CC BY
11
РОССИЙСКАЯ АКАДЕМИЯ НАУК
ИНСТИТУТ НАУЧНОЙ ИНФОРМАЦИИ ПО ОБЩЕСТВЕННЫМ НАУКАМ
СОЦИАЛЬНЫЕ И ГУМАНИТАРНЫЕ НАУКИ
ОТЕЧЕСТВЕННАЯ И ЗАРУБЕЖНАЯ ЛИТЕРАТУРА
РЕФЕРАТИВНЫЙ ЖУРНАЛ СЕРИЯ 3
2
издается с 1991 г. выходит 4 раза в год индекс РЖ 2 индекс сврии 2,3 рефераты 96.02.001-96.02.029
МОСКВА 1996
/
/
ной культуры возникли различные культуры групповой ритуальной деятельности, координации всей жизни сообщества и т. д.
Последний мысленный эксперимент состоит в том, что представляется общество без навыков подражания. В этом случае стирается грань между мысленным миром и реальностью. Мы теряем все, что приобрели за прошедшие б млн. лет, и приходим к обычной форме знания млекопитающих, стилю познания, который можно назвать “эпизодическим”, поскольку он ограничен реагированием на каждый конкретный эпизод жизни лишь в той мере, которая необходима для познания данного конкретного эпизода.
На основании проведенных мысленных экспериментов делается вывод о том, что современный человек имеет мышление, которое, подобно стеганому одеялу, состоит из лоскутков перечисленных эволюционных новшеств. Мы до сих пор сохраняем в нашей культуре мощную подражательную составляющую (большинство эмоциональных связей и социальных сделок подражательны, подражательно групповое поведение, включая театр и публичный ритуал). Разговорно-мифическая культура тоже живет в нас со своими подражательными представлениями.
В современном мире внешние символы фундаментально изменили нашу психическую архитектуру. Технология внешней памяти модифицирует даже подражательную и мифическую составляющие нашей культуры. “В действительности артисты и писатели стали инженерами познания, невидимо работающими с нашим разумом, объединяющими идеи и образы абсолютно новыми способами. Сложные символические изобретения, подобно пьесам, операм и романам, могут приводить к возникновению поистине новых состояний разума” (с. 160).
Как считает автор, в известном смысле разум человека вышел из своих биологических границ, и страница или экран компьютера становятся временно работающей памятью, направляющей разум. Кора головного мозга податлива и пластична. Мы до сих пор изменяемся. Окончательная структура человеческого разума, если она когда-то будет достигнута, находится в далеком будущем. Было бы интересно посмотреть, как будущие поколения справятся с эксплуатацией нашей новой технологии памяти.
Л. В. Суркова
1 %
96.02.011. ШАМОЗИ Г. НАТУРАЛИЗАЦИЯ КОПЕНГАГЕНСКОЙ ИНТЕРПРЕТАЦИИ: (Эволюционный подход к теории квантового измерения).
SZAMOSIG. Naturalisingthe Copenhagen interpretaron: (Ап evolutionary approach to quantum-meaaurement theory / Dialéctica. — Bienne, 1993. — Vol. 47, Jé 4.'— P. 305-325.
Как известно, ортодоксальная версия копенгагенской интерпретации квантовой механики ставит существование ряда физических свойств квантовых объектов в зависимость от условий наблюдения и деятельности экспериментатора, что вступает в противоречие с традиционными (классическими) физическими представлениями о реальности исследуемых объектов и их свойств. Вместе с тем все попытки переинтерпретировать эту версию в традиционном реалистическом духе либо опровергаются экспериментом, либо требуют введения экзотических онтологических допущений (вроде космической роли человеческого сознания или “ветвящейся” Вселенной). Цель статьи Г. Ша-мози (колледж науки университета Конкордия, Монреаль, Канада) — дать такую реинтерпретацию версии, которая “предлагает рациональное объяснение того, почему определенные наблюдаемые величины не существуют в природе без наблюдателя. Этот подход ... обращается за поддержкой к (старым и новым) идеям эволюционной биологии, нейрофизиологии и философии” (с. 306). Под философией автор имеет в виду прежде всего эволюционную, точнее натурализованную в духе У. Куайна, эпистемологию. “Будут использованы, — пишет он, — в частности два допущения: во-первых, эволюцию человеческого познания полезно представить как специфическое развитие познавательной активности, присущей всем организмам; во-вторых, познание внешнего мира есть по существу нейрофизиологический процесс, который, по крайней мере в принципе, подвержен научному испытанию... В контексте первого допущения мы рассматриваем экспериментальные науки как специфическое расширение процессов сбора, систематизации и преобразования информации о внешнем мире. Эта деятельность присуща всем организмам” (там же). Свой подход автор называет “космологией млекопитающих” (mammalian cosmology) (с. 311), оговаривая вместе с тем, что он касается все же не “всех организмов”, а только живорожденных, и что социокультурная эволюция отличается от генетической: “... мы различаем генетическую и культурную, а не биологическую и культурную эволюцию по той простой причине, что культурная эволюция имеет биологические корни как у человека, так и у животных” (с. 310, прим. 7).
Далее Шамози сравнивает два простых эксперимента. Первый (квантовый) заключается в определении ориентации компоненты спина электрона — “вверх” или “вниз”, когда перед измерением электрон находится в суперпозиции состояний. Второй (классический) состоит в определении размеров (“большой” или “маленький”) и положения (“рядом” или “удален”) белого шара. Хотя в последнем случае мы не можем при помощи одних только визуальных средств различить состояния шара “большой, но удален” и “маленький, но рядом”, тем не менее мы уверены, что до, во время и после эксперимента шар обла-
9 Злк 699
дает определенными размерами и положением. В отличие от этого в квантовом случае ориентация спина электрона до измерения не известна.
Согласно стандартной версии копенгагенской интерпретации различие в указанных экспериментальных ситуациях связано с различием законов, которые описывают поведение классических и квантовых объектов соответственно. Но как законы физики различают квантовые и классические объекты? Теория квантбЬого измерения не может ответить на этот вопрос. Однако если делу не помогает физика, можно обратиться к другим областям естествознания, а именно к законам биологической эволюции. Эти законы “уместно привлечь для обсуждения происхождения квантово-классической дихотомии по той простой причине, что если такая дихотомия не может иметь место во внешнем мире, то она должна вытекать из рабочих модусов нашей нервной системы” (с. 309).
Эволюционная эпистемология в любых своих версиях признает неустранимое сосуществование двух контрадикторных атрибутов человеческого восприятия внешнего мира: с одной стороны, способности восприятия выработаны естественным отбором и поэтому им можно доверять, с другой — они обусловлены (ограничены) тем же самым отбором, являются “видоспецифическими”. Например, видеть мы можем только в определенном диапазоне электромагнитных волн и не так, как, например, кошка. При этом сегодня мы знаем, что существует множество других эволюционных обусловленностей, механизмы которых еще далеко не раскрыты. Например, хаотичный поток фотонов мы воспринимаем как организованный в образах тел, имеющих четкие границы. Это связано, по всей видимости, с тем, что в нашей нервной системе выработался алгоритм иформационного процессирования, вычисляющий границы тел исходя из характеристик потока падающего на сетчатку глаза света. “Поскольку эти (информационные) процессы эволюционировали в адаптации и генетически, и культурно, поскольку внутренние репрезентации окружения являются нашими первыми “теориями” внешнего мира” (Поппер) (с. 310).
Эти “теории”, т. е. нормальное человеческое восприятие внешнего мира, характеризуют специфические убеждения (beliefs): окружение состоит из отдельных, индивидуализированных и длительно существующих в протяженном пространстве и времени объектов, имеющих непрерывные траекторий движения и подчиняющихся принципу причинности. Больше того, такие объекты не просто стабильны, но и воспринимаются как одни и те же различными органами чувств. “Это важное убеждение представляется сложным нервным механизмом, называемым “сенсорной интеграцией”, “межмодалыюй” или “кросс-модальной перцепцией” (с. 311). Хотя физические процес-
сы, порождающие различные стимулы для нервной системы, не имеют между собой ничего общего, сенсорная интеграция позволяет нам идентифицировать шар, который мы трогаем пальцами, с шаром, который мы видим на расстоянии.
Убежденность в существовании независимых от наблюдателя свойств внешних объектов, обусловленная сенсорной интеграцией, подкрепляется нашим обычным языком, который позволяет именовать объекты и их свойства. “Поскольку... перцептуальные теории, как и язык, сформировались нашей нервной системой в процессах генетической эволюции и нашего индивидуального развития и обучения, можно сказать, что убежденность в независимом существовании шара является результатом нашей совокупной, т. е. генетической и культурной, онтогенетической и филогенетической, эволюционной истории” (с. 312). В то же время электрон, в отличие от шара, не может быть “тем же самым”, поскольку этот атрибут не применим к электронам: они не сохраняются в пространстве и времени и не имеют траекторий. Поэтому убеждения млекопитающих, обыденный язык и визуальные представления не могут быть с пользой применены для описания квантовомеханических явлений. Сравнение классических и квантовых теорий должно принимать во внимание существование двух существенно различных подходов к проблеме познания внешнего мира. Один подход использует давно установившиеся процессы, которые эволюционировали генетически и культурно. Другой основан по большей части на новых процессах, которые эволюционировали исключительно культурно, и связан с первым только на стадии получения результата эксперимента. Различие между этими подходами автор иллюстрирует, обращаясь к эволюционной истории познания, начиная с кембрийского геологического периода (до 700 млн. лет назад).
В этот период начала эволюционировать примитивная нервная организация и, возможно, некоторые организмы “открыли”, что свет переносит не только энергию, но и полезную информацию. В эволюции использования этой информации в течение последующих нескольких сотен миллионов лет сформировалась способность видеть. Она радикально изменила внутреннее представление внешнего мира и поведение организмов. С помощью новых перцептуальных теорий организмы получили возможность репрезентировать объекты внешнего мира помимо непосредственного тактильного контакта с ними. Если вообразить, что в докембрийский период существовали организмы, ориентированные на научное и философское размышление, то можно спросить, что они могли бы сказать об использовании зрения как нового средства познания? Можно предположить, что в силу консервативности живой природы такие “ранние философы” выразили бы недоверие этому средству. Они бы доказывали, что видение ставит под сомнение
известные модели мира, сложившиеся на реалистическом использовании тактильных ощущений. “Мир является каузальным в тактильном модусе, но вероятностным — в визуальном”, — заявил бы один из таких философов (с. 315). Автор именует это воображаемое заявление “кембрийским принципом дополнительности”. Он формулирует также и “кембрийский принцип неопределенности”, который гласит (в устах докембринекого философа): “Бели тело находится рядом, то мы можем исследовать его тактильно в трех измерениях, если оно удалено, то — визуально, но только в двух измерениях. Это значит, что мы не можем познавать все аспекты мира одновременно” (там же).
Таким образом, аналогично современной квантово-классической дихотомии и недостоверности (вне наблюдений) некоторых свойств квантовых объектов в докембриский период вполне могли бы существовать тактильно-визуальная дихотомия и недостоверность (вне тактильных ощущений) визуально наблюдаемых свойств (даже классических объектов). Однако мы знаем теперь, что визуальные наблюдения достоверны, поскольку они проверяются тактильными ощущениями. Кроме того, и некоторые из докембрийских философов заметили бы, что видение, хотя и ничего не сообщает о “реальности”, позволяет делать хорошие предсказания. Хотя абстрактное видение не коррелировало с реальным миром, оно оказалось полезным математическим средством. Точно так же, полагает автор, хотя квантовый эксперимент ничего не говорит о реальности своих объектов, он — вместе с математическим аппаратом квантовой теории — реализует некоторую новую перцептуальную теорию микрообъектов.
Видение возможно благодаря вычислительному алгоритму, сложившемуся в нервной системе. В случае квантового измерения математический алгоритм предсказания его результатов рассматривается отдельно от него самого, ибо вычисления производятся не во время измерения. Именно это отделение и ведет к заключению, что определенные наблюдаемые величины существуют только в измерении. Этот вывод может быть устранен, если допустить, что “культурно эволюционировавший вычислительный алгоритм квантового измерения является частью “квантового” сенсорного модуса (нового на эволюционной шкале) в том же самом смысле, в каком генетически эволюционировавшие вычислительные алгоритмы являются жизненно важной частью видения (не совершенно нового на той же самой шкале)... Оба вида вычислительных алгоритмов выполняют одну и ту же функцию: представляют информацию о внешнем мире в виде паттернов величин и конструируют адаптивную репрезентацию этого мира” (с. 317-318).
Аналогия между визуальным и квантовым информационным процессированием может быть продолжена. Об объектах, находящихся в суперпозиции квантовых состояний, можно сказать, что 1) они не мо-
гут восприниматься чувственно; 2) они не имеют в человеческом мозгу никакой иной репрезентации, кроме математической; 3) без допущения существования такого типа состояний квантовая механика не существует. Так же и докембрийские исследователи могли бы заявить о визуальном исследовании удаленных объектов следующее: 1) такие объекты не могут восприниматься обычными органами чувств (т. е. тактильно); 2) они не обладают никакой иной репрезентацией в мозгу, кроме визуальной; 3) без допущения существования удаленных объектов видение не существует. Или если вообразить, что когда-нибудь психология будет в состоянии описывать квантовое измерение и видение одной и той же простой схемой, то эта схема может выглядеть следующим образом: “Ментальное состояние, готовое к поиску информации, — сенсорный вход — алгоритмическое вычисление — внутреннее когнитивное состояние, порождающее убеждение, — предсказание, основанное на этом убеждении. Важное различие двух процессов (квантового и визуального. — Реф.) определяется историей третьего этапа: историей вычислительного алгоритма" (с. 318). Другими словами, допускается, что использование математических алгоритмов квантовой механики производит ментальные состояния, соответствующие хорошо определенным убеждениям о природе внешнего мира, т. е. позволяет воспринимать квантовые аспекты внешнего мира.
Могут возразить, что математический “перцептуальный модус” недостоверен, ибо он легко вводит в заблуждение, не позволяет четко различать реальное и воображаемое. Однако и визуальное восприятие страдает точно таким же недостатком. Если видение используется для исследования в изоляции, оно становится бесполезным. Однако оно, как и математика, становится достоверным, если дополняется другими человеческими способностями, если имеет место сенсорная интеграция.
Указывают также, что математика используется не только в квантовой физике, что она является интегральной частью классических физических теорий. Должны ли мы тогда рассматривать математическую формулировку теории Максвелла как “перцептуальный модус”? Мы можем это делать, поскольку в классической физике математика есть просто сокращение обычного языка и визуального воображения. Содержание математических законов классической физики может быть выражено и с помощью пространственных форм и обычного языка, хотя такое выражение будет неэкономным и неудобным для количественных предсказаний. Все это не удивительно, поскольку модели внешнего мира, выражаемые языком, классической математикой и визуальным воображением, совместимы с космологией млекопитающих и являются ее символическими расширениями. Однако в квантовой механике это не так. “Важнейшим атрибутом этой теории — и только ее — является то, что она имеет дело с такими аспектами внешнего мира,
которые могут быть исследованы только с использованием специфического, хорошо определенного математического алгоритма. Этот алгоритм соответствует внутренней модели мира, которая не может быть интерпретирована или переведена в модели обычного языха или визуальных форм” (с. 320). Например, обычным языком или рисунками нельзя описать поведение электрона в эксперименте с двумя щелями или действие принципа Паули на систему фермионов, хотя математический алгоритм квантовой механики вполне описывает эти явления.
В видении мы воспринимаем информацию в форме физических картин, создаваемых посредством внешнего мира и в нем самом, в математическом алгоритме непосредственная информация закодирована в чисто ментальных картинах, которые являются нашими произведениями. Это различие является отражением того факта, что вычислительные алгоритмы математической "перцепции” развивались культурно и интенционально, а алгоритмы видения — генетически, путем естественного отбора. Впрочем, это различие не очень существенно для автора статьи, поскольку видение вполне совместимо с использованием технических средств (микроскопа, телескопа и т. п.).
Квантовый модус восприятия возник недавно, но он обеспечивает чрезвычайно сильные объяснительные и предсказательные возможности. Эти возможности могут быть лучше поняты, если допустить, что онтология квантовых объектов отличается от классической онтологии. Данное отличие качественно характеризуется принципами дополнительности я неопределенности. Стандартная версия копенгагенской интерпретации неявно допускает существование как квантового модуса, так и новых онтологических категорий. Однако в ее рамках это допущение противоречиво. Здесь свойства внешнего мира, воспринимаемые в квантовом модусе, не согласуются с классической “реальностью”. Эта установка инстинктивна и обусловлена отсутствием механизма сенсорной интеграции квантового и других человеческих модусов восприятия. Решение проблемы интеграции модусов, предлагаемое стандартной версией, состоит в изобретении символических средств (вместо сенсорной интеграции). Таким средством перевода воспринимаемого в квантовым модусе в воспринимаемое в модусах млекопитающих является конструкция коллапса волновой функции. Данная конструкция используется только тогда, когда мы измеряем физические величины, имеющие смысл в модусе '‘пространство-время/сохраняющийся объект/непрерывная траектория”. Для иных квантовых свойств, например, связанных с дискретными симметриями, коллапс не используется, хотя нет никаких сомнений в том, что эти свойства реальны и независимы от наблюдателя; т. е. сомнения в реальности квантовых свойств возникают только в том случае, если они представляются модусами млекопитающих.
Основная эпистемологическая проблема стандартной версии копенгагенской интерпретации связана с отрицанием реальности измеримых свойств, зависящих от наблюдателя. В эволюционной интерпретации указанное отрицание не порождает эпистемологических проблем. Здесь зависимость от наблюдателя понимается как естественное следствие и выражение того факта, что внешний мир не может давать ответы в духе космологии млекопитающих, если вопросы не поставлены в таком же духе. Сопоставление квантового и других сенсорных модусов ведет к переформулировке боровского принципа дополнительности пространственно-временного и причинного представлений. В эволюционной формулировке он звучит так: “Микромир причинен в квантовом модусе и вероятностен в модусе млекопитающих” (с. 324).
“Общая идея этого эссе, — заключает автор, — необязательно останется навсегда экспериментально непроверяемой. Коль скоро мы заменяем культурологические понятия “классический” или “контринтуитивный” ссылкой на модусы восприятия, предлагаемая выше интерпретация квантовой теории измерения в принципе может быть подвергнута экспериментальной проверке. Однако эта проверка возможна не в рамках физики, а в рамках других отраслей естествознания — нейрофизиологии и/или компьютерного моделирования когнитивных и перцептуальных процессов и/или в исследованиях аналогий между искусственным информационными сетями и ансамблем нейронов мозга” (с. 325).
А. И. Панченко
96.02.012. БАЖАНОВ В. А. ПРЕРВАННЫЙ ПОЛЕТ: История “университетской” философии и логики в России.— М.: Изд-во МГУ, 1995 .— 107 с.
Автор воспроизводит концептуальную и социальную историю “университетской” философии и логики в России (XIX — середина XX вв.), опираясь в основном на мыслителей Казани и Поволжья. Казань в этот период была одним из крупнейших культурных и научных центров России. При этом автором используется архивный материал, до сих пор не введенный в научный оборот.
В Казани жили и работали многие крупные мыслители того времени. Среди них “была такая звезда первой величины в логической мысли человечества, как профессор кафедры философии Казанского университета Николай Александрович Васильев (1880-1940), впервые последовательно разработавший неаристотелеву логику и в настоящее время общепризнанно считающийся родоначальником неклассической логики, оригинальный философ, психолог, историк, литературовед, поэт и искусный переводчик” (с. 10-11). В Казани работали А. С. Луб-
