CC BY
33АДАМОВИЧ Георгий Викторович (1892-1972)
В эмиграции А. оказался в 1923, имея за плечами две книги стихов, да гумилевский "Цех поэтов", и уже через несколько лет прочно вошел в круг литературной аристократии русского Парижа. Его репутация оригинального эссеиста, поэта и ведущего критика русского зарубежья с годами неуклонно крепла. В становлении
A.-критика решающую роль сыграло парижское "Звено", литературное приложение к "Последним новостям". В "эпоху "Звена" (1923-28) молодой петербургский поэт, один из многочисленных учеников Н.С.Гумилева, превратился в "первого критика эмиграции", по определению Георгия Иванова (В. 1950. № 11. С. 180). Критические статьи А. (с конца 1924 еженедельные "Литературные беседы") стали главной "изюминкой" молодого печатного органа, претендующего стать арбитром вкуса эмигрантской публики. К 1926, когда "Звено" из газеты стало журналом А. был уже хорошо известен в русском литературном зарубежье. В богатой критическими талантами русской эмиграции он — один из немногих — имел собственного читателя. Г.Иванов имел все основания заявить, что "никто из богатой именами и талантами тогдашней нашей словесности не мог бы заменить Адамовича на его критической трибуне" (НЖ. 1955. № 43. С. 296). По мнению одного из тогдашних молодых литераторов, В.Варшавского, на то были веские причины: "За Адамовичем шли в самом главном. Это было очень определенное, хотя и трудноопределимое представление о том, чем была и чем должна быть русская литература" (Варшавский В. Незамеченное поколение. Нью-Йорк, 1956. С. 179). Ю.Иваск видел главную заслугу А. в том, что он "сумел создать литературную атмосферу для зарубежной поэзии" (Иваск Ю. О послевоенной эмигрантской поэзии // НЖ. 1950. № 23. С. 196). Многие из поклонников А. считали его влияние даже более широким.
B.Яновский был убежден, что "без него не было бы парижской школы русской литературы. Я говорю "школы литературы", хотя сам Георгий Викторович брал на себя ответственность (и то неохотно) только за "парижскую ноту" в поэзии. Это недоразумение. Его влияние, конечно, перерастало границы лирики. Новая проза, публицистика, философия, теология — все носило на себе следы благословенной "парижской ноты" (НРС. 1972. 26 марта).
К тому времени, как "Звено" прекратило свое существование летом 1928, А. был уже "шире всех читаемым и самым влиятельным критиком эмиграции" (Вейдле В. О тех, кого уже нет // НЖ. 1993. № 192-193. С. 360). В том же году он был приглашен на должность литературного обозревателя в самую известную газету русского зарубежья — милюковские "Последние новости". Еженедельные литературные "подвалы" в "Последних новостях" окончательно укрепили его репутацию ведущего критика. На страницах "Последних новостей" продолжилась и завязавшаяся еще в эпоху "Звена" полемика А. с В.Ходасевичем, которая русскими эмигрантами воспринималась как одно из центральных событий литературной жизни. Критик В.Вейдле, друг Ходасевича, в своих воспоминаниях писал: "Литературную жизнь Русского Зарубежья в лучшие ее, парижские времена со второй четверти двадцатых до конца тридцатых годов, будущий ее историк, если захочет, сможет изобразить, не принимая во внимание тогдашних критических отзывов о ней — даже и Ходасевича, на худой конец, — но не считаясь со статьями Адамовича (сперва в еженедельнике "Звено", потом в "Последних новостях") он изобразить ее не сможет ... Влияние его на литераторов или близких к литературе людей его возраста или помоложе — совсем юных почти не существовало уже и тогда — было очень велико, тем более, что многие из них не только читали его, но и слушали на многочисленных в то время литературных вечерах и заседая с ним до поздней ночи в монпарнасских кофейнях. Это были, главным образом, стихотворцы. Над ними он властвовал — очень умело, для них даже и незаметно, ничего никогда не проповедуя, а только заражая их своими взглядами, высказываемыми без всяких колебаний, но походя и как бы невзначай. Так называемая "Парижская нота", в поэзии — не что иное, как его влияние, сказывавшееся и у тех, кто в стихах подражал не ему, а Ходасевичу, или ни тому, ни другому. Таких было, впрочем, немного, а те, тоже немногие, которые определенно к стихам Ходасевича тяготели, льнули все-таки не к нему" (Вейдле В. О тех, кого уже нет // НРС. 1976. 18 июля). Ю.Иваск заметил: "Значение Адамовича в том, что он, мэтр, уклоняющийся от каких бы то ни было формулировок, сумел создать литературную атмосферу для зарубежной поэзии в парижских кафе, и "флюиды" этой атмосферы передавались и передаются далеко за пределы Парижа... Это
атмосфера — лирическая" (Иваск Ю. О послевоенной эмигрантской поэзии // НЖ. 1950. № 23. С. 196).
В спор постепенно была втянута вся эмигрантская пресса, причем не только парижская. На той или иной стороне выступали или отстаивали свою собственную точку зрения виднейшие критики эмиграции: А.Бем, П.Бицилли, М.Слоним, а за ними литераторы и мыслители от В.Набокова до И.Лукаша, от В.Варшавского до Г.Федотова. Г.Федотов был убежден, что "вся воспитательная работа Ходасевича, все его усилия обучить молодежь классическому мастерству и привить ей свой дух уверенного в своей самодостаточности пушкинского художества не приводили ни к чему. Молодежь шла за Адамовичем, зачарованная им" (Федотов Г. О парижской поэзии // Ковчег. Нью-Йорк, 1942. С. 193). К такому же выводу пришел и Ю.Иваск: "Адамович, предписавший пиано-пианиссимо парижской поэзии и способствовавший созданию "школы", творчески победил своих противников — Ходасевича и Бема". В конце 30-х, незадолго до смерти, Ходасевич и сам согласился, что "привить классическую розу" к эмигрантскому дичку ему не удалось (Ходасевич В. "Круг" // В. 1937. 12 нояб.). Ю.Иваск 27 марта 1971 писал Глебу Струве: "Настоящее влияние Адамович имел в 30-х гг. Конечно, Вы можете быть на стороне Ходасевича, но у него учился, к нему ходил только Смоленский. Парижская нота — не была школой, а климатом, аурой, это я знал и в Ревеле по журналам, письмам, и в этом удостоверился в Париже, в 30-м году... Отец А.Шмеман сказал мне, как лицеистом ждал четв<ергового> номера "Последних новостей", чтобы прочесть статью Адамовича. А я в 30-х гг. на мои гроши выписывал эти четверг<овые> выпуски и "набрасывался" на фельетон Г<еоргия> В<икторовича>, который потом обсуждался в наших литературных кружках. Это "литературные факты". Так было и в Риге" (Gleb Struve papers. Hoover Institution Archives. Stanford University). Напротив, Г.Струве и Н.Берберова отрицали победу А. и отдавали пальму первенства Ходасевичу. Нерешенный спор был продолжен в работах литературоведов, изучающих этот период (D.Bethea, R.Hagglund, О.Коростелев и др.).
После войны авторитет А.-критика был уже непререкаемым. 17 июля 1954 Д.Кленовский писал В.Маркову об Адамовиче: "Он — "генерал" от эмигрантской критики, мнение его (нередко спорное)
имеет вес, он создает репутацию поэтам, и все они с замиранием сердца смотрят ему в рот (мне рассказывали, что Иг.Чиннов считал для себя мнение Адамовича вроде того что вопросом жизни или смерти)" (Письмо Д.И.Кленовского В.Ф.Маркову от 17 июля 1954 / Собрание Жоржа Шерона. Лос-Анджелес). Отдельные попытки пересмотреть репутацию A. предпринимались, в том числе Г.В.Ивановым и Г.П.Струве, но ни к чему не привели, для большинства литераторов первой и, тем более, второй волны отзыв
A. значил очень много и порой мог оказаться решающим.
В.Вейдле писал об А.: "Язык его очень русский, но без малейшего русопетства, как и без малейшего сукна. Врождена ему была женственная гибкость, естественность и мелодичность слога ... У него было необыкновенно легкое (как о пианистах говорят) туше, неподражаемо легкое" (Вейдле В. Памяти Г.В.Адамовича // РМ. 1972. 2 марта). Критический дар А. высоко оценили многие эмигрантские литераторы, в том числе И.Бунин: "Лучший критик в эмиграции, в Париже" (ЛН. Т. 84. Иван Бунин. Кн.1. М., 1973. С. 679); Ю.Иваск: "Замечательный критик, лучший русский критик нашего времени" (НРС. 1971. 24 нояб.); Ю.Терапиано: "Властитель дум" и выразитель совести того времени" (Современник [Торонто]. 1972. № 24. С. 88);
B.Завалишин: "Самый выдающийся авторитетный русский литературный критик и той и этой стороны" (НРС. 1971. 24 нояб.); А.Седых: "Более авторитетного знатока рус-ской литературы сегодня мы не имеем" (НРС. 1971. 24 нояб.). Архиепископ Сан-Францисский Иоанн (Шаховской): "Замены стилю Адамовича в русской критике нет" (Странник. Поэт критики (Памяти Георгия Адамовича) / Публ. Е.А.Голлербаха // Russian studies. Ежеквартальник русской филологии и культуры. СПб., 1996. Т. 2. № 2. С. 267).
В Париж А. прибыл, имея прочную репутацию "тишайшего поэта" (Звено. 1923. 26 нояб.), строгого мастера с негромким голосом, и на это звание здесь никто всерьез не посягал. Даже наиболее ярые противники литературной позиции А. не подвергали сомнению его положение мэтра, право быть наставником молодежи, положительно отзываясь о его поэзии не только в печати, но и в частных высказыва-ниях. Ходасевич в письме Карповичу от 3 июня 1925, весьма нелицеприятно говоря об А. как человеке, все же признавал, что он "способностей стихотворных не лишен" (Oxford Slavonic papers. 1986. Vol. 19. P. 144). Г.Струве, более, чем кто-либо
другой имевший пре-тензий к критической деятельности А., находил в его поэзии немало достоинств и некоторые стихотворения считал "действительно прекрасными" (Струве Г. Русская литература в изгнании. Париж, 1984. С. 320). А.Бем, придерживающийся иных воззрений на литературу, чем Г.Струве и Ходасевич, но тоже вечный оппонент А., находил у последнего "несомненное поэтическое дарование" (Бем А. Письма о литературе: Культ Пушкина и колеблющие треножник // Руль. 1931. 18 июня). Даже В.Набоков, в пылу острой литературной борьбы позволявший себе любые выражения в адрес противника вплоть до заведомо эпатажных, выводя в романе "Дар" пародийный портрет А. под именем Христофора Мортуса, упоминает о печатавшихся им "в молодости в "Аполлоне" отличных стихах" (Набоков В. Собр. соч.: В 4 т. М., 1990. Т. 3. С. 151). Пожалуй, единственным исключением была резко отзывавшаяся о стихах А. Марина Цветаева, но тут уже сказывалась принципиальная противоположность литературных и жизненных установок. Ю.Иваск заметил, что "если бы они неожиданно сблизились — Цветаева перестала бы быть Цветаевой, а Адамович Адамовичем" (Иваск Ю. Разговоры с Адамовичем (1958-1971) // НЖ. 1979. № 134. С.92).
О поэзии А. в Париже писали мало, слишком большое место занял он в сознании поколения как критик, эссеист и наставник молодых поэтов. Усугублялось это и тем, что А., регулярно публикуя свою критическую прозу, на которой сосредоточилось всеобщее внимание, не столь уж часто напоминал о себе как о поэте. Стихи его изредка появлялись в эмигрантской периодике, обязательно включа-лись во все альманахи и антологии и воспринимались всеми как-то безоговорочно, споров не вызывали. Как позднее заметил Г.Иванов, "обращенные к широкой аудитории образцовые статьи, заслуженно создавшие имя автору — несколько отодвигали в тень еще более замечательного "другого Адамовича" — поэта и критика поэзии, не для всех, а для немногих" (Иванов Г. Третий Рим. Художественная проза. Статьи. Tenafly, 1987. С. 322). З.Гиппиус высоко оценивала стихи А., особенно когда пускалась в полную откровенность: "Ваши стихи мне близки, некоторые даже завидны"; "Если б мне вздумалось кого-нибудь "в гроб сходя, благословлять" — то именно вас"
(Hippins Z. Intellect and Ideas in Action: Selected Correspondence / Сотр.
by T.Pachmuss. München, 1972. P. 383, 345). Определяя, чем именно привлекли ее стихи А., Гиппиус писала 14 февраля 1928: "Есть два рода стихов; два разных рода. С одним из них дело не в "нравлении", а в "пронзении" ... Я не знаю, как бы еще пояснить это "пронзение", — заметьте, я претендую, что это свойство "самих сти-хов" ... ваши стихи принадлежат именно к этому роду "пронзения" (Там же. С. 373).
Эмигрантский сборник стихов "На Западе" А. выпустил только в 1939, перед самой войной. На него отозвались ведущие критики зарубежья. З.Гиппиус в качестве своеобразной черты стихов отметила их "недосказанность" и назвала А. единственным поэтом из всего "западного" полупоколения" близким Блоку "необыкновенной прав-дивостью, связанным с ней чувством ответственности ... Простота бывает и своего рода изысканностью, но в этих стихах она прямо, просто (и сознательно) проста" (Антон Крайний. Почти без слов // ПН. 1939. 9 марта). "Простоту и удивительную цельность" подчерк-нул также Вадим Андреев, заметив, что А. "пишет только в тех случаях, когда решительно чувствует, что не писать не может" (РЗ. 1939. № 16. С.199-200. Подп.: С.Осокин). П.Бицилли, напротив, нашел в стихах "философский диалог" — беседу души со сродственными душами", когда "в одном стихотворении осуществляется согласие двух или нескольких "голосов". По его мнению, "всякое искусство рождается из "тревоги" и является своего рода спасением от нее посредством перехода в "иной план бытия", касания "иных миров". Но есть различные виды "тревоги" и различные способы видения "иного мира"". В отличие от метафизической тревоги Баратынского и Тютчева Бицилли в стихах А. усмотрел "тревогу совести — индивидуальной и коллективной, тревогу бл. Августина, ужас перед однажды совершившимся и непоправимым злом ... переживание, из которого вышла вся философия Шестова с ее постулатом, обращенным к Богу: "сделать бывшее небывшим"". Бицилли считал, что А. находит в своей поэзии единственно верный выход: "выход не из жизни, а из "истории"" — в иной жизненный план "ничего не требующей, никакой награды не ждущей Любви" (СЗ. 1939. № 69. С. 383-384). Н.Вадвич назвал сборник "книгой исключительной по своей напряженности и лаконической выразительности" и заметил, что "некоторые стихотворения напоминают химические формулы —
названы и дозированы элементы, реакция должна произойти уже в сознании читателя" (Русский временник. Париж, 1939. № 3. С. 123127).
После войны в эмиграции при упоминании имени А. в первую очередь приходила на ум его критическая деятельность, хотя Н.Станюкович считал, что "вопреки общему мнению, он больше поэт, чем критик" (В. 1955. № 48. С. 139-140). Ему вторил Ю.Иваск, утверждая, что А. "прежде всего был поэт, а не критик" (Иваск Ю. Собеседник: Памяти Георгия Викторовича Адамовича // НЖ. 1972. № 106. С. 286). Но свой постоянный читатель у А.-поэта был в эмиграции всегда.
Ко времени выхода итогового сборника стихов "Единство" (1967) А. многими в эмиграции воспринимался уже не просто мэтром, а "патриархом зарубежной поэзии", как титуловал его В.Перелешин в своей "Поэме без предмета" (Перелешин В. Поэма без предмета. Холиок, 1989. С. 71). Подстать этому были и критиче-ские суждения о его поэзии, — как правило, восхищенные, без каких-либо попыток анализа. Лишь Р.Гуль, говоря о нескольких стихотворениях, позволил себе "упрекнуть поэта за некую риторичность — в ущерб словомузыке. Но таких пьес мало" (НЖ. 1967. № 89. С. 278279). Аналогичный упрек высказывал позднее и И.Чиннов, в целом высоко оценивая поэзию своего учителя. В некоторых стихах А. он находил нехарактерную для "апостола аскетизма" "добавку контрастной поэтической риторики" (Чиннов И. Вспоминая Адамовича // НЖ. 1972. № 109. С. 140).
Влияние А. на молодую поэзию эмиграции трудно переоценить. Причем это было влияние не только критика, но и поэта. См.: Коростелев О.А. Георгий Адамович, Владислав Ходасевич и молодые поэты эмиграции (реплика к старому спору о влияниях) // Российский литературоведческий журнал. 1997. № 11. С. 282-292. М.Цетлин, говоря об А., отмечал "его влияние на молодых поэтов, так как оно в значительной степени их сформировало, окрасив собою "Числа" и другие органы парижской литературной молодежи ... Понятно, было бы преувеличением все типично "парижские" настроения свести к "дурному влиянию". Адамович только ответил уже существующим настроениям" (Цетлин М. О современной эмигрантской поэзии // СЗ. 1935. № 58. С. 454). А.Бем, не соглашаясь с А. по большинству пунктов, признавался: "Есть область, где
Г.Адамовича приходится брать всерьез, где он говорит свое и только свое. Но об этом пишет он изредка и не на страницах газеты. Его статьи в "Числах" показывают любопытный уклон его критической мысли, который может вызывать возмущение, но с которым надо посчитаться" (Бем А. Письма о литературе: О критике и критиках (Статья вторая) // Руль. 1931.
6 мая). Даже Ходасевич, в первые годы своей парижской жизни относившийся к А. и его литературной деятельности весьма скептически, вынужден был на этот раз отдать ему должное. Разбирая все десять номеров "Чисел", он заявил, что в них "всерьез приходится считаться только с "Комментариями" (Ходасевич В. О задачах молодой литературы // В. 1935. 19 дек.). О том же свидетельствует и Ю.Терапиано: "В.Ходасевич, который в ряде вопросов — например, в отношении к Толстому и Достоевскому — был не согласен с Георгием Адамовичем и не раз старался "поддеть" его на чем-нибудь, все же признавал значительность "Комментариев" (Терапиано Ю. С. 164). "Коммента-рии" окончательно покорили, а отчасти и породили, по словам В.Яновского, "нашу новую литературу, обязанную всем Адамовичу!" (Яновский В. Поля Елисейские. Нью-Йорк, 1983. С.52). В этом мнении В.Яновский был не одинок, на нем сходились многие из современников. Ю.Иваск в письме В.Маркову от 24 августа 1956, говоря об А., был убежден, что "какая она там ни есть, он родил литературу эмигрантскую 30-х годов" (Собрание Жоржа Шерона. Лос-Анджелес).
После войны "Комментарии" продолжали обращать на себя внимание. В 1966 Ю.Терапиано писал: "То, что "Комментарии" Георгия Адамовича до сих пор не собраны в отдельную книгу ... не только "досадно", но просто возмутительно. Жизнь целого литературного поколения за полтора десятка лет, т.е. звено в общей цепи нашей поэтической традиции, выпало. Помимо отдельных дарований важно ведь содержание, т.е. как раз вся "музыка души", которая с такой силой и с таким предельно искренним порывом выявилась в двадцатые и тридцатые годы, важен "человек тридцатых годов", о котором так убедительно говорил Георгий Адамович" (РМ. 1966.
21 мая). Ю.Иваск был восхищен тем, что в "Комментариях" у А. "за каждым его словом есть реальность, есть отклик-отзыв. Он всегда
будит мысль... Вызывает спор, дискуссию" (Иваск Ю. Заметки читателя // Опыты. 1956.№ 6. С. 52-60). Ему вторил Н.Татищев: "Главное и самое ценное в Адамовиче, думается мне, это его трагическое недоумение не перед чудесами, а перед тайной свободы, перед ее темной стороной. Свобода человека безгранична, и она чаще всего реализуется в эгоизме, эксплуатации. Никакое учение, отвечает ему Иваск, никакой христианский катехизис разрешить загадку темной стороны свободы не может. Может это сделать только личность Христа ... В общем, спор Иваска и Адамовича сводится вот к чему: Адамович еще смешивает две области, область религиозную и церковную" (Тати-щев Н. Среди книг. 2 // Опыты. 1956. № 7. С.72-77). Г.Аронсон заметил, что в "Опытах" "о Г.Адамовиче пишут почти все, — в специальных статьях Г.Андреев и Н.Татищев, а также — Ф.Степун, В.Вейдле и др. Роль Георгия Адамовича в "Опытах" в известном смысле особая: с ним не столько соглашаются, сколько, отталкиваясь от его высказываний, определяют таким путем свои воззрения. Своим талантливым импрессионистским пером он как бы со стороны стимулирует "самоопределение" журнала и служит трамплином для тех, кто стремится к превращению "Опытов" в подобие парижского "Нового града" (Аронсон Г. "Опыты", книга 7-ая // НРС. 1957. 3 февр.).
Почти каждая очередная порция "Комментариев" в журнале вызывала бурную полемику в эмигрантской периодике (среди участников полемики В.Ходасевич, А.Бем, Г.Федотов, М.Слоним, К.Зайцев, Ю.Иваск, З.Гиппиус, Б.Поплавский, И.Лукаш, Г.Раевский, В.Марков, С.Шерман и др.), но после выхода книги (Вашингтон, 1967) рецензий на нее появилось немного, отчасти потому, что их уже некому было писать, отчасти же, как верно заметил Ю.Терапиано в своей рецензии на "Комментарии", потому что очевидна была "несовместимость их с обыкновенным отзывом", ибо "они находятся в том плане, где такие оценки не нужны и неуместны" (РМ. 1967. 23 нояб.).
О.А.Коростелев
