CC BY
34
М. Л. Гордиевская (Москва)
Абстрактные количественные понятия в русском языке (из опыта анализа синтаксической связи)
В статье рассмотрены синтаксические способы выражения в современном русском языке таких архаичных количественных понятий, как «единичность», «парность», «дуалис», «совокупность», а также «неопределенное», «малое», «большое», «партитивное» множества.
Ключевые слова: единичность, совокупность, множество (неопределенное, малое, большое, партитивное), синтаксическая связь.
При всей универсальности грамматической оппозиции единственного и множественного числа1, количественные понятия, которые пронизывают ткань языка, намного более разнообразны. Несмотря на то, что противопоставление единицы своего рода конкретным множествам — парности, дуалису, совокупности, малому и большому множеству и др. — давно покинуло сферу морфологии, нельзя сказать, что эти понятия были вовсе «стерты» из памяти носителей языка и вышли из употребления. В современных языках отпечаток абстрактных количественных значений несут не граммемы, а синтаксические конструкции. Именно синтаксису язык доверил различать тонкие смысловые грани, которые существуют в сфере количественных обозначений.
Количественные понятия, бытующие в языке, восходят часто к весьма архаичным способам членения действительности. Язык хранит следы давно ушедших в прошлое конкретных множеств, систем счисления, техник счета, мер веса и объема и т. д. Эта информация может быть реконструирована на основе анализа, например, этимологии числительных (Шлейхер 1866: 1-69, Одри 1988: 78-79, Степанов 1989: 58-67; Винтер 1989: 32-46; Lehmann 1993: 252-255; Иванов 1996: 704-727 и др.), синтаксических отношений в количественно-именных группах, координации сказуемого и подлежащего, различных согласовательных стратегий (Babby 1987: 91-138; Franks 1994: 597-674).
Помимо культурологических данных, которые могут быть извлечены из лингвистического анализа, исследование способов хранения в языке количественной информации позволяет объяснить не убывающие на протяжении столетий колебания синтаксической
нормы. В самом деле, механизмы языка таковы, что одновременное существование дуплетных форм, то есть тождественных по смыслу слов или синтаксических конструкций, возможно только на протяжении ограниченного периода. Но если временной интервал увеличен, то следует предположить, что схожие языковые формы различают нюансы значения. Так, сосуществование синтаксических структур Вышел урядник и десятник (Лермонтов). — Вышли урядник и десятник; По дороге шли четыре человека — По дороге шло четыре человека; Шум и гам не прекращались ни на минуту — Шум и гам не прекращался ни на минуту наводит на мысль, что различные варианты координации подлежащего со сказуемым вносят в текст какие-то весьма важные дополнительные смыслы.
Прежде чем перейти к рассмотрению этих дополнительных смыслов, обратимся к истории и посмотрим, какие линии в формировании количественных представлений прослеживаются в прошлом индоевропейских языков.
Известно, что оппозиция единственного и множественного числа в морфологии большинства индоевропейских языков сформировалась не сразу. Предысторией современной категории числа вплотную занимались многие отечественные и зарубежные лингвисты (Shmidt 1889; Мейе 1938; Тронский 1967; Жолобов 2001: 94-109 и др.). Становление современного множественного числа прошло через ряд этапов: «Выработке единой категории отвлеченного множества предшествуют более конкретные множества. Они могут отличаться друг от друга численной мощностью — таковы двойственные и тройственные числа разных языков, или способом своего составления, например инклюзивное и эксклюзивное множественные числа у местоимений 1-го лица в некоторых языках (мы, включая вас, мы, исключая вас)» (Тронский 1967: 65)2.
Из этого следует, что первоначально единице было противопоставлено не множество вообще, а вполне конкретные множества. Попробуем перечислить те оппозиции к единице, которые существовали на древней ступени формирования славянских (в первую очередь русского) языков и проследить дальнейшую судьбу абстрактных количественных значений, выражающих конкретные множества сквозь призму русского языка.
Единица дуалис У8. неопределенное множество. Одним из самых очевидных, четко выраженных в морфологической системе было противопоставление единицы, дуалиса3 и неопределенного множества. С течением времени двойственное число в славянских языках идет на убыль4, однако это не означает, что в упомянутой
триаде один-два-много образуется «зияющая дыра». Так, носители русского языка особое положение дуалиса, числа «2», позиционируют синтаксической связью.
Действительно, синтаксическое поведение «двойки» в современном русском языке отличается от модели поведения других числительных первого десятка. Рассмотрим устройство связей внутри синтагмы два дома. С точки зрения современного русского языка, в том случае, если эта синтагма занимает позицию подлежащего, прямого дополнения или обстоятельства (сделать все за два дня; находится недалеко отсюда, через два дома), в ней можно усмотреть обоюдную зависимость между компонентами. Схематично отобразим это так:
Р. п. ед. ч. 8 4 =>
ДВА ДОМ А
^
м. р.
В направлении от числительного к существительному (два ^ => дома) действуют морфологическая и семантическая зависимости. Морфологическая зависимость проявляется в следующем: числительное ставит зависимое существительное в форме родительного падежа единственного числа (ср. два дома, два дерева). Семантическая зависимость обнаруживается в том, что существительное насыщает субъектную валентность числительного. В самом деле, слово, подразумевающее числовое значение, является таким же предикатом, как и существительное со значением качества или параметра (ср. красота пейзажа = Пейзаж <был> красив; высота здания = Здание <было> высокое; два дома = Дома <было> два).
В направлении от существительного к числительному (два ^дома) действует лишь морфологическая зависимость: существительное передает подконтрольному числительному форму мужского рода. Мужской и средний род выражаются одной и той же граммемой -а, женский род воплощается в граммеме -е (ср. два года, два лета, две дороги)5.
Такого рода взаимозависимость в русском языке уникальна; аналог можно найти лишь в сочетании подлежащего со сказуемым:
И. п. Б 4 =>
ВЗОШЛА ЛУНА
^
ж. р.; ед. ч.
Разрушение двойственного числа повлекло за собой значительные изменения в склонении слова дъва. И все же это числительное сохранило некоторые свойственные ему в древности особенности. Интересно, что столь причудливая синтаксическая модель бережно сохраняется в языке и поныне. В современной разговорной речи не содержится никаких попыток разрушить этот реликт.
В ходе исторического развития числительные от одного до десяти формируют три типа именных групп:
1) числительное один образует именную группу с согласованием;
2) числительное два в позиции подлежащего (а также прямого дополнения) выступает в именной группе с координацией;
3) числительные три — десять составляют именные группы с управлением (три дороги) и согласованием (трех дорог), выбираемыми в зависимости от синтаксической позиции именной группы в целом.
Расставшись с категорией двойственного числа в ХШ-Х1У вв., язык не спешил расставаться с противопоставлением один—два—много в синтаксисе. Вероятно, за этим скрывается ментальная классификация, способ концептуализации действительности, существенный для носителей языка. Действительно, понятие «много» в сознании современного человека начинается не с «двойки», а, как минимум, с «тройки». Эта «троичность», с которой в нашем сознании связано понятие «много», присутствует в семантике сложных слов: многодетная мать (три ребенка и больше); многоженец (ср. есть двоеженец, но нет *троеженец), многолетние растения (ср. двулетнее растение), многодомные растения (ср. двудомные), многоточие (ср. двоеточие)6 и т. д.
«Малое» и «большое» множество: единица У8. немного У8. много. Неопределенное множество само по себе не было однородным ни в древнерусском языке, ни в праславянском. Это прежде всего проявлялось в характере синтаксической связи: так, числительные три, четыре изначально согласовывались с существительным в роде и падеже, а числительные от пяти — управляли существительным.
Вопрос о том, почему внутри группы числительных первого десятка не было единства в синтаксическом поведении, многократно ставился в лингвистике. Есть несколько версий. П. С. Кузнецов считал, что более архаичное согласование отражает старую пятеричную систему счисления, на которую накладывалась более «молодая» — десятичная (Кузнецов 1953: 173-174). Можно также предположить, основываясь на данных других индоевропейских языков, что на начальных этапах формирования числовых представлений понятие
«много» смещалось вправо по шкале натуральных чисел. Причем пограничное положение различных «много» («3» и «4») сформировалось в разные исторические эпохи и имело характер исторических напластований7. Это может служить косвенным объяснением того факта, что в индоевропейских языках согласовательная модель синтаксического поведения (то есть дублирование граммем существительного и числительного) колебалась вокруг этих двух «отметок». Так, в древнегреческом, славянских языках «4» вовлекалось в архаичную согласовательную модель, а, например, в латинском, романских, германских — нет (Гордиевская 2010: 353-359). Наконец, немаловажным объяснением различий в синтаксической стратегии числительных первого десятка является противопоставление «малого» и «большого» множества, иначе говоря, различие в языке понятий «немного = мало» и «много» (Сперанская 2008). Взаимоотношение этих понятий ясно проступает на фоне формирования новой морфологической оппозиции чисел — единственного и множественного. Рассмотрим более пристально колебания в синтаксической стратегии числительных первого десятка, последовавшие за падением двойственного числа.
Раскол в синтаксическом поведении числительных, последовавший за падением двойственного числа, не сразу привел к современной системе связей внутри именных групп. Логичная система древнерусских синтаксических связей, при которой слову один отводилось единственное число, двум — двойственное, всем остальным числительным — множественное, и эти же грамматические числа проецировались на синтаксические связи числительных, была нарушена, а формирование четкой оппозиции один У8. много затягивается почти на четыре века. Граница между один и много на протяжении этих столетий не была четко обозначена. Вплоть до середины XIX в. существительные в сочетании с числительным два примеряли на себя разные окончания — новой счетной формы (прежнего двойственного числа) и нового множественного8. Так, в первой половине XVII ст. тексты периодических изданий (в частности, «Вестей-Курантов») отражали смешанное употребление окончаний: два корабля; два полка; два человека У8. наши два корабли; и под Прагою два посады взяли; пришли два стременные стрельцы (Старых 1998: 134-135). Существительное при числительном два в московской разговорной речи первой половины XVII в. могло употребляться как в счетной форме (переосмысленном двойственном числе), так и во множественном числе. Иначе говоря, модель именной группы с числительным два
не была определена в языке окончательно. По мнению Л. В. Старых, «тексты "Вестей" отражают момент, когда оба процесса были равновероятны (Старых 1998: 136). В последующие века существительные во множественном числе при числительном два встречаются реже. Так, в языке ХУШ-Х1Х вв. фиксируются немногочисленные случаи такого употребления: Деньги, которые были за мной даны, в два годы были прожиты на девок и на карты (Лабзина); ...вышлимы на берег, заплатив лодочнику новый французский талер, или два рубли (Карамзин)9.
По сути, в русском языке структура два годы была таким же новшеством, как и три года (ср. исконные формы: два года, три годы)10. И все же в конкурентной борьбе побеждает описанная выше синтагма с координацией, которая и выделяет дуалис на фоне единицы и много.
Числительные три и четыре также колебались в выборе флективного «облачения» для существительного. Форма множественного числа существительного при числительных три/четыре задержалась в языке надолго: Послал на них три корабли, четыре корабли прошли, три добрые полки людей, четыре человеки погорели, «Вести-Куранты», 1600-1650 гг. (Старых 1998: 136); Четыре дни, как взят он был на корабле обманом (В. Баранщиков); Дай мне сроку хотя на три дни (Фонвизин); Та и дала, да не будь глупа, возьми да и напиши бумагу, что за эти деньги Аннушка бы у нее три годы жить... (Потехин); Ты помнишь, недавно, барин тебя посылал на три дни в город (Лермонтов); Через три дни после этого они были уже далеко от места, служившего предметом их поездки (Гоголь); .а только что в четыре дни научен читать иманом (так. — М. Г.) Ибрагим Бабою, то есть священником Ибрагимом, одной Магометова закона молитве (Баранщиков); Четыре дни бились и боролись козаки, отбиваясь кирпичами и каменьями (Гоголь); . носился с ними все три дни... (Достоевский).
И все же употребление три и четыре с И. п. множественного числа существительного было скорее реликтом, на это указывает ограниченная сочетаемость этих числительных в указанной форме. В именительном падеже множественного числа рядом с три/четыре появляются только существительные с семантикой времени/срока, кроме того, на рубеже ХУШ-Х1Х вв. у одних и тех же авторов встречается двоякая норма: ср. Четыре дни жил в Кубе — Через четыре дня сообщение с Черным морем было открыто (Бестужев-Марлинский)11.
То обстоятельство, что три и четыре все же «обрели власть» над счетной формой (современный Р. п. ед. ч.) существительного, таким
способом частично синтаксически воссоединившись с числительным два, говорит о том, что числительные от двух до четырех образовали новое «малое множество» (прежнее, древнерусское «малое множество», имело согласовательную модель).
И хотя «большое множество» в русском языке не претерпело существенных изменений, вопрос о сохранности «малого множества» остается в русском языке открытым. О том, насколько подвижна граница «малого множества», свидетельствуют обозначения небольшого неточного количества синтагмами (1) два, три Б; (2) три, четыре Б; (3) два, три, четыре Б (где Б — существительное): ср. примеры (1) Се мы днесь собрались не два и три, но всею церковию (Платон Левшин, 1777 г.); Ещё какие-нибудь два-три месяца небольшого голодания — и у Акакия Акакиевича набралось точно около восьмидесяти рублей (Гоголь); Между ними были два-три хорошеньких личика (Лермонтов); Офицер отпил два-три глотка и благодарно посмотрел на солдата (Станюкевич). (2) ...ежели вот дерябнешь с похмелья стаканчика три-четыре, так оно словно повеселее на животе сделается (Левитов); Я заметил три или четыре лица, весьма выразительные (Карамзин); «Может быть, дня через три, четыре придёт почтовое судно, сказал комендант, — и тогда — мы увидим» (Лермонтов); Он занимал этих людей дня три-четыре (Гончаров). (3) Иногда сходятся две, три, четыре приятельницы — разговаривают дружески... (Карамзин).
Таким образом, мы видим, что «малое множество» в русском языке бывает представлено рядами: «2», «3»; «3», «4»; «2», «3», «4».
Единица У8. «единство», или «совокупное множество». Еще одним конкретным множеством, противостоящим единице, является «совокупность». По сути, это противопоставление единицы не множеству, а единству однородных элементов. Наличие этого количественного понятия в языке объясняет на первый взгляд нелогичное согласование в единственном числе именной группы, обозначающей множество, с атрибутом или сказуемым: Уж там морское начальство (= начальники) решит: предать ли тебя суду или нет (Станюкевич); На том месте, где была заря, летала стая птиц (Чехов); Здесь отраднее и слаще лениться, нежели там, в том мире, где на всяком шагу мешает {труд и забота} (Гончаров).
Данное количественное понятие выражается через категорию собирательности, к которой исторически восходит множественное число в языках мира. Идея первичной собирательности принадлежит Д. Шмидту (БЬш!*!! 1889)12. По Шмидту, раздельная множествен-
ность возникла в активном классе. Инертные предметы имели лишь собирательную совокупность.
В современном русском языке этот тип множества выражается по-разному. Есть морфологические классы слов, которые способны обозначать совокупность однородных предметов и лиц как одно неделимое целое (в русском языке это собирательные существительные: дружина, человечество, правительство, агентура, профессура, начальство). Есть специальные одновалентные лексические единицы со значением «совокупность», единственная валентность которых заполняется номинацией членов данного конкретного множества: табун лошадей, стая волков, отара овец, группа школьников, толпа людей и пр. Наконец, понятие совокупности может передаваться именной группой, представляющей собой сочинительный ряд слов, обладающих семантической общностью: шум и гам, писк и визг, свобода и воля, сумрак и безмолвие, труд и забота.
С точки зрения синтаксической связи все варианты совокупного множества характеризуются тем, что воспринимаются системой языка как единство. Именная группа, обозначающая совокупное множество, согласуется с атрибутом или сказуемым в единственном числе. Так, например, собирательные существительные диктуют форму единственного числа согласуемым словам: Святополкова дружина была против похода (Костомаров); Русское начальство усмирило горцев (Л. Толстой) (Ср.: Дружинники Святополка были против похода; Русские начальники усмирили горцев).
Следует отметить, что совокупность не всегда в истории русского языка воспринималась как единство. В древнерусском собирательные существительные согласовывались с глаголом во множественном числе: ср. в се же л^то рекошл (мн. ч.) дружина (Лавр. лет.) У8. — д ныне с# дроужинд: по м# пороучилд (ед. ч.) (Новг. Гр., № 109, Х11 в.). Путь к осознанию собирательных слов как существительных единственного числа проложили прилагательные, которые уже в древнерусский период согласовывались с ними именно в этом числе: хрлкрдя (ед. ч.) дружинд рыкдютъ (Слово о полку Игореве).
Подобная архаичная синтаксическая модель сохраняется в некоторых современных диалектах русского языка: Его вся сродства сюды шли;Мы-то вся часть сюда пришли, что там мало осталось (Записи казаков-некрасовцев из архива Института русского языка им. В. В. Виноградова РАН)13; Начальство договорилися, скомандовали (Ровнова, Кюльмоя 2008: 280-300; Очерки 2004: 193).
Совокупное множество, выраженное лексически (табун, стая, группа и др.), также в целом воспринимается системой языка как единство и, соответственно, оформляется согласованием в единственном числе: На самом деле это пролетала огромнейшая, в несколько тысяч штук, стая птиц (Новиков-Прибой).
Напоминанием о том, что именная группа в этих случаях представлена множеством субъектов, служит вариативное согласование с релятива или причастного оборота: Ср.: Далее в паровом поле гулял табун лошадей, от которого (возможно: от которых) отбившись молодой жеребенок как бы из любопытства подбежал довольно близко к дороге (Писемский); Путешественники увидели, что собаки остановили целый табун лошадей, бежавших (возможно: бежавший), очевидно, к озеру на водопой (Обручев).
Таким образом, мы видим, что в русском языке действует строгое правило, регламентирующее синтаксическое поведение сказуемого и препозитивного атрибута, а постпозитивные определения допускают варианты согласования (со словом «табун» в ед. ч. или со словом «лошадей» — во мн. ч., как в примерах).
Совокупное множество требует единственного числа и при согласовании с именной группой, выраженной инактивными существительными, обладающими общностью признаков: Весь этот шум и гам не прекращался (невозможно *Все эти шум и гам); По временам этот (ед. ч.) {звон и гул} смешивался (ед. ч.) с визгом полозьев (Л. Толстой); За дверью раздался (ед. ч.) {младенческий писк, женский говор и здоровый голос мужчины} (Соллогуб); Здесь отраднее и слаще лениться, нежели там, в том мире, где на всяком шагу мешает (ед. ч.) {труд и забота} (Гончаров). Безвариантным условное согласование бывает в тех случаях, когда единство группы подчеркивает обобщающее слово: {Дом и улицы} — все утонуло в дыму (Гончаров); Все кругом внезапно побагровело: {деревья, травы и земля} (Тургенев); Улицы, бульвары, площади — все было залито солнцем.
Наконец, следует особо выделить конструкции, синтаксическая форма (поверхностная структура) которых позволяет представить множество как совокупное или как неоднородное:
1. Именные группы с количественными числительными (три яблока, трое друзей);
2. Именные группы с неопределенно-количественными словами (несколько лошадей, множество друзей).
Именно в этих синтаксических структурах наблюдается заметное колебание нормы:
Три плода — три яблока — висело на тонких, кверху загнутых ветках (Тургенев). — Три яблока висели на ветке; С Филофеем пришло двое его братьев, нисколько на него не похожих (Тургенев) — Внизу крыльца двое солдат держали на палке котелок с дымившейся похлебкой (Крестовский); Когда навстречу им вылетело длинное пламя и визгнула картечь, несколько лошадей взвилось (А. Н. Толстой) — Фру потеряла первый момент, и несколько лошадей взяли с места прежде ее (Л. Толстой); В ауле множество собак встретило нас громким лаем (Лермонтов) — Множество молодых венгерцев... рисовались между каретами (Бестужев-Марлинский)14.
Единица, принадлежащая множеству У8. единица, не принадлежащая множеству. Одним из важных количественных понятий, представленных в грамматиках индоевропейских языков, является партитивное множество. Для говорящего всегда важно донести до слушающего информацию: причисляет он или не причисляет единицу к множеству других единиц. Считает ли говорящий эту единицу рядоположенной другим единицам этого множества или же почему-то выделяет ее на фоне других. Например, в русских предложениях (1) Бабушка с внуками гуляет У8. (2) Бабушка с внуками гуляют множество субъектов бывает представлено по-разному. В первом случае говорящий возвышает один из членов множества (бабушка), во втором примере, напротив, делает члены группы равноправными. Первое предложение служит ответом на вопрос «Что делает бабушка?», второму может предшествовать реплика: «Что они делают? Где они?». Различие этих двух синтаксических структур не исчерпывается показателями единственного или множественного числа глаголов. Так, первое предложение допускает перестроение: Бабушка гуляет с внуками, второе — нет: *Бабушка гуляют с внуками. Следовательно, во втором примере значение «единица, принадлежащая множеству» выражается чисто синтаксически: синтагма бабушка с внуками основывается на линейной зависимости.
В русских именных группах, где множество субъектов бывает представлено сочинительным рядом слов или же аддитивным оборотом, вопрос о том, мыслятся ли субъекты как равноправные члены множества или же они иерархически организованы, решается исключительно с помощью синтаксической связи, а именно: характер согласования сказуемого с подлежащим освещает взаимоотношения субъектов внутри именной группы.
Множество равноправных субъектов оформляется системой русского языка как грамматическое множество, поэтому здесь использу-
ется смысловое согласование: Проходят (мн. ч.) Дикой и Борис (А. Островский); Княгиня с дочерью явились из последних (Лермонтов); Посреди всевозможных хлопот август и сентябрь промчались (мн. ч.) незаметно (Фет); Бальные видения, красавицы, мечты исчезли (мн. ч.) мгновенно (Соллогуб).
При доминировании части в поле зрения говорящего попадает один из элементов этого множества, именно с ним и бывает согласовано сказуемое: Княгиня с дочерью явилась из последних; Вышел урядник и десятник (Лермонтов); [...] была уже осень и гололедица... (Лермонтов).
Партитивные отношения в индоевропейских языках имеют свою историю. Выделение доминирующей части целого во многих языках базировалось именно на синтаксической связи. Отсутствие специального, грамматикализованного, средства делает партитивные обороты уязвимыми для коммуникации. На эту особенность партитивных структур в древних индоевропейских языках обратил внимание С. Д. Кацнельсон. Одна и та же конструкция может скрывать разные смыслы: др.-греч. oi nepi tov ПергкХеа — «те, что вокруг Перикла» или «Перикл и те, что с ним», ср. др.-исл. Peir Attila — букв. они Аттила, что означает «те, что с Аттилой; люди Аттилы» или «Аттила и его люди» (Кацнельсон 1949: 80-81).
Современные партитивные конструкции, в том числе русские, так же далеки от совершенства с точки зрения коммуникации, как и их предшественники в индоевропейских языках древней ступени. Так, изолированное употребление предложения Святополкова дружина была против похода не дает представления о том, включен или не включен сам Святополк во множество Святополкова дружина. На несовершенство выражения партитивных отношений указывает и омонимичность синтаксических структур с аддитивными оборотами, которые в русском языке часто оказываются криптограммой для слушающего. Так, фраза К чаю мы заказали пирожные с орешками оставляет слушающего в недоумении: заказаны пирожные и орешки как два отдельных блюда или пирожные, посыпанные орешками.
По меркам аддитивного оборота строятся и русские инклюзивные и эксклюзивные конструкции: ср. Мы с друзьями едем отдыхать в Крым vs. Я с друзьями еду отдыхать в Крым; Они с ним вместе приедут vs. Она с ним вместе приедет (Достоевский). Инклюзив и эксклюзив в русском языке, как известно, не имеют морфологического выражения, однако синтаксическая система эти смыслы разграничивает. В обоих случаях отражена совместность действий субъектов,
инклюзив передается множественным числом, эксклюзив — единственным. Дело здесь не только в простом грамматическом согласовании глагола с местоимением. Для того чтобы форма единственного числа глагола не вводила в заблуждение собеседника относительно истинного количества субъектов, включенных в группу подлежащего, в русском языке обычно используется числовой определитель (двое, вдвоем, втроем и др.) или же показатель совместности (вместе): Мы ведь с вами двое с глазу на глаз, без свидетелей (Лесков); ... Аглая вдруг подтвердила теперь, что она с ним вдвоем застрелила голубя (Достоевский); Она с ним вместе приедет (Достоевский).
Помимо самого вопроса о принадлежности единицы к множеству, при коммуникации часто возникает необходимость определить численный состав самого множества. Эта проблема возникает в том случае, если аддитивный оборот образован только местоимениями. Так, синтагмы мы с ней, они с ним без специальных числовых определителей могут интерпретироваться по-разному: мы с ней — «я + она» или «я + какие-то люди + она»; они с ним — «он/она + какой-то человек» или «какие-то люди + еще один человек».
Характерной особенностью русских инклюзивных оборотов является то, что первый компонент (местоимение мы или они) обозначает множество в целом, а последующий (с ней, с ним и т. д.) — эксплицирует часть этого множества. Этот метод обозначения единицы, принадлежащей множеству (строго говоря, вхождения одного множества в другое: ср. мы с ними — «я + они», «мы + они»; они с ней — «он/она + она», «они + она»), имел и другие обличья. Так, истории русского языка известны плеонастическая формула оба два (Хотят оба два высокие договорившиеся в прямой конфиденции пребыть; Который-нибудь (цветок), либо оба два сидят на коротеньких стебельках15) и формула сам-друг (сам-третий, сам-пят и др.).
Формула сам-друг (сам-третий, сам-четверт) представляла собой указатель на часть и одновременно с этим численный состав обозначенного в контексте множества. Запись смысла этой формулы может быть следующая: сам-друг «Х. является главным в серии, состоящей из двух элементов, и завершает эту серию», сам-третий «Х. является главным в серии, состоящей из трех элементов, и завершает эту серию» и т. д. Это архаичное значение формулы сохранилось в современном русском языке только в одной ограниченной сфере — терминологии карточной игры. Так, в преферансе термином дама сам-друг называют две карты одной масти, старшая из которых дама, термином король сам-четверт обозначают соответственно че-
тыре карты одной и той же масти, старшая из которых — король: ср. — Представьте: туз сам-четверт, король, дама сам-пят и проиграл... (Потехин); Возьми и поди в маленькую пику. А у меня король сам-друг. Ну, разумеется, он выиграл... (Тургенев).
Это особое значение единицы, принадлежащей множеству, восходит к весьма архаичному этапу формирования количественных представлений в индоевропейских языках. Ю. С. Степанов обратил внимание на очень точные параллели древних счетных формул урожая в русском и латинском языках: ср. русск. Поле дает (родит) сам осьмой vs. лат. Ager effert (efficit) cum octavo. «Как латинская, так и русская формулы означают, что из одного количества зерна, буквально — из одного зерна, родится столько, сколько указано порядковым числительным. Так, сам-осьмой, cum octavo значит "одно зерно приносит семь других, само являясь восьмым", то есть возвращается "множество из восьми, включая посеянное зерно"» (Степанов 1989: 62). Именно в таком, «первозданном», значении встречается данная устойчивая формула у А. Н. Радищева в его знаменитом «Путешествии из Петербурга в Москву»: «Когда у всех худой был урожай, у него родился хлеб сам-четверт; когда у других был хороший урожай, то у него приходил урожай сам-десят и более».
Особенностью выражения отношений между единицей и множеством в формуле сам-друг (сам-третий и т. д.) является то, что множество не бывает обозначено конкретной лексемой (в отличие от, например, инклюзивной конструкции, где множество воплощается в первом из двух местоимений). Так, интерпретировать слова одного из персонажей повести О. М. Сомова «Сказки о кладах» («Под Иванов день, около полуночи, ступай сам-третий в лес, в самую глушь») можно только основываясь на более широком контексте: один из героев повести собирается отправиться на поиски клада вместе с двумя своими сыновьями, соответственно являясь третьим и главным членом этой компании.
Тексты XVIII-XIX вв. сохраняют еще живую согласовательную связь со словом, обозначающим единицу, возвышающуюся над множеством: Возвращаясь домой сам-третий, с двумя товарищами, он уже принимался рассчитывать на все лады; но и тут и там не хватало. (Даль); ...И нередко та, которая прогуливается в таком салопе... почитается целомудренною и неприступною весталкою, хотя она во всех собраниях ходит сам-друг или сам-третьей (Крылов).
С течением времени формула сам-друг в своем «старом» значении сходит на нет, развивая новое, наречное значение, эквивалентное
показателю совместности действий (вместе, вдвоем). Одновременно с этим изменяется и схема согласования именной группы сам-друг со сказуемым: архаичный вариант предполагает постановку глагола-сказуемого в единственном числе, новое употребление характеризуется смысловым согласованием. Смешение двух вариантов может наблюдаться у одного автора: Вижу, едет боярыня по лесу, сам-друг со старым человеком (А. К. Толстой); Разбойники один за другим пропали меж деревьев, а царевич сам-друг с Серебряным поехали к Слободе (А. К. Толстой).
Превращение атрибутивной именной группы в обстоятельство с количественным значением фиксирует «Толковый словарь живого великорусского языка» В. И. Даля: «Самдругъ, самтретей, самчетвертъ, самдесятъ и пр. — вдвоем, втроем, вдесятером». Однако, отдавая должное атрибутивному прошлому этих конструкций, В. И. Даль добавляет: «Говорят и сама третья и сама пята» (Даль 1955, т. 4: 131).
К концу Х1Х в. формула сам-друг (-третий, -пят) начинает отождествляться с собирательными числительными: А у брата меньшого сам-пят ребят, — а у меня, гляди, одна солдатка осталась (Л. Толстой). Результатом вытеснения древней формулы сам-друг наречиями и собирательными числительными является то, что множество утрачивает внутреннюю иерархию единиц: понять, кто возглавляет множество, можно только основываясь на порядке следования слов в аддитивном обороте: ср. Катя с Машей У8. Маша с Катей. Синтаксическая связь, а точнее, линейная зависимость, определяет теперь позицию иерархически выделенной единицы. Таким образом, вопросы принадлежности или же причастности единицы к множеству, иерархической структуры этого множества в современном русском языке решаются синтаксическим путем.
Подводя итог, следует сказать, что живые развивающиеся языки идут по пути рационализации системы. Это объясняет отмирание формальных показателей многих частных значений. Однако отсутствие специальных граммем или лексем для выражения этих понятий не означает их полную утрату. Система современного русского языка, давно изжившая двойственное число, архаичные представления о парности, совокупности, различия по степени включенности субъекта во множество, инклюзив и эксклюзив, приспособилась синтаксически выражать эти понятия.
ЛИТЕРАТУРА
Багрянский 1960 — Багрянский И. М. Имя числительное в русском языке Х1-ХУ11 вв. Автореф. ... д-ра фил. наук. М., 1960.
Винтер 1989 — Винтер В. Некоторые мысли о индоевропейских числительных // Вопросы языкознания. 1989. № 4.
Глаздовская 1993 — Глаздовская В. В. Из истории сложных глаголов с корнем числительного три // Беларуска-руска-польскае супастауляльнае мовазнауства. Витебск, 1993. С. 45-49.
Гордиевская 2010 — Гордиевская М. Л. К вопросу о концептуализации числовых представлений в синтаксисе // Культура как текст. М.; Смоленск, 2010. Вып. 10.
Даль 1955, т. 4 — Даль В. И. Толковый словарь живого великорусского языка. М., 1955. Т. 4.
Иванов 1996 — Иванов Вяч. Вс. Из заметок о праславянских и индоевропейских числительных // Русистика. Славистика. Индоевропеистика. Сб. к 60-летию А. А. Зализняка. М., 1996.
Жолобов 2001 — Жолобов О. Ф. Древнеславянские числительные как часть речи // Вопросы языкознания. 2001. № 2.
Жолобов 2006 — Жолобов О. Ф. К предыстории русского языкового строя: имена числительные // Древняя Русь. Вопросы медиевистики. 2006. № 4.
Зализняк 2004 — Зализняк А. А. Древненовгородский диалект. М., 2004.
Касаткин 2008 — Касаткин Л. Л. Русский говор села Татарица в Болгарии // Русские старообрядцы: язык, культура, история. Языки славянских культур. М., 2008.
Кацнельсон 1949 — Кацнельсон С. Д. Историко-грамматические исследования. М.; Л., 1949.
Колесов 2008 — Колесов В. В. Историческая грамматика русского языка. СПб., 2008.
Кузнецов 1953 — Кузнецов П. С. Историческая грамматика русского языка. М., 1953.
Мейе 1938 — Мейе А. Введение в сравнительное изучение индоевропейских языков. М.; Л., 1938.
Одри 1988 — Одри Ж. Типология и реконструкция // Новое в зарубежной лингвистике. [М.,] 1988. Вып. 21.
Очерки 2004 — Очерки по истории и культуре староверов Эстонии. Тарту, 2004.
Рифтин 1927 — Рифтин А. П. Система шумерских числительных // Языкознание. Проблемы по числительным. Л., 1927. Т. 1.
Ровнова, Кюльмоя 2008 — Ровнова О. Г., Кюльмоя И. П. Говоры староверов в современной Эстонии // Русские старообрядцы: язык, культура, история. Языки славянских культур. М., 2008.
Сперанская 2008 — Сперанская А. Загадка русского числа: где заканчивается «мало» и начинается «много»? // Новая университетская жизнь. 2008. № 10.
Старых 1998 — Старых Л. В. Из истории формирования числительных русского языка (на материале «Вестей-Курантов» за 1600-1650 гг.) // Вопросы русского языкознания. Орехово-Зуево, 1998.
Степанов 1989 — Степанов Ю. С. Счет, имена чисел, алфавитные знаки // Вопросы языкознания. 1989. № 4.
Тронский 1967 — Тронский И. М. Общеиндоевропейское языковое состояние (вопросы реконструкции). Л., 1967.
Шлейхер 1866 — Шлейхер А. Тэмы имен числительных (количественных и порядочных) в литово-славянских и немецком языках // Записки Академии Наук. СПб., 1886. Т. 10. Приложение.
Babby 1987 — Babby L. H. Case, Prequntifiers, and Discountinuos Agreement in Russian // Natural Language and Linguistic Theory. 1987. № 5. P. 91-138.
Franks 1994 — Franks St. Parametric Properties of Numeral Phrases in Slavic // Natural Language and Linguistic Theory. 1994. № 12.
Lehmann 1993 — Lehmann W. P. Theoretical Bases of Indo-European Linguistics. London, 1993.
Shmidt 1889 — Shmidt D. Pluralbildungen d. indogermanis^en Neutra. Weimar, 1889.
ПРИМЕЧАНИЯ
Как известно, формы двойственного числа доныне сохраняются лишь в лужицком, словенском языках.
Это представление о формировании категории числа подтверждается, с одной стороны, анализом многих индоевропейских языков древней ступени (Мейе 1938: 409-413), с другой — данными типологии (Рифтин 1927: 183-184).
Помимо дуалиса, в русском языке живо еще представление о парности. Об этом свидетельствует наличие числительных «оба»/«обе». В русском языке этот период завершается примерно к XIV в. В целом хронология событий такова: В Х1-Х11 вв. это числительное употреблялось исключительно в дв. числе, в Х^-Х'УГ вв. наряду с формами дв. числа появляются формы мн. числа: в Р. п. о двух^ острововъ
2
3
(Ободная грам. 1391 г.); двух^ волг (Псковск. 1-ая летопись); в Д. п. въ те^ъ двухъ сел^х^ (Духовная и договорная грамота Великих Иудейских Князей). В XVII в. наряду с современными формами еще встречается двойственное число: а женд с дв^мд сыном осталась на Москв^ (Акты времен междуцарствия), см. (Багрянский 1960: 16).
Если синтагма два дома занимает иную синтаксическую позицию (не подлежащего и не прямого дополнения), то функции контролера согласования полностью переходят к существительному: двух домов, двум домам и т. д. В этих позициях существительное навязывает числительному форму своего падежа. Таким образом, модель синтаксического поведения модифицируется:
8
=>
ДВУМ ДОМАМ Д. п.
Примеры образования сложных слов весьма показательны для синтаксиса, так как в основе любого сложного слова лежит синтагма. Приравнивание числа «3» к значению «много» находит подтверждение и в собственно лингвистических фактах. Числительное «три» нередко становится аффиксом со значением «много» («очень», «сильно»). Это значение, закрепленное за числом «3» и сформированное в глубокой древности, оказывается очень устойчивым и в более поздние эпохи. Так, числительное «три» в русском языке было переосмыслено как префикс со значением «превосходной степени». В значительно более поздний период (ХУП-ХУШ вв.) в русском языке появляются слова трисияти «сиять тройственным светом», трезвон — первоначально «звон в три колокола», треволнение, тресветлый, треклятый (Глаздовская 1993: 45-49). Падение синтаксической структуры всегда происходит по одному и тому же сценарию: в новую, побеждающую, структуру вливается все большее количество слов, реликтовая структура постепенно сходит на нет, употребляясь с ограниченным количеством слов. В статье использованы материалы из Национального корпуса русского языка // http://www.ruscorpora.ru.
В берестяных грамотах начала и середины XIV в. существительное год употребляется без каких-либо нарушений: ср. Грамота № 32: не выло от теве соль по 2 годл; Грамота № 45: нл полотеретел рувлл
5
6
7
8
9
нд три годы (Зализняк 2004: 557, 538). В. В. Колесов отмечает, что числительное два лишь с XV в. начинает сочетаться с именами во множественном числе (Колесов 2008: 235).
11 Ср. также старое употребление три с множественным числом в диалектных анклавах [например, говор староверов села Казашково (Болгария): Помины три разы в год (Касаткин 2008: 412); в том же тексте, у того же информанта встречаем: три поклона (Касаткин 2008: 415)].
12 «То, что Шмидт установил для мн. ч., очевидно, может быть перенесено и на двойственное, искони тесно связанное с категорией парности, т. е. с одним из видов собирательности» (Тронский 1967: 69).
13 Автор благодарит сотрудников Отдела диалектологии и лингвистической географии Института русского языка им. В. В. Виноградова РАН, в частности, ст. научного сотрудника О. Г. Ровнову, за предоставление аудиозаписи беседы с казаками-некрасовцами из архива отдела (Трек 1. Шифр: Д-390. Ставропольский край, Лево-кумский р-н, с. Новокумское; запись беседы с М. Е. Николушки-ной, 1940 г. р., произведена 23 ноября 2003 г.).
14 Отчасти колебание нормы в этих примерах объясняется конкуренцией условного и смыслового согласования.
15 Словарь русского языка XVIII века. Л., 1991. Вып. 6.
Gordievskaya М. L.
Abstract Quantitative Concepts in Russian Language (from the Experience of Analysis of Syntactic Connection)
In the article there are syntactic ways of expression of such archaic quantitative concepts as "singularity", "twoness", "dualistic", "constellation" as well as "indeterminate", "small", "big", "partitive" multitudes in contemporary Russian language. Key words: singularity, constellation, multitude (indeterminate, small, big, partitive), syntactic connection.
