CC BY
38
РОССИЙСКАЯ АКАДЕМИЯ НАУК
ИНСТИТУТ НАУЧНОЙ ИНФОРМАЦИИ ПО ОБЩЕСТВЕННЫМ НАУКАМ
СОЦИАЛЬНЫЕ И ГУМАНИТАРНЫЕ
НАУКИ
ОТЕЧЕСТВЕННАЯ И ЗАРУБЕЖНАЯ ЛИТЕРАТУРА
СЕРИЯ 7
ЛИТЕРАТУРОВЕДЕНИЕ
РЕФЕРАТИВНЫЙ ЖУРНАЛ
1999-2
издается с 1973 г. выходит 4 раза в год индекс серии 2.7
МОСКВА 1999
По мнению Н.Тамарченко, "являясь пластичнейшим из жанров и отражая в изменчивости своей структуры логику исторических перемен, роман всегда устанавливает все новые ограничения своей пластичности, находится в постоянном поиске собственной внутренней меры" (с.202).
Е.А.Поляков, В.Я.Малкина
99.02.009. ДАВЫДОВА Т.Т. АНТИЖАНРЫ В ТВОРЧЕСТВЕ Е.ЗАМЯТИНА // Новое о Замятине: Сб. материалов. — М., 1997. — С.20-35.
Доцент МГУ, канд. филол. наук ТДавыдова отмечает в творчестве Замятина 10-20-х годов установку на экспериментаторство, "игру с жанрами" (с. 33). Писатель создал новаторские жанровые формы повести — антижития, антипатерикового рассказа, романа-антиутопии, рецензии-пародии. Замятин опирался на традиции древнерусской литературы, что свидетельствует о глубокой почвенной укорененности его творчества в национальной культуре. Исследовательница отмечает при этом интерес Замятина к инфернальной проблематике и проблеме пола, побудившей писателя к жанровому новаторству, сближающему его с модернистами.
Форма антижанров появляется в русской литературе в конце XIX — начале XX в. Суть ее состоит в том, что художественная структура этих произведений в значительной мере определяется особенностями формы "породивших" их классических жанров и исполняется противоположным по сравнению с пра-жанром содержанием.
Автор подчеркивает, что традиционные жанровые формы наполнялись новым содержанием у русских символистов (в поэзии З.Гиппиус и др.), нашли свое продолжение в творчестве прозаиков первой декады XX в., (А.Ремизов, И.Шмелев, В.Шишков, А.Чапыгин М.Пришвин, С.Сергеев-Ценский). Как и Замятин, они обогащали свои произведения художественными приемами символизма, импрессионизма, экспрессионизма, примитивизма.
Двойственная эстетическая природа нового литературного подхода усложняла определение метода этого искусства. Его определяли как неореализм (А. Белый), синтетический реализм (С.Венгеров), комбинацию натурализма и модернизма
99.02.009
94
(Е.А.Колтоновская). Замятин в своих теоретических работах "О синтетизме" (1922), "О литературе, революции и энтропии" (1923) писал о том, что этому методу присущи "синтез фантастики с бытом", стремление перейти "от быта к бытию, к философии, к фантастике". Автор статьи подчеркивает, что Замятин настаивал на присущих неореализму "сдвиге", искажении, "кривизне", необъективности, т.е. модернистской деформации образов (с.23).
В творчестве Замятина, связанном с символистами, много размышлявшими над теологическими проблемами, актуализировались жанры, имевшие в русской литературе религиозную функцию. Это — прежде всего жанр жития. Повесть "Уездное"(1912) — антижитие, история жизни закоренелого грешника, а также перевернутая евангельская притча о блудном сыне. Здесь очевидно традиционное для житий представление о реальности, которое и в произведении агиографии и у Замятина членится на видимую (реальный мир) и невидимую (горний, а также инфернальный мир) реальности. Обитатели невидимой реальности, бесовского пространства испытывают воздействие со стороны божественных и дьявольских сил. Замятинский антигерой Анфим Барыба находится в плену у инфернальных сил.
В композиционно напоминающих словесную житийную икону главах, точнее "главках-клеймах", Анфим Барыба предстает как нарушающий основные заповеди: "не прелюбодействуй", "не укради", "не убий". Но если в житиях по мере развития сюжета возрастает благочестие и аскетизм святого, то в "Уездном" каждое следующее прегрешение Барыбы тяжелее предыдущего; Анфим движется вниз, в бездну антисвятости.
События одного из микросюжетов, связанные с нарушением Барыбой заповеди "не прелюбодействуй", проецируются на рассказ о преподобном Моисее Угрине, входящем в Киево-Печерский патерик. Но ситуация патерикового рассказа деформирована. "Моисей Угрин, с его душевной чистотой, мужеством и глубокой верой, не поддается соблазну богатой жизни и отказывается от руки знатной ляшской жены. Антигерой же Анфим, напротив, не противостоит искушению, руководствуясь лишь соображениями материальной выгоды" (с.25). Образы замятинских героев резко снижены, они воплощают в себе отрицательную органику русской провинциальной жизни, но и обладают характерным для
модернистской эстетики очарованием "цветов зла", которую чувствовал и признавал сам писатель (лекция "Психология творчества", 1919-1920).
На фоне высокой нормы поведения праведника, характерной для агиографии, присутствующей в подтексте в повести Замятина, основанной на переосмысленном житейском каноне, поступки Анфима Барыбы, каждые из которых тяжелее предыдущего, воспринимаются автором и читателем как разбойничье антиповедение. Его прегрешения — следствие полного забвения духовного. Для повести характерны метафоры-символы, связанные с камнем и железом, указывающие на природную тупость и интеллектуальную неразвитость антигероя Замятина.
В заключительной главе "Уездного" дан итог исследованию уродливых черт русского характера. Борьба словно опускается в предшествующую принятию христианства языческую эпоху. Здесь проявляется важная особенность повести-антижития: деформация воссозданного в ней исторического времени.
Кольцевая композиция произведения, в начале и в конце которой показан уход сына из отчего дома, усиливает образ Барыбы-старшего, проецирует его на образ отца из евангельской притчи. В финале подчеркивается противоположность жизненных позиций отца и сына, что внушает надежду на "брезжущий свет в черноте".
Основой жанрового экспериментаторства Е.Замятина, определившегося ко второй половине 10-х годов, автор считает "антитетизм писателя и его пристрастие к природным началам в человеке" (с.28).
Для Замятина "самым главным" было проявление естественных желаний и, как результат этого, продолжение жизни. "Замятинская аксиология и присущее писателю стремление расшатать основы религии — веру в Бога и вытекающие из нее представления о грехе и чуде — отразились в романе "Мы", цикле, нечестивых рассказов", или "чудес", и примыкающем к нему "Житии Блохи" (с.29). Понятие греха в "нечестивых рассказах" трактуется то как результат "козней бесовских", то как результат того, что сам Бог призывает человека совершить грех. Если в Древнерусской литературе божья помощь не может быть послана в виде греха, то в "нечестивых рассказах", напротив, чудеса
99.02.010
96
посылаются Богом для того, чтобы ввести героев в новые грехи. Картина мира аксиологически перевернута.
В древнерусских житиях и патериковых рассказах типологическими были мотивы греха, искушения героя дьяволом и борьбы с ним, мотив чуда. В "нечестивых рассказах" и "Житии Блохи" эти мотивы имеют изначально противоположный смысл и "поэтому являются жанрообразующими, то есть формируют содержание произведений, написанных в форме антижанров" (с.30). Оксюморонный образ "святого греха" в рассказе "О святом грехе Зеницы-девы" формирует жанровое содержание его, где переосмыслена похвала святому, являющаяся обязательным структурным элементом житий; одновременно пародируются библейские истории Юдифи и Эсфири. Последний из "нечестивых рассказов" — "О чуде, происшедшем в пепельную среду" (1924), как и "Житие Блохи" (1926), пародирует библейские сюжетные мотивы чудесного зачатия (Авраам и Сарра, дева Мария). "Житие Блохи" — квинтэссенция замятинского антижития.
Т.Давыдова считает близкой антижанрам Замятина гипотетическую рецензию, написанную от лица Оноприя Перегуда и являющуюся частью статьи "Перегудам: от редакции "Русского современника" (1924). Рецензия пародирует вульгарно-социологические приемы, характерные для отзывов членов группы пролетарских писателей "Октябрь" (Г.Лелевича. С.Родова)1>.
В.С.Морозов
99.02.010. КОФМАНА.Ф. ЛАТИНОАМЕРИКАНСКИЙ ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ ОБРАЗ МИРА. -М.: Наследие, 1997- 320 с.
В исследовании А.Ф.Кофмана собран, проанализирован и обобщен обширный материал; на основе проведенного сопоставительного текстологического анализа выявляются все те устойчивые элементы, которые составляют модель художественного универсума латиноамериканской литературы. Называя в числе своих предшественников Г.Гачева ("Национальные образы мира",
11 О творчестве Е.Замятина см.: ШенцеваН.В. Художественный мир Е.И.Замятина. — Йошкар-Ола, 1996; Творческое наследие Евгения Замятина: Взгляд из сегодня. — Тамбов, 1997. — Кн.З; Попова И.М. "Чужое слово" в творчестве Е.И.Замятина (Н.В.Гоголь, М.Е.Салтыков-Щедрин, Ф М Достоевский). — Тамбов, 1997.
