звеньев, используемых для создания сатирического настроя стихотворения». Мы рассматриваем такой подход в репрезентации группы несклоняемых имен вполне перспективным.
Функциональная активность несклоняемых существительных в речевом пространстве связана с их потенциальными возможностями не только в пределах нормативного употребления. Не имея формального выражения числовых и падежных значений через изменение окончаний, они всё же могут изменяться, оказываясь за пределами действия литературной нормы. Однако учитывая, что на уровне программного обучения рассматривается только морфологическая (языковая, системная) проблемность этих слов, то анализ системного аграмматизма и анализ авторского аграмматизма дополнит представление о лексической и словообразовательной окказиональности грамматическими «инновациями» в речетворчестве.
М. В. Панов называет «словами-правонарушителями», «словами-беззаконниками» те слова, которые образуются вопреки законам словообразования. «Окказионализмы возникают тогда, когда получает активность непродуктивный элемент языка» [8: 197]. Для несклоняемых имён таким непродуктивным элементом является эксплицируемая парадигма, т. е. формально выраженные категории рода, числа и падежа, недопустимые при нормативном употреблении данных слов. Грамматические окказионализмы расширяют интерпретацию смысла, включающего грамматическую составляющую, отражая языковую компетентность носителя. Способность неизменяемых слов «включаться» или «не включаются» в словоизменительные парадигмы соответствует бинарности грамматической окказиональности, противопоставляющей системные окказионализмы несистемным.
Аграмматизм выражается банальными нарушениями в виде просторечий: Я к тебе чай пить не приду. У тебя муж дома..., а я в бигудях (из разговора); Как в таких минях их в университет пускают, да ещё в педагогический (из разговора технического персонала АГПУ, 2003); Они аристократы... фейхуами, кивями, бананами,
мангами питаются... (из разговора в маршрутном такси, 2001), но всё же отражает «всеобщую поэтичность языка», когда «крошечная словесная капля какого-нибудь болтуна...проистекает из того же источника, как бесконечный океан какого-нибудь Гёте или Шекспира» [7: 167]. Поэтому аграмматичность несклоняемых имён предопределена словотворчеством, которое обеднеет без формальных нарушений.
Однако следует чётко противопоставить мотивированный аграмматизм, который соотносится со стилистическим приёмом, и бессознательное нарушение, которое зависит от языковой компетентности. Авторский аграмматизм является ярчайшей иллюстрацией того, как индивидуально реализуются потенции языка в творчестве. Грамматические «аномалии» в творчестве В. В. Маяковского признавались им самим: «.И ищешь мелочишку суффиксов и флексий в пустующей кассе склонений и спряжений...» Ярко выраженная субъективность автора базируется вокруг авторского «я», позволяющему не отказываться от самого распространённого способа субъективизации и использовать просторечно-диалектные формы устного общения для выражения оценочности: Что за «фиаска» за такая? / Из-за этой «фиаски» / Грамотей Ванюха / Чуть не разодрался... (В. Маяковский. «О „фиасках", „апогеях" и других неведомых вещах»); ...на руках / и ногах / тыщи / кустов шерстищи; / руки / до пяток, / метут низы. / В общем, / У Муссолини / вид шимпанзы (В. Маяковский. «Муссолини»).
Основной причиной изменения формы слова сам В. Маяковский считал соблюдение рифмы: «... без рифмы стих рассыпается. Рифма возвращает вас к предыдущей строке, заставляет вспомнить её, заставляет все строки, оформляющие одну мысль, держаться вместе», а «концевое созвучие, рифма — это только один из бесконечных способов связывать строки, кстати сказать, самый простой и грубый» (Маяковский. «Как делать стихи»). «Вместедержание» мысли В. Маяковского пронизывает не только структуру его узнаваемого стиха: Это вам — / упитанные баритоны — / от Адама до наших лет, / потрясающие театрами именуемые притоны / ариями Ромеов и Джульетт (В. Маяковский.
«Приказ № 2 Армии искусств»), но и расширяет «грамматический размах» формы имени собственного: «Париж получает свою порцию салатов и моркови для восстановления сил трудящихся Пуанкарей и консьержек (В. Маяковский. «Париж»); Бельведонский: Вы, разумеется, знаете и видите, как сказал знаменитый историк, что стили бывают разных Луев. Вот это Луи Каторз Четырнадцатый... Все три Луя приблизительно в одну цену, Победоносиков: Тогда, я думаю, мы остановимся на Луе Четырнадцатом (В. Маяковский. «Баня»). Замена единственного числа узнаваемых антропонимов множественным (разных Луев, трудящихся Пуанкарей, ариями Ромеов и Джульетт) лишает индивидуальности известных персонажей в ономастической игре, которая раскрывает ассоциативный потенциал собственных имён, а нарочитые грамматические неправильности используются В. Маяковским всегда семантически оправдано: 1) для портретной характеристики: И вечером/Та или иная мразь / На жену / За пианином обучающуюся, глядя / Говорит, / От самовара разморясь: / «Товарищ Надя!...» (В. Маяковский. «О дряни»); Нет дураков, / ждя, / что выйдет из уст его, / стоять перед «маэстрами» толпой разинь (В. Маяковский. «Приказ № 2 Армии искусств»); На месте ваших / вчерашних чаяний / В кафах, / Нажравшись пиро-женьюрвотной, / Коммуну славя, расселись мещане (В. Маяковский. «IV Интернационал»); А если вы / Любите / Кофий с сахаром, / То сахар извольте делать сами (В. Маяковский. «Блэк энд Уайт»); Я, / товарищи, — / из военной бюры (В. Маяковский. «Хорошо!»); 2) для «рифмодержания»: Поевши, душу веселя, /они одной ногой/ разделывали вензеля, / увлечены тангой (В. Маяковский. «Две культуры») и 3) для языковой игры: Где живет Нита Жо / Нита ниже этажом (В. Маяковский); Я и начал! С настойчивостью Леонардо да Винчевою, закручу, раскручу и опять довинчиваю (В. Маяковский. «V Интернационал»).
Грамматические формы притяжательного прилагательного Леонардо да Винчевою, множественного числа вместо единственного (Ромеов), женского рода вместо среднего (фиаска) В. Маяковский использует как полноценные составляющие субъективного авторского пред-
ставления реальности наряду с разнообразными тропами и фигурами, где аграмматичная форма несёт эстетическую функцию языкового знака, естественно вплетаясь в художественную канву произведения.
Выявляя феномен эмотивного потенциала аграмматичных форм в творческом взаимодействии автора и читателя, необходимо учитывать то, что прагматическая установка автора может не совпадать с установкой получателя в силу не совпадения их языковой компетентности, но эстетическая функция деструктивой формы активизируется, как правило, при определённых иллокутивных целях: 1) для достоверности речевого портрета, индивидуализации персонажа и реального отражения исторической эпохи и 2) в «языковой игре» для усиления экспрессии.
Наиболее частотными (60%) являются случаи изменения формы несклоняемого слова с установкой на 1) речевую характеристику персонажа и на 2) художественное воспроизведение быта или исторической обстановки: Мошкин. Как же-с, она играет на фортепианах-с; Эка погодка! В легоньком пальте теперь... Ой-ой! (Н. Островский. «Поздняя любовь»); Надеваю эти штаны, иду за пальтом; Это, говорит, каждый гражданин настрижет веревок — польт не напасешься (М. Зощенко. «Баня»); Ты, значит, у сельпа стоишь, у высокого-то крылечка... (В. Белов. «Привычное дело»); У нас тут не скучно: если кина нет, дед его заменит (М. А. Шолохов. «Свет и мрак»); — Что же вы делаете с этими... С убитыми котами?- На польты (в. п., мн. ч.) пойдут, — ответил Шариков, — из них белок будут делать на рабочий кредит (М. Булгаков. «Собачье сердце»).
Сознательное изменение авторами формы несклоняемых существительных сельпо, пальто, кино придаёт речевой колорит героям конкретного произведения, а в рассказе «Кенгура» собственно прямая речь малограмотного циркового распорядителя, использующего кенгуру в полной парадигме его числовых и падежных форм в женском роде: Под конец музыка остановилась, выходит человек в вязаной фуфайке и с ним кенгура; Сейчас почтеннейшей публике австралийский зверь кенгура покажет упражнение в боксе. Редкий случай искусства. ; Тут снова музыка ударила,
и кенгура перестала драться; Вот, — говорит, — убедилась наглядно, как работает австралийский зверь кенгура!; Кенгура работает в перчатках.; Только он на арену — кенгура прыг!; Сидит на кен-гуре и молотит, морду ей в песок вколачивает.; А кенгуры три недели в афишах не было, так мы и в море ушли (Б. Житков), расставляет авторские акценты, совпадающие с русским ментальным сознанием: вынашивать детёныша может только особь женского пола, кенгура, прежде всего, — мать, а экзотичность её в том, что она на ринге не в женской роли.
Осознанная предпочтительность в выборе формы основана на логическом противоречии: кенгуру женского пола занимается на арене цирка совсем не женским делом — боксом и выражается грамматически: зверь кенгура. Авторское тиражирование естественных просторечий с помощью нанизывания деструктивной формы (полипто-тон) воспроизводит в тексте «инородные черты» экзотического зоонима кенгуру, обобщая творческое начало и в разговорной, и в поэтической речи [7], которое начинается с декодирования формы в соответствии с художественным вкусом и социально-исторической ориентацией автора.
В подобных примерах использования «просторечной правдивости», «динамичной морфологии», т. е. в грамматических «смещениях», иллюстрируется языковой вкус определённого синхронического среза, а высокая степень рефлек-торности и малая «степень осознанности» грамматических форм и категорий усиливают «подражающую, выбирающую и воспроизводящую способность» [7] вкуса: .Но сам Хрущев сказал ещё в ООНе / Что мы покажем кузькину вам мать... (В. Высоцкий. «Письмо рабочих тамбовского завода китайским руководителям»); . Она сегодня здесь, а завтра будет в Осле (В. Высоцкий. «Она была в Париже»); Я в Сорренту прилечу, как я виновата; Я к тебе давно хочу, но чувствов — маловато; И в Чикаге мест не будет, тем, кто Родину забудет (Света Дневная. — Заглавие с экрана); Можно жить и не тужить, если ты богатый / В Сочах бедным плохо быть, лучший друг — лопата (Олег Дружный. — Заглавие с экрана).
В основе активного поиска языковых ресурсов лежит творческая способность возвести
обычное в ранг «необычного», не изменяя эстетическому вкусу, при этом допускается, что «однажды и навсегда — я с умыслом, а не по ошибке, гну язык на разные лады, беру все готовое, если есть у иностранцев, вымышляю, если нет; изменяю падежи для оттенков действия или изощрения слова. Я хочу и нахожу русский язык на все готовым и все выражающим. Если это моя вина, то и моя заслуга» [2: 115]. Это касается, прежде всего, языковой игры, которая в лингвистике не имеет однозначного определения.
Эмоциональные интенции автора в «языковой игре» проявляются в шутке и в «острословии» и могут ограничиваться только аграм-матичной формой слова, которая связана с образной, экспрессивной передачей содержания, или с усилением непринужденности общения, когда «ошибка» используется в качестве приёма. Оригинальность или типичность языковой игры, её «эстетическая ценность» объясняется не вкусом времени, а природой гения [7], которая, расширяя возможности формы языкового знака, расширяет границы всего текста в целом. Поэтому если изменить угол анализа формально узнаваемых несклоняемых слов, проявляющих свою аграмматичность в определённых условиях, то открываются перспективы предупреждения речевых ошибок на примерах того, где допустимы аграмматичные формы, а где они не допустимы. Ценность речетворческого материала заключается в том, что несклоняемое существительное, становясь в тексте текстообразующей единицей, становится маркером коммуникативно-творческих возможностей автора.
Соблюдение литературной нормы традиционно ассоциируется с правильностью речи. Однако стоит обратить внимание на двойственность понятия «правильность речи». Являясь в ряду прочих качеств речи основополагающим, оно имеет «нормативную», то есть структурную (из чего сделана), и «стилевую», то есть функциональную (как работают языковые единицы), стороны. Коммуникативная задача и коммуникативная ситуация определяют то, что одно и то же качество речи может рассматриваться то как достоинство, то как недостаток. В рамках изучения темы «Несклоняемые существительные» это
зависит от стилистической мотивации их ненормативного употребления.
Отсутствие однословного семантического аналога в обозначении верхней одежды, кодифицированная неизменяемость слова пальто, утратившего русифицированность, согласно «книжной моде» [6: 155], всё же сохраняет исторически заложенную изменяемость формы в коммуникативном пространстве, становясь излюбленным приёмом в речетворчестве: Еду я на метре в шибко драном пальте, / Только кажется мне, что мой поезд стоит. / Был вчера без пальта, а сегодня без ума... (Константин Круглов. «Весы»). Однако нельзя оставлять без внимания языковое чутьё, определяемое чувством соразмерности, и не учитывать вкус времени, так как дестабилизация и нарушение языковой соразмерности, к сожалению, делает известное высказывание А. П. Чехова «Для интеллигентного человека дурно говорить должно бы считаться таким же неприличным, как не уметь читать и говорить» не актуальным.
Речевая практика расширяет инициативную среду носителей, привлекая «морфологическую креативность» [3]: а) в современных КВНовских текстах: Ко мне пришли друзья грузины и армяне, / Я польта с них сниму и приглашу к столу!; Мы катались на метре, ты была в своём пальте, / Ты сказала — я понял, в общем, полный трам-там-там...; Если ты не бреешься, / Если ты не моешься, / Очень скоро в зоопарк / Шимпанзой устроишься!; Мне нравится рубахой-парнем быть, / Мне нравится быть девкою-чулками! / Мне нравится шампанзенское пить / С такими как Тарзаны шимпанзами! Современная «вкусовая интерпретация» активно популяризируется б) в известных телевизионных юмористических передачах «Смехопанорама», «Аншлаг», «Кривое зеркало», «Слава богу, ты пришёл», «Большая разница»; в) в анекдотах и газетно-журнальных публикациях; г) в речи героев российских телесериалов: Лучше на метле в Париж, чем на метре в Бирюлево! (сериал на телеканале СТС «Моя прекрасная няня»); Ты что, Лидусик, решила своими бигудями нам праздник испортить (сериал на телеканале СТС «Счастье мое»); Дорвалась... душа до джакузи с жалюзями... (х/ф. «Дети понедельника»); Что же вы, маэстры.... (х/ф. «Иван
Васильевич меняет профессию»); д) в рекламных текстах, расширяя сферу просторечного употребления не только в устной форме: Закажи более чем 2 кв. м жалюзей и получи скидку 15%.
Часто востребованные реалии жизни требуют «облегчённых» грамматических форм, а в среде жалюзийного бизнеса «ненормативные» варианты оправдываются произносительным неудобством слова жалюзи в повседневной речи. Рекламный разнобой аграмматичной формы жалюзи сконцентрирован в тексте экспериментальной рекламы: Вот ведь как! Вопрос простой — / Как же быть нам с жалюзей? / Мы без этих жалюзей / Не протянем пару дней. / Свет от солнца закрывает — / Жалюзя нам помогает. / Ну а если хочешь солнца? / Жалюзя — это не нонсенс! / Ты её перекрути / И лучи к себе впусти, / Чтобы с солнышком дружить / Жалюзи умей крутить! Частотность употребления этого слова в изменённой форме объясняется его принадлежностью к разряду собирательных имён существительных со значением множественности, что способствует активизации его просторечной формы, которая в перспективе может стать кодифицированной, как и кодификация кофе в среднем роде.
Участники различных интернет-форумов, интернет-сайтов, интернет-переписок являются самыми «злостными» нарушителями норм литературного языка. Тенденция немотивированного употребления неизменяемых имён в полной парадигме снижает стилистическую планку информации и искажает прагматическую установку: Настройка VPN вчера в течение семи часов закончилась фиаской... (разговор о новых компьютерных технологиях); Вообще-то поднятие цен на нефть всегда оказывалось в результате этого фиаской для СССР / России (тема форума «Почему цена на нефть так высока?»); Тонкий политический просчет закончился для болельщиков всей страны фиаской — лучшие комментаторы канули в лету и теперь их можно только читать.
Разграничения по принципу приём/ошибка на примере функционирования несклоняемых существительных помогут обучающимся почувствовать грань допустимости или запрета в употреблении аграмматичной формы в процессе коммуни-
кации, убеждаясь в том, что её удачное использование приравнивается к приёму выразительности. Просторечное употребление несклоняемых слов — это упрощённая форма использования «грамматической провокации», которая компенсирует поиск ресурсов плана выражения потенциальными, суб-ституированными формами. Она не приравнивается к выразительным средствам, несмотря на то, что и «окказионализмы обычно не становятся фактами общенародного языка, а живут лишь в том контексте, который их породил» [8: 198], поэтому изучение их на примере программных произведений В. В. Маяковского, М. Зощенко, М. Булгакова и др. формирует представление о рамках допустимых изменений несклоняемых существительных не только в художественных текстах, но и в самом процессе речетворчества.
Таким образом, изучая тему «Несклоняемые существительные» с привлечением иллюстративного материала из программных текстов и коммуникативного пространства, параллельно закрепляется ряд таких понятий, как заимствования, окказионализмы, аграмматизмы, стилистический приём, ортологическая ошибка, языковая игра, что, несомненно, расширяет рамки традиционного изучения данной группы слов и способствует развитию языкового чутья обучающихся.
ЛИТЕРАТУРА
1. Бабайцева В. В., Чеснокова Л. Д. Русский язык: Теория: Учеб. для 5-9 кл. общеобраз. учеб. заведений. М., 1993. С. 90-91.
2. Бестужев-Марлинский А. А. Прямая речь. Мысли великих о русском языке / Сост., подг. текста и вступ. ст. Д. Н. Бакуна. М., 2007.
3. Ремчукова Е. Н. Креативный потенциал русской грамматики: монография. М., 2005.
4. Современный русский литературный язык: Учеб. для филол. спец. пед. ин-тов / П. А. Лекант, Н. Г. Гольцова, В. П. Жуков и др.; Под ред. П. А. Леканта. М., 1988.
5. Современный русский язык: Учеб. для вузов / Под ред. Д. Э. Розенталя, М., 1979.
6. Срезневский И. И. Русское слово: Избр. тр.: Учеб. пос. для пед. ин-тов / Сост. Н. А. Кондратов. М., 1986.
7. Фосслер К. Грамматика и история языка (к вопросу об отношении между «правильным» и «истинным» в языковедении). М., 1910.
8. Энциклопедический словарь юного филолога (языкознание) / Сост. М. В. Панов. М., 1984.
